— Прошу вас, не ворошите прошлое! Как говорится, не подерешься — не подружишься, а нам стоит дружить, ведь наверняка придется часто встречаться. Скажите лучше, когда вы узнали о любви Су и Цао?
— Сегодня утром из газетного объявления.
— А я еще позавчера.— В голосе хозяина прозвучало удовлетворение.— Она сама сказала мне и тут же присовокупила множество любезностей по моему адресу. Но я так и не знаю, что за человек этот Цао Юаньлан.
— Я с ним встречался, но мне никогда не приходило в голову, что он окажется избранником Су. Я был уверен, что она выйдет за вас.
— А я считал вас ее героем! И откуда взялся этот Цао? Ловка же она, однако, столько времени водила нас за нос! Говоря откровенно, за это ее можно уважать. Значит, мы теперь товарищи по несчастью, а в дальнейшем станем товарищами по работе.
— Как, и вы приглашены в университет Саньлюй?
Чжао стал рассказывать гостю всю подоплеку этой
истории. Университет Саньлюй — заведение новорожденное, а его ректор Гао Суннянь — бывший учитель Чжао. Получив приглашение стать деканом факультета политических наук, Чжао поначалу хотел было отклонить его, не желая расставаться с Су; узнав от нее, что Фан Хунцзянь ищет себе место преподавателя в государственном университете, он заочно рекомендовал его Гао Сунняню, надеясь таким образом избавиться от соперника. Но Гао Суннянь не оставлял Чжао в покое, забрасывал его телеграммами. Получив у Су отставку, Чжао тут же телеграфировал ректору о своем согласии. Перед этим Гао просил его передать Фану, чтобы тот отправил в Пинчэн свою анкету и готовился к отъезду вместе с группой других приглашенных на работу. Деньги и пропуска он обещал прислать своевременно.
— Значит, я должен поблагодарить вас за то, что у меня будет чашка риса?
— Ну что вы! Мы, как плывущие в одной лодке, должны помогать друг другу.
— Кстати, как следует понимать вашу подпись под письмом?
— А, это выдумка Дун Сечуаня. Он рассудил, что коль скоро учащихся в одном классе называют «соучениками», работающих в одном учреждении — «сослуживцами», то влюбленных в одну женщину надо именовать «сочувственниками».
— Забавно. Но дело в том, что ваш «сочувствен- ник» не я, а Цао Юаньлан.
— Ну, зачем таиться передо мной, мы же теперь товарищи по несчастью!
— Но я действительно не был влюблен в Су, хотя несчастье со мной все же произошло.
— Кто же вас бросил? Это вы можете мне сказать?
— Тан Сяофу,— понурившись, выдохнул Фан, не в силах долее хранить свою тайну.
— Тан Сяофу! А у вас хороший вкус. И как я, болван, этого не заметил! — До этой минуты Чжао держался с Фаном так, словно они оба лишились близкого родственника, как бы подчеркивая, что щадит чувства своего соперника. Теперь же, когда выяснилось, что поводы для огорчений у них разные, он оживился, голос его обрел обычную звучность. Он позвонил Дун Сечуаню, и они втроем отправились ужинать в ресторан. Как оказалось, Дун был в курсе всех сердечных дел Чжао. После ужина, когда разговор снова зашел о помолвке Су и Цао, Чжао заявил великодушно:
— Вот и хорошо! У них общие интересы, оба увлекаются поэзией...
Собеседники в один голос выступили против. Браки между специалистами в одной области — самые непрочные, поскольку ни муж, ни жена не могут испытывать друг к другу безотчетного уважения, возникающего в тех случаях, когда профессия одного супруга кажется второму трудной и таинственной. Чжао ответил, что как бы там ни было, он желает новобрачным счастья. За это сотрапезники произвели его в святые. Святой улыбнулся и достал трубку, но вдруг его глаза озорно сверкнули:
— Во всяком случае, каждому из них теперь обеспечена аудитория: Су будет читать стихи Цао, Цао сможет наслаждаться творениями Су.
В конце концов было решено, что Чжао еще не достиг состояния святости и годится просто в приятели.
Теперь Фан не испытывал одиночества — все трое стали частенько собираться по разным поводам. Спустя недели три Чжао пригласил в чайную на завтрак своих будущих сослуживцев, чтобы дать им возможность познакомиться друг с другом. Кроме Фана, пришло еще трое. Декан факультета китайской литературы Ли Мэйтин, давний сотрудник Гао Сунняня, оказался человеком лет сорока с небольшим, в темных очках, с надменной манерой держаться. Казалось, он не обращает внимания не только на окружающих людей, но и на погоду — в разгар лета явился в черном шерстяном костюме и отказался снять пиджак, несмотря на все уговоры Чжао, обливавшегося потом в одной рубашке.
Еще был некий Гу, дальний родственник Гао Сунняня, который и во сне не мечтал стать доцентом исторического факультета. Его радость переливалась через край, причем с особенным радушием обращался он к Чжао и Ли. Весьма худощавый, лет пятидесяти, он вел себя как наивная девочка; его улыбка была моложе его лет на тридцать, особый блеск придавали ей два золотых зуба. Наконец госпожа Сунь Жоуцзя, дочь старого работника агентства печати, где служил Чжао. Она только что окончила университет, была полна молодых стремлений, осуществить которые в Шанхае не удавалось, и отец упросил Чжао рекомендовать ее на должность ассистента кафедры иностранных языков. У нее было удлиненное лицо с оспинками на щеках цвета старой слоновой кости; широко расставленные глаза придавали лицу удивленное выражение. Одета она была скромно, от робости перед незнакомыми людьми боялась вымолвить словечко и то и дело покрывалась красными пятнами. Сначала она упорно называла Синьмэя дядей Чжао, чем поставила его в неловкое положение и вызвала скрытую усмешку у Хунцзяня.
В начале сентября Чжао вернулся из Тяньцзиня, куда он отвозил свою мать. Пора было трогаться в путь — начало занятий в университете было назначено на первые числа октября. Чжао,„большой любитель ресторанов, решил пригласить всех на обед, чтобы договориться о дне отъезда. Видимо, из всего курса политических наук и лекций по международному праву на Западе он твердо усвоил две вещи: наполеоновское наставление и изречение лорда Стоуэла. На ЭТОТ раз Фан запротестовал — дело общее, почему же Чжао опять должен тратиться на всех. Решили устроить обед в складчину.
За обедом было условлено, что группа отправится двадцатого сентября пароходом итальянской компании в Нинбо, причем Чжао вызвался заказать для всех билеты. Ли Мэйтин сказал, однако, что у него есть знакомый в бюро путешествий, так что ему сделать это будет удобней. Господин Гу пожелал было один заплатить по счету, уверяя, что давно собирался угостить будущих сослуживцев. Другие стали возражать, да и сам Гу, взглянув на сумму, более не настаивал. Деньги внес Чжао: пока официант ходил за сдачей, Ли и Гу ушли в туалет и более не вернулись.
В один из дней Фан, Чжао и Дун, разговаривая, зашли выпить по чашке кофе.
— По-моему,— говорил Фан,— у этого противного Ли Мэйтина ничего нет за душой. Как он может руководить факультетом? Нужно рекомендовать туда Сечуаня!
— Сечуаня? — От удивления Чжао высунул язык.— Да разве он поедет? У него же молодая и красивая жена. Это только мы, неудачники в любви, согласны тащиться в такую даль.
Дун Сечуань рассмеялся:
— Не болтайте чепухи. Просто меня не интересует преподавание. Как сказал поэт, «будь у меня триста земли, стал бы я возиться с этими мартышками!». Почему бы вам не поехать со мной в Гонконг — вдруг подвернется выгодное местечко?
— Я как вернулся в Китай, так все равно что безработный, мне и поучительствовать не грех,— сказал Фан.— Но Синьмэй может и на чиновном поприще карьеру сделать, и газеты издавать... Даже обидно смотреть, как он сам загоняет себя в эту дыру.
— Журналист и педагог имеют общую цель — просвещать народ, заниматься «духовной мобилизацией». Под влияние журналиста подпадает большее число людей, зато педагог оставляет в душах более глубокие следы. К тому же мне хочется поднабраться жизненного опыта.
— Ну, эти лозунги ты можешь оставить для передовицы,— усмехнулся Дун.
Чжао вскипел:
— По-твоему, я рисуюсь? Ничуть, я действительно так думаю!
— Люди так привыкают обманывать других красивыми словами, что и сами начинают верить в обман. Это самое обычное дело,— заметил Фан.
— Между прочим, педагогику можно совмещать с политикой,— сказал Чжао.— Попробуйте припомнить, сколько наших видных политических деятелей были профессорами! И в Европе то же самое — к примеру, первый президент Чехословакии или нынешний французский премьер Преподавательская работа помогает понять психологию молодого поколения, учит руководить.
— Беда не в том, что крупные политики вырастают из педагогов, а в том, что судьбы просвещения вершат мелкие политиканы. Раньше держали народ в темноте, не давая ему никакого образования, теперь оглупляют его, давая ему только то образование, которое считают нужным. Прежде люди страдали из-за неграмотности, сейчас это грамотные жертвы газет и всякой пропагандистской макулатуры.
— Вы только послушайте, как рассуждает господин Фан Хунцзянь! Ему всего двадцать восемь лет, он только что пережил любовную трагедию и уже постиг суть педагогики, политики и всего остального! — Слова Чжао звучали язвительно.— Но и я в тебе разобрался. Из-за желторотой девчонки ты готов возненавидеть весь мир!
Фан со стуком поставил чашку на стол:
— Это ты о ком?
— О твоей пассии, Тан Сяофу. Что, она не желторотая девчонка?
Фан побелел от гнева:
— Зато Су Вэньвань — перестарок!
— Перестарок она или нет, мне безразлично. Я не собираюсь защищать ее так, как ты свою Тан Сяофу. Кстати, знает она, что ты все еще обмираешь по ней?
Если хочешь, я могу сообщить ей об этом. Надо же быть таким размазней!
Фан вскочил не в силах произнести ни слова, но Дун усадил его обратно:
— Хватит вам петушиться, все на вас смотрят, мне даже неудобно. Вы стоите друг друга. Хунцзянь в последнее время какой-то странный. Взрослый мужчина, а из-за девицы готов...
Хунцзянь выскочил из кафе, не желая слушать дальше. Не успел он, все еще кипя негодованием, войти в дом, как раздался звонок. Говорил Чжао Синьмэй:
— Фан, старина, я готов извиниться, но, право же, ты сердишься по пустякам. К тому же ты убежал, не заплатив, а у нас с собой нет денег. Нас не выпускают из кафе, вот мы и кричим СОС! А вечером я ставлю вино во искупление своей вины.
Фан не мог больше дуться и побежал выручать приятелей.
Когда Фан получил от Ли Мэйтина билет, оказалось, что отплытие откладывается на два дня. В Древней Греции об исчезнувшем человеке говорили, что он либо умер, либо отправился учительствовать. Фан относился к профессии педагога с меньшим страхом и все же считал, что ему не слишком повезло. Он целые дни ходил мрачный, далекий путь почему-то пугал его. Однако отсрочка отъезда вовсе не обрадовала его — хотелось поскорее водвориться на место. Весь багаж — сундук, чемодан и узел с постельными принадлежностями — был уже упакован. Помогая ему собраться, мать посетовала:
— Вот женишься, моя помощь уж не понадобится.
— Боюсь, и тогда без тебя не обойдется. Нынешние студентки любят все готовенькое, сами делать ничего не умеют,— возразил отец.
Мать уговаривала Хунцзяня взять еще сверток с теплыми вещами, которые могли понадобиться в дороге — ведь приближалась осень. Фан отказывался, говоря, что, по словам Гао Сунняня, дорога должна занять не более десяти дней. Достаточно положить легкое шерстяное одеяло. Потом Фан Дуньчжай поучал сына с помощью испытанных сентенций, вроде «твердо стой на ногах, стисни зубы», «постоянно помни о доме, но не тоскуй о нем».
Хунцзянь понимал, что речения эти обращены не столько к нему, сколько к потомкам, которые должны узнать, каким образом Фан Дуньчжай воспитывал сына. Старик от нечего делать стал в последнее время очень внимательным к собственной персоне, откровенно собою любовался, как ребенок своим отражением в зеркале или как женщина, позирующая перед фотообъективом в разных костюмах и позах. Он начал писать автобиографию и вести дневник, там и там пытаясь показать свое превосходство над окружающими. Теперь каждое свое слово и поступок он рассматривал с точки зрения того, как о них следует записать в дневнике. Психологи называют такую склонность «вербоманией» и утверждают, что она свойственна всем, кто хочет быть первым в своей сфере. Надо сказать, что как в мыльном пузыре есть капля воды, так в этих записях была доля истины.
Господин Фан любил читать свои дневники приятелям. Они узнали, например, что одно время его сын увлекался женщинами, но когда Дуньчжай как следует отчитал его, молодой человек «искренно признал свою ошибку и долго мучился раскаянием». В дневнике говорилось также, будто Хунцзянь не желал идти прощаться с семьей Чжоу и называл тещу жадной и меркантильной, однако отец объяснил ему, что «благородный человек строго взыскивает с себя и великодушен к другим, он не отталкивает ни родных, ни друзей». После этого сын якобы «не знал, что возразить». На самом деле Фан Дуньчжай воспроизводил не слова сына, а собственное мнение о госпоже Чжоу. Хунцзянь сначала действительно не хотел идти прощаться, потом все-таки пошел, но к своей радости никого не застал дома.
В ответ на внимание госпожа Чжоу прислала гостинцев на дорогу. Хунцзянь, конечно, рассердился и не велел матери их принимать. Мать просила сына выйти к шоферу семьи Чжоу и самому поговорить с ним. Но Хунцзянь заартачился, и дело кончилось тем, что шофер оставил подарки перед дверью и уехал. Набычившись, Хунцзянь так и не попробовал ничего из присланного. В дневнике отец иронически уподобил его древним героям, которые отказались вкушать пищу в стране неправедного государя.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Фан хотел было ехать до пристани в такси, но расчетливый Пэнту напомнил о недавнем вздорожании платы за проезд и подсказал, что дешевле будет нанять двух рикш — багажа у Хунцзяня немного, а провожать его поедет один Фэнъи. Около пяти часов вечера двадцать второго сентября Хунцзянь в сопровождении младшего брата покинул родной дом. На границе французской концессии 1 их остановил полицейский патруль — один француз и два аннамита, проверявшие документы и вещи у всех прохожих. Ехавших в автомобилях не трогали. Фану, однако, повезло — во французском жандарме он узнал одного из своих прошлогодних попутчиков. Тот тоже признал Фана и махнул ему рукой, разрешая проезд. Фан отметил, как изменился за год бледнолицый парень, впервые покинувший тогда родную деревню — порозовел, ни дать ни взять хороший кусок мяса, глаза покраснели, живот округлился, как у надутой лягушки,— полицейский как бы старался оправдать прилепившееся к французам прозвище «лягушатники». В чертах его появилось что-то животное — Шанхай, словно остров волшебницы Цирцеи, обладает свойством быстро превращать нормальных людей в скотов. Полицейские из Аннама показались ему комичными. Глядя на них, Фан подумал, что аннамитам меньше, чем кому бы то ни было на Востоке, идет военная форма. Правда, на коротконогих японцев, волокущих саблю, тоже смешно смотреть. Эти же двое держали полицейские дубинки так, будто это были трубки для курения опиума. Да и сами они, коричневые, с черными зубами, напоминали курильщиков. Словно угадав мысли Хунцзяня, они остановили отставшую коляску Фэнъи и как бы в отместку перерыли все вещи: разорвали коробку с пирожками, вскрыли ящик с мясными консервами и оставили багаж в покое только после того, как получили три юаня на чай. Хунцзяню пришлось порядком поволноваться, пока Фэнъи добрался наконец до пристани.
Фан и Чжао оказались в одной каюте, мисс Сунь — в соседней, но Ли и Гу нигде не было видно. Синьмэй от волнения весь взмок. Пароход уже отчалил, когда явился коридорный и сказал, что два пассажира из третьего класса просят Чжао спуститься к ним, так как их самих в первый класс не пустят. Фан пошел вместе с Чжао и увидел господина Гу, жестами подзывавшего их к себе.
— А господин Ли?
— Он в одной каюте со мной, сейчас умывается. Ему не удалось достать первый класс для всех — сначала давали только два билета, с трудом согласились выделить третий.
Фан и Чжао почувствовали себя неловко.
— Тогда надо было вам с господином Ли занять первый класс — мы помоложе, можем и потерпеть.
— Что вы, здесь тоже вполне удобно! — воскликнул Гу и провел их в каюту, заваленную вещами. Господин Ли, мывший в это время ноги, также успокоил вошедших:
— Мне приходилось ездить первым классом, разница очень небольшая. Да и весь путь займет двенадцать часов — стоит ли об этом говорить.
После ужина началась качка. Сидя с Чжао на прикрепленных к палубе креслах, Фан вслушивался в шум волн и ветра, вглядывался в темную даль моря и вспоминал свое прошлогоднее плаванье, когда все, казалось, было точь-в-точь как сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45