— закричал он, меняя обувь.
— Можешь не торопиться, ничего важного. Зачем было отправлять заказным? Я перерыла весь дом, пока нашла твою печатку, почтальон терпение потерял. Лучше бы послал несколько простых, а то ведь первый раз нам в Шанхай пишет.
Зная, что жена настроена против Синьмэя, Хунцзянь не придал значения ее словам. Послание оказалось очень коротким: мол, твое письмо получил, об отъезде Шэней уже наслышан. В Шанхае становится все тяжелее, поскорее приезжай в Чунцин — может быть, удастся устроиться в то же учреждение. Хлопоты по переезду может взять на себя управляющий той транспортной конторой, которая доставляла в Шанхай твои чемоданы. В конце была приписка: «Жена почтительно приветствует госпожу Фан».
Хунцзянь почувствовал себя человеком, вышедшим к свету из тьмы. Он обрадовался, но не показал этого, а только воскликнул:
— Вот тип! И о свадьбе не известил, и фотографии не прислал. Хотел бы я, чтобы ты посмотрела на эту госпожу Чжао.
— Я и так могу себе представить — я же имела честь лицезреть его прежних пассий, Ван и Су. Наверное, и она в этом же духе.
— Вот и не угадала. Пришлет карточку — убедишься.
— А мы дали ему свадебную фотографию! Не хочу сеять раздоры, но твой приятель не очень-то помнит о тебе, а ведь ты писал ему раз пять! Нацарапал короткую записку, фото не прислал... Конечно, он теперь разбогател, обзавелся новыми друзьями. На твоем месте я не писала бы ему еще и еще, пока не получила бы ответа на первое письмо.
Задетый ее словами, Хунцзянь пробормотал:
— Вечно ты преувеличиваешь, я писал ему всего три раза. А о свадьбе он не сообщал потому, что щадил нас: узнай мы вовремя, нам пришлось бы отдаривать его таким же богатым подарком.
— Ах, вон в чем дело! — сухо усмехнулась Жоуцзя.— Ну, разумеется, он твой закадычный друг, тебе ясны все его помыслы. Но ведь свадьба не похороны, подарки и теперь послать не поздно. Если уж он счел нужным упомянуть о жене, ты вполне успеешь со своими подношениями.
— Тогда подай какую-нибудь идею! — перешел в контрнаступление Хунцзянь.
— У меня нет времени,— ответила жена, расчесывая волосы.
— Утром уходила — была человеком, а сейчас как еж.
— Вот и прекрасно, нечего с ежом разговаривать.
Наступило молчание. Затем еж заговорил сам:
— Что ты ответишь Синьмэю на его приглашение приехать в Чунцин?
— Мне хотелось бы поехать, но надо еще подумать.
— А как со мной? — Лицо Жоуцзя стало бесстрастным, словно вуаль над ним опустилась, но Хунцзянь знал, что это спокойствие перед бурей.
— Как раз из-за тебя я и не могу принять решения. Жить в Шанхае я бы не хотел. В редакции у меня нет перспектив, и без твоего жалованья нам здесь не прожить (Хунцзянь рассчитывал этим своим признанием разрядить атмосферу). Раз уж Синьмэй приглашает, я готов еще раз попытать счастье в глубинных районах. Но пока я там не устроюсь, переезжать вместе было бы опрометчиво — ты же помнишь, с каким трудом нашли мы жилье в Шанхае. Синьмэй теперь женат, ему труднее помогать нам. Думаю, что сначала лучше поехать мне одному, осмотреться, а потом перевезти тебя. А ты как думаешь? Я еще ничего не решил, надо все взвесить. Так что высказывайся откровенно.
Хунцзянь ожидал, что жена прервет его, но она не раскрывала рта, и это затянувшееся молчание все больше беспокоило его.
— Я все ждала, что ты еще придумаешь. Наконец- то ты раскрылся до конца. За четыре месяца тебе наскучила некрасивая и злая жена — да ты никогда ее и не любил,— так почему бы не воспользоваться возможностью сбежать от нее и подышать свежим воздухом? Сначала твой друг способствовал нашему браку,— мне так неприятно вспоминать об этом! — но теперь он же и спасает тебя. Вот и поезжай скорее! Он обещает сделать тебя чиновником, так пусть найдет тебе и жену под стать! Я тебе уже не гожусь.
— Что ты выдумываешь! Нельзя быть такой мнительной.
— Вовсе я не мнительная. Можешь ехать, я тебя не держу. А то твой друг скажет, что я «всеми правдами и неправдами» заполучила мужа и не отпускаю его ни на шаг, а ты будешь говорить, что семейные узы мешают твоей карьере. Ничего подобного! Я сама зарабатываю себе на рис, тебя ничем не связываю. Поезжай себе, а уж вернешься или нет — это твое дело.
— Тогда...— произнес он со вздохом и не договорил. Жоуцзя ждала, что он закончит «я не поеду», но он наконец выдохнул: — Поедем вместе.
— С какой стати? У меня здесь есть работа, которую я не брошу ни с того ни с сего. А если мы там не найдем места, кто нас будет содержать — Синьмэй? А если работать будешь только ты, я таких обид натерплюсь,
что и подумать страшно! Синьмэй ведь не обещает места для меня! Что же мне там делать? С такой наружностью я гожусь разве что в служанки сановной супруге.
— Что за чертовщина! Когда это я тебя обижал? Ты сама без конца хвастаешь, что способнее меня, что больше зарабатываешь. Или ты осознала, что здесь у тебя есть влиятельные родственники, а там все будет по-другому?
— Что ж, я полагаюсь на родственников, а ты на друзей. И я никогда не говорила, что способнее тебя. Сам ты никак не можешь смириться с тем, что я больше зарабатываю. А в тылу я уже была. Не забывай, что не меня уволили там из университета. Бессовестный, ради кого я пожертвовала своим положением!
— Раз уж ты вспомнила про университет,— зло усмехнулся Хунцзянь,— я вправе предъявить тебе счет. До сих пор не могу себе простить, что в Хэнъяне послушался тебя и написал Гао Сунняню благодарственное письмо. Вот он небось хохотал! Никогда больше не поступлю по твоему совету!.. Ты думала, что Гао на самом деле хотел оставить тебя в университете! Не обольщайся, глупая. Это он просто гадил мне!
— Ты готов слушать кого угодно, только не меня, а уж слова Синьмэя для тебя важней императорского эдикта. Не знаю, кто кому собирался гадить, но у меня был контракт, а у тебя не было. Откуда ты знаешь, что думал Гао Суннянь? Он с тобой разговаривал? Сдается мне, что ты пытаешься одним пальцем закрыть от стыда все лицо.
— Ты права. Он хотел оставить тебя, чтобы студенты могли еще раз написать «Бей мисс Сунь».
Лицо Жоуцзя побагровело, как гребень у бойцового петуха, глаза налились кровью. С трудом взяв себя в руки, она ответила:
— Нет ничего удивительного в том, что каким-то подонкам доставило удовольствие оскорбить начинающую преподавательницу, только что кончившую вуз. Хуже, когда студенты готовят петицию с требованием прогнать доцента, учившегося за границей! А ведь это я обо всем его предупредила, сохранила ему чашку риса!
Сотни слов, толкаясь и мешая друг другу, готовы были сорваться с губ Хунцзяня. Но Жоуцзя опередила его, сказав, что хочет спать. На некоторое время она
заперлась в ванной, а когда вышла и Фан снова открыл было рот, она не пожелала его слушать. Какой смысл тратить слова, когда отношения испортились до такой степени? Лучше помолчать, не доходить до последней черты. Она заткнула уши ватой и улеглась; вскоре послышалось ее ровное дыхание. Фану хотелось сорвать с нее одеяло и крикнуть ей в лицо все, что накипело в душе, но он ограничился тем, что принял боксерскую стойку и сделал несколько выпадов в сторону кровати. Жоуцзя видела это сквозь опущенные ресницы и не знала — сердиться ей или хохотать.
На следующий вечер она сварила мужу компот из мандаринов. Сначала он хотел равнодушно отказаться от любимого блюда, но не выдержал и стал есть, коря себя за слабость. Жоуцзя спросила, ответил ли он Синьмэю.
— Нет, и не буду, раз ты против.
— Я не против того, чтобы ты ехал, я только советую тебе не бросаться на зов очертя голову. Синьмэй человек участливый, но у него есть недостаток: слишком легко дает обещания, которых не в состоянии выполнить. У тебя же был опыт! Из университета Саньлюй ты получил официальное приглашение на должность профессора, а на деле получилось другое. А что мы имеем теперь? Обыкновенное частное письмо с общими словами о каких-то перспективах!
— Ты действительно владеешь «всеми способами»,— засмеялся Хунцзянь,— в ловкости и настойчивости тебе не откажешь. Представляю себе, до чего бы ты дошла в своей ревности, если бы на месте Чжао была женщина.
Жоуцзя немного смутилась, но тут же нашлась:
— Что плохого в том, что я тебя ревную? А ведь немного найдется женщин, что польстятся на тебя. Только я способна терпеть поношения и тут же прощать...
Из-за резкости тона некоторых статей, вышедших из стен агентства, в котором служил Фан, стали приходить угрожающие письма и предупреждения от властей концессии. По редакции поползли слухи: говорили, будто американский юрист, номинально числившийся издателем вестника, хочет снять свое имя; будто редактор Ван перессорился с акционерами; будто госпожа Шэнь хочет перекупить вестник и сделать его рупором японцев и марионеток... Хунцзянь, который был
в неплохих отношениях с редактором, пошел к нему, чтобы проверить достоверность слухов и заодно показать ему письмо Синьмэя. Ван согласился с точкой зрения Чжао, но попросил Хунцзяня пока не отказываться от должности: он как раз вел спор с правлением агентства относительно политической ориентации вестника и ожидал скорого решения. Если с ним согласятся — он останется, если нет — он уйдет. «И я вместе с вами!» — «Ну, вы сами вправе решать — оставаться или уходить; но, поскольку вы были рекомендованы Синьмэем, я обещаю держать вас в курсе событий».
Хунцзянь не сказал жене об этом разговоре. Он уже знал, что стоит поделиться с ней своими планами, все начинает идти не так, как было задумано. На сей раз он будет действовать совершенно самостоятельно... Приняв такое решение, он вдруг почувствовал себя мальчишкой, озорничающим за спиной взрослых. А Жоуцзя решила: если муж не отвечает Синьмэю, значит, ее воспитательная работа принесла свои плоды.
В день зимнего солнцестояния Хунцзянь напомнил жене, собиравшейся на службу, что их ждут на праздничный ужин—вчера отец сам звонил, приглашал. Жоуцзя недовольно наморщила нос:
— Ладно, поедем. «Нелюбимая невестка является к свекру и свекрови». Но если считаться визитами, я могла бы и не ходить. Ты же не собираешься со мной к тетке на рождественский ужин!
Хунцзянь сказал, что она опять из сахара делает уксус.
— Я нарочно помянула об этом, чтобы ты не думал, будто всегда можешь рассчитывать на мою уступчивость. Только тебе придется заехать за мной после работы — одна я туда не пойду.
— Ты же не на смотрины идешь! Зачем мне делать такой крюк?
Жоуцзя ничего не ответила и ушла. Сразу после этого позвонил Ван и попросил его незамедлительно приехать в редакцию. Что-то стряслось, подумал Фан; сердце его заколотилось от любопытства и тревоги.
Ван встретил его с горькой усмешкой:
— Вчера правление агентства утвердило мою отставку. Я могу покинуть редакцию в любой момент — преемника мне уже подыскали. Завтра буду сдавать дела, о чем и ставлю вас в известность.
— В таком случае прошу сегодня же освободить
меня от должности, поскольку вы и назначали меня. Нужно письменное заявление?
— Может быть, вы сначала посоветуетесь с тестем?
— Это его не касается.
Ван, который в данном случае страдал за правое дело, хотел уйти из агентства с шумом, а не как беглец- одиночка; этим он хотел компенсировать себя за горечь неудачи. Будучи человеком достаточно опытным, он знал, что незаменимых работников нет и что служебное кресло пусто не бывает. Если служащий, надувшись, отказывается от места, плохо бывает служащему, а не месту. Не хочешь сидеть в кресле — стой, пока ноги не заболят, а ножки кресла могут выдержать сколько угодно. Но если пустых кресел станет слишком много, это, конечно, произведет впечатление на начальство! Поэтому Ван был доволен, когда Фан, не принадлежавший к числу близких ему лиц, подал в отставку вместе с редакторами отделов внутренней информации, международного, экономического, а также двух приложений к вестнику. Но правление предвидело такую возможность, и претендентов на эти посты у него было достаточно. Зная же, что эти отставки имеют политическую подоплеку, руководство стремилось поскорее избавиться от несогласных и замять дело, тем более что зарплата за текущий месяц уже была выдана. Все прошения об отставке были немедленно удовлетворены, предложили остаться лишь редактору экономического отдела. Первым был освобожден от должности Фан, поскольку заменить заведующего справочным кабинетом не представляло никакого труда. Узнавший об этом после обеда, тесть сразу поспешил к Хунцзяню и спросил, заручился ли он согласием Жоуцзя. Тот ответил, что да, но тесть не поверил.
Хунцзянь решил сдать сегодня все дела, чтобы завтра можно было не являться в контору. Он позвонил Жоуцзя и сказал, что задерживается, пусть она не ждет его. По голосу жены он понял, что та недовольна, но, поскольку тесть был неподалеку, вдаваться в объяснения не стал.
Хунцзянь приехал в родительский дом около семи. Уже по дороге он выругал себя за то, что не заехал за Жоуцзя — очень могло статься, что она не захотела идти одна. Едва он вошел, начались расспросы, почему он без жены. Мать с каменным лицом бросила:
— Твоей барыне надо было слать письменное приглашение? Просто так она не снисходит?
Не успел Хунцзянь раскрыть рот, как вошла Жоуцзя. Младшие невестки устремились навстречу со словами: «Вот уж редкая гостья!» Свекровь улыбнулась через силу, как будто улыбка доставляла ей боль.
Жоуцзя стала говорить о своей занятости. Младшая невестка поддержала ее — ходить на службу, конечно, тяжелее, чем хлопотать по дому. А средняя сказала:
— Наши мужья тоже служат, но вечерами сидят дома и отдыхают. А сестрица и служит, и домом занимается — где ей взять время ходить к нам!
Понимая, что здесь все говорится неспроста, и не желая лишний раз расстраиваться, Хунцзянь поднялся наверх к отцу. Через минуту туда пришла и Жоуцзя. Справившись о здоровье Дунь-вэна и произнеся несколько незначительных фраз, она повернулась к мужу и с обидой в голосе сказала:
— Теперь я знаю, почему ты не заехал за мной. Как ты мог уволиться из редакции, не посоветовавшись со мной? А если уж ты считаешь меня совсем бестолковой, надо было приехать сюда, переговорить с отцом.
Дунь-вэн издал возглас удивления — он, естественно, еще не знал об отставке сына. Тот смущенно проговорил:
— Я как раз хотел сообщить папе... А ты откуда узнала?
— Отец позвонил! И еще рассказал, как ты его обманул. Он же не ушел с работы, а тебе куда было торопиться? Подождал бы, посмотрел, как пойдет дело...
Хунцзянь принялся излагать свои мотивы. Дунь-вэн тоже подумал, что сын поступил опрометчиво, но не хотел порочить его перед женой, да и исправить уже ничего нельзя.
— Коли так, ты решил правильно,— сказал отец.— Мы не должны поступаться любовью к родине ради грошовой выгоды. Именно поэтому я покинул свой дом, стал беженцем. Я был не очень доволен, когда ты устроился в редакции. По-моему, работать там еще хуже, чем преподавать. Приходи завтра утром, посоветуемся, я подскажу тебе, где надо искать выход.
Жоуцзя сидела молча с вытянутым лицом — сейчас она походила на красивую ослицу. Госпожа Фан все уговаривала сына есть побольше:
— Ты совсем исхудал, в лице ни кровинки! Чем тебя кормят дома? Жоуцзя занята на службе, ей некогда следить за тобой, так приходил бы поесть к нам! Всю жизнь ел мою стряпню и ничего — не отравился.
Она бросила взгляд на Жоуцзя: та ничего не ела и сидела, опустив голову, явно стараясь сдержать себя. Свекровь поняла, что пора перестать играть с огнем, но все же была довольна уже тем, что невестка не посмела спорить с ней.
На обратном пути Хунцзянь несколько раз извинялся за мать. Но Жоуцзя ответила:
— Ты позволил ей говорить все, что вздумается, и ни разу не заступился за меня. Что ж, запомню.
Дома она сразу же потребовала грелку. Нянька забеспокоилась, решив, что Жоуцзя съела что-нибудь плохое. Но та сказала, что не проглотила ничего, кроме обид. Хунцзянь не решился упрекнуть няньку, что лезет не в свои дела, и Жоуцзя в тот вечер больше с ним не разговаривала. Молчание царило и на следующее утро. За завтраком нянька спросила хозяина, что ему приготовить на обед. Он сказал, что вряд ли будет обедать — у него есть дело в родительском доме.
— Няня, теперь у тебя хлопот поубавится. Хозяин больше не станет есть дома, мамаша внушила ему, что ты травишь его!
— Ну, зачем ты с ней об этом!
Жоуцзя топнула каблуком:
— С кем хочу, с тем и говорю! Пусть няня будет свидетелем: хочешь бей, хочешь режь, но впредь ноги моей у вас в доме не будет! Вы люди благочестивые, так вот знай: если после моей смерти задумаете устроить жертвоприношение, мой дух на него не явится.
Слезы выступили на ее глазах. У Фана кольнуло сердце, он встал, чтобы приласкать жену, но она оттолкнула его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Можешь не торопиться, ничего важного. Зачем было отправлять заказным? Я перерыла весь дом, пока нашла твою печатку, почтальон терпение потерял. Лучше бы послал несколько простых, а то ведь первый раз нам в Шанхай пишет.
Зная, что жена настроена против Синьмэя, Хунцзянь не придал значения ее словам. Послание оказалось очень коротким: мол, твое письмо получил, об отъезде Шэней уже наслышан. В Шанхае становится все тяжелее, поскорее приезжай в Чунцин — может быть, удастся устроиться в то же учреждение. Хлопоты по переезду может взять на себя управляющий той транспортной конторой, которая доставляла в Шанхай твои чемоданы. В конце была приписка: «Жена почтительно приветствует госпожу Фан».
Хунцзянь почувствовал себя человеком, вышедшим к свету из тьмы. Он обрадовался, но не показал этого, а только воскликнул:
— Вот тип! И о свадьбе не известил, и фотографии не прислал. Хотел бы я, чтобы ты посмотрела на эту госпожу Чжао.
— Я и так могу себе представить — я же имела честь лицезреть его прежних пассий, Ван и Су. Наверное, и она в этом же духе.
— Вот и не угадала. Пришлет карточку — убедишься.
— А мы дали ему свадебную фотографию! Не хочу сеять раздоры, но твой приятель не очень-то помнит о тебе, а ведь ты писал ему раз пять! Нацарапал короткую записку, фото не прислал... Конечно, он теперь разбогател, обзавелся новыми друзьями. На твоем месте я не писала бы ему еще и еще, пока не получила бы ответа на первое письмо.
Задетый ее словами, Хунцзянь пробормотал:
— Вечно ты преувеличиваешь, я писал ему всего три раза. А о свадьбе он не сообщал потому, что щадил нас: узнай мы вовремя, нам пришлось бы отдаривать его таким же богатым подарком.
— Ах, вон в чем дело! — сухо усмехнулась Жоуцзя.— Ну, разумеется, он твой закадычный друг, тебе ясны все его помыслы. Но ведь свадьба не похороны, подарки и теперь послать не поздно. Если уж он счел нужным упомянуть о жене, ты вполне успеешь со своими подношениями.
— Тогда подай какую-нибудь идею! — перешел в контрнаступление Хунцзянь.
— У меня нет времени,— ответила жена, расчесывая волосы.
— Утром уходила — была человеком, а сейчас как еж.
— Вот и прекрасно, нечего с ежом разговаривать.
Наступило молчание. Затем еж заговорил сам:
— Что ты ответишь Синьмэю на его приглашение приехать в Чунцин?
— Мне хотелось бы поехать, но надо еще подумать.
— А как со мной? — Лицо Жоуцзя стало бесстрастным, словно вуаль над ним опустилась, но Хунцзянь знал, что это спокойствие перед бурей.
— Как раз из-за тебя я и не могу принять решения. Жить в Шанхае я бы не хотел. В редакции у меня нет перспектив, и без твоего жалованья нам здесь не прожить (Хунцзянь рассчитывал этим своим признанием разрядить атмосферу). Раз уж Синьмэй приглашает, я готов еще раз попытать счастье в глубинных районах. Но пока я там не устроюсь, переезжать вместе было бы опрометчиво — ты же помнишь, с каким трудом нашли мы жилье в Шанхае. Синьмэй теперь женат, ему труднее помогать нам. Думаю, что сначала лучше поехать мне одному, осмотреться, а потом перевезти тебя. А ты как думаешь? Я еще ничего не решил, надо все взвесить. Так что высказывайся откровенно.
Хунцзянь ожидал, что жена прервет его, но она не раскрывала рта, и это затянувшееся молчание все больше беспокоило его.
— Я все ждала, что ты еще придумаешь. Наконец- то ты раскрылся до конца. За четыре месяца тебе наскучила некрасивая и злая жена — да ты никогда ее и не любил,— так почему бы не воспользоваться возможностью сбежать от нее и подышать свежим воздухом? Сначала твой друг способствовал нашему браку,— мне так неприятно вспоминать об этом! — но теперь он же и спасает тебя. Вот и поезжай скорее! Он обещает сделать тебя чиновником, так пусть найдет тебе и жену под стать! Я тебе уже не гожусь.
— Что ты выдумываешь! Нельзя быть такой мнительной.
— Вовсе я не мнительная. Можешь ехать, я тебя не держу. А то твой друг скажет, что я «всеми правдами и неправдами» заполучила мужа и не отпускаю его ни на шаг, а ты будешь говорить, что семейные узы мешают твоей карьере. Ничего подобного! Я сама зарабатываю себе на рис, тебя ничем не связываю. Поезжай себе, а уж вернешься или нет — это твое дело.
— Тогда...— произнес он со вздохом и не договорил. Жоуцзя ждала, что он закончит «я не поеду», но он наконец выдохнул: — Поедем вместе.
— С какой стати? У меня здесь есть работа, которую я не брошу ни с того ни с сего. А если мы там не найдем места, кто нас будет содержать — Синьмэй? А если работать будешь только ты, я таких обид натерплюсь,
что и подумать страшно! Синьмэй ведь не обещает места для меня! Что же мне там делать? С такой наружностью я гожусь разве что в служанки сановной супруге.
— Что за чертовщина! Когда это я тебя обижал? Ты сама без конца хвастаешь, что способнее меня, что больше зарабатываешь. Или ты осознала, что здесь у тебя есть влиятельные родственники, а там все будет по-другому?
— Что ж, я полагаюсь на родственников, а ты на друзей. И я никогда не говорила, что способнее тебя. Сам ты никак не можешь смириться с тем, что я больше зарабатываю. А в тылу я уже была. Не забывай, что не меня уволили там из университета. Бессовестный, ради кого я пожертвовала своим положением!
— Раз уж ты вспомнила про университет,— зло усмехнулся Хунцзянь,— я вправе предъявить тебе счет. До сих пор не могу себе простить, что в Хэнъяне послушался тебя и написал Гао Сунняню благодарственное письмо. Вот он небось хохотал! Никогда больше не поступлю по твоему совету!.. Ты думала, что Гао на самом деле хотел оставить тебя в университете! Не обольщайся, глупая. Это он просто гадил мне!
— Ты готов слушать кого угодно, только не меня, а уж слова Синьмэя для тебя важней императорского эдикта. Не знаю, кто кому собирался гадить, но у меня был контракт, а у тебя не было. Откуда ты знаешь, что думал Гао Суннянь? Он с тобой разговаривал? Сдается мне, что ты пытаешься одним пальцем закрыть от стыда все лицо.
— Ты права. Он хотел оставить тебя, чтобы студенты могли еще раз написать «Бей мисс Сунь».
Лицо Жоуцзя побагровело, как гребень у бойцового петуха, глаза налились кровью. С трудом взяв себя в руки, она ответила:
— Нет ничего удивительного в том, что каким-то подонкам доставило удовольствие оскорбить начинающую преподавательницу, только что кончившую вуз. Хуже, когда студенты готовят петицию с требованием прогнать доцента, учившегося за границей! А ведь это я обо всем его предупредила, сохранила ему чашку риса!
Сотни слов, толкаясь и мешая друг другу, готовы были сорваться с губ Хунцзяня. Но Жоуцзя опередила его, сказав, что хочет спать. На некоторое время она
заперлась в ванной, а когда вышла и Фан снова открыл было рот, она не пожелала его слушать. Какой смысл тратить слова, когда отношения испортились до такой степени? Лучше помолчать, не доходить до последней черты. Она заткнула уши ватой и улеглась; вскоре послышалось ее ровное дыхание. Фану хотелось сорвать с нее одеяло и крикнуть ей в лицо все, что накипело в душе, но он ограничился тем, что принял боксерскую стойку и сделал несколько выпадов в сторону кровати. Жоуцзя видела это сквозь опущенные ресницы и не знала — сердиться ей или хохотать.
На следующий вечер она сварила мужу компот из мандаринов. Сначала он хотел равнодушно отказаться от любимого блюда, но не выдержал и стал есть, коря себя за слабость. Жоуцзя спросила, ответил ли он Синьмэю.
— Нет, и не буду, раз ты против.
— Я не против того, чтобы ты ехал, я только советую тебе не бросаться на зов очертя голову. Синьмэй человек участливый, но у него есть недостаток: слишком легко дает обещания, которых не в состоянии выполнить. У тебя же был опыт! Из университета Саньлюй ты получил официальное приглашение на должность профессора, а на деле получилось другое. А что мы имеем теперь? Обыкновенное частное письмо с общими словами о каких-то перспективах!
— Ты действительно владеешь «всеми способами»,— засмеялся Хунцзянь,— в ловкости и настойчивости тебе не откажешь. Представляю себе, до чего бы ты дошла в своей ревности, если бы на месте Чжао была женщина.
Жоуцзя немного смутилась, но тут же нашлась:
— Что плохого в том, что я тебя ревную? А ведь немного найдется женщин, что польстятся на тебя. Только я способна терпеть поношения и тут же прощать...
Из-за резкости тона некоторых статей, вышедших из стен агентства, в котором служил Фан, стали приходить угрожающие письма и предупреждения от властей концессии. По редакции поползли слухи: говорили, будто американский юрист, номинально числившийся издателем вестника, хочет снять свое имя; будто редактор Ван перессорился с акционерами; будто госпожа Шэнь хочет перекупить вестник и сделать его рупором японцев и марионеток... Хунцзянь, который был
в неплохих отношениях с редактором, пошел к нему, чтобы проверить достоверность слухов и заодно показать ему письмо Синьмэя. Ван согласился с точкой зрения Чжао, но попросил Хунцзяня пока не отказываться от должности: он как раз вел спор с правлением агентства относительно политической ориентации вестника и ожидал скорого решения. Если с ним согласятся — он останется, если нет — он уйдет. «И я вместе с вами!» — «Ну, вы сами вправе решать — оставаться или уходить; но, поскольку вы были рекомендованы Синьмэем, я обещаю держать вас в курсе событий».
Хунцзянь не сказал жене об этом разговоре. Он уже знал, что стоит поделиться с ней своими планами, все начинает идти не так, как было задумано. На сей раз он будет действовать совершенно самостоятельно... Приняв такое решение, он вдруг почувствовал себя мальчишкой, озорничающим за спиной взрослых. А Жоуцзя решила: если муж не отвечает Синьмэю, значит, ее воспитательная работа принесла свои плоды.
В день зимнего солнцестояния Хунцзянь напомнил жене, собиравшейся на службу, что их ждут на праздничный ужин—вчера отец сам звонил, приглашал. Жоуцзя недовольно наморщила нос:
— Ладно, поедем. «Нелюбимая невестка является к свекру и свекрови». Но если считаться визитами, я могла бы и не ходить. Ты же не собираешься со мной к тетке на рождественский ужин!
Хунцзянь сказал, что она опять из сахара делает уксус.
— Я нарочно помянула об этом, чтобы ты не думал, будто всегда можешь рассчитывать на мою уступчивость. Только тебе придется заехать за мной после работы — одна я туда не пойду.
— Ты же не на смотрины идешь! Зачем мне делать такой крюк?
Жоуцзя ничего не ответила и ушла. Сразу после этого позвонил Ван и попросил его незамедлительно приехать в редакцию. Что-то стряслось, подумал Фан; сердце его заколотилось от любопытства и тревоги.
Ван встретил его с горькой усмешкой:
— Вчера правление агентства утвердило мою отставку. Я могу покинуть редакцию в любой момент — преемника мне уже подыскали. Завтра буду сдавать дела, о чем и ставлю вас в известность.
— В таком случае прошу сегодня же освободить
меня от должности, поскольку вы и назначали меня. Нужно письменное заявление?
— Может быть, вы сначала посоветуетесь с тестем?
— Это его не касается.
Ван, который в данном случае страдал за правое дело, хотел уйти из агентства с шумом, а не как беглец- одиночка; этим он хотел компенсировать себя за горечь неудачи. Будучи человеком достаточно опытным, он знал, что незаменимых работников нет и что служебное кресло пусто не бывает. Если служащий, надувшись, отказывается от места, плохо бывает служащему, а не месту. Не хочешь сидеть в кресле — стой, пока ноги не заболят, а ножки кресла могут выдержать сколько угодно. Но если пустых кресел станет слишком много, это, конечно, произведет впечатление на начальство! Поэтому Ван был доволен, когда Фан, не принадлежавший к числу близких ему лиц, подал в отставку вместе с редакторами отделов внутренней информации, международного, экономического, а также двух приложений к вестнику. Но правление предвидело такую возможность, и претендентов на эти посты у него было достаточно. Зная же, что эти отставки имеют политическую подоплеку, руководство стремилось поскорее избавиться от несогласных и замять дело, тем более что зарплата за текущий месяц уже была выдана. Все прошения об отставке были немедленно удовлетворены, предложили остаться лишь редактору экономического отдела. Первым был освобожден от должности Фан, поскольку заменить заведующего справочным кабинетом не представляло никакого труда. Узнавший об этом после обеда, тесть сразу поспешил к Хунцзяню и спросил, заручился ли он согласием Жоуцзя. Тот ответил, что да, но тесть не поверил.
Хунцзянь решил сдать сегодня все дела, чтобы завтра можно было не являться в контору. Он позвонил Жоуцзя и сказал, что задерживается, пусть она не ждет его. По голосу жены он понял, что та недовольна, но, поскольку тесть был неподалеку, вдаваться в объяснения не стал.
Хунцзянь приехал в родительский дом около семи. Уже по дороге он выругал себя за то, что не заехал за Жоуцзя — очень могло статься, что она не захотела идти одна. Едва он вошел, начались расспросы, почему он без жены. Мать с каменным лицом бросила:
— Твоей барыне надо было слать письменное приглашение? Просто так она не снисходит?
Не успел Хунцзянь раскрыть рот, как вошла Жоуцзя. Младшие невестки устремились навстречу со словами: «Вот уж редкая гостья!» Свекровь улыбнулась через силу, как будто улыбка доставляла ей боль.
Жоуцзя стала говорить о своей занятости. Младшая невестка поддержала ее — ходить на службу, конечно, тяжелее, чем хлопотать по дому. А средняя сказала:
— Наши мужья тоже служат, но вечерами сидят дома и отдыхают. А сестрица и служит, и домом занимается — где ей взять время ходить к нам!
Понимая, что здесь все говорится неспроста, и не желая лишний раз расстраиваться, Хунцзянь поднялся наверх к отцу. Через минуту туда пришла и Жоуцзя. Справившись о здоровье Дунь-вэна и произнеся несколько незначительных фраз, она повернулась к мужу и с обидой в голосе сказала:
— Теперь я знаю, почему ты не заехал за мной. Как ты мог уволиться из редакции, не посоветовавшись со мной? А если уж ты считаешь меня совсем бестолковой, надо было приехать сюда, переговорить с отцом.
Дунь-вэн издал возглас удивления — он, естественно, еще не знал об отставке сына. Тот смущенно проговорил:
— Я как раз хотел сообщить папе... А ты откуда узнала?
— Отец позвонил! И еще рассказал, как ты его обманул. Он же не ушел с работы, а тебе куда было торопиться? Подождал бы, посмотрел, как пойдет дело...
Хунцзянь принялся излагать свои мотивы. Дунь-вэн тоже подумал, что сын поступил опрометчиво, но не хотел порочить его перед женой, да и исправить уже ничего нельзя.
— Коли так, ты решил правильно,— сказал отец.— Мы не должны поступаться любовью к родине ради грошовой выгоды. Именно поэтому я покинул свой дом, стал беженцем. Я был не очень доволен, когда ты устроился в редакции. По-моему, работать там еще хуже, чем преподавать. Приходи завтра утром, посоветуемся, я подскажу тебе, где надо искать выход.
Жоуцзя сидела молча с вытянутым лицом — сейчас она походила на красивую ослицу. Госпожа Фан все уговаривала сына есть побольше:
— Ты совсем исхудал, в лице ни кровинки! Чем тебя кормят дома? Жоуцзя занята на службе, ей некогда следить за тобой, так приходил бы поесть к нам! Всю жизнь ел мою стряпню и ничего — не отравился.
Она бросила взгляд на Жоуцзя: та ничего не ела и сидела, опустив голову, явно стараясь сдержать себя. Свекровь поняла, что пора перестать играть с огнем, но все же была довольна уже тем, что невестка не посмела спорить с ней.
На обратном пути Хунцзянь несколько раз извинялся за мать. Но Жоуцзя ответила:
— Ты позволил ей говорить все, что вздумается, и ни разу не заступился за меня. Что ж, запомню.
Дома она сразу же потребовала грелку. Нянька забеспокоилась, решив, что Жоуцзя съела что-нибудь плохое. Но та сказала, что не проглотила ничего, кроме обид. Хунцзянь не решился упрекнуть няньку, что лезет не в свои дела, и Жоуцзя в тот вечер больше с ним не разговаривала. Молчание царило и на следующее утро. За завтраком нянька спросила хозяина, что ему приготовить на обед. Он сказал, что вряд ли будет обедать — у него есть дело в родительском доме.
— Няня, теперь у тебя хлопот поубавится. Хозяин больше не станет есть дома, мамаша внушила ему, что ты травишь его!
— Ну, зачем ты с ней об этом!
Жоуцзя топнула каблуком:
— С кем хочу, с тем и говорю! Пусть няня будет свидетелем: хочешь бей, хочешь режь, но впредь ноги моей у вас в доме не будет! Вы люди благочестивые, так вот знай: если после моей смерти задумаете устроить жертвоприношение, мой дух на него не явится.
Слезы выступили на ее глазах. У Фана кольнуло сердце, он встал, чтобы приласкать жену, но она оттолкнула его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45