Слушая их, Фан чувствовал, что хотя сам еще недавно учился в университете, все же для своих студентов он — представитель старшего поколения и уже не может относиться к происходящему так, как они,— настроения и интересы у них совсем разные. Он мог лишь изумляться тем коллегам, которые не ощущали возрастной грани, отделявшей их от учащихся. Или ощущали, но не признавались в этом? Несмотря на прогресс науки, человек еще не может одолеть природу, а возраст, пол, потребность в пище, смерть — все это дано нам природой. Иногда разница в возрасте, думал Фан, оказывается сильнее даже сословных различий. Как бы ни объединяли пожилых и молодых общие политические взгляды, научные воззрения или увлечения, однако возрастная грань неизбежно их разделяет; так на фарфоре бывают незаметные на первый взгляд трещины, которые при резком толчке сразу же себя обнаруживают. Может быть, пройдут годы, и он снова потянется к молодежи, чтобы в общении с нею согреть свою стынущую кровь? Вот старик Лю с физического отделения лезет всюду, где собираются студенты, а Ван Чухоу — тот взял себе молодую жену.
Фана порой огорчала слепота студентов, порой восхищала точность их наблюдений. Их похвалам доверять не стоило — эти юнцы сплошь да рядом проявляли излишнюю доверчивость. Но уж когда они кого-то или что-то осуждали, их приговоры были точны, справедливы и не подлежали обжалованию, как в день Страшного суда. Само собой разумеется, они питали отвращение к Ли Мэйтину, да и Хань Сюэюя недолюбливали. Только став преподавателем, Фан узнал, что презрение европейцев к азиатам, богачей к беднякам — нет, бедняков к богачам — ничто перед презрением студентов к преподавателям. Фан решил, что добродетель студентов заключается в беспристрастности, а не в милосердии: они не хотят и не умеют прощать других, потому что сами еще не нуждаются в прощении.
Зато отношения Фана с коллегами стали хуже, чем в первом семестре. Хань Сюэюй при встрече с ним едва наклонял голову, как если бы у него болела шея, а его жена как будто и вовсе не замечала Фана. Ему это было в общем-то безразлично, но все же неприятный осадок оставался, и вот уже Фан, издали заметив эту пару, норовил свернуть в сторону. Лу Цзысяо почти перестал с ним общаться, но тут причина была ясна. Больше всего его огорчало то, что после неудачного выступления госпожи Ван в роли свахи к нему стал заметно холоднее относиться Лю Дунфан. Единственным утешением была заботливость, которую проявлял по отношению к нему Ван Чухоу. Фан понимал, что все дело в желании Вана стать деканом факультета филологии и что такие честолюбцы — люди ненадежные: ты помогаешь им подняться наверх, но сам от этого ничего не выигрываешь. Так рикша, довезя седока до ресторана, плетется обратно, глотая ветер... Но уже то, что Ван считает нужным его обхаживать, побуждало Фана питать к самому себе больше уважения. Как-то при встрече Ван Чухоу, смеясь, посетовал на то, что репутация его жены как свахи вконец подорвана — ни одна из предполагавшихся пар не обнаруживает намерения сходиться. Фану пришлось в ответ выразиться в том духе, что, мол, сами мы не понимаем своей выгоды, не решаясь воспользоваться такими возможностями. Затем Ван сказал:
— Вам нет никакого смысла преподавать иностранный язык. Я думаю с будущего семестра создать специальное отделение философии и пригласить вас.
Фан выразил признательность и добавил:
— Сейчас я, как бездомный нищий, побираюсь у чужих дверей, ни студенты, ни коллеги меня не уважают.
— Ну, это вы на себя наговариваете. Но я действительно намерен сделать то, о чем только что говорил. Разумеется, и вознаграждение вам будет иное.
Не желая признать себя целиком зависящим от его милости, Фан заметил:
— Да, ректор уже обещал сделать меня со следующего семестра профессором.
— Сегодня такая прекрасная погода, может быть, пройдемся по полю? Или пойдем ко мне домой, закусим, чем придется, побеседуем?
Фан, разумеется, выразил согласие. Они перешли через ручей и уселись на ствол недавно упавшего кипариса — одного из десятка чахлых деревьев, что росли перед домом Вана. Тот вынул изо рта сигарету и, описав ею круг, изрек:
— А здесь красиво! Как сказал поэт: «Мир созерцаю, сидя под мощной сосной; книгу читаю здесь, меж стволов и корней». Когда у жены появится желание порисовать, попрошу ее создать картину на тему этого двустишия.
Фан Хунцзянь одобрил эту идею, а Ван Чухоу продолжал:
— Вот вы говорите, что ректор обещал вам повышение, а в каких именно словах?
— Ну, конкретно он ничего не обещал, просто выразился в этом смысле...
— Это не считается. Дорогой Хунцзянь, вы недавно из-за границы и с нашими университетскими порядками еще не освоились. У нас можно лопнуть от злости, пока чего-нибудь добьешься. Конечно, это не относится к людям знаменитым или имеющим особые связи. В большинстве случаев лектору нетрудно стать доцентом, но доценту почти невозможно подняться до должности профессора. В Хуаянском университете, где я работал, лекторов, бывало, сравнивали со служанками, доцентов — с наложницами, а профессора — с законной женой (Хунцзянь при этих словах расхохотался). Не смейтесь, в этом есть глубокий смысл: раньше служанки сплошь и рядом становились наложницами, но чтобы наложницу сделать законной супругой — это считалось нарушением всех законов нравственности. Вы, может быть, слышали, что при монархии было в ходу такое изречение: «Человек, нежно заботящийся о наложнице,— такая же редкость, как обладатель высшей ученой степени». Один из моих прежних коллег, доцент, переиначил его следующим образом: «Отстаивать интересы наложницы так же безнадежно, как в должности доцента ожидать повышения». Ха-ха-ха!
— Проклятье! Значит, и доцентское звание ничего не гарантирует?
— Нет. Но есть обходный маневр, в просторечии именуемый «сменить кормушку», то есть податься в другой университет. Если наше заведение не захочет вас отпускать, оно будет вынуждено дать вам профессорское звание, которое вам обещали в другом месте. Если вам будут присылать официальные или частные приглашения из других вузов, вы отклоняйте их, но делайте это так, чтобы начальство всякий раз знало о вашем поступке. Тогда можно рассчитывать на скорое прибавление жалованья. После весенних вакаций я попрошу приятелей из Хуаянского университета прислать вам через меня приглашение. Я сначала покажу его Гао Сунняню и добавлю несколько слов от себя. Вот увидите, жалованье вам будет увеличено без всяких хлопот с вашей стороны.
Самый никчемный человек и тот начал бы стараться, почувствовав такую заботу о своей персоне. Фан стал тщательнее готовиться к занятиям, а в свободное время предавался мечтам о том, как он станет знаменитым профессором. Для того чтобы обычный профессор стал «знаменитым», он должен сначала издать свои лекции как научные труды, а затем эти труды использовать для лекций. Как начинающий парикмахер тренируется на головах бедняков и недотеп, согласившихся воспользоваться его услугами, так и будущие научные творения должны быть обкатаны в студенческой аудитории. Если лекции не вызвали больших неприятностей, их можно печатать, а уж потом утверждать в качестве обязательного учебного пособия. Вот и придут к Фану и слава и деньги, о которых ему так приятно думалось... Несколько раз за это время он сталкивался с Сунь, но как следует поговорить не удавалось, и он лишь узнал, что у девушки, как она выразилась, «ничего не прибавилось и не убавилось».
Синьмэй часто захаживал в дом Ванов. «Не боишься, что Чухоу приревнует тебя?» — острил Фан, но приятель отвечал с независимым видом:
— Он не так мелочен, как ты. К тому же я почти никогда не застаю его дома, он все время ходит сражаться в мацзян. Кстати, Ли Мэйтин перестал шуметь по этому поводу — видно, ему повезло в игре.
Начались весенние каникулы. В один из теплых вечеров Гао Суннянь, возвращаясь из городка после сытного
и пьяного ужина, не захотел идти в свою холостяцкую квартиру, а решил продлить удовольствие и заглянуть в дом Ванов. Часы показывали всего девять, но на площадке перед главным корпусом не было ни души — студенты разъехались по домам или на экскурсии, а те, кому предстояла переэкзаменовка, сидели по своим комнатам и готовились. Со всех сторон доносилось кваканье — это полевые лягушки пробовали свои голоса. Гао отметил, как рано наступает весна в этих краях, затем вспомнил, как он в прошлом году лакомился лягушачьими лапками в остром соусе.
На его стук в дверь никто не отозвался. А! Как это он забыл — теперь у Ванов новая служанка, возможно, она уходит по вечерам домой. Все же он дернул за ручку звонка, который вел в ее комнату — им пользовались хозяева, если возвращались слишком поздно. На сей раз появилась, шаркая туфлями, сонная служанка. Увидев ректора, она подавила зевоту и сообщила, что хозяин ушел в гости. Сердце у Гао радостно забилось. Служанка повела было его в гостиную, но потом остановилась и почесала в голове: так оно и есть, хозяйка тоже ушла. Разбудила ее перед уходом и наказала запереть дверь... Гао вскипел от досады — опять отправились играть в мацзян! Надо будет как следует предостеречь этих игроков, а то узнают студенты — хлопот не оберешься.
Он проследил, чтобы служанка вновь заперла дверь, и быстрыми шагами направился к заведующему отделением математики. Его появление смутило игроков: они поспешно убрали фишки, а хозяйка дома поднесла ректору чай и сладости, запасенные на ночь для любителей мацзяна. Гао извинился за вторжение, но не предложил продолжить игру, а лишь спросил:
— Где же госпожа Ван?
— Дома,— ответил муж.
— Я только что заходил к вам, и служанка сказала, что госпожа тоже ушла.
— Этого не может быть! — заявил Ван, уверяя не столько ректора, сколько самого себя, но в голосе его послышалась тревога.
Хотя Чжао Синьмэй и отнекивался, в душе он понимал правоту Фана: он не должен был навлекать на себя подозрения. Ему и вправду очень нравилась госпожа Ван — красивая и рассудительная, она одна здесь казалась ему родственной по духу. Но он, считая себя джентльменом, полагал, что не должен давать повода для пересудов.
В дни каникул он чувствовал себя особенно одиноким. После ужина он зашел было к Ванам, но на стук ему не открыли, и он решил уже уходить. Вдруг дверь распахнулась — на пороге стояла госпожа Ван.
— Я так и подумала, что в это время постучать можете только вы.
— А почему вы сами открываете дверь?
— Одна служанка ушла домой, другая с наступлением темноты засыпает, как курица. Проще открыть самой, чем идти будить ее.
— Такая хорошая погода! Я вышел прогуляться и проходил мимо вашего дома. И вот захотелось навестить вас... с господином Ваном.
— Чухоу отправился играть,— усмехнулась хозяйка,— вернется не раньше одиннадцати. А мне, между прочим, тоже хочется погулять. Пойдемте вместе. Но сначала вы дерните вон тот звонок, разбудите служанку, а я велю ей запереть дверь. Как вы думаете, мне не будет холодно в этом платье?
Стоя в тени, Чжао слышал, как она наказывала служанке:
— Я вернусь вместе с хозяином, ты уж постарайся спать не слишком крепко.
Во время прогулки госпожа Ван расспрашивала Чжао о его семье, почему он до сих пор не женат, была ли у него возлюбленная («только не обманывайте — я же знаю, что была»). Чжао начал было в общих чертах рассказывать о своих отношениях с Су Вэньвань, но пристрастные расспросы спутницы вынудили его выложить все подробности. За беседой они не заметили, как снова оказались у дома Ванов.
— Ой, я так вас заслушалась, что обо всем забыла. К тому же я немного устала. Спасибо, господин Чжао, за компанию и приятную беседу...
— Которая, наверное, вам надоела. Рассказы, подобные моему, интересны только самим влюбленным, постороннему же слуху они кажутся весьма банальными. Утверждаю по собственному опыту.
— Нет, я слушала с большим интересом, но я могла бы дать вам один совет.
Чжао выразил готовность выслушать его, но госпожа Ван сказала, что уже передумала и что ей пора
домой. Чжао преградил ей дорогу. Тогда его спутница отшвырнула ногой камушек и сказала:
— Запомните: никогда не следует расхваливать одну женщину перед другой (от неожиданности Чжао поперхнулся, в глазах у него помутнело). И уж вовсе не подобает такой вспыльчивой и острой на язык, как я, выслушивать, что ваша подруга была мягкой и нежной...
— Вы меня неправильно поняли, я вовсе не сравнивал вас. Сказать по правде, мне кажется, между вами есть нечто общее...
Госпожа Ван отвела его руку, преграждавшую ей путь, и воскликнула:
— Неправда! Неправда! У меня нет ничего общего ни с кем.
Но тут совсем близко раздались голоса, и собеседники отпрянули друг от друга.
Тяжело дышавший Ван Чухоу еле поспевал за более молодым Гао Суннянем. Они молчали всю дорогу. Приближаясь к дому Ванов, ректор различил во тьме две фигуры, совсем близко одна к другой, и устремился к ним. Ван услышал, что голосу его жены вторит чей-то мужской, и глаза его застлала красная пелена. Синьмэй хотел было уйти, но тут на его плечо грубо опустилась чья-то рука, послышалось учащенное дыхание госпожи Ван. Обернувшись, он увидел на расстоянии какого-нибудь вершка от собственного лица оскалившуюся физиономию Гао Сунняня. Охваченный испугом и стыдом, он сбросил руку ректора со своего плеча. А тот, разглядев, кто стоит перед ним, закричал:
— Какое безобразие! Как вы посмели!
Ван Чухоу крепко ухватился за жену и, задыхаясь, интеллигентно бранил Синьмэя:
— Так вот оно что! Чжао Синьмэй, вы — бессовестная личность! Вы — недостойный тип! Вы — соблазнитель замужней женщины, и не смейте отпираться — я сам видел, как вы обнимались...
Здесь голос окончательно изменил ему. Синьмэй хотел было возразить, но сдержал себя. В это время госпожа Ван вырвалась из рук мужа и воскликнула необычно высоким голосом, стараясь скрыть свою дрожь:
— Может быть, поговорим в комнате? У меня ноги устали от долгого стояния!
С этими словами она дернула звонок. Все оторопели от неожиданности и покорно поплелись за ней внутрь
дома. Синьмэй, правда, тут же опомнился и попытался скрыться, но Гао Суннянь остановил его:
— Нет уж, извольте остаться, пока все и до конца не будет выяснено.
Войдя в гостиную, госпожа Ван опустилась в самое удобное кресло и велела служанке принести чаю. Мужчины остались на ногах. Ван, вздыхая, бегал из конца в конец комнаты, Чжао растерянно стоял с опущенной головой, а Гао, заложив руки за спину, делал вид, что рассматривает картины на стене. Когда служанка принесла чай, хозяйка грубо отослала ее спать, отпила глоток и медленно сказала:
— Ну, что вы хотели выяснить? Спрашивайте, а то уже поздно. Синьмэй, сколько сейчас времени? У меня нет при себе часов.
Синьмэй сделал вид, что не слышал вопроса. Гао Суннянь зло посмотрел на него и полез было за своими часами, но тут Ван подскочил к столу и хлопнул по нему кулаком — точь-в-точь судья старых времен, предварявший объявление приговора ударом особой дощечки по столу.
— Я запрещаю тебе разговаривать с этим господином! — зарычал он.— Говори правду: какие между вами отношения?
— Я что-то не могу припомнить. Синьмэй, какие между нами отношения?
Синьмэй вконец растерялся. Вне себя от гнева, Гао стал размахивать перед ним кулаками. Ван еще раз ударил по столу и закричал:
— Говори! Говори скорее! — Он украдкой погладил о бедро ушибленную ладонь.
— Ах, ты хочешь правды? Изволь. Только лучше бы ты не допытывался — ты же все видел, все понял. А от расспросов, кроме лишнего позора, ничего не будет.
Ван как бешеный бросился на жену, но был остановлен ректором:
— Успокойтесь, успокойтесь. Лучше выясните все до конца.
Синьмэй протянул руки к госпоже Ван:
— Зачем вы на себя наговариваете? Умоляю вас! Господин Ван, поверьте, между нами ничего такого не было. В сегодняшнем недоразумении виноват один я, сейчас я все объясню!
Госпожа Ван рассмеялась неестественным смехом:
— Значит, у тебя храбрости нет ни на столько (она
сделала соответствующий жест двумя пальцами)? Значит, ты совсем перетрусил? Нет, сегодня тебе не отвертеться! Ха-ха! А вы, господин ректор, чего влезаете не в свое дело? Ревнуете? Завидуете, что не вам досталось? Мы ведь сегодня обо всем говорим начистоту, не правда ли, господин ректор?
Чжао расширенными глазами посмотрел на сжавшегося в комок Гао Сунняня и, резко повернувшись, вышел. Ван тоже смотрел на ректора и не смог задержать Синьмэя. Вслед ему несся нервный смех госпожи Ван.
Фан еще не спал, когда к нему ворвался Чжао — весь красный, шатающийся, как пьяный. Не дожидаясь вопроса, он закричал:
— Хунцзянь, я должен немедленно уехать отсюда, я не могу здесь оставаться!
Перепуганный Фан подбежал, положил руку на плечо приятелю и стал расспрашивать, что случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Фана порой огорчала слепота студентов, порой восхищала точность их наблюдений. Их похвалам доверять не стоило — эти юнцы сплошь да рядом проявляли излишнюю доверчивость. Но уж когда они кого-то или что-то осуждали, их приговоры были точны, справедливы и не подлежали обжалованию, как в день Страшного суда. Само собой разумеется, они питали отвращение к Ли Мэйтину, да и Хань Сюэюя недолюбливали. Только став преподавателем, Фан узнал, что презрение европейцев к азиатам, богачей к беднякам — нет, бедняков к богачам — ничто перед презрением студентов к преподавателям. Фан решил, что добродетель студентов заключается в беспристрастности, а не в милосердии: они не хотят и не умеют прощать других, потому что сами еще не нуждаются в прощении.
Зато отношения Фана с коллегами стали хуже, чем в первом семестре. Хань Сюэюй при встрече с ним едва наклонял голову, как если бы у него болела шея, а его жена как будто и вовсе не замечала Фана. Ему это было в общем-то безразлично, но все же неприятный осадок оставался, и вот уже Фан, издали заметив эту пару, норовил свернуть в сторону. Лу Цзысяо почти перестал с ним общаться, но тут причина была ясна. Больше всего его огорчало то, что после неудачного выступления госпожи Ван в роли свахи к нему стал заметно холоднее относиться Лю Дунфан. Единственным утешением была заботливость, которую проявлял по отношению к нему Ван Чухоу. Фан понимал, что все дело в желании Вана стать деканом факультета филологии и что такие честолюбцы — люди ненадежные: ты помогаешь им подняться наверх, но сам от этого ничего не выигрываешь. Так рикша, довезя седока до ресторана, плетется обратно, глотая ветер... Но уже то, что Ван считает нужным его обхаживать, побуждало Фана питать к самому себе больше уважения. Как-то при встрече Ван Чухоу, смеясь, посетовал на то, что репутация его жены как свахи вконец подорвана — ни одна из предполагавшихся пар не обнаруживает намерения сходиться. Фану пришлось в ответ выразиться в том духе, что, мол, сами мы не понимаем своей выгоды, не решаясь воспользоваться такими возможностями. Затем Ван сказал:
— Вам нет никакого смысла преподавать иностранный язык. Я думаю с будущего семестра создать специальное отделение философии и пригласить вас.
Фан выразил признательность и добавил:
— Сейчас я, как бездомный нищий, побираюсь у чужих дверей, ни студенты, ни коллеги меня не уважают.
— Ну, это вы на себя наговариваете. Но я действительно намерен сделать то, о чем только что говорил. Разумеется, и вознаграждение вам будет иное.
Не желая признать себя целиком зависящим от его милости, Фан заметил:
— Да, ректор уже обещал сделать меня со следующего семестра профессором.
— Сегодня такая прекрасная погода, может быть, пройдемся по полю? Или пойдем ко мне домой, закусим, чем придется, побеседуем?
Фан, разумеется, выразил согласие. Они перешли через ручей и уселись на ствол недавно упавшего кипариса — одного из десятка чахлых деревьев, что росли перед домом Вана. Тот вынул изо рта сигарету и, описав ею круг, изрек:
— А здесь красиво! Как сказал поэт: «Мир созерцаю, сидя под мощной сосной; книгу читаю здесь, меж стволов и корней». Когда у жены появится желание порисовать, попрошу ее создать картину на тему этого двустишия.
Фан Хунцзянь одобрил эту идею, а Ван Чухоу продолжал:
— Вот вы говорите, что ректор обещал вам повышение, а в каких именно словах?
— Ну, конкретно он ничего не обещал, просто выразился в этом смысле...
— Это не считается. Дорогой Хунцзянь, вы недавно из-за границы и с нашими университетскими порядками еще не освоились. У нас можно лопнуть от злости, пока чего-нибудь добьешься. Конечно, это не относится к людям знаменитым или имеющим особые связи. В большинстве случаев лектору нетрудно стать доцентом, но доценту почти невозможно подняться до должности профессора. В Хуаянском университете, где я работал, лекторов, бывало, сравнивали со служанками, доцентов — с наложницами, а профессора — с законной женой (Хунцзянь при этих словах расхохотался). Не смейтесь, в этом есть глубокий смысл: раньше служанки сплошь и рядом становились наложницами, но чтобы наложницу сделать законной супругой — это считалось нарушением всех законов нравственности. Вы, может быть, слышали, что при монархии было в ходу такое изречение: «Человек, нежно заботящийся о наложнице,— такая же редкость, как обладатель высшей ученой степени». Один из моих прежних коллег, доцент, переиначил его следующим образом: «Отстаивать интересы наложницы так же безнадежно, как в должности доцента ожидать повышения». Ха-ха-ха!
— Проклятье! Значит, и доцентское звание ничего не гарантирует?
— Нет. Но есть обходный маневр, в просторечии именуемый «сменить кормушку», то есть податься в другой университет. Если наше заведение не захочет вас отпускать, оно будет вынуждено дать вам профессорское звание, которое вам обещали в другом месте. Если вам будут присылать официальные или частные приглашения из других вузов, вы отклоняйте их, но делайте это так, чтобы начальство всякий раз знало о вашем поступке. Тогда можно рассчитывать на скорое прибавление жалованья. После весенних вакаций я попрошу приятелей из Хуаянского университета прислать вам через меня приглашение. Я сначала покажу его Гао Сунняню и добавлю несколько слов от себя. Вот увидите, жалованье вам будет увеличено без всяких хлопот с вашей стороны.
Самый никчемный человек и тот начал бы стараться, почувствовав такую заботу о своей персоне. Фан стал тщательнее готовиться к занятиям, а в свободное время предавался мечтам о том, как он станет знаменитым профессором. Для того чтобы обычный профессор стал «знаменитым», он должен сначала издать свои лекции как научные труды, а затем эти труды использовать для лекций. Как начинающий парикмахер тренируется на головах бедняков и недотеп, согласившихся воспользоваться его услугами, так и будущие научные творения должны быть обкатаны в студенческой аудитории. Если лекции не вызвали больших неприятностей, их можно печатать, а уж потом утверждать в качестве обязательного учебного пособия. Вот и придут к Фану и слава и деньги, о которых ему так приятно думалось... Несколько раз за это время он сталкивался с Сунь, но как следует поговорить не удавалось, и он лишь узнал, что у девушки, как она выразилась, «ничего не прибавилось и не убавилось».
Синьмэй часто захаживал в дом Ванов. «Не боишься, что Чухоу приревнует тебя?» — острил Фан, но приятель отвечал с независимым видом:
— Он не так мелочен, как ты. К тому же я почти никогда не застаю его дома, он все время ходит сражаться в мацзян. Кстати, Ли Мэйтин перестал шуметь по этому поводу — видно, ему повезло в игре.
Начались весенние каникулы. В один из теплых вечеров Гао Суннянь, возвращаясь из городка после сытного
и пьяного ужина, не захотел идти в свою холостяцкую квартиру, а решил продлить удовольствие и заглянуть в дом Ванов. Часы показывали всего девять, но на площадке перед главным корпусом не было ни души — студенты разъехались по домам или на экскурсии, а те, кому предстояла переэкзаменовка, сидели по своим комнатам и готовились. Со всех сторон доносилось кваканье — это полевые лягушки пробовали свои голоса. Гао отметил, как рано наступает весна в этих краях, затем вспомнил, как он в прошлом году лакомился лягушачьими лапками в остром соусе.
На его стук в дверь никто не отозвался. А! Как это он забыл — теперь у Ванов новая служанка, возможно, она уходит по вечерам домой. Все же он дернул за ручку звонка, который вел в ее комнату — им пользовались хозяева, если возвращались слишком поздно. На сей раз появилась, шаркая туфлями, сонная служанка. Увидев ректора, она подавила зевоту и сообщила, что хозяин ушел в гости. Сердце у Гао радостно забилось. Служанка повела было его в гостиную, но потом остановилась и почесала в голове: так оно и есть, хозяйка тоже ушла. Разбудила ее перед уходом и наказала запереть дверь... Гао вскипел от досады — опять отправились играть в мацзян! Надо будет как следует предостеречь этих игроков, а то узнают студенты — хлопот не оберешься.
Он проследил, чтобы служанка вновь заперла дверь, и быстрыми шагами направился к заведующему отделением математики. Его появление смутило игроков: они поспешно убрали фишки, а хозяйка дома поднесла ректору чай и сладости, запасенные на ночь для любителей мацзяна. Гао извинился за вторжение, но не предложил продолжить игру, а лишь спросил:
— Где же госпожа Ван?
— Дома,— ответил муж.
— Я только что заходил к вам, и служанка сказала, что госпожа тоже ушла.
— Этого не может быть! — заявил Ван, уверяя не столько ректора, сколько самого себя, но в голосе его послышалась тревога.
Хотя Чжао Синьмэй и отнекивался, в душе он понимал правоту Фана: он не должен был навлекать на себя подозрения. Ему и вправду очень нравилась госпожа Ван — красивая и рассудительная, она одна здесь казалась ему родственной по духу. Но он, считая себя джентльменом, полагал, что не должен давать повода для пересудов.
В дни каникул он чувствовал себя особенно одиноким. После ужина он зашел было к Ванам, но на стук ему не открыли, и он решил уже уходить. Вдруг дверь распахнулась — на пороге стояла госпожа Ван.
— Я так и подумала, что в это время постучать можете только вы.
— А почему вы сами открываете дверь?
— Одна служанка ушла домой, другая с наступлением темноты засыпает, как курица. Проще открыть самой, чем идти будить ее.
— Такая хорошая погода! Я вышел прогуляться и проходил мимо вашего дома. И вот захотелось навестить вас... с господином Ваном.
— Чухоу отправился играть,— усмехнулась хозяйка,— вернется не раньше одиннадцати. А мне, между прочим, тоже хочется погулять. Пойдемте вместе. Но сначала вы дерните вон тот звонок, разбудите служанку, а я велю ей запереть дверь. Как вы думаете, мне не будет холодно в этом платье?
Стоя в тени, Чжао слышал, как она наказывала служанке:
— Я вернусь вместе с хозяином, ты уж постарайся спать не слишком крепко.
Во время прогулки госпожа Ван расспрашивала Чжао о его семье, почему он до сих пор не женат, была ли у него возлюбленная («только не обманывайте — я же знаю, что была»). Чжао начал было в общих чертах рассказывать о своих отношениях с Су Вэньвань, но пристрастные расспросы спутницы вынудили его выложить все подробности. За беседой они не заметили, как снова оказались у дома Ванов.
— Ой, я так вас заслушалась, что обо всем забыла. К тому же я немного устала. Спасибо, господин Чжао, за компанию и приятную беседу...
— Которая, наверное, вам надоела. Рассказы, подобные моему, интересны только самим влюбленным, постороннему же слуху они кажутся весьма банальными. Утверждаю по собственному опыту.
— Нет, я слушала с большим интересом, но я могла бы дать вам один совет.
Чжао выразил готовность выслушать его, но госпожа Ван сказала, что уже передумала и что ей пора
домой. Чжао преградил ей дорогу. Тогда его спутница отшвырнула ногой камушек и сказала:
— Запомните: никогда не следует расхваливать одну женщину перед другой (от неожиданности Чжао поперхнулся, в глазах у него помутнело). И уж вовсе не подобает такой вспыльчивой и острой на язык, как я, выслушивать, что ваша подруга была мягкой и нежной...
— Вы меня неправильно поняли, я вовсе не сравнивал вас. Сказать по правде, мне кажется, между вами есть нечто общее...
Госпожа Ван отвела его руку, преграждавшую ей путь, и воскликнула:
— Неправда! Неправда! У меня нет ничего общего ни с кем.
Но тут совсем близко раздались голоса, и собеседники отпрянули друг от друга.
Тяжело дышавший Ван Чухоу еле поспевал за более молодым Гао Суннянем. Они молчали всю дорогу. Приближаясь к дому Ванов, ректор различил во тьме две фигуры, совсем близко одна к другой, и устремился к ним. Ван услышал, что голосу его жены вторит чей-то мужской, и глаза его застлала красная пелена. Синьмэй хотел было уйти, но тут на его плечо грубо опустилась чья-то рука, послышалось учащенное дыхание госпожи Ван. Обернувшись, он увидел на расстоянии какого-нибудь вершка от собственного лица оскалившуюся физиономию Гао Сунняня. Охваченный испугом и стыдом, он сбросил руку ректора со своего плеча. А тот, разглядев, кто стоит перед ним, закричал:
— Какое безобразие! Как вы посмели!
Ван Чухоу крепко ухватился за жену и, задыхаясь, интеллигентно бранил Синьмэя:
— Так вот оно что! Чжао Синьмэй, вы — бессовестная личность! Вы — недостойный тип! Вы — соблазнитель замужней женщины, и не смейте отпираться — я сам видел, как вы обнимались...
Здесь голос окончательно изменил ему. Синьмэй хотел было возразить, но сдержал себя. В это время госпожа Ван вырвалась из рук мужа и воскликнула необычно высоким голосом, стараясь скрыть свою дрожь:
— Может быть, поговорим в комнате? У меня ноги устали от долгого стояния!
С этими словами она дернула звонок. Все оторопели от неожиданности и покорно поплелись за ней внутрь
дома. Синьмэй, правда, тут же опомнился и попытался скрыться, но Гао Суннянь остановил его:
— Нет уж, извольте остаться, пока все и до конца не будет выяснено.
Войдя в гостиную, госпожа Ван опустилась в самое удобное кресло и велела служанке принести чаю. Мужчины остались на ногах. Ван, вздыхая, бегал из конца в конец комнаты, Чжао растерянно стоял с опущенной головой, а Гао, заложив руки за спину, делал вид, что рассматривает картины на стене. Когда служанка принесла чай, хозяйка грубо отослала ее спать, отпила глоток и медленно сказала:
— Ну, что вы хотели выяснить? Спрашивайте, а то уже поздно. Синьмэй, сколько сейчас времени? У меня нет при себе часов.
Синьмэй сделал вид, что не слышал вопроса. Гао Суннянь зло посмотрел на него и полез было за своими часами, но тут Ван подскочил к столу и хлопнул по нему кулаком — точь-в-точь судья старых времен, предварявший объявление приговора ударом особой дощечки по столу.
— Я запрещаю тебе разговаривать с этим господином! — зарычал он.— Говори правду: какие между вами отношения?
— Я что-то не могу припомнить. Синьмэй, какие между нами отношения?
Синьмэй вконец растерялся. Вне себя от гнева, Гао стал размахивать перед ним кулаками. Ван еще раз ударил по столу и закричал:
— Говори! Говори скорее! — Он украдкой погладил о бедро ушибленную ладонь.
— Ах, ты хочешь правды? Изволь. Только лучше бы ты не допытывался — ты же все видел, все понял. А от расспросов, кроме лишнего позора, ничего не будет.
Ван как бешеный бросился на жену, но был остановлен ректором:
— Успокойтесь, успокойтесь. Лучше выясните все до конца.
Синьмэй протянул руки к госпоже Ван:
— Зачем вы на себя наговариваете? Умоляю вас! Господин Ван, поверьте, между нами ничего такого не было. В сегодняшнем недоразумении виноват один я, сейчас я все объясню!
Госпожа Ван рассмеялась неестественным смехом:
— Значит, у тебя храбрости нет ни на столько (она
сделала соответствующий жест двумя пальцами)? Значит, ты совсем перетрусил? Нет, сегодня тебе не отвертеться! Ха-ха! А вы, господин ректор, чего влезаете не в свое дело? Ревнуете? Завидуете, что не вам досталось? Мы ведь сегодня обо всем говорим начистоту, не правда ли, господин ректор?
Чжао расширенными глазами посмотрел на сжавшегося в комок Гао Сунняня и, резко повернувшись, вышел. Ван тоже смотрел на ректора и не смог задержать Синьмэя. Вслед ему несся нервный смех госпожи Ван.
Фан еще не спал, когда к нему ворвался Чжао — весь красный, шатающийся, как пьяный. Не дожидаясь вопроса, он закричал:
— Хунцзянь, я должен немедленно уехать отсюда, я не могу здесь оставаться!
Перепуганный Фан подбежал, положил руку на плечо приятелю и стал расспрашивать, что случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45