Но я бы хотел получить эту сумму на покрытие расходов. Мне уже не дают покоя, грозятся напустить судебного исполнителя.
— Увы, я тут ничем не могу помочь. Самому приходится туго. Не прежние времена!
— Не надо было обещать! Я тогда не устраивал бы такой свадьбы.
— Обещать — не в карман положить. А свадьбу каждый устраивает по своим возможностям и потребностям.
— Тесть, шутки в сторону, я теперь говорю серьезно.
— Я тоже не шучу. Каждый сам оплачивает свои свадебные расходы.
— Но Валентина твоя дочь. И устраивать свадьбу — это обязанность отца невесты.
— Была моя дочь, а теперь твоя жена. Я думаю, что у мужа больше обязанностей в отношении жены, нежели у отца в отношении дочери. Не стану же я делить свое имущество, покамест жив. Никуда оно не денется, в могилу с собой не возьму. Тут и останется. Но сейчас я не могу разорять предприятие, изымая такие суммы. Да, кстати, автомобиль мне теперь нужен самому; я уже не смогу так часто катать вас с Валентиной.
— Если все сказанное воспринимать серьезно, то мне не остается ничего другого, как развестись с твоей дочерью, — Саусайс пустил в ход самую вескую угрозу, которой надеялся мгновенно сразить Нагай-ниса. Не допустит же тот развода сразу же после свадьбы, отпразднованной с такой помпой, что о ней и посейчас говорят в Риге! Однако Эдмунд еще не знал характера тестя и действительного положения его предприятий.
— Да, все это надо воспринимать серьезно. Кроме того, ты будешь разводиться не с моей дочерью, а со своей женой. Меня такими вещами не запугаешь. Каждый волен разводиться сколько ему угодно. Я не люблю вмешиваться в чужие дела. У меня самого столько хлопот, обалдеть можно! Валентину я сплавил, проводил, можно сказать, честь честью. Пусть теперь сама уживается с мужем. Когда помру, делите мое имущество. А сейчас я остаюсь при своем, — твердо заявил На-
гайнис. Да он и при всем желании не мог бы выкроить ни дата.
— Ну, тогда и я остаюсь при своем! — Совершенно разъяренный Саусайс вскочил с места. — Это, же самое наглое мошенничество! До свадьбы сулить золотые горы, а после свадьбы не платить даже по счетам!
— Брак такая же сделка, как всякая другая. Тут нет никакого мошенничества. Ты хотел с помощью брака разбогатеть, а я — отделаться подешевле. На этот раз посчастливилось мне. Но и ты не остался с пустыми руками — у тебя теперь есть жена. Чем плоха Валентина? Стройная, как березка! Бог знает, стоишь ли ты сам-то ее? Ну, да что говорить — двое нищих очень хорошо подходят друг другу. Учитесь теперь сами наживать богатство. Когда я женился, у нас тоже ничего не было. Только по паре трудолюбивых рук.
— Этого-то как раз Валентине и не- хватает.
— Надо было раньше смотреть, теперь поздно плакаться. Каждый должен терпеливо нести свой крест.
— Я уж не допущу, чтобы меня стригли, как барана! Отведу Валентину обратно и нянчитесь с нею дальше!
— Теперь, сынок, тебе надо с ней нянчиться! — крикнул Нагайнис вдогонку выскочившему за дверь зятю. Но тот уже не слышал слов тестя. Поглядев на захлопнувшуюся дверь, Нагайнис добродушно покачал головой. «Нынешние молодые люди больно уж загордились, — подумал он. — Жену получил, да еще и деньги хочет! В наши времена человек бывал счастлив, добившись своей суженой. О приданом и в голову не приходило заикаться. Он еще грозит мне разводом! Да пускай разводится, сам себе исковеркает жизнь. Валентине-то что, мало ли разведенных жен. Хорошо, что я взял обстановку на выплату и записал квартиру на ее имя. Иначе этот сумасброд бог знает чего натворил бы сгоряча. Теперь он взнуздан, а поводья в руках у Валентины. Пусть попляшет, никуда не удерет. Уж Валентина-то справится с таким жеребчиком!»
Разъяренный Эдмунд не мог придумать ничего лучшего, как прямо от тестя отправиться домой. Когда он уходил, Валентина валялась на диване, а когда вернулся, спала уже в кровати. Значит, она все-таки перебралась с дивана на кровать! Эдмунда охватило бешенство, и он закричал:
— Так, с этим вечным спаньем, ты и меня проспишь!
Валентина испуганно села. Но разобрав в чем дело, успокоилась и, снова укладываясь, сонно пробормотала: — Не просплю.
— Это же не жизнь — в беспробудном сне. Когда же ты, наконец, проснешься?
— Тогда же, когда ты проспишься от своего пьяного угара. Ты собираешься куда-нибудь пойти?
— Да, пойдем в кинематограф украшать душу, — злобно прошипел Эдмунд.
— Вот и хорошо, пойдем в кинематограф. Иначе и вправду что-то ко сну клонит. — Валентина, оживившись, вылезла из кровати и начала протирать глаза.
— Никуда мы не пойдем! Сейчас Сами разыграем кинороман. Мы не можем жить вместе, нам надо раа-вестись.
— Ты уже сказал об этом папе? А как же любовь, о которой ты все время твердил?
— Я думаю, что ты ее уже проспала! Твоему отцу я.сказал, что не проживу с тобой больше ни одного дня. Он наглый обманщик. Теперь только того и жди, что вот-вот придут и распродадут всю обстановку.
— Нет, этого быть не «может, она куплена в рассрочку! Вот если неаккуратно платить, магазин заберет обратно.
Эти слова Валентины были для Эдмунда подобны удару грома. В дикой ярости он только и мог воскликнуть:
— А ты сама случайно не куплена где-нибудь в рассрочку?
— Так бывает, Эдмунд, когда не верят в любовь. Я тебе всегда говорила.
— Что ты мне тут мораль читаешь? Забирай свою мебель, купленную в рассрочку, и освободи мою квартиру.
— Нет, милый, квартира на мое имя, и я никуда не собираюсь из нее уходить.
— Ах, так вот твоя хваленая любовь, застрахованная со всех сторон?
— Да разве я не знала, что ты на мне женишься только ради приданого? Я была бы последней дурой, если бы не застраховалась. Теперь ты так скоро от меня не убежишь. Пожалеешь все это бросить. Лучше одумайся, и давай жить по-старому.
— Мне нечего одумываться, и я не хочу больше жить с тобой ни одного, дня! — Эдмунд вылетел из квартиры, как пробка из бутылки шампанского. Неужели его. вправду так объегорили? Что теперь делать? Такое прекрасное начало, такие блистательные были надежды, и все это обернулось какой-то безобразной мистификацией. Нагайнис явно издевался и не сказал-ни одного дельного слова. Нельзя же принимать всерьез все, что он там наболтал. «Наверняка просто дразнил меня». .. утешал себя Эдмунд, не в силах смириться с горькой истиной. Сердце жаждало утешения, хотело сберечь надежду.
Сам не замечая, куда идет, Эдмунд добрался до серого домика, в котором жила его мать. С самой свадьбы он не ходил этой дорогой и не видался с матерью. Теперь можно зайти, поглядеть, как ей живется, узнать, здорова ли она. Да кстати призанять деньжонок на папиросы, каких-нибудь десять лат. Сказать, что позабыл кошелек. Нельзя же выкладывать матери всю правду...
Старуха как раз сидела за своей обычной трапезой: кружечка кофе с сахарином и печеная на углях селедка. Она только что пришла с работы и опять размышляла о счастливой судьбе своего сына. При виде Эдмунда у нее сердце замерло, одновременно от радости и от зловещего предчувствие: что-то пригнало его сюда? Эдмунд привычно-торопливо поцеловал мать в лоб и тотчас уселся на кушетку, где так часто спал, когда у него еще не было квартиры. Нередко ему приходилось жить тут от получки до получки, когда не на что было снять себе комнату. В таких случаях он не только жил, но и кормился у матери. Обстирывать же
сына она всегда считала делом своей чести, и эту честь хотела хранить за собой до могилы.
— Каким это ветром, сынок, тебя занесло? Я уж думала, ты совсем позабыл свою старуху. Другой раз и хотелось самой сходить, да не смела.
— Занесло меня, мать, сильным ветром. Нехорошо, что ты никогда не заходишь. Чего тебе бояться? Что ж, я не хозяин в своем доме?
— Хозяин-то хозяин, да ведь верх-то все ж таки всегда берет она.
— Почему?
— Ну, так ведь у нее же богатство. Богатство, сын, всему свету приказывает. У кого его много, тот и силен. Убирайся-ка с дороги, чтоб не затоптали!
— Что ты ерунду городишь! Там и не пахнет этим хваленым богатством! — Услышав его слова, мать осталась стоять с раскрытым ртом, лишившись дара речи." Эдмунд спохватился, что высказал слишком много. Но удивление матери разозлило его, и он с беспощадной яростью продолжал: — Я попался в лапы самым настоящим мошенникам! Обещанного приданого и духу нет! Да еще я сам же должен покрыть свадебные расходы. Вот как оно получается с богатыми женами!
— Ах, батюшки, ах, батюшки! А сама-то что ж говорит?
— Дрыхнет да ворчит. Что ей еще говорить? Подцепила мужа, а теперь можно показывать свою натуру!
— Тут уж без полиции не обойдется! Ну, вот и вышло в точности так, как мне приснилось в день твоей свадьбы. Будто за Красными амбарами тебя обступили жулики и хотели продать латунные часы за-место настоящих золотых. Я кричу, чтоб ты не покупал. А ты не слушаешь, отдаешь все свои деньги и берешь часы. Сон-то и в руку. Ах, жулики, ах, мошенники! Вот и говори, что снам нельзя верить.
— Чего теперь плакаться! Что ж ты раньше молчала?
— Да разве ж ты моего совета спрашивал? Сам летал и гонялся, как настеганный. Богатая, богатая и богатая, одно только слышу. Вот тебе и богатство. Как
же ты будешь содержать и обхаживать такую баронессу? — Старуха стала перед сыном, точно разъяренная сова. Но Эдмунду уж очень понравилось, что мать назвала Валентину баронессой. Это было для нее действительно самое правильное прозвище! Он так и будет всем говорить, что «баронесса дрыхнет да ворчит». Эдмунд повеселел и на миг забыл, что обманут и одурачен. Ему показалось даже, будто это случилось не с ним, а с кем-то из его друзей, над которым теперь не грех посмеяться.
— Не станем мы из этого делать трагедии. К баронессе я больше не вернусь, а тебе сегодня придется приютить меня.
— Да никак ты спятил! Да какая же мать будет помогать сыну разводиться с женой? Ступай назад, и живите с богом. Небось, нужда заставит, так образумится и начнет работать!
— Такая никогда работать не станет, и я к ней не вернусь. Устрой мне только поужинать и постели тут на кушетке.
— Надо сходить в лавку и поглядеть чего-нибудь. Дома-то нет ничего. Давай деньги, я сбегаю.
— Нет у меня денег.
— Ах, батюшки, даже денег у него нет! Откуда ж.е я, бедная женщина, возьму! — Старуха укуталась в большой платок и двинулась к дверям. Эдмунд крикнул ей вслед:
— И папирос принеси!
Здесь Саусайс переспал несколько ночей. Поздно вечером появлялся, рано утром уходил. Мать потчевала сына чем могла, но про себя только вздыхала. Ждала легкой жизни, а теперь опять надо поить-кормить сына! Сам он все время такой раздраженный, словечка добром не вытянуть. Ну, да мало ли у него неприятностей? После таких надежд остался при пиковом интересе. Будешь тут сердитым!..
Но Эдмунд исчез так же внезапно, как появился. Один вечер не пришел ночевать и больше не приходил вообще. Мать напрасно ждала каждый вечер, он как
в воду канул. Где его искать? Показываться к нему на службу сын запретил ей уже давно. Господа военные не любят, когда под ногами путаются старые тетеньки. Военные дела — для мужчин, а не для старух. Идти искать его у молодой и уже покинутой жены тоже нет смысла. Если уж мать ничего не знает, откуда знать той? Так медленно угасала старая Саусайс, не столько, от работы, сколько от беспокойства за сына.
А Эдмунд вернулся к Валентине. Та однажды появилась у него на службе и попросила его зайти к ней переговорить. Оставаться необязательно, но поговорить-то ведь можно. В тот день Эдмунд заупрямился и не пошел. Но уже на следующий день не выдержал и заглянул к ней. Он только хотел узнать, что, собственно, собирается сказать ему Валентина. Поговорить с ней и со спокойной совестью уйти. Он же не ребенок, которого можно удержать силой.
Однако Эдмунд был молодой, пылкий мужчина, а Валентина достаточно соблазнительна, чтобы завлечь его в свои объятия. Именно это и случилось, потому что Эдмунд слишком долго постился, что было вовсе не в его натуре. Они вместе пообедали, и Валентина сообщила, что разговаривала с отцом и что все это не так уж страшно. На отцовских предприятиях в настоящее время затор в платежах. Но вскоре положение изменится и все будет хорошо. На отцовские речи не надо обращать внимания, у него уж такой характер. Ему просто нравится дразнить вспыльчивых людей; Эти слова были для Эдмунда целительным бальзамом, и рисовавшееся ему безысходно мрачное будущее прояснилось. Почему бы и впрямь у Нагай-ниса не могло быть платежных затруднений? Теперь ведь у всех плохо с деньгами. Было приятно утешать себя и надеяться, ибо утешение и надежда укрепляют человека, тогда как сомнения и отчаяние сокрушают его. И Эдмунд отдался надеждам, подогреваемым жаркими поцелуями и объятиями Валентины.
Оставшись у жены, Эдмунд совершенно забыл про мать. У него было счастливое свойство забывать все и всех, жить лишь тем, что находится вблизи. Он даже
ничего не сообщил матери о себе, не догадываясь, что она напрасно ждет его вечерами.Эдмунд теперь старался не видеть лености жены, а замечая, пытался объяснять и оправдывать ее. Нет хлеба без корки, нет розы без шипов. Точно так же и у Валентины могут быть свои недостатки. И не к чему эти недостатки выискивать. Наоборот, надо пытаться изживать и как-то сглаживать самые резкие из них, бросающиеся в глаза.
Однако, усилия Эдмунда не привели ни к чему. Чуть приутихло пламя запоздалой страсти, как опять начались раздоры и взаимные придирки. Валентина и Эдмунд так действовали друг другу на нервы, что им трудно было даже разговаривать. Если один говорил «да», то другой обязательно отвечал «нет». И так было не только в важных вопросах, но еще больше в мелочах. Валентина до такой степени находилась во власти своих капризов, что ни в чем не считалась с Эдмундом. Ведь она дочь богатого Нагайниса, привыкшая дома командовать всеми. Зачем же ей теперь отрекаться от своих прав и считаться с каким-то другим человеком? Тогда супружеская жизнь превратится в рабство, где жене нужно считаться с мужем. Нет, Валентина желала быть свободной и независимой. Если Эдмунд не хочет покориться, значит, он ее не любит. Истинно любящий может только любоваться и поклоняться, но ни в коем случае не критиковать свою избранницу. От такого порока Эдмунда надо отучить в самом начале, иначе потом будет еще труднее.
Эти люди не были созданы друг для друга. Валентина никогда не могла похвалиться трудолюбием, а за последние годы отцовское богатство окончательно развратило ее. Она любила разглагольствовать и критиковать всех, а сама не' хотела ударить пальцем о палец. Труд казался ей рабским ярмом — пусть влачат его другие, но не она, дочь богача Нагайниса. Она считала себя созданной для чего-то более возвышенного — для мечтаний и наслаждений, а не для пошлых будней. Пусть трудятся другие! Так хорошо растянуться на диване или на кровати и мечтать, отдаваясь ленивому течению мыслей, пока не одолеет
сон.. Ей устроили самую роскошную свадьбу во всей Риге, муж тоже недурен собой: чего, ей еще надо? Покоя и наслаждений! Леность Валентины поглотила даже ее честолюбие, и она уже не желала, чтобы ее муж был чем-то большим, нежели он есть. Стремления мужа только вносили бы в дом беспокойство. Пусть делает, что хочет, лишь бы оставил ее в покое. Лишь бы не нарушал тишину и комфорт ее сладко-ленивой жизни!
Да, комфорт Валентина тоже не хотела терять. Это она имела у отца — почему же у мужа должно быть иначе? «Если Эдмунд не может окружить меня комфортом, значит, он меня не любит и вообще он не такой, каким должен быть мужчина. Ведь муж обязан обеспечить жену всем необходимым. Говорить ей он может только милые слова, а приближаться к ней лишь с полной покорностью.
В дни, когда Эдмунд и Валентина искали потерянное навеки и пытались соединить несоединимое, старая Саусайс в страхе почувствовала, что силы ее иссякают. На своем веку она. не видела легких дней. Только и знала, что беготню да хлопоты, только и надрывалась ради куска хлеба себе и сыну. Муж у нее был пьяница и умерена пятый год ее замужества. Был он каменщик, пьяный упал с лесов и уже не вышел из больницы. Вдова осталась с тремя малышами, да еще надо было позаботиться о похоронах. Вскоре умерло двое деток, остался один Эдмунд. Как ни трудно было забыть умерших, она всем сердцем привязалась к Эдмунду, что остался у ней один-одинёшенек от всей ее разбитой жизни. Началась беготня по стиркам с раннего утра до поздней ночи. Эдмунда приходилось оставлять одного без присмотра. Мальчик-рос сам по себе, вытворяя разные мальчишечьи проказы, о которых мать не имела ни малейшего представления. Однако в большую беду Эдмунд никогда не попадал, да и в особых проказах не бывал замешан, что очень радовало мать. Он был способный и хорошо учился. Это побуждало мать работать еще больше, стараться дать сыну возможность учиться
дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Увы, я тут ничем не могу помочь. Самому приходится туго. Не прежние времена!
— Не надо было обещать! Я тогда не устраивал бы такой свадьбы.
— Обещать — не в карман положить. А свадьбу каждый устраивает по своим возможностям и потребностям.
— Тесть, шутки в сторону, я теперь говорю серьезно.
— Я тоже не шучу. Каждый сам оплачивает свои свадебные расходы.
— Но Валентина твоя дочь. И устраивать свадьбу — это обязанность отца невесты.
— Была моя дочь, а теперь твоя жена. Я думаю, что у мужа больше обязанностей в отношении жены, нежели у отца в отношении дочери. Не стану же я делить свое имущество, покамест жив. Никуда оно не денется, в могилу с собой не возьму. Тут и останется. Но сейчас я не могу разорять предприятие, изымая такие суммы. Да, кстати, автомобиль мне теперь нужен самому; я уже не смогу так часто катать вас с Валентиной.
— Если все сказанное воспринимать серьезно, то мне не остается ничего другого, как развестись с твоей дочерью, — Саусайс пустил в ход самую вескую угрозу, которой надеялся мгновенно сразить Нагай-ниса. Не допустит же тот развода сразу же после свадьбы, отпразднованной с такой помпой, что о ней и посейчас говорят в Риге! Однако Эдмунд еще не знал характера тестя и действительного положения его предприятий.
— Да, все это надо воспринимать серьезно. Кроме того, ты будешь разводиться не с моей дочерью, а со своей женой. Меня такими вещами не запугаешь. Каждый волен разводиться сколько ему угодно. Я не люблю вмешиваться в чужие дела. У меня самого столько хлопот, обалдеть можно! Валентину я сплавил, проводил, можно сказать, честь честью. Пусть теперь сама уживается с мужем. Когда помру, делите мое имущество. А сейчас я остаюсь при своем, — твердо заявил На-
гайнис. Да он и при всем желании не мог бы выкроить ни дата.
— Ну, тогда и я остаюсь при своем! — Совершенно разъяренный Саусайс вскочил с места. — Это, же самое наглое мошенничество! До свадьбы сулить золотые горы, а после свадьбы не платить даже по счетам!
— Брак такая же сделка, как всякая другая. Тут нет никакого мошенничества. Ты хотел с помощью брака разбогатеть, а я — отделаться подешевле. На этот раз посчастливилось мне. Но и ты не остался с пустыми руками — у тебя теперь есть жена. Чем плоха Валентина? Стройная, как березка! Бог знает, стоишь ли ты сам-то ее? Ну, да что говорить — двое нищих очень хорошо подходят друг другу. Учитесь теперь сами наживать богатство. Когда я женился, у нас тоже ничего не было. Только по паре трудолюбивых рук.
— Этого-то как раз Валентине и не- хватает.
— Надо было раньше смотреть, теперь поздно плакаться. Каждый должен терпеливо нести свой крест.
— Я уж не допущу, чтобы меня стригли, как барана! Отведу Валентину обратно и нянчитесь с нею дальше!
— Теперь, сынок, тебе надо с ней нянчиться! — крикнул Нагайнис вдогонку выскочившему за дверь зятю. Но тот уже не слышал слов тестя. Поглядев на захлопнувшуюся дверь, Нагайнис добродушно покачал головой. «Нынешние молодые люди больно уж загордились, — подумал он. — Жену получил, да еще и деньги хочет! В наши времена человек бывал счастлив, добившись своей суженой. О приданом и в голову не приходило заикаться. Он еще грозит мне разводом! Да пускай разводится, сам себе исковеркает жизнь. Валентине-то что, мало ли разведенных жен. Хорошо, что я взял обстановку на выплату и записал квартиру на ее имя. Иначе этот сумасброд бог знает чего натворил бы сгоряча. Теперь он взнуздан, а поводья в руках у Валентины. Пусть попляшет, никуда не удерет. Уж Валентина-то справится с таким жеребчиком!»
Разъяренный Эдмунд не мог придумать ничего лучшего, как прямо от тестя отправиться домой. Когда он уходил, Валентина валялась на диване, а когда вернулся, спала уже в кровати. Значит, она все-таки перебралась с дивана на кровать! Эдмунда охватило бешенство, и он закричал:
— Так, с этим вечным спаньем, ты и меня проспишь!
Валентина испуганно села. Но разобрав в чем дело, успокоилась и, снова укладываясь, сонно пробормотала: — Не просплю.
— Это же не жизнь — в беспробудном сне. Когда же ты, наконец, проснешься?
— Тогда же, когда ты проспишься от своего пьяного угара. Ты собираешься куда-нибудь пойти?
— Да, пойдем в кинематограф украшать душу, — злобно прошипел Эдмунд.
— Вот и хорошо, пойдем в кинематограф. Иначе и вправду что-то ко сну клонит. — Валентина, оживившись, вылезла из кровати и начала протирать глаза.
— Никуда мы не пойдем! Сейчас Сами разыграем кинороман. Мы не можем жить вместе, нам надо раа-вестись.
— Ты уже сказал об этом папе? А как же любовь, о которой ты все время твердил?
— Я думаю, что ты ее уже проспала! Твоему отцу я.сказал, что не проживу с тобой больше ни одного дня. Он наглый обманщик. Теперь только того и жди, что вот-вот придут и распродадут всю обстановку.
— Нет, этого быть не «может, она куплена в рассрочку! Вот если неаккуратно платить, магазин заберет обратно.
Эти слова Валентины были для Эдмунда подобны удару грома. В дикой ярости он только и мог воскликнуть:
— А ты сама случайно не куплена где-нибудь в рассрочку?
— Так бывает, Эдмунд, когда не верят в любовь. Я тебе всегда говорила.
— Что ты мне тут мораль читаешь? Забирай свою мебель, купленную в рассрочку, и освободи мою квартиру.
— Нет, милый, квартира на мое имя, и я никуда не собираюсь из нее уходить.
— Ах, так вот твоя хваленая любовь, застрахованная со всех сторон?
— Да разве я не знала, что ты на мне женишься только ради приданого? Я была бы последней дурой, если бы не застраховалась. Теперь ты так скоро от меня не убежишь. Пожалеешь все это бросить. Лучше одумайся, и давай жить по-старому.
— Мне нечего одумываться, и я не хочу больше жить с тобой ни одного, дня! — Эдмунд вылетел из квартиры, как пробка из бутылки шампанского. Неужели его. вправду так объегорили? Что теперь делать? Такое прекрасное начало, такие блистательные были надежды, и все это обернулось какой-то безобразной мистификацией. Нагайнис явно издевался и не сказал-ни одного дельного слова. Нельзя же принимать всерьез все, что он там наболтал. «Наверняка просто дразнил меня». .. утешал себя Эдмунд, не в силах смириться с горькой истиной. Сердце жаждало утешения, хотело сберечь надежду.
Сам не замечая, куда идет, Эдмунд добрался до серого домика, в котором жила его мать. С самой свадьбы он не ходил этой дорогой и не видался с матерью. Теперь можно зайти, поглядеть, как ей живется, узнать, здорова ли она. Да кстати призанять деньжонок на папиросы, каких-нибудь десять лат. Сказать, что позабыл кошелек. Нельзя же выкладывать матери всю правду...
Старуха как раз сидела за своей обычной трапезой: кружечка кофе с сахарином и печеная на углях селедка. Она только что пришла с работы и опять размышляла о счастливой судьбе своего сына. При виде Эдмунда у нее сердце замерло, одновременно от радости и от зловещего предчувствие: что-то пригнало его сюда? Эдмунд привычно-торопливо поцеловал мать в лоб и тотчас уселся на кушетку, где так часто спал, когда у него еще не было квартиры. Нередко ему приходилось жить тут от получки до получки, когда не на что было снять себе комнату. В таких случаях он не только жил, но и кормился у матери. Обстирывать же
сына она всегда считала делом своей чести, и эту честь хотела хранить за собой до могилы.
— Каким это ветром, сынок, тебя занесло? Я уж думала, ты совсем позабыл свою старуху. Другой раз и хотелось самой сходить, да не смела.
— Занесло меня, мать, сильным ветром. Нехорошо, что ты никогда не заходишь. Чего тебе бояться? Что ж, я не хозяин в своем доме?
— Хозяин-то хозяин, да ведь верх-то все ж таки всегда берет она.
— Почему?
— Ну, так ведь у нее же богатство. Богатство, сын, всему свету приказывает. У кого его много, тот и силен. Убирайся-ка с дороги, чтоб не затоптали!
— Что ты ерунду городишь! Там и не пахнет этим хваленым богатством! — Услышав его слова, мать осталась стоять с раскрытым ртом, лишившись дара речи." Эдмунд спохватился, что высказал слишком много. Но удивление матери разозлило его, и он с беспощадной яростью продолжал: — Я попался в лапы самым настоящим мошенникам! Обещанного приданого и духу нет! Да еще я сам же должен покрыть свадебные расходы. Вот как оно получается с богатыми женами!
— Ах, батюшки, ах, батюшки! А сама-то что ж говорит?
— Дрыхнет да ворчит. Что ей еще говорить? Подцепила мужа, а теперь можно показывать свою натуру!
— Тут уж без полиции не обойдется! Ну, вот и вышло в точности так, как мне приснилось в день твоей свадьбы. Будто за Красными амбарами тебя обступили жулики и хотели продать латунные часы за-место настоящих золотых. Я кричу, чтоб ты не покупал. А ты не слушаешь, отдаешь все свои деньги и берешь часы. Сон-то и в руку. Ах, жулики, ах, мошенники! Вот и говори, что снам нельзя верить.
— Чего теперь плакаться! Что ж ты раньше молчала?
— Да разве ж ты моего совета спрашивал? Сам летал и гонялся, как настеганный. Богатая, богатая и богатая, одно только слышу. Вот тебе и богатство. Как
же ты будешь содержать и обхаживать такую баронессу? — Старуха стала перед сыном, точно разъяренная сова. Но Эдмунду уж очень понравилось, что мать назвала Валентину баронессой. Это было для нее действительно самое правильное прозвище! Он так и будет всем говорить, что «баронесса дрыхнет да ворчит». Эдмунд повеселел и на миг забыл, что обманут и одурачен. Ему показалось даже, будто это случилось не с ним, а с кем-то из его друзей, над которым теперь не грех посмеяться.
— Не станем мы из этого делать трагедии. К баронессе я больше не вернусь, а тебе сегодня придется приютить меня.
— Да никак ты спятил! Да какая же мать будет помогать сыну разводиться с женой? Ступай назад, и живите с богом. Небось, нужда заставит, так образумится и начнет работать!
— Такая никогда работать не станет, и я к ней не вернусь. Устрой мне только поужинать и постели тут на кушетке.
— Надо сходить в лавку и поглядеть чего-нибудь. Дома-то нет ничего. Давай деньги, я сбегаю.
— Нет у меня денег.
— Ах, батюшки, даже денег у него нет! Откуда ж.е я, бедная женщина, возьму! — Старуха укуталась в большой платок и двинулась к дверям. Эдмунд крикнул ей вслед:
— И папирос принеси!
Здесь Саусайс переспал несколько ночей. Поздно вечером появлялся, рано утром уходил. Мать потчевала сына чем могла, но про себя только вздыхала. Ждала легкой жизни, а теперь опять надо поить-кормить сына! Сам он все время такой раздраженный, словечка добром не вытянуть. Ну, да мало ли у него неприятностей? После таких надежд остался при пиковом интересе. Будешь тут сердитым!..
Но Эдмунд исчез так же внезапно, как появился. Один вечер не пришел ночевать и больше не приходил вообще. Мать напрасно ждала каждый вечер, он как
в воду канул. Где его искать? Показываться к нему на службу сын запретил ей уже давно. Господа военные не любят, когда под ногами путаются старые тетеньки. Военные дела — для мужчин, а не для старух. Идти искать его у молодой и уже покинутой жены тоже нет смысла. Если уж мать ничего не знает, откуда знать той? Так медленно угасала старая Саусайс, не столько, от работы, сколько от беспокойства за сына.
А Эдмунд вернулся к Валентине. Та однажды появилась у него на службе и попросила его зайти к ней переговорить. Оставаться необязательно, но поговорить-то ведь можно. В тот день Эдмунд заупрямился и не пошел. Но уже на следующий день не выдержал и заглянул к ней. Он только хотел узнать, что, собственно, собирается сказать ему Валентина. Поговорить с ней и со спокойной совестью уйти. Он же не ребенок, которого можно удержать силой.
Однако Эдмунд был молодой, пылкий мужчина, а Валентина достаточно соблазнительна, чтобы завлечь его в свои объятия. Именно это и случилось, потому что Эдмунд слишком долго постился, что было вовсе не в его натуре. Они вместе пообедали, и Валентина сообщила, что разговаривала с отцом и что все это не так уж страшно. На отцовских предприятиях в настоящее время затор в платежах. Но вскоре положение изменится и все будет хорошо. На отцовские речи не надо обращать внимания, у него уж такой характер. Ему просто нравится дразнить вспыльчивых людей; Эти слова были для Эдмунда целительным бальзамом, и рисовавшееся ему безысходно мрачное будущее прояснилось. Почему бы и впрямь у Нагай-ниса не могло быть платежных затруднений? Теперь ведь у всех плохо с деньгами. Было приятно утешать себя и надеяться, ибо утешение и надежда укрепляют человека, тогда как сомнения и отчаяние сокрушают его. И Эдмунд отдался надеждам, подогреваемым жаркими поцелуями и объятиями Валентины.
Оставшись у жены, Эдмунд совершенно забыл про мать. У него было счастливое свойство забывать все и всех, жить лишь тем, что находится вблизи. Он даже
ничего не сообщил матери о себе, не догадываясь, что она напрасно ждет его вечерами.Эдмунд теперь старался не видеть лености жены, а замечая, пытался объяснять и оправдывать ее. Нет хлеба без корки, нет розы без шипов. Точно так же и у Валентины могут быть свои недостатки. И не к чему эти недостатки выискивать. Наоборот, надо пытаться изживать и как-то сглаживать самые резкие из них, бросающиеся в глаза.
Однако, усилия Эдмунда не привели ни к чему. Чуть приутихло пламя запоздалой страсти, как опять начались раздоры и взаимные придирки. Валентина и Эдмунд так действовали друг другу на нервы, что им трудно было даже разговаривать. Если один говорил «да», то другой обязательно отвечал «нет». И так было не только в важных вопросах, но еще больше в мелочах. Валентина до такой степени находилась во власти своих капризов, что ни в чем не считалась с Эдмундом. Ведь она дочь богатого Нагайниса, привыкшая дома командовать всеми. Зачем же ей теперь отрекаться от своих прав и считаться с каким-то другим человеком? Тогда супружеская жизнь превратится в рабство, где жене нужно считаться с мужем. Нет, Валентина желала быть свободной и независимой. Если Эдмунд не хочет покориться, значит, он ее не любит. Истинно любящий может только любоваться и поклоняться, но ни в коем случае не критиковать свою избранницу. От такого порока Эдмунда надо отучить в самом начале, иначе потом будет еще труднее.
Эти люди не были созданы друг для друга. Валентина никогда не могла похвалиться трудолюбием, а за последние годы отцовское богатство окончательно развратило ее. Она любила разглагольствовать и критиковать всех, а сама не' хотела ударить пальцем о палец. Труд казался ей рабским ярмом — пусть влачат его другие, но не она, дочь богача Нагайниса. Она считала себя созданной для чего-то более возвышенного — для мечтаний и наслаждений, а не для пошлых будней. Пусть трудятся другие! Так хорошо растянуться на диване или на кровати и мечтать, отдаваясь ленивому течению мыслей, пока не одолеет
сон.. Ей устроили самую роскошную свадьбу во всей Риге, муж тоже недурен собой: чего, ей еще надо? Покоя и наслаждений! Леность Валентины поглотила даже ее честолюбие, и она уже не желала, чтобы ее муж был чем-то большим, нежели он есть. Стремления мужа только вносили бы в дом беспокойство. Пусть делает, что хочет, лишь бы оставил ее в покое. Лишь бы не нарушал тишину и комфорт ее сладко-ленивой жизни!
Да, комфорт Валентина тоже не хотела терять. Это она имела у отца — почему же у мужа должно быть иначе? «Если Эдмунд не может окружить меня комфортом, значит, он меня не любит и вообще он не такой, каким должен быть мужчина. Ведь муж обязан обеспечить жену всем необходимым. Говорить ей он может только милые слова, а приближаться к ней лишь с полной покорностью.
В дни, когда Эдмунд и Валентина искали потерянное навеки и пытались соединить несоединимое, старая Саусайс в страхе почувствовала, что силы ее иссякают. На своем веку она. не видела легких дней. Только и знала, что беготню да хлопоты, только и надрывалась ради куска хлеба себе и сыну. Муж у нее был пьяница и умерена пятый год ее замужества. Был он каменщик, пьяный упал с лесов и уже не вышел из больницы. Вдова осталась с тремя малышами, да еще надо было позаботиться о похоронах. Вскоре умерло двое деток, остался один Эдмунд. Как ни трудно было забыть умерших, она всем сердцем привязалась к Эдмунду, что остался у ней один-одинёшенек от всей ее разбитой жизни. Началась беготня по стиркам с раннего утра до поздней ночи. Эдмунда приходилось оставлять одного без присмотра. Мальчик-рос сам по себе, вытворяя разные мальчишечьи проказы, о которых мать не имела ни малейшего представления. Однако в большую беду Эдмунд никогда не попадал, да и в особых проказах не бывал замешан, что очень радовало мать. Он был способный и хорошо учился. Это побуждало мать работать еще больше, стараться дать сыну возможность учиться
дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45