Я не потерплю, чтобы посторонние трогали подчиненных мне барышень, — заявил Асар.
— Да перестаньте вы, дайте поспать, — злобно проворчал председатель уездной думы Микель Алкснис, пропивший несколько миллионов казенных денег и теперь сам удивлявшийся, куда он мог их девать.
— А ты не гавкай, тут тебе не уездная дума. Лучше попробуй-ка подсчитать, сколько бочек пива ты выхлестал и сколько на каждого уездного подпаска придется подушных, чтоб рассчитаться за твои попойки. Вот красота — барин жрет и пьет, а счета оплачивают пастухи и уездные богаделки! Господа хозяева уж платить не будут, они сами участвовали в твоих пьянках, — издевался Асар.
— Я ни у кого не вытаскивал деньги из кармана, как рижские молодчики, — прошипел Алкснис и повернулся на другой бок, чтобы прекратить разговор. Но изо всех углов, один за другим, раздались возгласы:
— Посолить его, чтоб не распускал язык!
— Правильно, посолить! Чтоб уездное начальство не протухло!
— Такой экземпляр надо сохранить. На одном пиве пропил миллионы!
— Эх ты, недотепа, дал бы и рижским девочкам подзаработать!
— Такие деньжищи прожрал один!
— Нам приходится добывать на хлеб, шаря по пустым карманам, а эти под защитой полиции загребают народные миллионы!
— Поищите соли, я намочу полотенце. Поставим ему банки, чтоб не распускал язык!
— Сгоним с него лишний жир! Заключенному нельзя быть таким толстым, не то начальство опять сократит нам паек!
Быстро намочили полотенце и разыскали соль. Один сел Алкснису на голову, другие держали за руки и за ноги. Это были вспомогательные силы. В это же время мастера по части банок задрали распростертому Алкснису рубаху, намочили живот водой и натерли солью. Один из «мастеров» захватывал и оттягивал Алкснису кожу на животе, а другой ребром ладони «рубил» по натянутой коже, пока не уставала рука. Тогда его место занимал следующий и опять рубил, пока толстое брюхо Алксниса не сделалось краснее вареного, рака. Наконец один из участников этой церемонии воскликнул:
— Уже дергаться начинает. Хватит!
После этих слов все в одно мгновение очутились на своих нарах. Лишь Алкснис не мог подняться с места, измученный, с горящим, от боли животом. Он пытался стонать и даже кричать, чтобы услышали надзиратели, но чей-то голос грозно иредостерег:
— Молчать, проклятая пивная бочка! Не заткнешься, еще получишь!
— Палачи! Я скажу надзирателю! — Голос Алксниса прерывался от злобы и ненависти.
— Только попробуй, боров казенный! Будем рубить банки, пока не отощаешь, как лесной кабан! Больно
нужно надзирателю защищать такую падаль.. . В наказание всю неделю будешь чистить парашу!
С этим все согласились, и Алкснис понял, что ему действительно придется исполнять их мерзкое решение. Он умолк, видя, что не может бороться с этими подонками. Банда воров и мошенников ненавидела каждого порядочного человека, каким все еще считал себя Алкснис. Да знает ли эта сволочь, что в свое время Алкс-нису пожимали руки не только министры внутренних дел и премьер-министры, но даже сам президент республики? Алкснис сидел с ними за одним столом на почетном месте и произносил такие блестящие приветственные речи, что государственные мужи наперебой предлагали ему вступить каждый в свою,партию. Эта шпана с даугавской набережной еще дождется, что Алкснис снова будет у власти. Уж он им отплатит!
А пока Алкснис потерпит — как стерпел вопиющую несправедливость, когда следователь за пустяковую растрату засадил его в тюрьму, развеяв надежды на пенсию, до выслуги которой оставалось меньше года! Без сомнения, следователь почему-то настроен против него: Алкснис понимал, что в тюрьму сажают только личных врагов, друзей же всегда можно выручить. Это Алкснис отлично знал по собственному опыту. Разве можно так обращаться с кавалером Трехзведного ордена!
Дауне с содроганием наблюдал все происходившее. За время заключения он увидел такое впервые, и ему было так страшно, что хотелось плакать в голос. Однако он сдерживался, только еще яростнее кусая зубами грязный тюфяк.
Банкротство акционерного общества «Цеплис» и неожиданное падение директора байка Дзилюпетиса доставили Саусайсу множество неприятностей. Его обвинили в том, что он с корыстною целью обманул Латвийский банк, заложив негодный кирпич. Он пытался оправдываться тем, что кирпич заложил не он, а Цеп-
лис. Но деньги-то получил он, и этого оказалось достаточно, чтобы вся сомнительная строгость законов республики обрушилась исключительно на него, оставив Цеплиса в покое. Теперь Саусайс должен был являться к следователю и давать объяснения, куда он девал полученные за заложенный кирпич деньги. Это возмущало молодого человека. Какое дело посторонним, куда он девал деньги фирмы! Только ревизионная комиссия или общее собрание акционеров могут требовать от него объяснений на этот счет. Однако следователь не отставал и угрожал арестом. Пришлось смириться и дать требуемые объяснения. Особенно уступчивым сделался Саусайс после ареста Дзилюпетиса. Но следователь никогда не удовлетворялся услышанным, а копал глубже и глубже. Порой казалось, что он вот-вот арестует Саусайса, но тому опять удавалось извернуться и возвратиться домой.
Пока следователь мучил Саусайса, над головой Нагайниса тоже нависли черные тучи. Банкротство общества «Цеплис» нанесло предприятиям Нагайниса удар, от которого им уже не суждено оправиться". Весь свободный капитал, как и полученный под заказы аванс, вложены в акции «Цеплис», потерявшие теперь всякую ценность. К тому же правление строящейся железной дороги потребовало сдать заказы или вернуть аванс вместе с соответствующей неустойкой. Конечно, Нагай-нис даже не помышлял о таких вещах и не мог выполнить ни одного из этих требований. Банки поспешили закрыть ему кредит, и Нагайнис был бы окончательно разорен, если б не успел во-время переписать на имя жены и детей свои дома. Теперь кредиторы могли угрожать и ругаться сколько влезет — кусок хлеба на старости лет Нагайнйсу обеспечен. Все бы еще обошлось и утряслось, если бы курс лата не держался так упорно на том же уровне. Нагайнис строил все свои расчеты на том, что лат обязательно упадет, и не только сам занимал деньги, где можно, но учил тому же и своих друзей. Теперь друзья вопили и стонали, называя Нагайниса совратителем, потому что взятые взаймы деньги были потрачены не на дело, а на легкомысленные кутежи. Что легко пришло, легко и уходит.
Со всем этим Нагайнис еще кое-как справимся бы, если б не новые, неожиданные удары. Видимо, это уж в характере латышей — помогать преуспевающему человеку, впрочем, втайне завидуя и стараясь ему навредить. Стоит, однако, фортуне отвернуться от этого удачника, как сейчас же все накидывались на него, чтобы потом хвастать — я, дескать, тоже помогал его свалить. Так и на Нагайниса теперь накинулись не только банки и правление строящейся железной дороги, но даже его собственные служащие и рабочие. Чтобы выкачать побольше денег из банков, Нагайнис заставлял своих служащих и рабочих выписывать ему фиктивные векселя. Тех, кто отказывался, он немедленно увольнял и таким образом ломал всякое сопротивление. Каждый, кто -хотел работать и зарабатывать на хлеб, выписывал Нагайнису так называемые дружеские векселя. Тем, кто вступал на этот путь, уже не давалось передышки: Нагайнис угрожал их уволить, а прежние векселя представить ко взысканию. Отдав мизинец, приходилось отдавать всю руку. Таким способом Нагайнис набрал от своих служащих и рабочих дружеских векселей более чем на тридцать миллионов рублей. Теперь рабочие и служащие, долгое время не получая жалованья и прослышав, что дела у Нагайниса плохи, подали коллективную жалобу прокурору, изложив всю невероятную историю этих дружеских векселей. На подачу жалобы их толкнуло то обстоятельство, что многие векселя были уже опротестованы и по ним начато взыскание. У некоторых рабочих и служащих Нагайниса была описана домашняя обстановка, у других она уже распродана и в самой же конторе Нагайниса наложен арест на их заработную плату. Тут стало ясно, что Нагайнис отказался от «дружбы» со своими служащими и рабочими и не собирается выкупать выданные ими векселя. Оставалось одно — искать спасения у правосудия.
Получив повестку с предложением явиться на допрос, Нагайнис счел это весьма странным. Свое государстве, свое правительство, свей тюрьмы и своя полиция— и все-таки преследуют латыша! Где же хваленое демократическое равенстве и неприкосновенность
личности? Инородцы бы так не поступили, они бы не трогали своих. Ведь полиция и тюрьмы предназначены не для латышей, а для евреев и цыган. Можно, сажать туда и красных. Но о том, чтобы трогать честных, патриотически настроенных промышленников, — нечего даже и думать! Пропади оно пропадом, это самое государство, вместе с тюрьмами и полицией! В таком государстве предприимчивому промышленнику нечего делать...
Нагайнис все же счел необходимым явиться на вызов. Такие, уж сумасшедшие времена — сопротивляться не приходится. Ведь посадили же в тюрьму даже такого могучего человека, как Дзилюпетис, — хотя, правда, потом опять выпустили. Правда, выпустили только на поруки! А разве всякий может этого добиться? С такими поручителями, как Сескис и Лусис, далеко не уедешь...
Следователь вначале задал Нагайнису множество разных вопросов чисто формального характера. Поэтому прошло немало времени, пока они добрались до сути дела.
— Какова итоговая сумма долгов вашего предприятия? — спросил следователь.
— Это коммерческая тайна, которую я никому не разглашаю, — совершенно спокойно ответил Нагайнис. Молодой следователь не внушал ему страха.
— А на какую сумму вы набрали векселей от своих служащих и рабочих?
— Ни на один сантим!
— Как. так? Они ведь указывают на этот факт в своем заявлении!
— Это недоразумение. Они являются моими служащими и рабочими только до той поры, пока выполняют мою работу и получают от меня жалованье. Но когда мы вступаем в коммерческие отношения, мы становимся равноправными. Ведь выписывание векселей не входит в обязанности ни служащих, ни рабочих! За это они жалованья не получают. Слыханное ли дело, чтобы кто-нибудь платил векселедателям жалованье! Кроме того, совершенно смехотворно звучит утверждение, будто взрослого человека можно заста-
вить выписать вексель. Пусть-ка кто-нибудь попробует заставить вас или меня — увидит, что из этого получится!
— Ну, а какие у вас могли быть коммерческие дела с вашими рабочими и служащими?
— Я уже сказал, что с рабочими и служащими у меня никаких коммерческих дел не было. Что же касается наших частных отношений, то это взаимная тайна, которую я не имею права односторонне разглашать. Я твердо держу свое слово и никогда его не нарушаю.
— А рабочие и служащие разглашают ваши отношения и заявляют, что вы вымогали у них векселя.
— Это только доказывает, что люди нечестны и на них нельзя полагаться. Конечно, нарушение слова — их личное дело, но я, со своей стороны, ручаюсь, что в их заявлении нет ни на иоту правды. Надеюсь, вы мне поверите скорее, чем всему этому сброду. Они подрывают основы государства и хотят уничтожить нашу промышленность. Они все подкуплены на иностранные деньги! С чего же они живут, если я, как они уверяют, не плачу им жалованья?
— Возможно ли, чтобы сотни людей одновременно были подкуплены?
— Я чистокровный латыш, и мне вы можете верить. Вы себе не представляете, что это за люди! За деньги они готовы на все. Они только о том и мечтают, чтобы разрушить наше государство! Их всех надо отправить на принудительные работы, а не рассматривать тут. их заявления. Они хуже разбойников с большой дороги: своими беспрестанными требованиями они сталкивают нас, промышленников, прямо в пропасть! До чего мы дойдем, если правительство еще станет поддерживать такую сволочь? Тогда честному человеку в Латвии уж не станет житья! Бросай все на произвол судьбы и беги за границу. — Нагайнис так разошелся, что не мог уже остановиться.
— Ну, что касается бегства за границу, то еще неизвестно, что из этого получится. У нас в Латвии тоже есть надежное местечко, где после великих трудов можно отдохнуть и поразмыслить на досуге. —
Следователь иронизировал — его забавляли рассуждения Нагайниса. Такое приходится слышать не каждый день.
— Да я же не о себе говорю! Неужели ж я, бедный человек, брошу все нажитое и куда-то поеду? — Нагайнис сразу сбавил тон: ему показались подозрительными слова следователя насчет надежного местечка, великих трудов и отдыха.
— Куда же вы девали миллионы, выкачанные из банков?
— От банковской помощи еще никто не разбогател. Высокие проценты пожирают всю прибыль.
— А зачем вы так много набрали из банков, что не можете уплатить даже процентов?
— Кто в наше время не берет денег, если дают? Кто больше набрал, тот и умнее.
— Чего же тут умного, если вас душат проценты, а о погашении долга не может быть и речи?
— Ну, а если курс лата упадет и с долгами можно будет расплатиться ящиком подковных гвоздей? Тогда что?
— Он же не падает, а держится.
— Вот в этом-то вся беда. Но не век же он будет держаться, когда-нибудь да упадет. — Нагайнис с видимым облегчением вздохнул и глянул на следователя веселее.
— А это разве не значит — подрывать основы государства? — коварно спросил следователь.
— Да какие там основы государства! Вам легко говорить — вы сидите на жалованье. А мы сами должны пробивать себе дорогу. Это не то, что получать первого и пятнадцатого твердый оклад! Вообще в Латвии чиновники живут припеваючи, оттого они так и стоят за государство. Какая польза от высокого курса лата? Все теперь, в долгу у государства и вряд ли когда-нибудь расплатятся. Если же курс упадет, каждый постарается уплатить долг государству как можно скорее. Кто от этого потерпит убытки? Никто! Латыши только станут зажиточнее, не будут погрязать по уши в долгах. В наше время каждый сознательный латыш должен нажить себе состояние, а государство обязано
помогать ему, облегчая возврат кредитов или же вовсе списывая их. Мы сами господа и хозяева в своем государстве!
— Таких хозяев называют казнокрадами, и их преследует закон.
— Но мы же можем по своему усмотрению изменять эти законы! Тогда не будет никакого казнокрадства, и закон никого не будет преследовать. Полиция — это ведь тоже наши люди.
— Именно поэтому нужно иметь совесть и беречь наше общее государственное имущество.
— Никакой коммуны и никакого общего имущества я не признаю! Прошло времечко... Я должен беречь свое собственное имущество, а полиция обязана помогать мне! Иначе всякий сброд нас моментально обчистит. Этого мы не можем допустить. Таких преступников надо брать в ежовые рукавицы.
Следователь слушал Нагайниса и не мог постичь: кто же он, этот кругленький, жирный фабрикант, — дурак, или уж очень хитрый мошенник? Во всяком случае, надо взять его под надзор уголовного розыска и собрать о нем самые подробные сведения. Сейчас для ареста нет оснований. Надо предоставить ему свободу действий, тогда из него вылупится настоящий преступник, которого можно посадить на приличный срок. А теперь он может выкарабкаться и вовсе отделаться вчистую. Интересно, много ли в Латвии таких типов, рассуждающих наподобие Нагайниса? Надо полагать, он далеко не единственный. Видимо, у него есть друзья, какая-то среда, где он чувствует себя среди своих.
— Неужели вы не стыдитесь перед обществом своих поступков и суждений? — спросил следователь, как бы ища подтверждения своим мыслям. Нагайнис добродушно улыбнулся ему, как улыбаются ребенку, задавшему наивный и несуразный вопрос.
— Да чего же тут стыдиться? — в его голосе прозвучало удивление. — Общество, наоборот, считало бы меня дураком, если бы я не умел наживаться! Теперь людей оценивают не по смешней и никому не нужной честности, а по богатству. Не зря говорится, что чест-
ный нищий не попадет ни в рай, ни в ад, а перед богатым мошенником распахнуты все двери. Разве заклейменные и осужденные в свое время казнокрады не живут теперь припеваючи, если у них есть деньги? Все их уважают, даже завидуют им и дружат с ними. Общество никогда не изгонит из своих рядов богатого человека! Взять наших богачей, сколотивших себе состояния за время войны и беженства. Кто спросит' у них, как они разбогатели? Деньги не пахнут, и никого не интересует их источник. Поэтому я и вам скажу — никогда не упускайте удобных случаев, а хватайте, где можно, чтоб потом не пришлось жалеть!
Следователя прямо-таки испугали слова Нагайниса. Он говорит, как пророк своей эпохи! Ему нельзя возражать, и его невозможно посадить за решетку. Само общество распахнет перед ним тюремную дверь и торжественно вернет его в свое лоно, как героя, достойного преклонения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Да перестаньте вы, дайте поспать, — злобно проворчал председатель уездной думы Микель Алкснис, пропивший несколько миллионов казенных денег и теперь сам удивлявшийся, куда он мог их девать.
— А ты не гавкай, тут тебе не уездная дума. Лучше попробуй-ка подсчитать, сколько бочек пива ты выхлестал и сколько на каждого уездного подпаска придется подушных, чтоб рассчитаться за твои попойки. Вот красота — барин жрет и пьет, а счета оплачивают пастухи и уездные богаделки! Господа хозяева уж платить не будут, они сами участвовали в твоих пьянках, — издевался Асар.
— Я ни у кого не вытаскивал деньги из кармана, как рижские молодчики, — прошипел Алкснис и повернулся на другой бок, чтобы прекратить разговор. Но изо всех углов, один за другим, раздались возгласы:
— Посолить его, чтоб не распускал язык!
— Правильно, посолить! Чтоб уездное начальство не протухло!
— Такой экземпляр надо сохранить. На одном пиве пропил миллионы!
— Эх ты, недотепа, дал бы и рижским девочкам подзаработать!
— Такие деньжищи прожрал один!
— Нам приходится добывать на хлеб, шаря по пустым карманам, а эти под защитой полиции загребают народные миллионы!
— Поищите соли, я намочу полотенце. Поставим ему банки, чтоб не распускал язык!
— Сгоним с него лишний жир! Заключенному нельзя быть таким толстым, не то начальство опять сократит нам паек!
Быстро намочили полотенце и разыскали соль. Один сел Алкснису на голову, другие держали за руки и за ноги. Это были вспомогательные силы. В это же время мастера по части банок задрали распростертому Алкснису рубаху, намочили живот водой и натерли солью. Один из «мастеров» захватывал и оттягивал Алкснису кожу на животе, а другой ребром ладони «рубил» по натянутой коже, пока не уставала рука. Тогда его место занимал следующий и опять рубил, пока толстое брюхо Алксниса не сделалось краснее вареного, рака. Наконец один из участников этой церемонии воскликнул:
— Уже дергаться начинает. Хватит!
После этих слов все в одно мгновение очутились на своих нарах. Лишь Алкснис не мог подняться с места, измученный, с горящим, от боли животом. Он пытался стонать и даже кричать, чтобы услышали надзиратели, но чей-то голос грозно иредостерег:
— Молчать, проклятая пивная бочка! Не заткнешься, еще получишь!
— Палачи! Я скажу надзирателю! — Голос Алксниса прерывался от злобы и ненависти.
— Только попробуй, боров казенный! Будем рубить банки, пока не отощаешь, как лесной кабан! Больно
нужно надзирателю защищать такую падаль.. . В наказание всю неделю будешь чистить парашу!
С этим все согласились, и Алкснис понял, что ему действительно придется исполнять их мерзкое решение. Он умолк, видя, что не может бороться с этими подонками. Банда воров и мошенников ненавидела каждого порядочного человека, каким все еще считал себя Алкснис. Да знает ли эта сволочь, что в свое время Алкс-нису пожимали руки не только министры внутренних дел и премьер-министры, но даже сам президент республики? Алкснис сидел с ними за одним столом на почетном месте и произносил такие блестящие приветственные речи, что государственные мужи наперебой предлагали ему вступить каждый в свою,партию. Эта шпана с даугавской набережной еще дождется, что Алкснис снова будет у власти. Уж он им отплатит!
А пока Алкснис потерпит — как стерпел вопиющую несправедливость, когда следователь за пустяковую растрату засадил его в тюрьму, развеяв надежды на пенсию, до выслуги которой оставалось меньше года! Без сомнения, следователь почему-то настроен против него: Алкснис понимал, что в тюрьму сажают только личных врагов, друзей же всегда можно выручить. Это Алкснис отлично знал по собственному опыту. Разве можно так обращаться с кавалером Трехзведного ордена!
Дауне с содроганием наблюдал все происходившее. За время заключения он увидел такое впервые, и ему было так страшно, что хотелось плакать в голос. Однако он сдерживался, только еще яростнее кусая зубами грязный тюфяк.
Банкротство акционерного общества «Цеплис» и неожиданное падение директора байка Дзилюпетиса доставили Саусайсу множество неприятностей. Его обвинили в том, что он с корыстною целью обманул Латвийский банк, заложив негодный кирпич. Он пытался оправдываться тем, что кирпич заложил не он, а Цеп-
лис. Но деньги-то получил он, и этого оказалось достаточно, чтобы вся сомнительная строгость законов республики обрушилась исключительно на него, оставив Цеплиса в покое. Теперь Саусайс должен был являться к следователю и давать объяснения, куда он девал полученные за заложенный кирпич деньги. Это возмущало молодого человека. Какое дело посторонним, куда он девал деньги фирмы! Только ревизионная комиссия или общее собрание акционеров могут требовать от него объяснений на этот счет. Однако следователь не отставал и угрожал арестом. Пришлось смириться и дать требуемые объяснения. Особенно уступчивым сделался Саусайс после ареста Дзилюпетиса. Но следователь никогда не удовлетворялся услышанным, а копал глубже и глубже. Порой казалось, что он вот-вот арестует Саусайса, но тому опять удавалось извернуться и возвратиться домой.
Пока следователь мучил Саусайса, над головой Нагайниса тоже нависли черные тучи. Банкротство общества «Цеплис» нанесло предприятиям Нагайниса удар, от которого им уже не суждено оправиться". Весь свободный капитал, как и полученный под заказы аванс, вложены в акции «Цеплис», потерявшие теперь всякую ценность. К тому же правление строящейся железной дороги потребовало сдать заказы или вернуть аванс вместе с соответствующей неустойкой. Конечно, Нагай-нис даже не помышлял о таких вещах и не мог выполнить ни одного из этих требований. Банки поспешили закрыть ему кредит, и Нагайнис был бы окончательно разорен, если б не успел во-время переписать на имя жены и детей свои дома. Теперь кредиторы могли угрожать и ругаться сколько влезет — кусок хлеба на старости лет Нагайнйсу обеспечен. Все бы еще обошлось и утряслось, если бы курс лата не держался так упорно на том же уровне. Нагайнис строил все свои расчеты на том, что лат обязательно упадет, и не только сам занимал деньги, где можно, но учил тому же и своих друзей. Теперь друзья вопили и стонали, называя Нагайниса совратителем, потому что взятые взаймы деньги были потрачены не на дело, а на легкомысленные кутежи. Что легко пришло, легко и уходит.
Со всем этим Нагайнис еще кое-как справимся бы, если б не новые, неожиданные удары. Видимо, это уж в характере латышей — помогать преуспевающему человеку, впрочем, втайне завидуя и стараясь ему навредить. Стоит, однако, фортуне отвернуться от этого удачника, как сейчас же все накидывались на него, чтобы потом хвастать — я, дескать, тоже помогал его свалить. Так и на Нагайниса теперь накинулись не только банки и правление строящейся железной дороги, но даже его собственные служащие и рабочие. Чтобы выкачать побольше денег из банков, Нагайнис заставлял своих служащих и рабочих выписывать ему фиктивные векселя. Тех, кто отказывался, он немедленно увольнял и таким образом ломал всякое сопротивление. Каждый, кто -хотел работать и зарабатывать на хлеб, выписывал Нагайнису так называемые дружеские векселя. Тем, кто вступал на этот путь, уже не давалось передышки: Нагайнис угрожал их уволить, а прежние векселя представить ко взысканию. Отдав мизинец, приходилось отдавать всю руку. Таким способом Нагайнис набрал от своих служащих и рабочих дружеских векселей более чем на тридцать миллионов рублей. Теперь рабочие и служащие, долгое время не получая жалованья и прослышав, что дела у Нагайниса плохи, подали коллективную жалобу прокурору, изложив всю невероятную историю этих дружеских векселей. На подачу жалобы их толкнуло то обстоятельство, что многие векселя были уже опротестованы и по ним начато взыскание. У некоторых рабочих и служащих Нагайниса была описана домашняя обстановка, у других она уже распродана и в самой же конторе Нагайниса наложен арест на их заработную плату. Тут стало ясно, что Нагайнис отказался от «дружбы» со своими служащими и рабочими и не собирается выкупать выданные ими векселя. Оставалось одно — искать спасения у правосудия.
Получив повестку с предложением явиться на допрос, Нагайнис счел это весьма странным. Свое государстве, свое правительство, свей тюрьмы и своя полиция— и все-таки преследуют латыша! Где же хваленое демократическое равенстве и неприкосновенность
личности? Инородцы бы так не поступили, они бы не трогали своих. Ведь полиция и тюрьмы предназначены не для латышей, а для евреев и цыган. Можно, сажать туда и красных. Но о том, чтобы трогать честных, патриотически настроенных промышленников, — нечего даже и думать! Пропади оно пропадом, это самое государство, вместе с тюрьмами и полицией! В таком государстве предприимчивому промышленнику нечего делать...
Нагайнис все же счел необходимым явиться на вызов. Такие, уж сумасшедшие времена — сопротивляться не приходится. Ведь посадили же в тюрьму даже такого могучего человека, как Дзилюпетис, — хотя, правда, потом опять выпустили. Правда, выпустили только на поруки! А разве всякий может этого добиться? С такими поручителями, как Сескис и Лусис, далеко не уедешь...
Следователь вначале задал Нагайнису множество разных вопросов чисто формального характера. Поэтому прошло немало времени, пока они добрались до сути дела.
— Какова итоговая сумма долгов вашего предприятия? — спросил следователь.
— Это коммерческая тайна, которую я никому не разглашаю, — совершенно спокойно ответил Нагайнис. Молодой следователь не внушал ему страха.
— А на какую сумму вы набрали векселей от своих служащих и рабочих?
— Ни на один сантим!
— Как. так? Они ведь указывают на этот факт в своем заявлении!
— Это недоразумение. Они являются моими служащими и рабочими только до той поры, пока выполняют мою работу и получают от меня жалованье. Но когда мы вступаем в коммерческие отношения, мы становимся равноправными. Ведь выписывание векселей не входит в обязанности ни служащих, ни рабочих! За это они жалованья не получают. Слыханное ли дело, чтобы кто-нибудь платил векселедателям жалованье! Кроме того, совершенно смехотворно звучит утверждение, будто взрослого человека можно заста-
вить выписать вексель. Пусть-ка кто-нибудь попробует заставить вас или меня — увидит, что из этого получится!
— Ну, а какие у вас могли быть коммерческие дела с вашими рабочими и служащими?
— Я уже сказал, что с рабочими и служащими у меня никаких коммерческих дел не было. Что же касается наших частных отношений, то это взаимная тайна, которую я не имею права односторонне разглашать. Я твердо держу свое слово и никогда его не нарушаю.
— А рабочие и служащие разглашают ваши отношения и заявляют, что вы вымогали у них векселя.
— Это только доказывает, что люди нечестны и на них нельзя полагаться. Конечно, нарушение слова — их личное дело, но я, со своей стороны, ручаюсь, что в их заявлении нет ни на иоту правды. Надеюсь, вы мне поверите скорее, чем всему этому сброду. Они подрывают основы государства и хотят уничтожить нашу промышленность. Они все подкуплены на иностранные деньги! С чего же они живут, если я, как они уверяют, не плачу им жалованья?
— Возможно ли, чтобы сотни людей одновременно были подкуплены?
— Я чистокровный латыш, и мне вы можете верить. Вы себе не представляете, что это за люди! За деньги они готовы на все. Они только о том и мечтают, чтобы разрушить наше государство! Их всех надо отправить на принудительные работы, а не рассматривать тут. их заявления. Они хуже разбойников с большой дороги: своими беспрестанными требованиями они сталкивают нас, промышленников, прямо в пропасть! До чего мы дойдем, если правительство еще станет поддерживать такую сволочь? Тогда честному человеку в Латвии уж не станет житья! Бросай все на произвол судьбы и беги за границу. — Нагайнис так разошелся, что не мог уже остановиться.
— Ну, что касается бегства за границу, то еще неизвестно, что из этого получится. У нас в Латвии тоже есть надежное местечко, где после великих трудов можно отдохнуть и поразмыслить на досуге. —
Следователь иронизировал — его забавляли рассуждения Нагайниса. Такое приходится слышать не каждый день.
— Да я же не о себе говорю! Неужели ж я, бедный человек, брошу все нажитое и куда-то поеду? — Нагайнис сразу сбавил тон: ему показались подозрительными слова следователя насчет надежного местечка, великих трудов и отдыха.
— Куда же вы девали миллионы, выкачанные из банков?
— От банковской помощи еще никто не разбогател. Высокие проценты пожирают всю прибыль.
— А зачем вы так много набрали из банков, что не можете уплатить даже процентов?
— Кто в наше время не берет денег, если дают? Кто больше набрал, тот и умнее.
— Чего же тут умного, если вас душат проценты, а о погашении долга не может быть и речи?
— Ну, а если курс лата упадет и с долгами можно будет расплатиться ящиком подковных гвоздей? Тогда что?
— Он же не падает, а держится.
— Вот в этом-то вся беда. Но не век же он будет держаться, когда-нибудь да упадет. — Нагайнис с видимым облегчением вздохнул и глянул на следователя веселее.
— А это разве не значит — подрывать основы государства? — коварно спросил следователь.
— Да какие там основы государства! Вам легко говорить — вы сидите на жалованье. А мы сами должны пробивать себе дорогу. Это не то, что получать первого и пятнадцатого твердый оклад! Вообще в Латвии чиновники живут припеваючи, оттого они так и стоят за государство. Какая польза от высокого курса лата? Все теперь, в долгу у государства и вряд ли когда-нибудь расплатятся. Если же курс упадет, каждый постарается уплатить долг государству как можно скорее. Кто от этого потерпит убытки? Никто! Латыши только станут зажиточнее, не будут погрязать по уши в долгах. В наше время каждый сознательный латыш должен нажить себе состояние, а государство обязано
помогать ему, облегчая возврат кредитов или же вовсе списывая их. Мы сами господа и хозяева в своем государстве!
— Таких хозяев называют казнокрадами, и их преследует закон.
— Но мы же можем по своему усмотрению изменять эти законы! Тогда не будет никакого казнокрадства, и закон никого не будет преследовать. Полиция — это ведь тоже наши люди.
— Именно поэтому нужно иметь совесть и беречь наше общее государственное имущество.
— Никакой коммуны и никакого общего имущества я не признаю! Прошло времечко... Я должен беречь свое собственное имущество, а полиция обязана помогать мне! Иначе всякий сброд нас моментально обчистит. Этого мы не можем допустить. Таких преступников надо брать в ежовые рукавицы.
Следователь слушал Нагайниса и не мог постичь: кто же он, этот кругленький, жирный фабрикант, — дурак, или уж очень хитрый мошенник? Во всяком случае, надо взять его под надзор уголовного розыска и собрать о нем самые подробные сведения. Сейчас для ареста нет оснований. Надо предоставить ему свободу действий, тогда из него вылупится настоящий преступник, которого можно посадить на приличный срок. А теперь он может выкарабкаться и вовсе отделаться вчистую. Интересно, много ли в Латвии таких типов, рассуждающих наподобие Нагайниса? Надо полагать, он далеко не единственный. Видимо, у него есть друзья, какая-то среда, где он чувствует себя среди своих.
— Неужели вы не стыдитесь перед обществом своих поступков и суждений? — спросил следователь, как бы ища подтверждения своим мыслям. Нагайнис добродушно улыбнулся ему, как улыбаются ребенку, задавшему наивный и несуразный вопрос.
— Да чего же тут стыдиться? — в его голосе прозвучало удивление. — Общество, наоборот, считало бы меня дураком, если бы я не умел наживаться! Теперь людей оценивают не по смешней и никому не нужной честности, а по богатству. Не зря говорится, что чест-
ный нищий не попадет ни в рай, ни в ад, а перед богатым мошенником распахнуты все двери. Разве заклейменные и осужденные в свое время казнокрады не живут теперь припеваючи, если у них есть деньги? Все их уважают, даже завидуют им и дружат с ними. Общество никогда не изгонит из своих рядов богатого человека! Взять наших богачей, сколотивших себе состояния за время войны и беженства. Кто спросит' у них, как они разбогатели? Деньги не пахнут, и никого не интересует их источник. Поэтому я и вам скажу — никогда не упускайте удобных случаев, а хватайте, где можно, чтоб потом не пришлось жалеть!
Следователя прямо-таки испугали слова Нагайниса. Он говорит, как пророк своей эпохи! Ему нельзя возражать, и его невозможно посадить за решетку. Само общество распахнет перед ним тюремную дверь и торжественно вернет его в свое лоно, как героя, достойного преклонения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45