«Я есть я, самостоятельная личность, и не вхожу ни в какие классы». Госпожа Ван выразила удивление, что Фан, который слывет за человека обаятельного, так сегодня молчалив. Фан в ответ сострил: мол, блюда были такие вкусные, что он нечаянно проглотил язык.
Вскоре разговор опять зашел о том, что в городке нечем развлечься. Госпожа Ван сказала, что можно было бы сыграть в мацзян; но их дом стоит слишком близко к университету... Муж не дал ей договорить и вмешался:
— У моей жены слабые нервы, она не выносит шума игры... Гм, кто бы это мог стучать в такую пору в дверь?
Почти тотчас же в комнате появился Гао Суннянь:
— Ага, госпожа Ван пригласила гостей, а меня не позвала? А я учуял запах чего-то вкусного и — тут как тут!
Все моментально встали, выказывая почтение начальству, только госпожа Ван лениво приподнялась, спросила, ужинал ли Гао, и, не дожидаясь ответа, велела прислуге принести еще один стул и прибор. Чжао уступил ректору свое место рядом с Фань; тот долго отказывался, потом согласился, но, едва успев окинуть взором собравшихся, закричал:
— Нет, так не пойдет! Вы же сидели в определенном порядке, а я по недомыслию разъединил эту пару. Садись обратно, Синьмэй.
Тот отказался, ректор предложил свое место Фань, но та будто прилипла к стулу. Гао пришлось отступить, ограничившись цитатой из старинного сочинения: «Когда великие силы Поднебесной долго находятся в единстве, они стремятся к разъединению; когда долго разъединены, стремятся к объединению». Он громко рассмеялся, сделал комплимент Фань и выпил рюмку вина. Его гладко выбритое желтое лицо сияло, как начищенный ботинок.
Разочарованный в свое время тем, что его провели с профессорской должностью, Фан Хунцзянь старался пореже попадаться ректору на глаза. Он и не подозревал, что Гао так прост и демократичен. Что касается самого Гао, то он, как биолог, прекрасно знал, что выживают лишь умеющие приспособиться существа. Сам он полагал, что сумеет приспособиться к любой обстановке и найти для каждого человека подходящие слова. В романе «Речные заводи» о наставнике императорской гвардии говорится, что он «в совершенстве владел всеми восемнадцатью видами воинского искусства». Ректор Гао, в свою очередь, был «сведущ» во всех науках, преподававшихся на трех факультетах и десяти отделениях. Слово «сведущ» здесь следует понимать в том смысле, что он имел достаточно сведений о них, чтобы произнести несколько ничего не значащих и ни к чему не обязывающих фраз.
Если его приглашали выступить на собрании по случаю создания общества политических наук, он бойко рассуждал о международных отношениях, о фашизме и коммунизме и приходил к выводу, что наилучшей является существующая в Китае политическая система. На следующий вечер, произнося речь на собрании общества любителей литературы, он не только напоминал о том, что «поэзия — душа нации, а литература — орудие воспитания духа», но и призывал слушателей «равняться на индийца Тагора, англичанина Шекспира, немца Гете, француза... гм... (тут он произносил нечто среднее между Руссо и Рассел) американца... ну, в Америке слишком много писателей». Назавтра он выступал на форуме физиков и — поскольку атомной бомбы тогда еще не было — говорил о теории относительности нечто такое, от чего у Эйнштейна на том берегу Тихого океана горели уши; затем он чихал, глотал аспирин и уже не возобновлял своей речи, ссылаясь на простуду. В беседах с преподавателями военного дела он вызывал их расположение, употребляя время от времени крепкие словечки. Сегодня же, ужиная в дружеской компании, да еще в присутствии дам, он был любезен и галантен.
— Мы здесь сетовали на вас: зачем было размещать университет в такой глуши? — заявила госпожа Ван.— Здесь же можно умереть от скуки!
— Нет, уж вы, пожалуйста, не умирайте! Другие — пускай, но вас мне будет не хватать. Ваша жизнь дорога нам всем, не правда ли, господин Ван? — Юмор
ректора вызвал у всех присутствующих должную реакцию.
Чжао сказал, что за отсутствием лучшего можно слушать радио. Фань вслед за ним тоже объявила себя радиолюбительницей.
— В отсутствии развлечений есть свой плюс,— пустился в рассуждения Ван.— Люди вынуждены больше общаться между собой, им легче завязывать дружеские, а может быть, и более тесные отношения. Наши молодые люди и дамы, надеюсь, согласятся со мной?
— Хорошо сказано! — произнес Гао так громко, как будто выкрикивал лозунг или пел государственный гимн, и осушил рюмку за всех присутствующих.
— Госпожа Ван упоминала о мацзяне...— начал было Фан.
— О мацзяне?! Разве кто-нибудь играет в мацзян? — оборвал его ректор, но госпожу Ван этот окрик не смутил:
— Да, вот наш математик забрал у нас фишки и сражается каждый божий день.
Фан продолжал:
— Нас с Синьмэем мацзян не привлекает, и мы решили приобрести карты, поиграть в бридж. Но во всем городе не нашлось ни колоды, пришлось купить шахматы. Синьмэй, проиграв однажды, в сердцах швырнул доску с такой силой, что сломал несколько фигур, так что и этого развлечения мы лишились.
Фань, отделенная от Чжао Синьмэя ректором, улыбнулась молодому человеку и сказала, что никак не ожидала от него такого ребячества. Лю поинтересовалась, как ведет себя в случае проигрыша Фан Хунцзянь. Ректор заявил:
— Шахматы — это очень хорошо. Хорошо и то, что вы не нашли карт — все-таки это азартная игра. Студенты пронюхают — будет неловко. Ли Мэйтин запретил студентам играть в карты, а согласно правилам совместной жизни преподавателей и студентов...
Ну, понесло... Только что был нормальным человеком и вдруг опять превратился в чиновника, подумал Фан. Ему хотелось надерзить: «Сделайте игру преподавателей в мацзян доступной для студентов — вот вам и будет совместная жизнь». Но тут госпожа Ван нетерпеливо перебила ректора:
— Когда я слышу об этой совместной жизни, у меня начинает болеть голова. Это все затеи Ли Мэйтина, который живет здесь без семьи, а до семейных ему дела нет. Я до сих пор действительно не играла в карты, боялась лишних разговоров, а теперь нарочно буду играть. Если вы, господин ректор, сочтете нужным меня наказать — наказывайте, но Ли Мэйтин пусть ко мне не суется.
В предложении хозяйки, чтобы ректор сам ее наказывал, Гао усмотрел кокетливую фамильярность и сказал, покраснев:
— Ну, что вы! Конечно, в руководстве учебным заведением встречаются свои трудности, это вам и господин Ван скажет, но коллеги должны быть терпимы друг к другу.
— Ли Мэйтин мне не коллега,— холодно усмехнулась хозяйка.— Разве вы меня уже зачислили в штат? Уборщицей, очевидно,— на преподавателя ведь я не тяну. (Ректор тем временем делал успокаивающие жесты.) Сегодня у нас среда, так вот, в субботу я забираю обратно фишки и буду играть до самого утра, посмотрим, что предпримет Ли Мэйтин. Господин Чжао, господин Фан, у вас хватит храбрости составить мне компанию?
Гао Суннянь вздохнул:
— Я не хотел было говорить, но, видно, придется. Я позволил себе вторгнуться в ваш дом как раз в связи с Ли Мэйтином. Мне хотелось посоветоваться с господином Ваном, а что у вас гости, я не знал.
Гости заявили, что они рады возможности встретиться с ректором, хозяйка изобразила на лице скуку, а господин Ван озабоченно спросил:
— Что-нибудь случилось с Ли Мэйтином?
— Едва я вошел сегодня в кабинет, как он явился и спросил, назначил ли я докладчика на торжественный вечер в понедельник. Я ответил, что еще не думал об этом. Тогда он сказал, что в своем выступлении в качестве заведующего воспитательной частью хочет затронуть вопрос о развлечениях, подобающих преподавателям и студентам в период войны сопротивления (тут госпожа Ван хмыкнула). Я одобрил, но он спросил, что ему следует отвечать, если студенты поинтересуются, можно ли считать «подобающим развлечением» мацзян в доме заведующего отделением математики (кто-то из присутствующих воскликнул: «Вот оно что!»). Я сделал вид, будто мне ничего об этом неизвестно. А он стал настаивать, что об этом знают все коллеги, от меня одного
скрывают. («Неправда! — закричали Чжао и Фан.— Мы тоже ничего не знали!») Еще Ли утверждал, что все досконально выяснил, что ставки в игре весьма велики и что вы, господин Ван, являетесь инициатором и одним из постоянных партнеров...
Господин Ван залился краской, а смущенные гости уставились в свои чашки. Несколько минут стояла такая тишина, что можно было бы услышать, как ползет муравей — если бы в это время года водились муравьи.
Ректор как-то ненатурально улыбнулся и продолжал:
— А сейчас вы, господин Ван, будете смеяться. Он уверяет, будто фишки у вас американские, резиновые, поэтому игра происходит бесшумно...
Раздавшийся в комнате хохот разрядил напряженную атмосферу. Фан спросил хозяйку, правильно ли это сообщение. Она в ответ улыбнулась:
— Только такие провинциалы, как Ли Мэйтин и вы, могут вообразить, что существует бесшумный мацзян. А Ли из слепого, видимо, превратился в глухого!
Гао Суннянь не одобрил такого легкомысленного отношения и выразил свое неодобрение, поджав губы и замолчав.
— Что же он намерен предпринять? — спросил хозяин дома.— Рассказать обо всем студентам?
— Раз так получилось,— заявила его супруга,— лучше уж играть в открытую, не притворяясь, только стол накрыть ковриком, а сверху положить еще клеенку (тут сообразительная Фань воскликнула: «Это и будет бесшумный мацзян!»). Мне все это осточертело! Пусть кричит Ли Мэйтин, пусть волнуются студенты, пусть ректор уволит тебя! Наконец-то мы сможем уехать из этой дыры!
Ректор сделал несколько протестующих возгласов, а Ван сказал:
— Ли настроен против меня потому, что не стал заведующим отделением китайской литературы. Я же вовсе не хотел этой должности и несколько раз подавал ректору прошение об отставке, ведь правда, господин Гао? Но это я делал по собственной воле, если же кто хочет выжить меня, я нарочно останусь. Ли Мэйтин не на того напал. Я ведь тоже кое-что знаю о нем — например, о его визитах к дешевым проституткам в поселок!
Эффектная концовка речи Ван Чухоу вызвала возгласы удивления. Чжао и Фан тут же вспомнили о
дорожном приключении о Ван Мэйюй, но ректор нерешительно промолвил:
— Может быть, это преувеличение?
Видя, что он готов защищать Ли, Фан не выдержал:
— По-моему, господин Ван прав. В дни нашего путешествия сюда с Ли Мэйтином случалось нечто похожее. Не верите — спросите Синьмэя.
Но ректор оставался непреклонным.
— «Благородный муж утаивает плохое и рассказывает лишь о хорошем». В такого рода частные дела, господа, лучше не встревать.
Фань хотела было спросить Синьмэя, что именно случилось с Ли, но, напуганная тоном ректора, проглотила свой вопрос вместе с ложкой куриного бульона. Сам же ректор, поняв, что обидел Ван Чухоу, тут же добавил:
— Дорогой Хунцзянь, поймите меня правильно. Мы с Ли Мэйтином однокашники, и я, конечно же, не заблуждаюсь относительно его человеческих качеств. Но господину Вану нет нужды сводить с ним счеты — я сам улажу дело.
— Я должна взять вину на себя,— сказала хозяйка. — Чухоу хотел наладить с ним отношения, но мне не понравилась его физиономия, и я ни разу не позвала его к себе. То ли дело Хань Сюэюй с его заморской супругой — каждые три дня зовут историков то на обед, то на ужин. Самое интересное, что студентов они угощают полным обедом, а сослуживцев только чаем. (Тут Хунцзянь живо припомнил студента, весь вечер маявшегося животом.) Мне не жалко денег, просто у меня меньше энергии, чем у той иностранной дамы. Они ведь живут на заграничный манер — светские приемы, рауты, они даже романсы петь умеют. Я же — заурядная китайская провинциалка, значит, нечего мне высовываться, людей смешить. Я так понимаю: если можешь быть профессором— будь им, не можешь — катись на все четыре стороны! Зачем же превращать жену в официантку, угождать студентам и сослуживцам?
— Здорово сказано! — не удержался Хунцзянь, а Ван Чухоу, хотя и понимал, что жена имеет в виду не его, густо покраснел. Госпожа Ван продолжала:
— Господину Гао нет необходимости улаживать дело с Ли Мэйтином, а Чухоу — ссориться с ним. Проще всего заманить его хоть раз на игру, и проблема решится сама собой.
— Какая же вы умница, госпожа Ван! — воскликнул восхищенный ректор и, не решаясь похлопать ее по плечу, хлопнул по столу.— Никто другой до такого не додумался бы. Но откуда вам известно, что Ли Мэйтин любит мацзян?
Госпожа Ван внесла свое предложение ради шутки, но, видя, что ректор принял его всерьез, таинственно прошептала:
— У меня есть сведения.
Муж ее разгладил усы и заявил, что лично он не сомневается в порочных наклонностях Ли.
Взгляд Чжао словно приклеился к лицу хозяйки. Забытая всеми, Лю в своем углу кипела от злости — она ненавидела госпожу Ван, своего брата и невестку, презирала Фань и досадовала, что согласилась пойти на этот вечер. Но, заметив, на кого обращен взор Чжао, она посмеялась в душе над Фань и почувствовала себя лучше. Фань, которая тоже была не слепой, обратилась к Чжао:
— Госпожа Ван — решительная женщина, правда?
Чжао покраснел и пробормотал, не глядя в сторону
Фань:
— Да, весьма решительная.
— Отличный план! — вставил Хунцзянь.— Только не забывайте, что Ли Мэйтин скуп, надо обязательно дать ему выиграть, а то он еще больший шум поднимет.
Все рассмеялись, но ректору показалось, что этот молодой человек слишком несдержан на язык, и он произнес:
— Надеюсь, господа, что все сказанное останется строго между нами.
После ужина стало заметно, что косметика не выдержала испытания исходившим от блюд паром и усиленными жевательными движениями — лица дам напоминали теперь стены домов в сезон дождей. Не удивительно, что Байрон так не любил наблюдать женщин за едой. При всей своей воспитанности и аккуратности в еде Фань, выпив лишку, раскраснелась так, что походила уже на кусок телятины в европейской мясной лавке. Вскоре, однако, и Лю и Фань ушли в комнату хозяйки мыть руки. Гао Суннянь о чем-то вполголоса беседовал с хозяином.
— Давай собираться,— предложил Чжао Фану. Тот усмехнулся:
— А вдруг мне хочется одному проводить Лю?
Чжао воспринял это серьезно:
— Нет, пойдем вместе. Надо быть осторожным — ведь госпожа Ван явно пытается устроить нам каверзу.
— Да почему мы должны кого-то провожать? Мы пойдем своей дорогой, они своей.
— Ну как же, мы учились за границей, должны знать элементарные правила вежливости!
При мысли о том, как трудно быть молодым человеком, неженатым да еще учившимся за границей, приятели вздохнули.
С трудом высидев положенное время, Лю заявила, что ей пора домой. Чжао тут же вскочил:
— Хунцзянь, нам тоже пора. Заодно проводим барышень домой.
Лю сказала, что дойдет и сама, но Чжао настойчиво предлагал отвести сначала Фань в общежитие, а затем проводить Лю до дома брата. Фан с усмешкой подумал про себя, что настойчивость приятеля могла быть истолкована совершенно определенным образом, хотя он-то знал, Чжао хотел лишь поскорее избавиться от Фань. Хозяйка прошептала что-то в самое ухо Фань, та с деланной суровостью оттолкнула ее.
— Правильно,— заявил хозяин.— За воротами дома наша ответственность кончается, придется молодым людям охранять безопасность девушек.
Ректор сказал, что посидит еще немного и что он завидует молодым людям, которым предстоит прогулка в такую хорошую, почти весеннюю ночь с прелестными спутницами.
Четверка вытянулась в шеренгу — девушки посередине, кавалеры по краям. Перед мостом Фань сказала, что он слишком узок, и предпочла идти по дну речки. На середине моста Фан остановился, услышав ее пронзительный крик, а затем недовольный голос Синьмэя, говорившего, что камни очень скользкие, лучше вернуться на мост. Оказалось, что Фань едва не упала, и Синьмэй еле успел ее подхватить. Лю тем временем уже перешла мост и нетерпеливо поджидала остальных. На берегу Фань стали участливо спрашивать, не подвернула ли она себе ногу. Нет, не подвернула, ответила Фань, разве только самую малость, однако быстро идти не сможет и потому просит Лю не ждать ее. Лю хмыкнула, а Фан сказал, что они пойдут потихоньку. Еще через десять шагов Фань вскрикнула вторично — куда-то запропастилась ее сумочка. Решили, что она выронила ее, когда
поскользнулась на камнях. Чжао предложил дойти сначала до общежития — все равно в эту пору никто не возьмет сумочку,— а потом поискать ее с фонариком. Тут Фань вспомнила, что оставила сумку у Ванов, обозвала себя безголовой и собралась вернуться.
— Мне так неловко! Но вы не ждите, ведь у меня есть провожатый. Ах, господин Чжао, вы наверняка станете меня бранить.
Женщины обожают оставлять в гостях свои вещи. Скажем, некая Анна вдруг обнаруживает, что забыла свой носовой платок;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Вскоре разговор опять зашел о том, что в городке нечем развлечься. Госпожа Ван сказала, что можно было бы сыграть в мацзян; но их дом стоит слишком близко к университету... Муж не дал ей договорить и вмешался:
— У моей жены слабые нервы, она не выносит шума игры... Гм, кто бы это мог стучать в такую пору в дверь?
Почти тотчас же в комнате появился Гао Суннянь:
— Ага, госпожа Ван пригласила гостей, а меня не позвала? А я учуял запах чего-то вкусного и — тут как тут!
Все моментально встали, выказывая почтение начальству, только госпожа Ван лениво приподнялась, спросила, ужинал ли Гао, и, не дожидаясь ответа, велела прислуге принести еще один стул и прибор. Чжао уступил ректору свое место рядом с Фань; тот долго отказывался, потом согласился, но, едва успев окинуть взором собравшихся, закричал:
— Нет, так не пойдет! Вы же сидели в определенном порядке, а я по недомыслию разъединил эту пару. Садись обратно, Синьмэй.
Тот отказался, ректор предложил свое место Фань, но та будто прилипла к стулу. Гао пришлось отступить, ограничившись цитатой из старинного сочинения: «Когда великие силы Поднебесной долго находятся в единстве, они стремятся к разъединению; когда долго разъединены, стремятся к объединению». Он громко рассмеялся, сделал комплимент Фань и выпил рюмку вина. Его гладко выбритое желтое лицо сияло, как начищенный ботинок.
Разочарованный в свое время тем, что его провели с профессорской должностью, Фан Хунцзянь старался пореже попадаться ректору на глаза. Он и не подозревал, что Гао так прост и демократичен. Что касается самого Гао, то он, как биолог, прекрасно знал, что выживают лишь умеющие приспособиться существа. Сам он полагал, что сумеет приспособиться к любой обстановке и найти для каждого человека подходящие слова. В романе «Речные заводи» о наставнике императорской гвардии говорится, что он «в совершенстве владел всеми восемнадцатью видами воинского искусства». Ректор Гао, в свою очередь, был «сведущ» во всех науках, преподававшихся на трех факультетах и десяти отделениях. Слово «сведущ» здесь следует понимать в том смысле, что он имел достаточно сведений о них, чтобы произнести несколько ничего не значащих и ни к чему не обязывающих фраз.
Если его приглашали выступить на собрании по случаю создания общества политических наук, он бойко рассуждал о международных отношениях, о фашизме и коммунизме и приходил к выводу, что наилучшей является существующая в Китае политическая система. На следующий вечер, произнося речь на собрании общества любителей литературы, он не только напоминал о том, что «поэзия — душа нации, а литература — орудие воспитания духа», но и призывал слушателей «равняться на индийца Тагора, англичанина Шекспира, немца Гете, француза... гм... (тут он произносил нечто среднее между Руссо и Рассел) американца... ну, в Америке слишком много писателей». Назавтра он выступал на форуме физиков и — поскольку атомной бомбы тогда еще не было — говорил о теории относительности нечто такое, от чего у Эйнштейна на том берегу Тихого океана горели уши; затем он чихал, глотал аспирин и уже не возобновлял своей речи, ссылаясь на простуду. В беседах с преподавателями военного дела он вызывал их расположение, употребляя время от времени крепкие словечки. Сегодня же, ужиная в дружеской компании, да еще в присутствии дам, он был любезен и галантен.
— Мы здесь сетовали на вас: зачем было размещать университет в такой глуши? — заявила госпожа Ван.— Здесь же можно умереть от скуки!
— Нет, уж вы, пожалуйста, не умирайте! Другие — пускай, но вас мне будет не хватать. Ваша жизнь дорога нам всем, не правда ли, господин Ван? — Юмор
ректора вызвал у всех присутствующих должную реакцию.
Чжао сказал, что за отсутствием лучшего можно слушать радио. Фань вслед за ним тоже объявила себя радиолюбительницей.
— В отсутствии развлечений есть свой плюс,— пустился в рассуждения Ван.— Люди вынуждены больше общаться между собой, им легче завязывать дружеские, а может быть, и более тесные отношения. Наши молодые люди и дамы, надеюсь, согласятся со мной?
— Хорошо сказано! — произнес Гао так громко, как будто выкрикивал лозунг или пел государственный гимн, и осушил рюмку за всех присутствующих.
— Госпожа Ван упоминала о мацзяне...— начал было Фан.
— О мацзяне?! Разве кто-нибудь играет в мацзян? — оборвал его ректор, но госпожу Ван этот окрик не смутил:
— Да, вот наш математик забрал у нас фишки и сражается каждый божий день.
Фан продолжал:
— Нас с Синьмэем мацзян не привлекает, и мы решили приобрести карты, поиграть в бридж. Но во всем городе не нашлось ни колоды, пришлось купить шахматы. Синьмэй, проиграв однажды, в сердцах швырнул доску с такой силой, что сломал несколько фигур, так что и этого развлечения мы лишились.
Фань, отделенная от Чжао Синьмэя ректором, улыбнулась молодому человеку и сказала, что никак не ожидала от него такого ребячества. Лю поинтересовалась, как ведет себя в случае проигрыша Фан Хунцзянь. Ректор заявил:
— Шахматы — это очень хорошо. Хорошо и то, что вы не нашли карт — все-таки это азартная игра. Студенты пронюхают — будет неловко. Ли Мэйтин запретил студентам играть в карты, а согласно правилам совместной жизни преподавателей и студентов...
Ну, понесло... Только что был нормальным человеком и вдруг опять превратился в чиновника, подумал Фан. Ему хотелось надерзить: «Сделайте игру преподавателей в мацзян доступной для студентов — вот вам и будет совместная жизнь». Но тут госпожа Ван нетерпеливо перебила ректора:
— Когда я слышу об этой совместной жизни, у меня начинает болеть голова. Это все затеи Ли Мэйтина, который живет здесь без семьи, а до семейных ему дела нет. Я до сих пор действительно не играла в карты, боялась лишних разговоров, а теперь нарочно буду играть. Если вы, господин ректор, сочтете нужным меня наказать — наказывайте, но Ли Мэйтин пусть ко мне не суется.
В предложении хозяйки, чтобы ректор сам ее наказывал, Гао усмотрел кокетливую фамильярность и сказал, покраснев:
— Ну, что вы! Конечно, в руководстве учебным заведением встречаются свои трудности, это вам и господин Ван скажет, но коллеги должны быть терпимы друг к другу.
— Ли Мэйтин мне не коллега,— холодно усмехнулась хозяйка.— Разве вы меня уже зачислили в штат? Уборщицей, очевидно,— на преподавателя ведь я не тяну. (Ректор тем временем делал успокаивающие жесты.) Сегодня у нас среда, так вот, в субботу я забираю обратно фишки и буду играть до самого утра, посмотрим, что предпримет Ли Мэйтин. Господин Чжао, господин Фан, у вас хватит храбрости составить мне компанию?
Гао Суннянь вздохнул:
— Я не хотел было говорить, но, видно, придется. Я позволил себе вторгнуться в ваш дом как раз в связи с Ли Мэйтином. Мне хотелось посоветоваться с господином Ваном, а что у вас гости, я не знал.
Гости заявили, что они рады возможности встретиться с ректором, хозяйка изобразила на лице скуку, а господин Ван озабоченно спросил:
— Что-нибудь случилось с Ли Мэйтином?
— Едва я вошел сегодня в кабинет, как он явился и спросил, назначил ли я докладчика на торжественный вечер в понедельник. Я ответил, что еще не думал об этом. Тогда он сказал, что в своем выступлении в качестве заведующего воспитательной частью хочет затронуть вопрос о развлечениях, подобающих преподавателям и студентам в период войны сопротивления (тут госпожа Ван хмыкнула). Я одобрил, но он спросил, что ему следует отвечать, если студенты поинтересуются, можно ли считать «подобающим развлечением» мацзян в доме заведующего отделением математики (кто-то из присутствующих воскликнул: «Вот оно что!»). Я сделал вид, будто мне ничего об этом неизвестно. А он стал настаивать, что об этом знают все коллеги, от меня одного
скрывают. («Неправда! — закричали Чжао и Фан.— Мы тоже ничего не знали!») Еще Ли утверждал, что все досконально выяснил, что ставки в игре весьма велики и что вы, господин Ван, являетесь инициатором и одним из постоянных партнеров...
Господин Ван залился краской, а смущенные гости уставились в свои чашки. Несколько минут стояла такая тишина, что можно было бы услышать, как ползет муравей — если бы в это время года водились муравьи.
Ректор как-то ненатурально улыбнулся и продолжал:
— А сейчас вы, господин Ван, будете смеяться. Он уверяет, будто фишки у вас американские, резиновые, поэтому игра происходит бесшумно...
Раздавшийся в комнате хохот разрядил напряженную атмосферу. Фан спросил хозяйку, правильно ли это сообщение. Она в ответ улыбнулась:
— Только такие провинциалы, как Ли Мэйтин и вы, могут вообразить, что существует бесшумный мацзян. А Ли из слепого, видимо, превратился в глухого!
Гао Суннянь не одобрил такого легкомысленного отношения и выразил свое неодобрение, поджав губы и замолчав.
— Что же он намерен предпринять? — спросил хозяин дома.— Рассказать обо всем студентам?
— Раз так получилось,— заявила его супруга,— лучше уж играть в открытую, не притворяясь, только стол накрыть ковриком, а сверху положить еще клеенку (тут сообразительная Фань воскликнула: «Это и будет бесшумный мацзян!»). Мне все это осточертело! Пусть кричит Ли Мэйтин, пусть волнуются студенты, пусть ректор уволит тебя! Наконец-то мы сможем уехать из этой дыры!
Ректор сделал несколько протестующих возгласов, а Ван сказал:
— Ли настроен против меня потому, что не стал заведующим отделением китайской литературы. Я же вовсе не хотел этой должности и несколько раз подавал ректору прошение об отставке, ведь правда, господин Гао? Но это я делал по собственной воле, если же кто хочет выжить меня, я нарочно останусь. Ли Мэйтин не на того напал. Я ведь тоже кое-что знаю о нем — например, о его визитах к дешевым проституткам в поселок!
Эффектная концовка речи Ван Чухоу вызвала возгласы удивления. Чжао и Фан тут же вспомнили о
дорожном приключении о Ван Мэйюй, но ректор нерешительно промолвил:
— Может быть, это преувеличение?
Видя, что он готов защищать Ли, Фан не выдержал:
— По-моему, господин Ван прав. В дни нашего путешествия сюда с Ли Мэйтином случалось нечто похожее. Не верите — спросите Синьмэя.
Но ректор оставался непреклонным.
— «Благородный муж утаивает плохое и рассказывает лишь о хорошем». В такого рода частные дела, господа, лучше не встревать.
Фань хотела было спросить Синьмэя, что именно случилось с Ли, но, напуганная тоном ректора, проглотила свой вопрос вместе с ложкой куриного бульона. Сам же ректор, поняв, что обидел Ван Чухоу, тут же добавил:
— Дорогой Хунцзянь, поймите меня правильно. Мы с Ли Мэйтином однокашники, и я, конечно же, не заблуждаюсь относительно его человеческих качеств. Но господину Вану нет нужды сводить с ним счеты — я сам улажу дело.
— Я должна взять вину на себя,— сказала хозяйка. — Чухоу хотел наладить с ним отношения, но мне не понравилась его физиономия, и я ни разу не позвала его к себе. То ли дело Хань Сюэюй с его заморской супругой — каждые три дня зовут историков то на обед, то на ужин. Самое интересное, что студентов они угощают полным обедом, а сослуживцев только чаем. (Тут Хунцзянь живо припомнил студента, весь вечер маявшегося животом.) Мне не жалко денег, просто у меня меньше энергии, чем у той иностранной дамы. Они ведь живут на заграничный манер — светские приемы, рауты, они даже романсы петь умеют. Я же — заурядная китайская провинциалка, значит, нечего мне высовываться, людей смешить. Я так понимаю: если можешь быть профессором— будь им, не можешь — катись на все четыре стороны! Зачем же превращать жену в официантку, угождать студентам и сослуживцам?
— Здорово сказано! — не удержался Хунцзянь, а Ван Чухоу, хотя и понимал, что жена имеет в виду не его, густо покраснел. Госпожа Ван продолжала:
— Господину Гао нет необходимости улаживать дело с Ли Мэйтином, а Чухоу — ссориться с ним. Проще всего заманить его хоть раз на игру, и проблема решится сама собой.
— Какая же вы умница, госпожа Ван! — воскликнул восхищенный ректор и, не решаясь похлопать ее по плечу, хлопнул по столу.— Никто другой до такого не додумался бы. Но откуда вам известно, что Ли Мэйтин любит мацзян?
Госпожа Ван внесла свое предложение ради шутки, но, видя, что ректор принял его всерьез, таинственно прошептала:
— У меня есть сведения.
Муж ее разгладил усы и заявил, что лично он не сомневается в порочных наклонностях Ли.
Взгляд Чжао словно приклеился к лицу хозяйки. Забытая всеми, Лю в своем углу кипела от злости — она ненавидела госпожу Ван, своего брата и невестку, презирала Фань и досадовала, что согласилась пойти на этот вечер. Но, заметив, на кого обращен взор Чжао, она посмеялась в душе над Фань и почувствовала себя лучше. Фань, которая тоже была не слепой, обратилась к Чжао:
— Госпожа Ван — решительная женщина, правда?
Чжао покраснел и пробормотал, не глядя в сторону
Фань:
— Да, весьма решительная.
— Отличный план! — вставил Хунцзянь.— Только не забывайте, что Ли Мэйтин скуп, надо обязательно дать ему выиграть, а то он еще больший шум поднимет.
Все рассмеялись, но ректору показалось, что этот молодой человек слишком несдержан на язык, и он произнес:
— Надеюсь, господа, что все сказанное останется строго между нами.
После ужина стало заметно, что косметика не выдержала испытания исходившим от блюд паром и усиленными жевательными движениями — лица дам напоминали теперь стены домов в сезон дождей. Не удивительно, что Байрон так не любил наблюдать женщин за едой. При всей своей воспитанности и аккуратности в еде Фань, выпив лишку, раскраснелась так, что походила уже на кусок телятины в европейской мясной лавке. Вскоре, однако, и Лю и Фань ушли в комнату хозяйки мыть руки. Гао Суннянь о чем-то вполголоса беседовал с хозяином.
— Давай собираться,— предложил Чжао Фану. Тот усмехнулся:
— А вдруг мне хочется одному проводить Лю?
Чжао воспринял это серьезно:
— Нет, пойдем вместе. Надо быть осторожным — ведь госпожа Ван явно пытается устроить нам каверзу.
— Да почему мы должны кого-то провожать? Мы пойдем своей дорогой, они своей.
— Ну как же, мы учились за границей, должны знать элементарные правила вежливости!
При мысли о том, как трудно быть молодым человеком, неженатым да еще учившимся за границей, приятели вздохнули.
С трудом высидев положенное время, Лю заявила, что ей пора домой. Чжао тут же вскочил:
— Хунцзянь, нам тоже пора. Заодно проводим барышень домой.
Лю сказала, что дойдет и сама, но Чжао настойчиво предлагал отвести сначала Фань в общежитие, а затем проводить Лю до дома брата. Фан с усмешкой подумал про себя, что настойчивость приятеля могла быть истолкована совершенно определенным образом, хотя он-то знал, Чжао хотел лишь поскорее избавиться от Фань. Хозяйка прошептала что-то в самое ухо Фань, та с деланной суровостью оттолкнула ее.
— Правильно,— заявил хозяин.— За воротами дома наша ответственность кончается, придется молодым людям охранять безопасность девушек.
Ректор сказал, что посидит еще немного и что он завидует молодым людям, которым предстоит прогулка в такую хорошую, почти весеннюю ночь с прелестными спутницами.
Четверка вытянулась в шеренгу — девушки посередине, кавалеры по краям. Перед мостом Фань сказала, что он слишком узок, и предпочла идти по дну речки. На середине моста Фан остановился, услышав ее пронзительный крик, а затем недовольный голос Синьмэя, говорившего, что камни очень скользкие, лучше вернуться на мост. Оказалось, что Фань едва не упала, и Синьмэй еле успел ее подхватить. Лю тем временем уже перешла мост и нетерпеливо поджидала остальных. На берегу Фань стали участливо спрашивать, не подвернула ли она себе ногу. Нет, не подвернула, ответила Фань, разве только самую малость, однако быстро идти не сможет и потому просит Лю не ждать ее. Лю хмыкнула, а Фан сказал, что они пойдут потихоньку. Еще через десять шагов Фань вскрикнула вторично — куда-то запропастилась ее сумочка. Решили, что она выронила ее, когда
поскользнулась на камнях. Чжао предложил дойти сначала до общежития — все равно в эту пору никто не возьмет сумочку,— а потом поискать ее с фонариком. Тут Фань вспомнила, что оставила сумку у Ванов, обозвала себя безголовой и собралась вернуться.
— Мне так неловко! Но вы не ждите, ведь у меня есть провожатый. Ах, господин Чжао, вы наверняка станете меня бранить.
Женщины обожают оставлять в гостях свои вещи. Скажем, некая Анна вдруг обнаруживает, что забыла свой носовой платок;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45