— шипела она.Она протолкнула меня в дверцу, и я свалилась вниз — застеленный соломой пол на несколько футов утоплен в землю. Конура представляла собой клетку — опрокинутую набок и вкопанную в землю обычную решетчатую клетку для слинов. В нормальном положении высота ее была бы около четырех футов, ширина — шесть, длина — двенадцать. Опрокинув набок, ее превратили в человеческое жилище шести футов высотой и площадью двенадцать на четыре. Вход оказался сверху. От дверцы к полу вела деревянная лесенка со ступеньками-перекладинами. Конура утоплена в землю на четыре с половиной фута. Решетчатый пол покрыт досками, сверху набросана солома. Между досками проемы шириной в пару дюймов — чтобы не скапливались нечистоты. Крыша тоже сложена из закрепленных поверх решетки пригнанных вплотную досок. Обшита обрезками досок и решетчатая дверца. Ночью на крышу набрасывают непромокаемую ткань. Стоя на полу во весь рост, можно выглянуть наружу — плечи достают как раз до поверхности земли.Я свалилась на пол.Лязгнул металл, заскрипело дерево — над головой захлопнулась обшитая досками тяжелая решетчатая дверца. Зазвенела цепь — на щеколды навешивали два увесистых замка.Заперта.— На колени! — услышала я голос.Я упала на колени. Кроме меня в клетке было четыре девушки.— В позу наслаждения! — скомандовали мне. Я подчинилась.— Посмотрим-ка твое клеймо.Я повернулась, подняла подол туники.— Дина. А известно тебе, что Дина — рабыня из рабынь?— Нет, — призналась я. — Неизвестно.— Тебе не разрешали прикрыть клеймо! — выпалила одна из девушек.Я отдернула руку. По-прежнему стоя на коленях, повернулась к ним, лицом к лицу. Девушки сидели на соломе.— Ты была рабыней для любовных утех? — с любопытством спросила другая.— Да.Они рассмеялись.— А здесь станешь рабочей лошадкой, — сообщила она.— До седьмого пота будешь вкалывать, — добавила ее подруга.Ну, хватит! Я выпрямила спину. Оценивающе оглядела их, одну за другой. Есть вещи, неразличимые для мужчины, но для женщины очевидные. То, о чем вслух не говорится, едва уловимые нюансы. Я улыбнулась. Да они просто злятся!— Может быть, мне не придется работать так много, как вы думаете, — проронила я.Я красивее их, а значит — выше.— Нахалка! Вот бесстыжая! — заголосили они. Я пожала плечами.— Думаешь, ты красивее нас? — Да.— Думаешь, лучше ублажишь хозяина?— Да. Я красивее. Это ясно.— Ах ты тварь! — Они просто исходили злобой.— Будешь работать, спины не разгибая! — посулила одна.— Вот увидишь! — вторила ей другая.— У вас есть гребень? Мне нужно волосы расчесать, — спросила я.— Не нарушай позы! — предупредила Ремешок — самая сильная из них, рослая, длиннорукая, веснушчатая.— Ладно, — согласилась я.— Тебе так идет, — снизошла широкоплечая рыжеволосая рабыня по прозвищу Верров Хвост.— Спасибо.Жить с ними в одной клетке не хотелось. От них так и веяло враждебностью. К тому же они, уж конечно, поняли, что мне до них и дела нет. А ведь мы заперты в одной клетке.— Наверняка скоро станешь любимой рабыней хозяина, — предположила темноволосая плосколицая Турнепс.— Может быть, — отбросив назад волосы, согласилась я.— Сейчас любимая — Редис. — Ремешок указала на сидящую слева от нее блондинку с тонкими щиколотками. Та самая, по сердцебиению которой отсчитывали время до начала погони вчера вечером. Прошлую ночь она провела с воином Клитуса Вителлиуса. Как она прижималась к нему, когда он, отсчитывая время, положил ей на грудь ладонь! Мне-то множество раз довелось побывать в руках таких мужчин. Это вам не крестьяне.— Я была рабыней воина! — провозгласила я.— Ты очень красивая, — сказала Редис. Пожалуй, она не такая уж противная.— Наверно, в мехах никуда не годишься, — скривилась Ремешок. — Вот он от тебя и избавился.— Нет! — закричала я.— Никуда не годишься! — потешалась Ремешок.— А почему же он тебя подарил? — спросила Верров Хвост.— Не знаю.— Никуда не годишься! — тыкала в меня пальцем Ремешок.— У нас в деревне мехов негусто, — хохотала Турнепс. — Вот поглядим, какова ты на соломе!— Если так себе, — вступила Верров Хвост, — скоро узнаем. Турнус всем скажет, хороша ты или нет.— Хороша, — отрезала я.— Так почему же твой хозяин подарил тебя? — не отставала Турнепс.— Для забавы, — призналась я. — Он — Клитус Вителлиус, предводитель воинов. У него множество девушек куда красивее меня. Заставил меня безнадежно влюбиться, а потом, для забавы, взял и бросил. Поиграл со мной. Просто из интереса. И, одержав безоговорочную победу, избавился, отшвырнул прочь, подарил.— Ты его правда любила? — спросила Редис.— Да.— Ну ты и рабыня! — Ремешок давилась от смеха.— Он заставил меня полюбить его! — твердила я, прекрасно понимая, чтр не заставь он меня — все равно бы любила. Будь я свдбодной женщиной, будь у меня выбор — все равно бы любила. Но выбора у меня не было. Я — рабыня. Он подавил всякое сопротивление, заставил полюбить себя, не спросив моего согласия. Выбирать мне и не пришлось. Я мечтала преклонить перед ним колени по собственной воле, но он сделал меня рабыней, силой заставил пасть к его ногам.— Если ты любишь своего хозяина — ты сумасшедшая, — вынесла вердикт Ремешок.— Я люблю своего хозяина, — проронила Редис.Ремешок повернулась и с криком: «Рабыня!» — отвесила ей такую оплеуху, что та отлетела к стене.— Я люблю хозяина, ничего не могу с собой поделать! — повторила Редис.Ремешок глянула на меня через плечо.— Позы не нарушать! Я и не нарушала.— А ты что, не рабыня? — напустилась я на нее.Ремешок встала. Высокая! Крупная, ширококостная, по сравнению с нами — просто могучая. Хотя, конечно, рядом с мужчиной — тростинка. Встала во весь рост, одетая, как и положено рабыне, в короткую тунику из шерсти харта. Как и у нас всех, у нее это единственная одежда. Вцепилась в охватывающую шею веревку.— Да, — ответила она. — Меня могут высечь, продать, убить. Могут подарить кому угодно. Могут заковать в цепи. Могут жечь каленым железом. Могут делать со мной что хотят. — Она устремила взгляд сквозь решетку, туда, наружу. — Я должна преклонять перед ними колени. Должна быть послушной. Делать что скажут. Да. — Опустив глаза, она взглянула на меня. — Да. Я — рабыня.— Все мы рабыни, — подала голос Редис.— Не хочу быть женщиной! — сотрясая решетку, прижимаясь лицом к железным прутьям, закричала в слезах Ремешок.— Ты плачешь, как женщина, — заметила я. Она обернулась.— Когда-то, — начала я, — и я не хотела быть женщиной. А потом встретила мужчин, какие мне и во сне не снились. И поняла: быть женщиной — это счастье. Ни за что не хотела бы быть никем другим. Пусть из-за того, что я женщина, я оказалась во власти мужчин — все равно дорожу своей женственностью. Среди таких мужчин я свою женственность ни на что на свете не променяю. У каждой девушки есть хозяин. Просто ты, Ремешок, еще не встретила своего.Стоя у решетки, она злобно глядела на меня.— Есть мужчины, — продолжала я, — которым ты почла бы за счастье зубами развязать ремни сандалий.— Если бы Турнус хоть взглянул на меня, — заговорила она, — я на животе проползла бы десять пасангов, чтобы слизать пыль с его ног.— Значит, Турнус — твой хозяин.— Да. Турнус — мой хозяин.— Как тебя зовут? — спросила Редис.— У тебя есть имя? — спросил незадолго до этого Турнус.— Мой бывший хозяин, Клитус Вителлиус из Ара, — ответила я, — называл меня Дина.— Для него ты так мало значила? — удивился Турнус.— Да, хозяин.— Хорошее имя. Только уж слишком обычное.— Да, хозяин.— Нарекаю тебя Дина! — объявил он. Точно животному кличку дал. — Кто ты?— Дина, хозяин…— Как тебя зовут? — спросила Редис. Я улыбнулась.— Дина.— Многих девушек с таким клеймом зовут Динами, — заметила Турнепс.— Я слышала, — сказала я.— Хорошее имя, — похвалила Верров Хвост.— Спасибо.— Приятно, наверно, носить женское имя, — позавидовала Турнепс.Я не ответила.— Я — Редис, — сказала Редис.— Я — Турнепс, — сказала Турнепс.— Я — Верров Хвост, — сказала Верров Хвост. Ремешок взглянула на меня.— Я — Ремешок.— Тал, — поприветствовала я их.— Тал, — дружно ответили они.— Ты главная в клетке? — спросила я Ремешка. — Да.— Бить меня нет необходимости. Я подчинюсь.— Все мы женщины. Все мы рабыни, — вздохнула Ремешок.— И над всеми нами — плетка, — добавила Турнепс.— Меня били плеткой по рукам, — рассказала я, — но не секли ни разу.— А давно ты в рабстве? — спросила Редис.— Нет.— Для свободной ты слишком красива, — заметила Турнепс.— Я жила далеко отсюда.— Судя по акценту, ты из варваров, — предположила Ремешок.— Да.— Где ты жила? — поинтересовалась Верров Хвост.— Эта местность называется Земля.— Никогда не слышала, — удивилась Турнепс.— Где-нибудь на севере? — принялась допытываться Редис.— Далеко, — ответила я. — Не надо об этом.Как могла я говорить с ними о Земле? Чтобы сочли сумасшедшей или лгуньей? Разве поверят они, что существует мир, где мужчины состязаются, выкрикивая политические лозунги, презрев свое главенство, радостно спеша превратить себя в евнухов? Что кому-нибудь, кроме лесбиянок и мужчин, мужчинами, по существу, не являющихся, захочется жить в таком мире? Истина далеко не всегда соответствует политической целесообразности.— У варваров так скучно, — протянула Турнепс. — Ты никогда не была в Аре?— Нет.— Меня однажды продавали в Аре, — похвастала она. — Чудесный город.— Приятно слышать.Еще бы — ведь Клитус Вителлиус из Ара.— Странно, что тебя никогда не секли, — размышляла Турнепс. Я пожала плечами.— Наверно, ты слишком красивая.— По-моему, секут только уродок, — заявила Верров Хвост.— Точно, — подтвердила Редис.— Мне кажется, — возразила я, — красива девушка или нет, нужно будет — хозяин ее высечет.Странно, что сказала об этом я, земная женщина. А действительно, если надо высечь — почему же не высечь, тем более если у девушки хозяин — горианец?— Дина права, — кивнула Редис.— Нас секут, — подтвердила Ремешок, — когда им нравится.— Да! — хлопнув себя по бедрам, рассмеялась Редис. — Вот звери! Сделала ли что-нибудь, нет ли, все равно: хочется им — становись под плетку!— Мужчины — хозяева, — отчеканила Турнепс. — Что хотят, то с нами и делают.— Мы в деревне, Дина, — напомнила Верров Хвост. — Но останешься здесь надолго — узнаешь, что такое плетка.Я содрогнулась.— Меня толком и не били, — пролепетала я.Этта никогда не пускала в ход плетку, хотя, как главная рабыня в лагере, имела право. Дважды — по спине и по ногам, — подгоняя к конуре, меня хлестнула Мелина, подруга Турнуса, моего нового хозяина. Невероятное унижение! Так как же вынести, когда тебя секут по-настоящему? Что чувствуешь, когда твое тело обжигает плеть?— Ремешок, а это больно? — спросила я.— Да, — ответила она.— Очень больно?— Да.— Ты сильная, Ремешок. Ты боишься плетки?— Да.— Очень боишься?— Да, — ответила она. — Я очень боюсь плетки.Меня затрясло. Если даже великанша Ремешок боится, то что же говорить обо мне?— Пора спать, — объявила Редис.Мы улеглись на солому и вскоре уснули. Раз я проснулась в холодном поту. Странный сон. Обнаженная, в стальном ошейнике, стою я на коленях на гладких плитах в прекрасной комнате, точно во дворце. Передо мной — низенький столик. На нем нитки и бусинки в чашечках, рабские бусинки — красные, желтые, пурпурные — самых разных цветов. Я откуда-то знаю, что должна нанизать бусы. Перед моими глазами — плеть.— Что это? — спрашивает голос.— Плеть, хозяин, — отвечаю я.— А кто ты?— Рабыня, хозяин.— Повинуешься?— Да, хозяин.И тут плеть резко опускают к моему лицу, прижимают к губам. Больно. Я чувствую рукоятку зубами.— Целуй плеть, рабыня! — раздается голос. Я целую плеть.— Кто приказывает мне? — спрашиваю я. Будто я должна об этом спросить. Хотя таких вопросов рабыни обычно не задают. Это может быть сочтено за непозволительную дерзость. Но меня не хватают за руки, не швыряют на пол, не секут.— Тебе приказывает Белизариус, рабыня, — слышу я в ответ. И етвет этот кажется странно уместным, как бы единственно возможным. Хотя никакого Белизариуса я не знаю.— Каков приказ Белизариуса, хозяина рабыни? — снова спрашиваю я.— Он прост, — гремит голос.— Да, хозяин.— Нанижи бусы, рабыня!— Да, хозяин, — отвечаю я. Руки мои тянутся к нитям и бусинкам… и тут я проснулась.Непонятный сон. Я ощупала пол. Никаких гладких плит. Дерево, солома, железные прутья. Под ними — утоптанная земля. Сна как не бывало. Лежу, таращусь на доски и решетки. Полнолуние. Я встала на солому. Ни в каком я не во дворце. Я в клетке в Табучьем Броде. Я подошла к решетке, держась за прутья, выглянула наружу поверх плотно спрессованной земляной стены. В нескольких дюймах над головой — крыша клетки. Руки вцепились в решетку. Когда-то меня звали Джуди Торнтон. Я в клетке! У меня вырвался испуганный возглас. Ухмыляясь, на меня смотрел Брен Лурт. Девушки беспокойно заворочались, но не проснулись. Отпрянув от решетки, я легла на солому. Он все смотрел на меня. Я попыталась натянуть на ноги коротенькую тунику.— Я буду первым в Табучьем Броде, — прошептал Брен Лурт. — И когда я стану первым, Мелина отдаст тебя мне.И скользнул в темноту.Подтянув колени к подбородку, я, дрожа, съежилась на соломе.
Я рыхлила сухую землю вокруг корней сула.Вот уже двадцать дней я в Табучьем Броде.Рукоять мотыги длиной футов шесть. Наконечник железный, тяжелый, шириной по режущему краю около шести дюймов, к рукоятке сужается до четырех. Рукоять вставляется в округлый паз. Чтобы крепче держалась, туда же вгоняют клин для уплотнения.Слишком громоздкое для меня орудие. Никудышная из меня крестьянская рабыня.Трудно выразить словами, как тягостно, особенно для такой хрупкой девушки, как я, деревенское рабство.Я выпрямилась, расправила плечи. Ломило спину. Поднеся ладонь козырьком к глазам, глянула вдаль.По дороге из Табучьего Брода, согнувшись, волоча за две ручки тележку, брел Туп Поварешечник, бродячий торговец.Я посмотрела на свои руки. Ободранные, грязные, покрыты мозолями. Просунув палец под веревочный ошейник, чуточку оттянула его от шеи, вытирая пот и грязь. Веревка царапала шею, но снять ее нельзя. Как-никак символ рабства.День здесь начинается рано. Мелина отпирает замки на нашей клетке еще до рассвета.Выбравшись наверх, мы встаем перед ней на колени, преклоняя к ее ногам головы. А она держит наготове плеть. Она — наша хозяйка.Мы должны подоить верров, собрать яйца вуло, напоить слинов и задать им корма и вычистить их клетки.Но вот утро в разгаре — мы возвращаемся к хижине Турнуса. Там, под хижиной, для нас выставляют миски с кашей — пищей рабов. Кашу надо съесть, миски дочиста вылизать. Едим мы стоя на коленях или лежа на животе, руками еды не касаясь — так положено крестьянским рабыням.После еды начинается настоящая работа. Натаскать воды, принести дров, обработать поля. Дел в селе много, самых разных — конца-края им нет. И основная их тяжесть ложится на рабынь. Работай — или умри. Иногда в поле нас подстерегают местные парни. Связывают, насилуют. Никому до этого и дела нет: мы — рабыни.Каждая косточка ноет.Дней десять назад Турнус пахал на мне. Бесков он не держит. Рабыни дешевле.Тогда я впервые отведала плетки.Вместе с другими девушками меня впрягли в плуг, и, обнаженные, понукаемые хозяйской плетью, мы, обливаясь потом, потащились по борозде. Склонившись вперед, медленно продвигались мы, зарываясь ногами в землю. Тяжелая сбруя впивалась в кожу. И вот потихоньку погрузился в землю огромный лемех, отваливая в сторону увесистые пласты почвы. Всего несколько ярдов — и, кажется, я сейчас лягу и умру. Кто заметит, если я буду тянуть не в полную силу? Вот тут-то впервые на мою спину и опустилась плетка. Не грозная плетка-пяти-хвостка, предназначенная для сурового наказания провинившихся рабынь, а легкий, в одну плеть, хлыстик, чуть больше мягкого кожаного — им лишь слегка подхлестывают впряженную в плуг скотину, чтоб пошевеливалась. Но спину мою он ужалил, точно ядовитая змея, точно винтовочный выстрел. Я и не представляла, что это так больно. Плеткой меня били впервые.— А ну, Дина, тяни сильнее! — прикрикнул Турнус.— Да, хозяин! — И я впряглась что было сил. Он не рассердился. Спина болела, точно огрели раскаленным прутом.Ну и боль! Какова же тогда настоящая рабская плетка? А ведь под нее можно угодить за любую малость — даже и не поймешь, чем разгневала хозяина. А могут высечь и вовсе без причины — просто потому, что так хозяину угодно. Девушка, что некогда звалась Джуди Торнтон, впервые отведала плетки. Я горестно застонала. Теперь рабство виделось мне в новом свете. Что ж, буду неукоснительно выполнять все, что требуется.Но не прошло и часа, как я рухнула без сознания в борозду.Смутно помню, как сзади на шею легла рука Турнуса и голос Ремешка проговорил: «Не убивай ее, Турнус. Разве не видишь — она просто хорошенькая рабыня, ее дело — ублажать мужчин, а не тянуть в поле лямку».— Мы и без нее все вспашем, — вступилась за меня Турнепс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54