И соглашаюсь! Двух мнений здесь и быть не может,
генерал. Вы - хозяин, я - всего лишь гость...
- Да. Но с другой стороны... Определенные правила...
- Причем гость - званый, не так ли? Или я ошибаюсь?..
- Естественно, естественно, хотя, согласитесь, уставы не нами писаны,
но - для нас... хе-хе...
- Основной вопрос философии: человек для устава или устав для
человека?..
- Вот именно, вот именно... Но мы - люди военные, представьте себе,
несмотря на наши совершенно мирные занятия, и устав для нас важнее, я
извинясь, конституции...
Переговариваясь таким образом, фальшиво и натужно, проследовали они
из вестибюля (мимо неприязненно закаменевшего унтера) вглубь укрепрайона,
в длинный кремовый коридор, пустой, стерильно чистый, голый, припахивающий
больницей (валерьянка, лизол, слегка подгоревшая кашка), а затем через
ниоткуда вдруг взявшуюся в гладкой стене дверь - в другой кремовый
коридор, не отличимый от первого, и Ванечка, неслышимый и даже почти можно
сказать невидимый (как и надлежит настоящему ниндзя-невидимке), следовал в
почтительном отдалении с постным личиком конфидента и приживалы, а в
третьем коридоре возник вдруг перед ними и молча присоединился длинный и
длиннолицый человек в синем хирургическом халате задом-наперед,
представленный без всякой помпы как "доктор Бур-мур-мур-шин", но из под
халата виднелись у этого доктора бриджи с полковничьим кантом и зеркальные
форменные штиблеты...
Все было плохо, плохо, тревожно, фальшиво, Ванечка прикрывал тылы, но
не с тылу грозила беда, а непонятно откуда... натужная болтовня
генерала... неприкрытое неудовольствие в желтых глазах длинного доктора...
и этот странный шум, на самом краю слышимости, словно предобморочный звон
в ушах - то ли танцы где-то за тремя стенами происходили, то ли работал
машинный зал, то ли толпа статистов на какой-то угрюмо-безумной сцене
твердила, шептала, бормотала, временами вскрикивала: "О чем говорить,
когда не о чем говорить"... И он понял вдруг, почему генерал Малныч,
человек скорее молчаливый и уж отнюдь не светский, болтает непрерывно и
какие-то пустяки: генерал находился в состоянии крайнего нервного
напряжения и, видимо, тщился как-то заглушить этот фоновый, но явственный
шум. (Так нервные домочадцы, принимая уважаемого гостя, тщатся заглушить
собою жуткие мычания домашнего дауна из соседней комнатенки.)
- А где же обещанная вами военная помощь, генерал? - спросил он,
чтобы прервать этот натужный и неестественный поток словес.
- Какая помощь? - генерал прекрасно понял, о какой помощи спрашивает
его Хозяин, и откровенно заметался, не находя готового ответа и не зная
что сказать.
- Обещали же БТР навстречу выслать. Ай-яй-яй, хорошо, что миром все
обошлось...
- Да... Бэтээр... Разумеется. Но представьте себе...
- Дисциплинка, - подал вдруг голос длиннолицый доктор и уставился на
Хозяина желтыми круглыми глазами кота. Этакого помойного непредсказуемого
кошкана, - бойца и вора.
- Вот как? - вежливо сказал ему Хозяин.
- Дисциплинка у нас ни к черту здесь, господин Красногоров. Какие уж
тут бэтээры. Водогреи работают, и на том спасибо.
Хозяин счел необходимым внимательно посмотреть на него и провозгласил
(из неисчерпаемого репертуара Кузьмы Иваныча):
- "Комбат пешком не ходит - берет с собой бэтээр или зампотеха".
- Вот именно, - с готовностью подтвердил помойный кошкан, ничего, как
видно, не поняв, а генерал Малныч торопливо предложил: "Сюда, прошу вас" и
простер белую свою, холеную длань в сторону отъехавшей вбок дверцы лифта,
а бесшумный Ванечка вообще ничего не сказал, но неуловимым движением
скользнул между ними всеми и оказался в незнакомом и замкнутом помещении
первым.
В лифте пахло уже не больницей, а казармой. Сапогами. Ружейным
маслом. Суконной безнадегой всеобщей воинской повинности.
Все молчали. Он боролся с навалившейся вдруг клаустрофобией и сквозь
прижмуренные веки следил за генералом. В сущности, это был совершенно ему
не знакомый и мало приятный человек. Встречались несколько раз. Говорили о
медицине. Виконт помыкал им как холопом. Считал ослом и солдафоном. Но
почему-то продолжал держать при себе. Для пользы дела. Виконт всегда был
великим и безусловным адептом Пользы Дела...
Генерал Малныч временно перестал говорить, но губы его продолжали
шевелиться, а взгляд остекленел. Он был - далеко отсюда. Он словно бы
объявил себе антракт и теперь то ли отдыхал, то ли сочинял текст для
второго действия. Длиннолицый доктор посапывал волосатым носом. От него
мощно и неодолимо несло табачищем. Ванечка стоял индифферентно. Интересно,
что ВАНЕЧКА думает о ситуации?
(Он вдруг вспомнил, как однажды, находясь в раздражении, сказал ему
сварливо: "Интересно, что ты испытываешь, зная, что любого человека можешь
убить сию же секунду..." Ванечку эта фраза задела совершенно необъяснимо и
почему-то весьма болезненно: "А вы что испытываете, когда знаете, что
любому человеку можете дать по рылу? И вообще - жизнь ему покалечить?" "Я
не могу - любому" "И я не могу - любого" "И потом, я всегда думаю о
последствиях" "А я тоже всегда думаю о последствиях..." Он тут же сложил
оружие и самым смиренным образом принес свои извинения. Замечательный
получился разговорчик. Ванечка наверняка его уже не помнит. Он - злой
парнишка с короткой памятью добряка...)
Они вышли из лифта и оказались в кремовом тупичке с затхлым воздухом
жилконторы. Дверь там была, закрытая плотно, а рядом с дверью - стул, а на
стуле развалившийся (длинные ноги - далеко вперед) унтер в десантной форме
и, разумеется, с усами. Увидевши начальство, он вскочил с грохотом и
принял уставное положение, но, что хоть и мельком, но поразило, - ел
глазами он вовсе не генерала Малныча и уж конечно не господина возможного
президента, а этого самого желтоглазого доктора Дыр-бур-шихина, который
вдруг выдвинулся из-за спин, оказался впереди всех и буркнул унтеру что-то
отрывистое, что-то вроде: "открыть", или "пропустить", или вообще "брысь!"
Во всяком случае дверь тут же распахнулась сама собою, и господин
возможный президент оказался в помещении, сплошь заставленном аппаратурой
и обширном, но это была вовсе не палата усиленной терапии, как он ожидал,
это было что-то сугубо военное, вся аппаратура была цвета хаки, и люди
здесь все были - военные, и светились какие-то огромные экраны, похожие на
локаторные... Это была радиорубка, или пункт связи, или как это там у них
называется...
- Куда вы меня привели? - спросил он генерала.
- Как? - поразился тот. - Вы же хотели связаться... Вы, так сказать,
выразили намерение... пожелали......
Не хочет он вести меня к Виконту. Не хочет, и все. В чем дело?.. Он
отогнал вновь нахлынувший на него страх и сказал спокойно: "Хорошо-хорошо.
Спасибо. Куда прикажете?.."
Его тут же препроводили, какой-то офицерик моментально выскочил из
своего кресла, уступая место, он сел и назвал офицерику код вызова.
- Это я, голубчик, - сказал он Крониду. - Я уже здесь, на месте. - Он
говорил медленно, нарочито растягивая слова, как никогда раньше и ни при
каких обстоятельствах с Кронидом не говорил. - Все прекрасно. Все в
полнейшем порядке. Я вами доволен, голубчик... - Он усмехнулся мысленно,
представив себе, как лезут на лоб глаза у Кронида, слушающего эту
галиматью. - Готовность "зеро" приказываю отменить. Жду вас здесь, как и
договаривались, но можно и пораньше, поскольку ВСЕ ПРЕВОСХОДНО... Можно и
пораньше. Как вы меня поняли?
- Понял вас хорошо, - сказал Кронид - тоже медленно и тоже не похоже
на себя. - Приказано прибыть, как договаривались, но можно и пораньше,
поскольку все обстоит превосходно.
- Выполняйте, голубчик, - сказал господин Президент утомленно.
- "Зеро" отменяю, - сказал Кронид.
- Отменяйте, дружок, отменяйте. Оно теперь ни к чему. Я жду вас в
течение двух часов.
- Есть, - сказал Кронид.
Поднимаясь из кресла, он поймал взгляд Ивана. Иван был готов. Иван
был в полном и безукоризненном порядке. Я тоже в порядке, и я тоже вполне
готов. Но к чему именно?.. Да к чему угодно, подумал он. Я готов к чему
угодно...
Диковинная и нелепая мысль вдруг вынырнула из глубин его смутных и
невнятных опасений. Никакого Виконта здесь нет. Виконт вполне здоров,
ничего знать не знает и находится в самом дальнем далеке отсюда. В Питере,
например. Дома у себя, на Сампсониевском. Сидит, положив вечно мерзнущие
свои, закутанные в плед, конечности на "козетку луи", сосет холодную
похрипывающую трубку и тупо смотрит на экран с очередным Шварценеггером...
А здесь происходит что-то совсем другое. Совсем не то. Меня сюда просто
заманили. Эта скуломордая падла использовала Виконта как наживку. Они
знали, что я могу отказаться от любой затеи, от любого приглашения, от
любой встречи. Но не от этого...
Ловко. Кто? Кто?! Военные? Вполне возможно. Они не любят меня. Так
же, как и я их. И даже больше: я, в конце концов, готов их терпеть и
терпеливо терплю......
Нет. Не проходит. Не получается. Если бы это был военный заговор,
командующий округом уж как-нибудь обеспечил бы мне вертолет - лететь сюда.
Вертолет бы уже стоял готовенький, с разогретым движком. Нет. Слишком уж
все сложно в этом предположении получается. Авария на автостраде. Гроб
Вакулин... Да и чего они от меня хотят? Убить? Давно бы уже убили. Прямо
во дворе, по сю сторону стены. Сразу. В плен меня взять? Для чего я им
сдался, пленный? И наконец, я ведь им не хрен моржовый, я - ХОЗЯИН. Что у
них - по семь жизней отмерено?.. Он одернул себя.
- Никогда не надо суетис-са, - сказал он вслух с китайским прононсом,
ни к кому специально не обращаясь - разве что к Ванечке. - Никогда не надо
волновас-са: можно под машиной очутис-са или под трамваем оказас-са...
Так. Где Виконт? - спросил он у генерала Малныча. - Где тут у вас мой
Виктор Григорьевич?..
Он больше не испытывал страха. Беспокойство - было. Неприятное
удивление - несомненно. Раздражение. Неудовольствие. Дискомфорт. Господи,
вспомнил он, пошли мне трудную жизнь и легкую смерть... Любимая присказка
Николаса. Которого уже нет, и жизнь которого была трудной, а смерть,
кажется, - легкой... Если это заговор, подумал он вскользь, значит с
Виконтом все о-кей. Не самый плохой из вариантов, между прочим...
Они уже шли по очередному кремовому коридору - впереди
целеустремленный генерал Малныч, за ним Хозяин, и где-то рядом, за
пределами видимости, бесшумный Иван. А вот желтоглазого доктора в
полковничьих бриджах уже с ними не было. Что любопытно. Зато невнятный
многоголосый шум - нарастал, он уже не звучал на краю сознания, он
заглушал шаги, но ни одного слова в этом человеческом гуле разобрать было
по-прежнему нельзя. Гам. Это был гам.
Кремовый коридор вдруг сделался - белый. Взметнулся на пару лишних
метров потолок, а вдоль коридора по потолку пошли на разумном друг от
друга расстоянии белые матовые шары обыкновенных электрических ламп,
висящие на белых же штырях. Возникла вдруг больница - не слишком шикарная,
но вполне достойного образа, чистенькая, малонаселенная, белые халаты
медсестер замаячили в отдалении, и медсестры эти вели себя тихо и не
перекликались зычно и властно, как это у них водится в муниципальных
заведениях для полудохлых пензиков. Все сделалось вокруг вполне пристойно
и даже, пожалуй, роскошно, если бы не этот, гигантской подушкой
задавленный, но явственный гам...
- Сюда, - пригласил генерал Малныч, отворяя перед высоким гостем
аномально широкую белую дверь. - Нет-нет, - сказал он Ванечке. - Вы
останьтесь здесь... извольте подождать... здесь больница, сударь!
Ванечка без труда преодолел его неумелое сопротивление, сунулся в
дверь, только голову просунул и левое плечо и тотчас же вернулся в коридор
все с тем же меланхолически постным видом и прислонился к белой стене,
словно он и не нарушал только что никаких запретов и вообще здесь не при
чем - тихий, послушный, безвредный парнишка, которого каждому ничего не
составит обидеть.
Генерал сделался красен, но от свары удержал себя и, придерживая
дверь, снова пригласил Хозяина внутрь, теперь уже без всяких слов, а лишь
кивком и движением косматых своих бровей.
Он вошел и сразу же увидел Виконта.
Виконт спал - маленький, усохший старичок, лилипутик, морщинистый
несчастный карлик, лысоватенький, плюгавый, жалкий. Он подумал: нельзя нам
так подолгу не видеться. Мы убиваем в себе любовь. Я не могу любить этого
старикашку, я его не знаю...
Это была - неправда. Он вдруг почувствовал, что плачет. Он ЗНАЛ этого
человека. Он любил его, и жалел, и хотел бы умереть за него, словно им
обоим снова было по двадцать лет. К черту, к черту, расквасился, глупость
какая, все же в порядке: жив, спит, сопит себе в две щелочки... Он
стеснялся вытереть слезы и поэтому плохо видел, он вообще плохо видел в
минуты сильного душевного волнения, он двинулся к Виконту почти наощупь,
там кто-то сидел рядом с койкой, кто-то большой, в грязно-голубом
фланелевом халате, он обогнул этот халат, встал над Виконтом, ощутил стул
у своих ног и с облегчением опустился на него, привычно нашаривая поверх
одеяла бессильную искалеченную руку.
Оказалось, - вот странно! - что там были и еще чьи-то пальцы, на этой
руке. Раздраженно отпихнув их, он завладел пальцами-крючочками, и когда
они, неожиданно горячие и сильные, сжались, цепко ухватив его, словно
цыплячья лапка, вцепились, ища жизни и защиты, только тогда он ощутил себя
на месте и, уже не стесняясь, свободной рукою промокнул себе глаза. Все
было правильно. Все заняли свои места и делали свое дело. Еще один круг
замкнулся, и теперь уже совершенно ясно стало, что - обойдется. Теперь -
обойдется.
Он поглядел на того, кто сидел рядом, и испытал вдруг беспокойство,
сначала смутное, а потом - острое, как внезапная боль в кишках. Крупный
вислоплечий парень. Молодой. Странно и тревожно знакомый. Очень бледное,
голубоватое даже (словно гжельский фаянс) лицо, сонное, сонно-усталое,
лишенное выражения лицо... хуже: лицо дебила... и все выражение его
опущенной вялой фигуры, и вялой руки, лежащей на одеяле там, куда он эту
руку с раздражением отпихнул... приоткрытый губастый рот... глаза без
всякого выражения... Молодой идиот сидел перед ним, и он - знал этого
идиота. Он видел его много раз. Хотя и в давние, кажется, времена...
Сейчас я его узнаю, подумал он - почему-то со страхом. Сейчас. Ох, лучше
бы мне его не узнавать. Ну его к чертям. Какое мне до него дело... Поздно.
Узнал. Господи.
Стас Красногоров сидел перед ним на стуле, вялый и безмозглый.
Молодой, совсем молодой, двадцатилетний, Стас Красногоров, спортсмен,
красавец... "красавЕц и здоровляга, и уж навернОе не еврей..." Этот
навсегда исчезнувший человек почему-то оказался здесь, и снова
существовал, и был омерзителен и ужасен. Он был - идиот, безнадежный и
несчастный идиот...
Он встал, не помня себя. Он понял: вот оно. Состоялось. Все.
Мерзость, которая - сегодня, здесь, обязательно - должна была произойти,
произошла. И что-то надо было срочно делать, и никакой возможности даже не
предвиделось понять, что же именно надо делать, и как.

10
- Что это значит? - спросил он. Он не услышал своего голоса. И он не
слышал, что говорит ему генерал Малныч, он видел только, что генерал
сделался невероятно, противоестественно оживлен, горд и сияет. Что-то
замечательное здесь произошло, пока он прорывался сюда сквозь все препоны,
что-то эпохальное. Великое открытие. Победа. Фантасмагория и фейерверк.
- Какого черта! - сказал он громко, во всю свою глотку, изо всех сил,
стараясь навести страх и прекратить балаган. - Прекратите этот балаган!
Как прикажете мне все это понимать?
Генерал замолчал на несколько мгновений, на лице его проступило
замешательство, но сиять он не перестал. Победа была слишком велика и
абсолютна, и радость победителя трудно было замутить.
- Как понимать? Да как чистую случайность! Если угодно - продукт
отчаяния. Что мне оставалось делать? Он умер. Совсем. Сначала кома, потом
смерть... И я вспомнил, как он сам любил говорить: не помогает врач,
зовите шамана!..
- Какого шамана? Причем здесь шаман? Я не об этом вас спрашиваю.
- Ну, "шаман" - это просто фигура речи... иносказание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44