Больше не делать того, что выделывал раньше. Быть всегда вместе с Бертой — и тогда не собьешься на кривые дорожки: что пользы так бесшабашно кутить и шататься по разным притонам? И Цеплису показалось, будто он уже стал хорошим. Он взял руку Берты и молча погладил ее.
Фабрикант Микель Нагайнис устраивал дочери роскошную свадьбу. Так пожелал жених Эдмунд Сау-сайс, и Валентине это тоже очень нравилось. Конечно, свадьба стоила не дешево, а наличных денег было мало. Вернее, денег не было совсем, так что о наличных вообще нечего говорить. Но они сейчас и не нужны — для чего же существует кредит? И как раз напитки в кредит очень легко получить. Пивоварни и винокурни работают полным ходом, а граждане уже не пьют и не*швыряют деньги как в первые года республики. Тогда люди жили еще в атмосфере войны и чувствовали себя, как на бивуаке, а потому все заработанное тратили на легко доступные, заманчивые удовольствия. В надежность и устойчивость жизни никто не верил. Все сомнения и неуверенность лучше было топить в вине. Это была не жизнь, а игра ва-банк. В рижских ресторанах хриплые мужские и женские голоса ночь напролет каркали или пищали разные песни; особенно излюбленными были: «Говорил, что любит, обещал жениться, клялся к алтарю свести меня», или же: «Уплыл в море плот, пусть пропадет наш плот!». Молодежь и студенты больше пели: «А я лежу в гробу и в потолок плюю». Суровая трудовая жизнь казалась скучной и ненужной. Оттого и в беседах на политические темы люди толковали между собой не столько о самом государстве и о правительстве, сколько о правительственных балах и раутах.
Приглашенные на рауты чувствовали себя принадлежащими к высшему слою общества, хотя этих людей приглашали не ради их самих, а ради должностей, которые они занимали и якобы исполняли, обманывая других, а главное — себя. Неприглашенные завидовали приглашенным и между собой называли их пожирателями государственных средств, не знающими меры ни в еде, ни в питье. Это была так называемая борьба вокруг государственного пирога.
И вот времена изменились. Лат стабилизировался, однако заработать его стало очень трудно. Даже самые недоверчивые начинали верить, что жизнь сделалась устойчивой, хотя пр-и этом и очень тяжелой. Старые' долги надо платить, налоги взыскивают, а шансы на легкий заработок рассеялись, как дым. Нигде уже больше не отхватишь приличный куш, потому что нигде нет денег. Поэтому люди стали бережливее, больше не транжирят деньги по ресторанам. Пивоварам и винокурам тоже стало труднее, приходится ломать голову над тем, как продать, дорогие напитки. Они вынуждены давать в кредит, месяцами и даже годами ожидая уплаты, а часто вовсе не получая ничего. Это-то обстоятельство использовал Нагайнис и не скупился, устраивая Валентине свадьбу.
— Бери все, что нужно, чтобы свадьба вышла солидной. Потом рассчитаемся из приданого. Мне самому некогда распоряжаться, нужно присматривать за предприятиями, — говорил Нагайнис, когда будущий зять обращался к нему. И, конечно, Саусайсу не надо было повторять дважды. Он ведь женится на дочери мультимиллионера с миллионным приданым — пусть это почувствует вся Рига. Но в первую очередь пусть это почувствуют товарищи Саусайса; они постоянно острят: «Ну, сухой *, смотри не оставь нас на свадьбе сухими!» Да как же можно оставить сухими боевых соратников? Тогда они вовсе не поверят, что за Валентиной даются миллионы! К тому же необходимо испробовать сорта заготовленных к свадьбе напитков. И Саусайс с друзьями еще задолго до свадьбы начал
орошать поля будущего супружества. Друзья подзадоривали его:
— Покажи старику, что ты тоже видал деньги и умеешь жить! Тогда он не попытается зажилить часть приданого, а еще подкинет к обещанному. Таким жмотам нравятся широкие натуры. Ты поистине рожден для того, чтобы стать зятем миллионера!
И у Эдмунда действительно была широкая натура. Он любил всех девиц, жен или вдов, попадавшихся на его пути. Его симпатий не мог счесть никто в Риге, в том числе и он сам. Валентина понравилась ему только благодаря приданому, а после свадьбы он намеревался вернуться к своему обычному образу жизни. Понятно, сейчас надо на время остепениться; ведь даже богатой женщине хочется, чтобы мужчина жил на свете только ради нее. Эдмунд клялся Валентине в любви и вместе с друзьями опустошал за ее здоровье заготовленные к свадьбе бутылки.
Для свадебного пира сняли просторное помещение Гильдии, так как ни одна квартира не вместила бы всех приглашенных. В убранных лавровыми деревьями и цветами залах можно было не только есть и пить, но и танцевать до упаду. Венчание происходило в старой Гертрудинской церкви, и для свадьбы Сау-сайса были мобилизованы почти все автомобили, имевшиеся в Риге. Когда они покатили по улице Бривибас к Гильдии, это походило больше не на свадебный поезд, а на какой-то великолепный карнавальный кортеж. Клаксоны гудели, прогоняя с мостовых на тротуары каждого, кто пытался перебраться на другую сторону улицы. Казалось, клаксоны выли: «Прочь с дороги, простой смертный! Спасай свою жизнь, ибо здесь мчится свадебный поезд латышского аристократа!» Тротуары были черны от зевак, точно облепленные мухами. Уступая дорогу тузам, останавливались все трамваи. Валентина сидела в машине в белом шелковом платье, с миртовым венком на голове и огромной охапкой роз на коленях. Щеки ее стыдливо розовели, хотя супружеская жизнь уже не могла открыть ей никаких неизведанных тайн. Эдмунд, во фраке, немного бледный, сидел рядом с ней. Торже-
ственные слова пастора давно вылетели у него из головы, и теперь он хмурился из-за того, что в первый день свадьбы ему придется воздерживаться от выпивки, покамест его друзья будут пьянствовать и веселиться. И все же в первый день он решил воздержаться, чтобы наблюдать за порядком. Для настоящей выпивки Саусайс отводил себе второй и третий день. Конечно, не в Гильдии, а во вновь обставленной квартире. Там будет спокойнее и уютнее, и с собой он возьмет туда только самых близких друзей.
— О чем ты думаешь, милый? Ты так побледнел!
— Ни о чем не думаю, переживаю торжественность минуты.
— Да, пастор так красиво говорил о любви и о семейном счастье, и о том, как несчастны люди, которые пренебрегают этим.
— Он правильно говорил, — подтвердил Эдмунд, припоминая, сколько же, собственно, бутылок заграничного коньяка он оставил на новой квартире. Он никак не мог вспомнить точное количество. Ну, ладно, там увидим. Однако эта мысль засела у него в голове, заставляя гадать снова и снова. На бульваре Бривибас им попался первый и единственный встречный автомобиль. Эдмунда задело и обозлило, — как он осмелился ехать им навстречу, снизив тем самым торжественность свадебного кортежа? Автомобиль был красен, как кирпич, и Эдмунд узнал машину Цеплиса. Волна непреодолимого гнева ударила ему в голову и неизвестно, что бы он сделал, если бы рядом не сидела только что повенчанная с ним супруга и за ними не следовал бы весь свадебный поезд. Но отомстить Цеплису Эдмунд решил при первой же возможности.
— Этого нахала надо как следует излупить и посадить за решётку. — Лицо Эдмунда исказилось от злобы. У Валентины задрожали руки и розы соскользнули с колен. Таким она еще никогда не видела своего Эдмунда. Что с ним случилось и кому он угрожал? Ведь сегодня свадьба, и надо веселиться. А он думает о драке и угрожает кому-то тюрьмой.
— Кому ты грозишь, милый? — Валентина, удерживая слезы, пыталась собрать рассыпавшиеся цветы.
— Цеплису! Почему он так нагло катит нам навстречу? Прочь с дороги! — Эдмунд, наконец, спохватился, что надо помочь Валентине подобрать розы. — Куда их так много? Все равно до утра завянут. Розы ведь долго не держатся.
— Это мои свадебные розы, и они не завянут никогда, а будут цвести и благоухать вечно.
— Если на свете нет ничего вечного, так откуда быть вечным розам! Сентиментальные бредни...
— Пастор говорил, что любовь вечна.
— Ах, пастор! Ну, тогда-то конечно! — Эдмунд ехидно усмехнулся, но тотчас осекся: приданое ведь еще не получено. Приходится сдерживаться и терпеть. Он пожал Валентине руку и улыбнулся. Валентина сразу расцвела, и у самого Эдмунда полегчало на душе. Черт с ним с Цеплисом и с запрятанным коньяком! Ведь сегодня день его свадьбы, все веселятся, а он что же? В Гильдии выпьет вина, ну, и немножко коньяку, и все будет отлично.
Молодожены давно уже вошли в дом, а снаружи еще стояла очередь автомобилей, выбрасывая все новых и новых гостей. Господа во фраках и глубоко декольтированные расплывшиеся дамы выбирались на волю из клеток автомобилей и поднимались по лестнице. Барышни, белые и легкие, в развевающихся коротких юбочках, как трясогузки, выпархивали на тротуар и исчезали за черной тяжелой дверью. Молодые люди и вообще гости мужского пола были уже под хмельком — нельзя же являться на свадьбу совсем ни в одном глазу!
Мать Эдмунда, старая Саусайс, прямо из церкви засеменила домой. Что ей, прачке с улицы Матиса, делать на господской свадьбе, где все такие важные? А. у нее — ни подходящей одежды, ни деликатного обращения. Сыночку пришлось бы краснеть за нее. Какая же мать захочет отравить своему сыну свадебное веселье? Только уж не старая Саусайс, у которой такой любящий сын и такая богатая невестка. Валентина как раз тоже пожелала, чтобы мать лучше не приходила. Зачем старому человеку торчать среди молодежи? Придет в гости другой раз. Сыночек уже при-
нес ей бутылочку и самое вкусное из лакомств. Что ей еще нужно? Лишь бы сыночку было хорошо!
Так думала и утешала себя старая Саусайс, утирая слезы радости и дивясь на важных гостей, хлынувших из церкви и рассаживавшихся по машинам. Она стояла в сторонке и сама не верила, что это свадьба ее сына. Неужели Эдмунд такой счастливый? Но люди вокруг поговаривали, что жених — настоящий шалопай. Надолго ли ему хватит невестиных миллионов? Он-то умеет расшвыривать денежки! С бабами тоже путается, как оголтелый. Слыша все это, она не выдержала и вмешалась:
— Как вам не стыдно, старые вы сороки, поносить моего сына! Сами-то вы с мужиками путаетесь!
— Чего эта старушонка хочет?
— Тетенька, завяжи потуже платочек.
— Если это твой сын, чего же ты не идешь на свадьбу? Уж, наверно, ты слишком проста для его невесты!
— Да что вы, не видите? У нее не все дома!
— У самих-то у вас не все дома! Он был и останется моим сыном! — воскликнула матушка Саусайс, когда ей стало невмоготу выдерживать град насмешек, и пошла прочь, чтобы не выслушивать неприятные замечания. Какое дело чужим людям, почему я не иду на свадьбу моего сына? Не хочу и не иду. У меня дома есть бутылочка и закуска, неужели же я не могу отпраздновать его свадьбу одна? Зачем мне толкаться среди молодых? Им танцы, амуры и разные потехи, а мне сладенькое винцо и вкусный кусочек. Что мне, старой кляче, еще надо? Выпью и спляшу сама на радостях, что вырастила такого сынка. Будет ему хорошо — значит, и мне ладненько,
Так старалась развеселить себя матушка Саусайс, но в квартирку свою проползла крадучись, чтобы никто не увидел. Ведь люди завистливы, и языки у них злые, опять высмеют, что мать не пригласили на свадьбу. Зависть! Все завидуют счастью сыночка. Но недобрые мысли все-таки не отвязывались: «Разве хорошо, что мне не позволили прийти на свадьбу? Ведь я ж его выкормила!..» Чтобы скорее избавиться от
этих мыслей, она быстренько отыскала свадебное винцо и отпила изрядный глоток. Вот так славно! Это за сыночка. Надо бы еще один. Так. Это за молодую жену и за ее приданое. Денег хватает, заживут припеваючи! Не надо будет надрываться у корыта и думать, что вечером есть. После пятого глотка она вспомнила о закуске. У нее ведь есть свадебные гостинцы! Кушая и выпивая по рюмочке, старуха думала о том, как хорошо она поступала, что постоянно обстирывала и начищала сыночка. Если бы он расходовал свое офицерское жалованье еще и на это, то уж не мог бы так щеголять. Сыночек-то был самолюбив — все на нем должно было блистать и сверкать.
А в это самое время на свадьбе Эдмунда и Валентины действительно все блистало и сверкало. Уже прозвенели заздравные бокалы и молодым пожелали счастья. Теперь можно было усаживаться за богато накрытые столы и отведать свадебных угощений. Мест хватало всем, у приборов заранее были разложены карточки. Более состоятельные и высокопоставленные гости сидели ближе к жениху и невесте или занимали середину подковообразно накрытого стола, а менее знатные сидели по его концам. Бутылки шампанского стояли рядами, словно подковные гвозди. Форма стола имела глубокий смысл: огромная подкова должна была охранять миллионные богатства невесты. Господа во фраках, точно черные скворцы, заставляли шампанское свистеть по-весеннему, белые дамы задумчиво погружали свои вишневые или земляничные губы в хрустальные бокалы. Вначале все усердно кушали и не говорили вовсе. Звякали только тарелки да брякали ложки. Лакеи метались, как тени, — с пустой посудой легко и быстро, с полною осторожно и медлительно. Когда заморили червячка, пастор произнес застольную речь. Он продолжал развивать тему, затронутую во время венчания, и восхвалял счастливую семейную жизнь, на которой зиждется святость домашнего очага и достаток. Посему супружеская жизнь должна быть светлой, как свеча, и освещать все уголки дома, чтобы в них не поселились темнота и мрак. Во тьме свершаются все злые дела, и посему супружеской
жизни надлежит быть всегда светлой. За это пастор поднял свой бокал, и все охотно поддержали его. Тут пошли речь за речью, и все прославляли молодую пару, приплетая также кое-какие вольности. При этих последних девицы робко потупляли взоры, а молодые люди громко ржали. Более пожилые и женатые лишь молча понимающе ухмылялись. Они познали не только сладость брака, но и его горький осадок. Их не трогали сладкие слова застольных речей. В промежутках звучали народные песни, а больше старинные куплеты, переиначенные на новый лад, то душещипательные, то задорно-пустые. Но когда на одном конце подковы подвыпившие юнцы затянули:
К жениху меня везите, Не везите через мост: Загремит пустой сундук, Как поедем через мост, — то в середине подковы эта песня вызвала смятение и явное недовольство. Однако певцы не дали себя запугать, и еще более лихо зазвучало:
А на донце сундука Плеточка плетеная! Эту плеточку в народной песне невеста предназначала для своей свекрови. И лишь тогда многие сва-. дебные гости вспомнили о матери жениха, напрасно скользя взглядами по столам. На свадьбе ее не было. Некоторые из офицеров, знавшие мать Эдмунда, криво усмехнулись и покраснели, но тем все и кончилось: кто стал бы омрачать себе праздник из-за какой-то старухи.
Молодые люди вставали после утомительно-долгого сиденья за свадебным столом и, расправляя ноги, сбивались в пары для танцев — музыка уже гремела. В вихре танца и звуках музыки, быть может, зарождались те робкие побеги, которые позже разрастутся кустами любви и деревьями брака. Тогда-то они храбро раскинут свои ветви наперекор всем бурям и непо-
годам. Совсем старые остались у стола, считая, что ревматизм в ногах лучше лечить рюмочкой, чем музыкой. Среди них были также отец невесты Нагайнис и Сескис. За рюмочкой можно было посудачить о нынешних временах и подивиться странным новомодным танцам, заключавшимся в топтании на одном месте. Толкутся, будто в бочку залезли! Помнит ли еще кто-нибудь наш старый крестовый танец, в котором были стремительность и размах? Огонь пылал в жилах, и трудно было остановиться. А эти топчутся, будто боятся переломать кости.
— Ах, господин Нагайнис, вот это свадьба! Право, стоит воспитывать дочерей. Ну, Валентина уж заслужила, — льстиво тараторили накушавшиеся и развеселившиеся дамочки.
— Таких даже бароны своим детям не устраивают.
— Где уж баронам, они теперь бедны, как церковные крысы, последнее барахло распродали.
— А другие в Германии грызут корки и клянут латышей.
— Умели бы с нами ладить, кушали бы белую булку. А теперь пусть затянут кушак потуже.
— Они же не думали, что мы создадим свое государство! Если б знали, так уж подладились бы. И откуда им было знать?
— Ой, не говори: слыхать, бароны опять вернутся, и тем, кто делил имения, не сдобровать. Кто поумнее, не берет землю, а смотрит, как бы побольше нажиться.
— Да, все умные латыши держат деньги в заграничных банках, это вернее. На наши-то банки надежда плохая. Если бароны возьмут власть, так возьмут и банки. С кого ты тогда спросишь свои денежки? Уж бароны всегда умели прижимать латышей.
— Ну, и от такого государства тоже большого проку нет. Всюду законы, законы, и всех-то эти законы защищают! Уж нельзя и прислугу вечером послать в лавку, чтобы не нарушить закон. Водку даже в собственной квартире нельзя держать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Фабрикант Микель Нагайнис устраивал дочери роскошную свадьбу. Так пожелал жених Эдмунд Сау-сайс, и Валентине это тоже очень нравилось. Конечно, свадьба стоила не дешево, а наличных денег было мало. Вернее, денег не было совсем, так что о наличных вообще нечего говорить. Но они сейчас и не нужны — для чего же существует кредит? И как раз напитки в кредит очень легко получить. Пивоварни и винокурни работают полным ходом, а граждане уже не пьют и не*швыряют деньги как в первые года республики. Тогда люди жили еще в атмосфере войны и чувствовали себя, как на бивуаке, а потому все заработанное тратили на легко доступные, заманчивые удовольствия. В надежность и устойчивость жизни никто не верил. Все сомнения и неуверенность лучше было топить в вине. Это была не жизнь, а игра ва-банк. В рижских ресторанах хриплые мужские и женские голоса ночь напролет каркали или пищали разные песни; особенно излюбленными были: «Говорил, что любит, обещал жениться, клялся к алтарю свести меня», или же: «Уплыл в море плот, пусть пропадет наш плот!». Молодежь и студенты больше пели: «А я лежу в гробу и в потолок плюю». Суровая трудовая жизнь казалась скучной и ненужной. Оттого и в беседах на политические темы люди толковали между собой не столько о самом государстве и о правительстве, сколько о правительственных балах и раутах.
Приглашенные на рауты чувствовали себя принадлежащими к высшему слою общества, хотя этих людей приглашали не ради их самих, а ради должностей, которые они занимали и якобы исполняли, обманывая других, а главное — себя. Неприглашенные завидовали приглашенным и между собой называли их пожирателями государственных средств, не знающими меры ни в еде, ни в питье. Это была так называемая борьба вокруг государственного пирога.
И вот времена изменились. Лат стабилизировался, однако заработать его стало очень трудно. Даже самые недоверчивые начинали верить, что жизнь сделалась устойчивой, хотя пр-и этом и очень тяжелой. Старые' долги надо платить, налоги взыскивают, а шансы на легкий заработок рассеялись, как дым. Нигде уже больше не отхватишь приличный куш, потому что нигде нет денег. Поэтому люди стали бережливее, больше не транжирят деньги по ресторанам. Пивоварам и винокурам тоже стало труднее, приходится ломать голову над тем, как продать, дорогие напитки. Они вынуждены давать в кредит, месяцами и даже годами ожидая уплаты, а часто вовсе не получая ничего. Это-то обстоятельство использовал Нагайнис и не скупился, устраивая Валентине свадьбу.
— Бери все, что нужно, чтобы свадьба вышла солидной. Потом рассчитаемся из приданого. Мне самому некогда распоряжаться, нужно присматривать за предприятиями, — говорил Нагайнис, когда будущий зять обращался к нему. И, конечно, Саусайсу не надо было повторять дважды. Он ведь женится на дочери мультимиллионера с миллионным приданым — пусть это почувствует вся Рига. Но в первую очередь пусть это почувствуют товарищи Саусайса; они постоянно острят: «Ну, сухой *, смотри не оставь нас на свадьбе сухими!» Да как же можно оставить сухими боевых соратников? Тогда они вовсе не поверят, что за Валентиной даются миллионы! К тому же необходимо испробовать сорта заготовленных к свадьбе напитков. И Саусайс с друзьями еще задолго до свадьбы начал
орошать поля будущего супружества. Друзья подзадоривали его:
— Покажи старику, что ты тоже видал деньги и умеешь жить! Тогда он не попытается зажилить часть приданого, а еще подкинет к обещанному. Таким жмотам нравятся широкие натуры. Ты поистине рожден для того, чтобы стать зятем миллионера!
И у Эдмунда действительно была широкая натура. Он любил всех девиц, жен или вдов, попадавшихся на его пути. Его симпатий не мог счесть никто в Риге, в том числе и он сам. Валентина понравилась ему только благодаря приданому, а после свадьбы он намеревался вернуться к своему обычному образу жизни. Понятно, сейчас надо на время остепениться; ведь даже богатой женщине хочется, чтобы мужчина жил на свете только ради нее. Эдмунд клялся Валентине в любви и вместе с друзьями опустошал за ее здоровье заготовленные к свадьбе бутылки.
Для свадебного пира сняли просторное помещение Гильдии, так как ни одна квартира не вместила бы всех приглашенных. В убранных лавровыми деревьями и цветами залах можно было не только есть и пить, но и танцевать до упаду. Венчание происходило в старой Гертрудинской церкви, и для свадьбы Сау-сайса были мобилизованы почти все автомобили, имевшиеся в Риге. Когда они покатили по улице Бривибас к Гильдии, это походило больше не на свадебный поезд, а на какой-то великолепный карнавальный кортеж. Клаксоны гудели, прогоняя с мостовых на тротуары каждого, кто пытался перебраться на другую сторону улицы. Казалось, клаксоны выли: «Прочь с дороги, простой смертный! Спасай свою жизнь, ибо здесь мчится свадебный поезд латышского аристократа!» Тротуары были черны от зевак, точно облепленные мухами. Уступая дорогу тузам, останавливались все трамваи. Валентина сидела в машине в белом шелковом платье, с миртовым венком на голове и огромной охапкой роз на коленях. Щеки ее стыдливо розовели, хотя супружеская жизнь уже не могла открыть ей никаких неизведанных тайн. Эдмунд, во фраке, немного бледный, сидел рядом с ней. Торже-
ственные слова пастора давно вылетели у него из головы, и теперь он хмурился из-за того, что в первый день свадьбы ему придется воздерживаться от выпивки, покамест его друзья будут пьянствовать и веселиться. И все же в первый день он решил воздержаться, чтобы наблюдать за порядком. Для настоящей выпивки Саусайс отводил себе второй и третий день. Конечно, не в Гильдии, а во вновь обставленной квартире. Там будет спокойнее и уютнее, и с собой он возьмет туда только самых близких друзей.
— О чем ты думаешь, милый? Ты так побледнел!
— Ни о чем не думаю, переживаю торжественность минуты.
— Да, пастор так красиво говорил о любви и о семейном счастье, и о том, как несчастны люди, которые пренебрегают этим.
— Он правильно говорил, — подтвердил Эдмунд, припоминая, сколько же, собственно, бутылок заграничного коньяка он оставил на новой квартире. Он никак не мог вспомнить точное количество. Ну, ладно, там увидим. Однако эта мысль засела у него в голове, заставляя гадать снова и снова. На бульваре Бривибас им попался первый и единственный встречный автомобиль. Эдмунда задело и обозлило, — как он осмелился ехать им навстречу, снизив тем самым торжественность свадебного кортежа? Автомобиль был красен, как кирпич, и Эдмунд узнал машину Цеплиса. Волна непреодолимого гнева ударила ему в голову и неизвестно, что бы он сделал, если бы рядом не сидела только что повенчанная с ним супруга и за ними не следовал бы весь свадебный поезд. Но отомстить Цеплису Эдмунд решил при первой же возможности.
— Этого нахала надо как следует излупить и посадить за решётку. — Лицо Эдмунда исказилось от злобы. У Валентины задрожали руки и розы соскользнули с колен. Таким она еще никогда не видела своего Эдмунда. Что с ним случилось и кому он угрожал? Ведь сегодня свадьба, и надо веселиться. А он думает о драке и угрожает кому-то тюрьмой.
— Кому ты грозишь, милый? — Валентина, удерживая слезы, пыталась собрать рассыпавшиеся цветы.
— Цеплису! Почему он так нагло катит нам навстречу? Прочь с дороги! — Эдмунд, наконец, спохватился, что надо помочь Валентине подобрать розы. — Куда их так много? Все равно до утра завянут. Розы ведь долго не держатся.
— Это мои свадебные розы, и они не завянут никогда, а будут цвести и благоухать вечно.
— Если на свете нет ничего вечного, так откуда быть вечным розам! Сентиментальные бредни...
— Пастор говорил, что любовь вечна.
— Ах, пастор! Ну, тогда-то конечно! — Эдмунд ехидно усмехнулся, но тотчас осекся: приданое ведь еще не получено. Приходится сдерживаться и терпеть. Он пожал Валентине руку и улыбнулся. Валентина сразу расцвела, и у самого Эдмунда полегчало на душе. Черт с ним с Цеплисом и с запрятанным коньяком! Ведь сегодня день его свадьбы, все веселятся, а он что же? В Гильдии выпьет вина, ну, и немножко коньяку, и все будет отлично.
Молодожены давно уже вошли в дом, а снаружи еще стояла очередь автомобилей, выбрасывая все новых и новых гостей. Господа во фраках и глубоко декольтированные расплывшиеся дамы выбирались на волю из клеток автомобилей и поднимались по лестнице. Барышни, белые и легкие, в развевающихся коротких юбочках, как трясогузки, выпархивали на тротуар и исчезали за черной тяжелой дверью. Молодые люди и вообще гости мужского пола были уже под хмельком — нельзя же являться на свадьбу совсем ни в одном глазу!
Мать Эдмунда, старая Саусайс, прямо из церкви засеменила домой. Что ей, прачке с улицы Матиса, делать на господской свадьбе, где все такие важные? А. у нее — ни подходящей одежды, ни деликатного обращения. Сыночку пришлось бы краснеть за нее. Какая же мать захочет отравить своему сыну свадебное веселье? Только уж не старая Саусайс, у которой такой любящий сын и такая богатая невестка. Валентина как раз тоже пожелала, чтобы мать лучше не приходила. Зачем старому человеку торчать среди молодежи? Придет в гости другой раз. Сыночек уже при-
нес ей бутылочку и самое вкусное из лакомств. Что ей еще нужно? Лишь бы сыночку было хорошо!
Так думала и утешала себя старая Саусайс, утирая слезы радости и дивясь на важных гостей, хлынувших из церкви и рассаживавшихся по машинам. Она стояла в сторонке и сама не верила, что это свадьба ее сына. Неужели Эдмунд такой счастливый? Но люди вокруг поговаривали, что жених — настоящий шалопай. Надолго ли ему хватит невестиных миллионов? Он-то умеет расшвыривать денежки! С бабами тоже путается, как оголтелый. Слыша все это, она не выдержала и вмешалась:
— Как вам не стыдно, старые вы сороки, поносить моего сына! Сами-то вы с мужиками путаетесь!
— Чего эта старушонка хочет?
— Тетенька, завяжи потуже платочек.
— Если это твой сын, чего же ты не идешь на свадьбу? Уж, наверно, ты слишком проста для его невесты!
— Да что вы, не видите? У нее не все дома!
— У самих-то у вас не все дома! Он был и останется моим сыном! — воскликнула матушка Саусайс, когда ей стало невмоготу выдерживать град насмешек, и пошла прочь, чтобы не выслушивать неприятные замечания. Какое дело чужим людям, почему я не иду на свадьбу моего сына? Не хочу и не иду. У меня дома есть бутылочка и закуска, неужели же я не могу отпраздновать его свадьбу одна? Зачем мне толкаться среди молодых? Им танцы, амуры и разные потехи, а мне сладенькое винцо и вкусный кусочек. Что мне, старой кляче, еще надо? Выпью и спляшу сама на радостях, что вырастила такого сынка. Будет ему хорошо — значит, и мне ладненько,
Так старалась развеселить себя матушка Саусайс, но в квартирку свою проползла крадучись, чтобы никто не увидел. Ведь люди завистливы, и языки у них злые, опять высмеют, что мать не пригласили на свадьбу. Зависть! Все завидуют счастью сыночка. Но недобрые мысли все-таки не отвязывались: «Разве хорошо, что мне не позволили прийти на свадьбу? Ведь я ж его выкормила!..» Чтобы скорее избавиться от
этих мыслей, она быстренько отыскала свадебное винцо и отпила изрядный глоток. Вот так славно! Это за сыночка. Надо бы еще один. Так. Это за молодую жену и за ее приданое. Денег хватает, заживут припеваючи! Не надо будет надрываться у корыта и думать, что вечером есть. После пятого глотка она вспомнила о закуске. У нее ведь есть свадебные гостинцы! Кушая и выпивая по рюмочке, старуха думала о том, как хорошо она поступала, что постоянно обстирывала и начищала сыночка. Если бы он расходовал свое офицерское жалованье еще и на это, то уж не мог бы так щеголять. Сыночек-то был самолюбив — все на нем должно было блистать и сверкать.
А в это самое время на свадьбе Эдмунда и Валентины действительно все блистало и сверкало. Уже прозвенели заздравные бокалы и молодым пожелали счастья. Теперь можно было усаживаться за богато накрытые столы и отведать свадебных угощений. Мест хватало всем, у приборов заранее были разложены карточки. Более состоятельные и высокопоставленные гости сидели ближе к жениху и невесте или занимали середину подковообразно накрытого стола, а менее знатные сидели по его концам. Бутылки шампанского стояли рядами, словно подковные гвозди. Форма стола имела глубокий смысл: огромная подкова должна была охранять миллионные богатства невесты. Господа во фраках, точно черные скворцы, заставляли шампанское свистеть по-весеннему, белые дамы задумчиво погружали свои вишневые или земляничные губы в хрустальные бокалы. Вначале все усердно кушали и не говорили вовсе. Звякали только тарелки да брякали ложки. Лакеи метались, как тени, — с пустой посудой легко и быстро, с полною осторожно и медлительно. Когда заморили червячка, пастор произнес застольную речь. Он продолжал развивать тему, затронутую во время венчания, и восхвалял счастливую семейную жизнь, на которой зиждется святость домашнего очага и достаток. Посему супружеская жизнь должна быть светлой, как свеча, и освещать все уголки дома, чтобы в них не поселились темнота и мрак. Во тьме свершаются все злые дела, и посему супружеской
жизни надлежит быть всегда светлой. За это пастор поднял свой бокал, и все охотно поддержали его. Тут пошли речь за речью, и все прославляли молодую пару, приплетая также кое-какие вольности. При этих последних девицы робко потупляли взоры, а молодые люди громко ржали. Более пожилые и женатые лишь молча понимающе ухмылялись. Они познали не только сладость брака, но и его горький осадок. Их не трогали сладкие слова застольных речей. В промежутках звучали народные песни, а больше старинные куплеты, переиначенные на новый лад, то душещипательные, то задорно-пустые. Но когда на одном конце подковы подвыпившие юнцы затянули:
К жениху меня везите, Не везите через мост: Загремит пустой сундук, Как поедем через мост, — то в середине подковы эта песня вызвала смятение и явное недовольство. Однако певцы не дали себя запугать, и еще более лихо зазвучало:
А на донце сундука Плеточка плетеная! Эту плеточку в народной песне невеста предназначала для своей свекрови. И лишь тогда многие сва-. дебные гости вспомнили о матери жениха, напрасно скользя взглядами по столам. На свадьбе ее не было. Некоторые из офицеров, знавшие мать Эдмунда, криво усмехнулись и покраснели, но тем все и кончилось: кто стал бы омрачать себе праздник из-за какой-то старухи.
Молодые люди вставали после утомительно-долгого сиденья за свадебным столом и, расправляя ноги, сбивались в пары для танцев — музыка уже гремела. В вихре танца и звуках музыки, быть может, зарождались те робкие побеги, которые позже разрастутся кустами любви и деревьями брака. Тогда-то они храбро раскинут свои ветви наперекор всем бурям и непо-
годам. Совсем старые остались у стола, считая, что ревматизм в ногах лучше лечить рюмочкой, чем музыкой. Среди них были также отец невесты Нагайнис и Сескис. За рюмочкой можно было посудачить о нынешних временах и подивиться странным новомодным танцам, заключавшимся в топтании на одном месте. Толкутся, будто в бочку залезли! Помнит ли еще кто-нибудь наш старый крестовый танец, в котором были стремительность и размах? Огонь пылал в жилах, и трудно было остановиться. А эти топчутся, будто боятся переломать кости.
— Ах, господин Нагайнис, вот это свадьба! Право, стоит воспитывать дочерей. Ну, Валентина уж заслужила, — льстиво тараторили накушавшиеся и развеселившиеся дамочки.
— Таких даже бароны своим детям не устраивают.
— Где уж баронам, они теперь бедны, как церковные крысы, последнее барахло распродали.
— А другие в Германии грызут корки и клянут латышей.
— Умели бы с нами ладить, кушали бы белую булку. А теперь пусть затянут кушак потуже.
— Они же не думали, что мы создадим свое государство! Если б знали, так уж подладились бы. И откуда им было знать?
— Ой, не говори: слыхать, бароны опять вернутся, и тем, кто делил имения, не сдобровать. Кто поумнее, не берет землю, а смотрит, как бы побольше нажиться.
— Да, все умные латыши держат деньги в заграничных банках, это вернее. На наши-то банки надежда плохая. Если бароны возьмут власть, так возьмут и банки. С кого ты тогда спросишь свои денежки? Уж бароны всегда умели прижимать латышей.
— Ну, и от такого государства тоже большого проку нет. Всюду законы, законы, и всех-то эти законы защищают! Уж нельзя и прислугу вечером послать в лавку, чтобы не нарушить закон. Водку даже в собственной квартире нельзя держать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45