..
Ни крошки десять дней во рту, собак давно поели
- Идем к Медвежьему хребту четвертую неделю....
Какие собаки? Охотничьи? Или упряжные?.. Где он - этот Медвежий
хребет (а также послушно всплывающие по ассоциации: Вшивый Бугор,
Грибановская Караулка, Сто Вторая Разметка)?.. В каком году, хотя бы,
вспомнить, все это было?.. Я никогда в жизни не ходил на охоту. Сашка
Калитин был у нас охотник, но большей частию - на уток да глухарей, причем
тут медведи?..
Мой друг, голодная свинья, намедни плюнул в душу:
Стрелял в слона, попал в меня, и целится покушать....
А что если это - про нас с Виконтом? Он ухмыльнулся и вдруг снова
почувствовал фальшивые свои усы - мокрую вонючую паклю под носом. "Стрелял
в слона, попал в меня..." Недурно. В этом явно что-то есть. Виконт всегда
считал, что наше воображение больше нашего мира: все, что придумано, -
существует. Каждый стих - вместилище Истины. Просто нам не всегда дано
понять, какой именно и о чем... Мы ведь знаем гораздо больше, чем
понимаем. Это и беда наше и счастье в одно и то же время...
Тускнеет золото костра, дымит и угасает.
Дожить бы, братцы, до утра - мой друг меня кусает!.....
Вот уж это - точно. Как закон природы. Ни убавишь, ни прибавишь:
кусает. Не надо, Виконт, попросил он. Я все равно с тобой, я - твой
навсегда. Хотя гадюшню эту твою, если Бог даст, расточу. Потому что -
нельзя. Потому что есть вещи, которые - нельзя. Есть вещи, которые нужно,
очень нужно, но в то же время душераздирающе нельзя. Мы не всегда умеем
объяснить. Понять. Сформулировать. Надо стараться. Обязательно надо
стараться. Но даже если ни понять, ни сформулировать не удалось, надо
почувствовать (просто грубой шкурой души): это - нельзя.
Песня его кончилась. Он начал ее сначала, пропел всю подряд почти в
полный голос, а когда она кончилась вновь, пошел дальше один, без песни.
Видно было все как на ладони. Туман остался позади, впереди оставалась
всего лишь обыкновенная тьма с мелким снежком, а Луна, хоть и побитая
своими годами, как валенки - молью, светила недурно, и позволяла выбрать,
куда надо ставить ногу (полумертвую, с больным раздавленным коленом), а
куда - ни в коем случае. Тапочки он потерял, ноги были босы, он не знал
этого...
Теперь он освоился здесь, как всегда осваивался - везде и в любой
ситуации, и знал, что пройдет ровно столько, сколько понадобится, и никому
не даст себя остановить, и ничему. Он всегда стремился быть честен и в
первую очередь - с самим собой. Он знал себя, как довольно черствого, не
столько доброго, сколько порядочного человека, не умеющего и не желающего
обманывать и придающего этому обстоятельству чрезмерно большое по
всеобщему понятию значение. Однако, честность - есть валюта
нравственности. Политика этой валюты не принимает, у нее своя валюта, но
до тех пор, пока миром будут править бесчестные или, в лучшем случае,
умеренно честные люди, до тех пор мир будет бесчестным или, в лучшем
случае, умеренно (по обстоятельствам, от случая к случаю, если это полезно
для дела, деван-лез-анфан, для прессы и телевидения) честным. Или - или.
Виконт, разумеется, относится сейчас и всегда относился к этой идее
скептически. Честность - это нечто вроде ума у красивой женщины: неплохо,
но любим мы ее не за это... Виконт циник. Но он - ученый. Он знает цену
честности. Он знает что честность не имеет цены. Как жизнь. Она просто или
есть, или ее нет. Она самоценна...
Он опомнился. Что со мной? С кем я говорю? Или это не я... Но кто-то
же был рядом только что. Сидел в кресле и смотрел на огонь сквозь длинный
стакан со скотчем...
Ничего не происходило вокруг. Он шел. Он передвигал ноги с
раздавленными коленями, лающими и воющими болью. Он почти ничего не
помнил, он забыл о Николасе, о Ванечке, о Майкле... и уж разумеется, он
совсем, начисто, забыл о тех незнакомых людях, которые этой ночью были так
или иначе "уговорены"... Он ясно помнил только, что: если впереди
покажутся неизвестные, надо броситься в кусты, а когда это не поможет, -
разжать пальцы правой руки; если же впереди покажутся фары и проблесковые
маячки, это будет Кронид - надо тогда выйти на середину дороги и сделать
руки крестом... Он только не был уверен, что у него хватит силы сделать
руки крестом. И он очень сомневался, что сумеет при необходимости разжать
пальцы - если быть до конца честным, он был даже уверен, что НЕ сумеет
этого сделать......
Фары появились неожиданно и совсем близко. Он очнулся, кинулся к ним,
замахал свободной рукой. Низкая горячая машина с ревом и скрежетом
тормозов вильнула, словно отшатнувшись от него с отвращением, и промчалась
мимо, он никого не успел заметить в салоне, а следом ревела и перла вторая
- маленький штабной БТР, подарок прежнего министра обороны - набитая
ребятами Артема, слепая и глухая в своей зеленой мокрой броне, вонючая в
облаке выхлопов и горящих покрышек...
Его отбросило воздухом, он не сумел удержаться на ногах и упал на
бетон, не почувствовав боли и даже не поняв, что упал.
(- Алкаши, Богом проклятые, - нервно сказал Кронид, сидевший за рулем
"паккарда". - Я же его чуть не убил, подонка...
- А может быть, он хотел, чтобы его убили? - проворчал Артем, мрачно
грызя мундштук с сигаретой. - Видел он какой?
- Какой?
- Патлатый-усатый. Из психушки явно бежал. Смерти искать.
А Кузьма Иванович проговорил меланхолично: "Все умрем". Это
прозвучало у него как прогноз, но никому и в голову не пришло, насколько
этот прогноз получился краткосрочный.
- Черт, опаздываем, - сказал Кронид.
- А чего ты беспокоишься? - спросил Кузьма Иваныч. - Он же у нас -
заговоренный?
- Береженого Бог бережет.
- Да его и так Бог бережет... - заметил Кузьма Иванович, а Динара
вдруг, впервые за все время, сказала с заднего сиденья незнакомым, словно
сорванным, голосом:
- Да перестаньте вы болтать!..
И тут все они увидели на обочине "адиабату" с распахнутой правой
дверцей.)
Ничего этого он не видел и не слышал. Он не мог бы этого услышать
даже если бы находился совсем рядом с ними, в ихнем салоне, под
капельницей и с кислородной маской на лице. Ему казалось, что он сидит на
старом полуразвалившемся стуле, в маленькой четырехметровой комнатенке
Виконта, рядом с самим Виконтом, копающемся в древней чаше, полной
курительных трубок, антикварные бокалы отсвечивают рубином (или топазом),
позади половина жизни, впереди - другая, полная скрытого смысла, и Виконт
говорит в своей обычной пренебрежительной манере: "Можно знать свое
предназначение и - не понимать его. Так даже лучше, ибо сказано: Я
ВСПОМИНАЮ СОЛНЦЕ... И ВОТЩЕ СТРЕМЛЮСЬ ЗАБЫТЬ, ЧТО ТАЙНА НЕКРАСИВА. Тайна
некрасива, мой Стак. Тайна всегда некрасива. И если ты хочешь иметь
дешевую колбасу, тебе придется делать ее из человечины..."
Нет! - сказал он решительно, и в ту же секунду маленькое, почти
микроскопическое, пятнышко омертвленной ткани Варолиева моста остановило
его дыхание....
Пальцы сожми, успел он подумать беспорядочно, уже задыхаясь, уже
совсем без воздуха. Крепче. Виконта не задеть... Пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Ни крошки десять дней во рту, собак давно поели
- Идем к Медвежьему хребту четвертую неделю....
Какие собаки? Охотничьи? Или упряжные?.. Где он - этот Медвежий
хребет (а также послушно всплывающие по ассоциации: Вшивый Бугор,
Грибановская Караулка, Сто Вторая Разметка)?.. В каком году, хотя бы,
вспомнить, все это было?.. Я никогда в жизни не ходил на охоту. Сашка
Калитин был у нас охотник, но большей частию - на уток да глухарей, причем
тут медведи?..
Мой друг, голодная свинья, намедни плюнул в душу:
Стрелял в слона, попал в меня, и целится покушать....
А что если это - про нас с Виконтом? Он ухмыльнулся и вдруг снова
почувствовал фальшивые свои усы - мокрую вонючую паклю под носом. "Стрелял
в слона, попал в меня..." Недурно. В этом явно что-то есть. Виконт всегда
считал, что наше воображение больше нашего мира: все, что придумано, -
существует. Каждый стих - вместилище Истины. Просто нам не всегда дано
понять, какой именно и о чем... Мы ведь знаем гораздо больше, чем
понимаем. Это и беда наше и счастье в одно и то же время...
Тускнеет золото костра, дымит и угасает.
Дожить бы, братцы, до утра - мой друг меня кусает!.....
Вот уж это - точно. Как закон природы. Ни убавишь, ни прибавишь:
кусает. Не надо, Виконт, попросил он. Я все равно с тобой, я - твой
навсегда. Хотя гадюшню эту твою, если Бог даст, расточу. Потому что -
нельзя. Потому что есть вещи, которые - нельзя. Есть вещи, которые нужно,
очень нужно, но в то же время душераздирающе нельзя. Мы не всегда умеем
объяснить. Понять. Сформулировать. Надо стараться. Обязательно надо
стараться. Но даже если ни понять, ни сформулировать не удалось, надо
почувствовать (просто грубой шкурой души): это - нельзя.
Песня его кончилась. Он начал ее сначала, пропел всю подряд почти в
полный голос, а когда она кончилась вновь, пошел дальше один, без песни.
Видно было все как на ладони. Туман остался позади, впереди оставалась
всего лишь обыкновенная тьма с мелким снежком, а Луна, хоть и побитая
своими годами, как валенки - молью, светила недурно, и позволяла выбрать,
куда надо ставить ногу (полумертвую, с больным раздавленным коленом), а
куда - ни в коем случае. Тапочки он потерял, ноги были босы, он не знал
этого...
Теперь он освоился здесь, как всегда осваивался - везде и в любой
ситуации, и знал, что пройдет ровно столько, сколько понадобится, и никому
не даст себя остановить, и ничему. Он всегда стремился быть честен и в
первую очередь - с самим собой. Он знал себя, как довольно черствого, не
столько доброго, сколько порядочного человека, не умеющего и не желающего
обманывать и придающего этому обстоятельству чрезмерно большое по
всеобщему понятию значение. Однако, честность - есть валюта
нравственности. Политика этой валюты не принимает, у нее своя валюта, но
до тех пор, пока миром будут править бесчестные или, в лучшем случае,
умеренно честные люди, до тех пор мир будет бесчестным или, в лучшем
случае, умеренно (по обстоятельствам, от случая к случаю, если это полезно
для дела, деван-лез-анфан, для прессы и телевидения) честным. Или - или.
Виконт, разумеется, относится сейчас и всегда относился к этой идее
скептически. Честность - это нечто вроде ума у красивой женщины: неплохо,
но любим мы ее не за это... Виконт циник. Но он - ученый. Он знает цену
честности. Он знает что честность не имеет цены. Как жизнь. Она просто или
есть, или ее нет. Она самоценна...
Он опомнился. Что со мной? С кем я говорю? Или это не я... Но кто-то
же был рядом только что. Сидел в кресле и смотрел на огонь сквозь длинный
стакан со скотчем...
Ничего не происходило вокруг. Он шел. Он передвигал ноги с
раздавленными коленями, лающими и воющими болью. Он почти ничего не
помнил, он забыл о Николасе, о Ванечке, о Майкле... и уж разумеется, он
совсем, начисто, забыл о тех незнакомых людях, которые этой ночью были так
или иначе "уговорены"... Он ясно помнил только, что: если впереди
покажутся неизвестные, надо броситься в кусты, а когда это не поможет, -
разжать пальцы правой руки; если же впереди покажутся фары и проблесковые
маячки, это будет Кронид - надо тогда выйти на середину дороги и сделать
руки крестом... Он только не был уверен, что у него хватит силы сделать
руки крестом. И он очень сомневался, что сумеет при необходимости разжать
пальцы - если быть до конца честным, он был даже уверен, что НЕ сумеет
этого сделать......
Фары появились неожиданно и совсем близко. Он очнулся, кинулся к ним,
замахал свободной рукой. Низкая горячая машина с ревом и скрежетом
тормозов вильнула, словно отшатнувшись от него с отвращением, и промчалась
мимо, он никого не успел заметить в салоне, а следом ревела и перла вторая
- маленький штабной БТР, подарок прежнего министра обороны - набитая
ребятами Артема, слепая и глухая в своей зеленой мокрой броне, вонючая в
облаке выхлопов и горящих покрышек...
Его отбросило воздухом, он не сумел удержаться на ногах и упал на
бетон, не почувствовав боли и даже не поняв, что упал.
(- Алкаши, Богом проклятые, - нервно сказал Кронид, сидевший за рулем
"паккарда". - Я же его чуть не убил, подонка...
- А может быть, он хотел, чтобы его убили? - проворчал Артем, мрачно
грызя мундштук с сигаретой. - Видел он какой?
- Какой?
- Патлатый-усатый. Из психушки явно бежал. Смерти искать.
А Кузьма Иванович проговорил меланхолично: "Все умрем". Это
прозвучало у него как прогноз, но никому и в голову не пришло, насколько
этот прогноз получился краткосрочный.
- Черт, опаздываем, - сказал Кронид.
- А чего ты беспокоишься? - спросил Кузьма Иваныч. - Он же у нас -
заговоренный?
- Береженого Бог бережет.
- Да его и так Бог бережет... - заметил Кузьма Иванович, а Динара
вдруг, впервые за все время, сказала с заднего сиденья незнакомым, словно
сорванным, голосом:
- Да перестаньте вы болтать!..
И тут все они увидели на обочине "адиабату" с распахнутой правой
дверцей.)
Ничего этого он не видел и не слышал. Он не мог бы этого услышать
даже если бы находился совсем рядом с ними, в ихнем салоне, под
капельницей и с кислородной маской на лице. Ему казалось, что он сидит на
старом полуразвалившемся стуле, в маленькой четырехметровой комнатенке
Виконта, рядом с самим Виконтом, копающемся в древней чаше, полной
курительных трубок, антикварные бокалы отсвечивают рубином (или топазом),
позади половина жизни, впереди - другая, полная скрытого смысла, и Виконт
говорит в своей обычной пренебрежительной манере: "Можно знать свое
предназначение и - не понимать его. Так даже лучше, ибо сказано: Я
ВСПОМИНАЮ СОЛНЦЕ... И ВОТЩЕ СТРЕМЛЮСЬ ЗАБЫТЬ, ЧТО ТАЙНА НЕКРАСИВА. Тайна
некрасива, мой Стак. Тайна всегда некрасива. И если ты хочешь иметь
дешевую колбасу, тебе придется делать ее из человечины..."
Нет! - сказал он решительно, и в ту же секунду маленькое, почти
микроскопическое, пятнышко омертвленной ткани Варолиева моста остановило
его дыхание....
Пальцы сожми, успел он подумать беспорядочно, уже задыхаясь, уже
совсем без воздуха. Крепче. Виконта не задеть... Пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44