Душа была переполнена радостью, заставлявшей забыть и о тревогах отца, и неприятную встречу в поезде.
Скользнув пальцами по клавишам рояля, Федерико снова вышел на балкон и, увидав склонившегося над кустом роз Габриэля, крикнул:
— Как дела, сеньор Габриэль?
Габриэль выпрямился и так же весело отозвался:
— Отлично, сеньор Федерико. В вашу честь ежеминутно раскрывается по бутону. Пока будете здесь, весь сад расцветет как по мановению волшебной палочки.
— Не торопите розы расцветать! — воскликнул поэт.— Я остаюсь у вас на все лето. В душный Мадрид совсем не тянет. Да и руки чешутся по работе. Здесь,
сеньор Габриэль, есть все, что мне нужно. В том числе и покой. Вы даже не представляете себе, как я счастлив!
В доказательство того, насколько слова и настроения поэта расходятся с действительным положением вещей, где-то в городе громыхнул выстрел. Федерико вздрогнул и спросил садовника:
— Сеньор Габриэль, кто там стреляет?
— Должно быть, ребята балуют. В игры играют: в фашистов и республиканцев. Людей только пугают. А так в городе все спокойно.
Федерико поверил Габриэлю: в городской жизни тот знал гораздо больше, чем кто-либо другой. К тому же своими суждениями он производил впечатление серьезного, обстоятельного человека.
Но спокойствие, о котором они толковали, оказалось обманчивым, и лучше всех об этом знал отец поэта. В эти трагические часы дон Родригес не отходил от приемника, ловя каждую новую весть о положении в Испании.
А положение становилось все более угрожающим. Переброшенные из Марокко войска заняли Севилью, на следующий день мятежом была охвачена вся Испания. Главарь мятежников генерал Франко в знак капитуляции потребовал поднять над Мадридом белые флаги, в противном случае угрожал стереть столицу с лица земли.
Федерико Гарсиа Лорка был потрясен варварским замыслом фашистов уничтожить Мадрид. Прежде всего он подумал о сокровищах культуры, искусства, которым грозит уничтожение, если только фашисты свои угрозы приведут в исполнение. Он думал о музее Прадо, ведь при бомбежке могли погибнуть картины великих испанских мастеров; он думал об архитектурных ансамблях, дворцах и памятниках. Они тоже могли исчезнуть на веки вечные. И наконец, он подумал о новом, великолепном Мадридском университете, бывшем как бы частицей его самого, и сердце наполнилось гневом против фашистских варваров. Если до сих пор Федерико смотрел на фашистов просто как на злонамеренных мерзких людей, подобных Рамону Руису Алонсо, то теперь его представления о фашизме расширились, приобрели зловещий оттенок, включавший в себя страсть к убийству, вандализм, ненависть к культуре. Ему претил восхваляемый в фалангистских газетах националистический режим гитлеровской Германии, чьи концентрационные лагеря превозносились чуть ли не как культурно-политические центры, которым будто бы предстоит заложить основу новой, великой Германии. Возникали вопросы, на которые Федерико неспособен был ответить: не намерены ли испанские фашисты пойти по пути, проложенному в Европе гитлеризмом? Не отправят ли и здесь поддерживающих республику интеллигентов-демократов за колючую проволоку, на «перевоспитание», а тех, кто не поддастся, не уничтожат ли их точно так же, как это делается в гитлеровской Германии? И что станет с социалистом Мануэлем Фернандо Мон-тесино, что станет с семьей Лорки, его друзьями? Не уничтожат ли их так же, как гитлеровцы в Германии уничтожают социалистов и коммунистов?
Что будет? Как быть? Что следует предпринять? Вопрос следовал за вопросом. А где найти ответы? У отца? Глубоко озабоченный, он по-прежнему не отходил от приемника. Отец и сам не понимал, что происходит в Испании, куда и как далеко зайдут эти события. Может, снова позвонить зятю Мануэлю Фернандо? Но он, алькальд Гранады, теперь перегружен делами, должно быть, сам ищет выхода из столь неожиданной и сложной ситуации. Не переоценил ли Мануэль Фернандо свои силы и безопасность Гранады? А может, обсудить создавшееся положение с Габриэлем, до сих пор он всегда был в курсе того, что происходит в бедняцком квартале Гранады — в Альбайсине, где проживают многие члены социалистической партии и профсоюзные активисты? А в бедняцком квартале, как выяснилось, теперь царило большее беспокойство, чем здесь, в доме Лорки. Там всех волновал вопрос: как оказать сопротивление фашистам? В Гранаде мало кто знал, где расположена их штаб-квартира, хотя все догадывались: фашистское логово должно находиться в одном из богатых домов. Лишь мэру Гранады Мануэлю Фернандо Монтесино было известно, что центр их временно разместился в доме Росалесов. Очевидно, там же фалангисты хранили оружие, чтобы в нужный момент пустить его в ход и устроить облаву на сторонников республики.
18 июля, день святого Федерико, в доме Лорки начался в тревогах и волнениях. Приготовленные доньей Висентой и ее дочерью яства, правда, появились на столе, однако именины отца и сына не шли
ни в какое сравнение с теми, что устраивались раньше. Все это больше походило на поминки, чем на торжество.
Под вечер приехала Конча с мужем, но и они не сообщили ничего утешительного, что могло бы рассеять недобрые предчувствия. Напротив, создавалось впечатление, что алькальд Гранады отчасти уже изолирован, лишен многих полномочий. Ходили слухи, что будет назначен новый гражданский губернатор, некто майор Вальдес, а военным губернатором станет полковник Эспиноса. Мануэль Фернандо Монтесино уже не высказывал прежней уверенности в надежностиреспубликан-ских сил в Гранаде. Все понимали, что почва уходит из-под ног, что Монтесино больше не хозяин положения в городе. Какие-то невидимые злые силы направляли ход событий в нужное им русо, и все склонялись к тому, что катастрофа неминуема.
Семья Лорки жила в постоянной тревоге. 20 июля Кончита привезла известие о том, что муж ее, алькальд Гранады, арестован и прямо из служебного кабинета отправлен в тюрьму. Весть эта произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Кончита и мать рыдали навзрыд. Отец на какой-то момент попросту лишился дара речи, а Федерико, желая в одиночестве успокоиться, поднялся к себе в комнату. Но и там ему было не по себе. Близость снежных вершин Сьерра-Невады уже не спасала от зноя, цветущий сад, еще недавно такой умиротворяющий, казался угрюмым и мрачным. Ясное небо Андалусии затянуло тучами, а душу Федерико омрачили предчувствия смерти. Рыдания сестры и матери еще более усиливали беспокойство. Поэт спустился в сад. В одном из дальних уголков он отыскал Габриэля. Стараясь скрыть волнение, Федерико спросил:
— Сеньор Габриэль, что все-таки происходит в Гранаде?
— Не хочется вас тревожить, а потому мне лучше помолчать,— ответил Габриэль.
— Только что приехала Кончита. Монтесино арестован, брошен в тюрьму.
Габриэль побледнел от такого известия.
— Монтесино в тюрьме? Вот мерзавцы, дикари, убийцы! Сейчас они громят наш квартал Альбайсину. Расстреливают, избивают, мучают ни в чем не повинных людей. Им дают отпор, да не хватает оружия. Почему Монтесино не вооружил сторонников республики? Мы
остались с голыми руками. Если вы, сеньор, позволите, я пойду им на подмогу. Это мой долг.
— Подумайте, сеньор Габриэль, если с вами что-то Случится, как же мы будем без вас? Мы к вам так привыкли, считаем членом семьи...
— Но я социалист, профсоюзный активист. Долг требует, чтобы в трудный момент я был вместе с товарищами.
— Сеньор Габриэль, останьтесь. Так будет лучше. К тому же один человек не решит судьбу республики. Останьтесь! — упрашивал Федерико.
Габриэль подумав, сказал:
— Хорошо, сеньор, я останусь, но лишь для того, чтобы охранять вас. Будьте осторожны, сеньор. Недавно в кафе за стаканчиком вина я подслушал разговор двух фалангистов. Один из них был Рамон Алонсо. Фашисты вас ненавидят. Они считают, что вы красный и прячете дома радиопередатчик. И еще: будто вы своим пером приносите больше вреда Испании, чем иной пистолетом. Вот что они болтают про вас. И потому остерегайтесь, не попадайтесь им в руки. Эти люди страшнее чумы. Стоит им появиться — и вокруг вырастают горы трупов, как в Альбайсине. Собственными глазами видел. Это ужасно. Свою «новую Испанию» они собираются построить на грудах трупов. Вам не кажется, сеньор?
— Вы правы, сеньор Габриэль.
Не следовало вам приезжать. Почему вы не остались в Мадриде? Там республиканцы в большинстве, фашисты не пройдут. Надо было остаться в Мадриде.
— Пожалуй, вы правы, сеньор Габриэль, но мне не хотелось огорчать родителей. Вы же знаете...
— Да-да, знаю,— прервал его Габриэль.— В эту пору вы всегда к нам приезжаете. А сейчас не следовало.
Издалека послышался треск выстрелов. Федерико вздрогнул и немного погодя спросил:
— Сеньор Габриэль, кто бы это мог стрелять?
— Кому ж еще стрелять, как не фашистам,— невесело отозвался Габриэль.— Каждое утро наших расстреливают под стенами старого кладбища. Там горы трупов. Дети ищут отцов и матерей, жены плачут по мужьям. Ад кромешный...
У Федерико подступил комок к горлу. Чтобы не слышать мрачных рассказов Габриэля, он вернулся в дом, где его с нетерпением поджидали отец, мать, Изабелла. Приехала Кончита, и она у кладбищенских
стен разыскивала мужа, а теперь рассказывала о пережитых ужасах. Все три женщины заливались слезами.
— Федерико, тебе надо спрятаться,— сказал отец.— Сам подумай куда. Может, у кого-то из друзей? Что, если у маэстро Фальи? Он известный композитор, к поп. литике непричастен, к тому же убежденный католик. Фашисты его не тронут.
— Надо подумать, отец,— неопределенно ответил Федерико.— Думаешь, это срочно?
— Мы все так считаем,— ответил отец.— Мать, Изабелла, Кончита. Ты же видишь: Монтесино за решеткой и ничего не известно о его судьбе, может, его и в живых уже нет. Медлить нельзя. Пока ты был в саду, тебя тут спрашивал один из твоих приятелей, хочет тебе помочь, предлагает провести к республиканцам. Говорит, фронт проходит неподалеку, четкой разграничительной линии пока еще нет. Уверял, что ночью улицы города вполне безопасны.
В разговор вмешались перепуганные женщины, и все они наперебой уговаривали Федерико что-то предпринять, куда-то спрятаться. Только младший брат Франциско отмалчивался.
— Мне бы не хотелось в такой тревожный момент оставлять вас,— ответил Федерико.— К тому же, думаю, это ненадолго. Республиканцы их одолеют, Гранада снова станет свободной. И кто тут, на окраине города, станет нас тормошить? Нет, подождем.
— Но ведь всем известно, что ты демократ, стоишь за республику,— возразил отец.
— Я никогда не занимался политикой.
— А твои интервью! — сквозь слезы проговорила Кончита.— Мануэль всегда ими восторгался. А твои стихи о жандармах! Попадись ты им в руки, зубами разорвут, живьем в землю закопают. Подумай, брат, о себе. Это не люди, зверье кровожадное.
— Вы слишком расстроены, а потому сгущаете краски,— ответил Федерико.— Позвольте мне остаться у вас хотя бы несколько дней... Посмотрим, куда подует ветер, тогда и примем решение.
Последние дни июля в усадьбе Сан-Висенте прошли сравнительно спокойно. Так же начался и август. Лишь 5 августа в дом ворвались вооруженные люди; они разыскивали садовника Габриэля. Его нашли в саду и тут же принялись избивать. Федерико бросился на
помощь садовнику, пытался загородить его своим телом. Один из молодчиков ударил поэта по лицу и крикнул;
— Лучше не встревай, Федерико Гарсиа Лорка! ; И до тебя еще доберемся!
Крики Габриэля привлекли внимание фалангистских патрулей. Когда те подошли, один из налетчиков что-то им объяснил, предъявил документы. Он оказался сержантом жандармерии в отставке. Кивнув на поэта, отставной сержант сказал:
— А это рифмоплет Федерико Гарсиа Лорка. Пытался нам помешать, похоже, и сам красный...
Старший патрульный колебался, но потом велел арестовать садовника, отправить его в город, а поэту сказал:
— Оставайся здесь, из дома ни шагу, пока насчет тебя не получим указания.
* Теперь всем стало ясно, .что Федерико нельзя оставаться дома. Особенно беспокоило родителей то, что в числе громил оказался и жандарм. Никто не сомневался, что эти изуверы не простят Федерико облетевший страну «Романс об испанской жандармерии». И на семейном совете единогласно было решено: Федерико должен где-то укрыться. Но где?
Опять вспомнили о композиторе Фалье, давнем друге Федерико; их обоих связывала страстная любовь к музыке. Фалья своей музыкой завоевал всемирную славу, в Гранаде его чуть ли не на руках носили. И все же Федерико, не желая компрометировать и беспокоить друга, от этой мысли отказался. Свою роль тут сыграло и тревожное известие, о котором он узнал от приятелей. На днях маэстро Фалья обратился к новому гражданскому губернатору Гранады майору Хосе Вальдесу с просьбой освободить из тюрьмы соседку, портниху. Когда губернатору доложили о маэстро Фалье, он, впервые слыша это имя, воскликнул: «Что? Он маэстро? («Маэстро» в Испании называют также учителей.) Все маэстро красные, не мешает и этого упрятать за решетку». Когда же у него в кабинете появился сам композитор, губернатор сказал в присутствии всех: «Женщина, за которую вы просите, задержана как красная. И какой бы вы там ни были, Фалья, убирайтесь подобру-поздорову, пока вас не посадили туда же, куда и вашу соседку».
После такого известия не могло быть и речи о том,
чтобы искать убежище в доме Фальи. Требовался человек, который был бы у фашистов вне подозрений. Но где такого найти? Думали, гадали, наконец сошлись на том, что ничего другого не остается, как обратиться за помощью к Росалесам. Глава семьи Росалесов — один из богатейших людей в Гранаде. Все пятеро сыновей — члены фашистской фаланги, а Хосе даже ходит у них в главарях. Лорка их всех знает с детства. С Луисом Росалесом Федерико был дружен, оба поэты; в свое время вместе отправились в Мадрид искать признания своим талантам. Росалесы не откажутся укрыть их сына. В тот момент на семейном совете не придали значения многозначительному совпадению, что Луис вернулся из Мадрида как раз накануне фашистского путча. Хотя всем было известно, что Луис недавно стал членом фаланги, однако считали, что он по-прежнему далек от политики, а к фалангистам примкнул лишь под давлением отца и братьев, продолжая держаться в стороне от политических страстей.
Жребий был брошен. Федерико снял трубку, набрал номер Луиса Росалеса и высказал свою просьбу. Луис, не мешкая, переговорил с братом Хосе и ответил, что двери их дома всегда открыты для Федерико. Вскоре Луис Росалес подкатил на своей машине к усадьбе Сан-Висента и забрал Федерико к себе.
Федерико не покидал своего убежища, но по вечерам в доме Росалесов собиралось много народа, а он имел неосторожность жить вполне открыто. Поэт надеялся, что общественное положение Росалесов само по себе послужит надежной гарантией его безопасности. Вскоре в Гранаде многим стало известно, где укрывается Федерико Гарсиа Лорка.
Луис писал для местной газеты военные корреспонденции, дома появлялся только вечерами. Дни Федерико проводил в библиотеке. Как-то вечером, вернувшись с передовой, Луис поднялся к нему в библиотеку:
— Федерико, ты не мог бы мне уделить немного времени?
— Сколько тебе будет угодно!
— Ты, как всегда, по-рыцарски великодушен! — со смехом сказал Луис и, заметно смущаясь, продолжал: — Вот какое деликатное дело. Не согласился бы ты написать слова и музыку для фалангистского гимна?
— Фалангистского гимна? — не веря своим ушам,
переспросил Федерико.— Но ты же знаешь, я не занимаюсь политикой!
— Об этом никто не узнает, абсолютно никто.
— Почему с подобной просьбой ты обращаешься ко мне?
— Мой брат Хосе уверен, это укрепило бы твое положение.
— Мое положение? У вас в доме мне пока живется хорошо.
— Пока! — повторил Луис, рассмеявшись деланным смехом.— Ты думаешь, что мы, Росалесы, всемогущи? Нет, Федерико. Есть тузы и поважнее, и они прекрасно помнят о твоем «Романсе об испанской жандармерии», не терпится тебе отомстить. Как ты этого не понимаешь, Федерико! Есть люди, которые и нас ненавидят за то, что мы дружим с тобой и укрываем тебя в своем доме. Ну хорошо: что, если я напишу слова фалангистского гимна, а ты только музыку?
— Ничего из этого, друг, не выйдет, ничего! — воскликнул Федерико.
— Почему не выйдет?
— Потому что музыка, как и стихи, пишется сердцем, иначе ничего не получится. Не могу я этого, Луис, пойми меня правильно! Не могу самого себя пересилить. Не могу! Ничего из этого не выйдет. Извини, Луис, ничем не смогу тебе помочь,— с ноткой сожаления в голосе ответил Федерико.
Некоторое время Луис угрюмо молчал, затем с жаром воскликнул:
— Помощь нужна не мне, Федерико, а тебе. Тем самым ты бы утвердил свое политическое положение, свою безопасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Скользнув пальцами по клавишам рояля, Федерико снова вышел на балкон и, увидав склонившегося над кустом роз Габриэля, крикнул:
— Как дела, сеньор Габриэль?
Габриэль выпрямился и так же весело отозвался:
— Отлично, сеньор Федерико. В вашу честь ежеминутно раскрывается по бутону. Пока будете здесь, весь сад расцветет как по мановению волшебной палочки.
— Не торопите розы расцветать! — воскликнул поэт.— Я остаюсь у вас на все лето. В душный Мадрид совсем не тянет. Да и руки чешутся по работе. Здесь,
сеньор Габриэль, есть все, что мне нужно. В том числе и покой. Вы даже не представляете себе, как я счастлив!
В доказательство того, насколько слова и настроения поэта расходятся с действительным положением вещей, где-то в городе громыхнул выстрел. Федерико вздрогнул и спросил садовника:
— Сеньор Габриэль, кто там стреляет?
— Должно быть, ребята балуют. В игры играют: в фашистов и республиканцев. Людей только пугают. А так в городе все спокойно.
Федерико поверил Габриэлю: в городской жизни тот знал гораздо больше, чем кто-либо другой. К тому же своими суждениями он производил впечатление серьезного, обстоятельного человека.
Но спокойствие, о котором они толковали, оказалось обманчивым, и лучше всех об этом знал отец поэта. В эти трагические часы дон Родригес не отходил от приемника, ловя каждую новую весть о положении в Испании.
А положение становилось все более угрожающим. Переброшенные из Марокко войска заняли Севилью, на следующий день мятежом была охвачена вся Испания. Главарь мятежников генерал Франко в знак капитуляции потребовал поднять над Мадридом белые флаги, в противном случае угрожал стереть столицу с лица земли.
Федерико Гарсиа Лорка был потрясен варварским замыслом фашистов уничтожить Мадрид. Прежде всего он подумал о сокровищах культуры, искусства, которым грозит уничтожение, если только фашисты свои угрозы приведут в исполнение. Он думал о музее Прадо, ведь при бомбежке могли погибнуть картины великих испанских мастеров; он думал об архитектурных ансамблях, дворцах и памятниках. Они тоже могли исчезнуть на веки вечные. И наконец, он подумал о новом, великолепном Мадридском университете, бывшем как бы частицей его самого, и сердце наполнилось гневом против фашистских варваров. Если до сих пор Федерико смотрел на фашистов просто как на злонамеренных мерзких людей, подобных Рамону Руису Алонсо, то теперь его представления о фашизме расширились, приобрели зловещий оттенок, включавший в себя страсть к убийству, вандализм, ненависть к культуре. Ему претил восхваляемый в фалангистских газетах националистический режим гитлеровской Германии, чьи концентрационные лагеря превозносились чуть ли не как культурно-политические центры, которым будто бы предстоит заложить основу новой, великой Германии. Возникали вопросы, на которые Федерико неспособен был ответить: не намерены ли испанские фашисты пойти по пути, проложенному в Европе гитлеризмом? Не отправят ли и здесь поддерживающих республику интеллигентов-демократов за колючую проволоку, на «перевоспитание», а тех, кто не поддастся, не уничтожат ли их точно так же, как это делается в гитлеровской Германии? И что станет с социалистом Мануэлем Фернандо Мон-тесино, что станет с семьей Лорки, его друзьями? Не уничтожат ли их так же, как гитлеровцы в Германии уничтожают социалистов и коммунистов?
Что будет? Как быть? Что следует предпринять? Вопрос следовал за вопросом. А где найти ответы? У отца? Глубоко озабоченный, он по-прежнему не отходил от приемника. Отец и сам не понимал, что происходит в Испании, куда и как далеко зайдут эти события. Может, снова позвонить зятю Мануэлю Фернандо? Но он, алькальд Гранады, теперь перегружен делами, должно быть, сам ищет выхода из столь неожиданной и сложной ситуации. Не переоценил ли Мануэль Фернандо свои силы и безопасность Гранады? А может, обсудить создавшееся положение с Габриэлем, до сих пор он всегда был в курсе того, что происходит в бедняцком квартале Гранады — в Альбайсине, где проживают многие члены социалистической партии и профсоюзные активисты? А в бедняцком квартале, как выяснилось, теперь царило большее беспокойство, чем здесь, в доме Лорки. Там всех волновал вопрос: как оказать сопротивление фашистам? В Гранаде мало кто знал, где расположена их штаб-квартира, хотя все догадывались: фашистское логово должно находиться в одном из богатых домов. Лишь мэру Гранады Мануэлю Фернандо Монтесино было известно, что центр их временно разместился в доме Росалесов. Очевидно, там же фалангисты хранили оружие, чтобы в нужный момент пустить его в ход и устроить облаву на сторонников республики.
18 июля, день святого Федерико, в доме Лорки начался в тревогах и волнениях. Приготовленные доньей Висентой и ее дочерью яства, правда, появились на столе, однако именины отца и сына не шли
ни в какое сравнение с теми, что устраивались раньше. Все это больше походило на поминки, чем на торжество.
Под вечер приехала Конча с мужем, но и они не сообщили ничего утешительного, что могло бы рассеять недобрые предчувствия. Напротив, создавалось впечатление, что алькальд Гранады отчасти уже изолирован, лишен многих полномочий. Ходили слухи, что будет назначен новый гражданский губернатор, некто майор Вальдес, а военным губернатором станет полковник Эспиноса. Мануэль Фернандо Монтесино уже не высказывал прежней уверенности в надежностиреспубликан-ских сил в Гранаде. Все понимали, что почва уходит из-под ног, что Монтесино больше не хозяин положения в городе. Какие-то невидимые злые силы направляли ход событий в нужное им русо, и все склонялись к тому, что катастрофа неминуема.
Семья Лорки жила в постоянной тревоге. 20 июля Кончита привезла известие о том, что муж ее, алькальд Гранады, арестован и прямо из служебного кабинета отправлен в тюрьму. Весть эта произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Кончита и мать рыдали навзрыд. Отец на какой-то момент попросту лишился дара речи, а Федерико, желая в одиночестве успокоиться, поднялся к себе в комнату. Но и там ему было не по себе. Близость снежных вершин Сьерра-Невады уже не спасала от зноя, цветущий сад, еще недавно такой умиротворяющий, казался угрюмым и мрачным. Ясное небо Андалусии затянуло тучами, а душу Федерико омрачили предчувствия смерти. Рыдания сестры и матери еще более усиливали беспокойство. Поэт спустился в сад. В одном из дальних уголков он отыскал Габриэля. Стараясь скрыть волнение, Федерико спросил:
— Сеньор Габриэль, что все-таки происходит в Гранаде?
— Не хочется вас тревожить, а потому мне лучше помолчать,— ответил Габриэль.
— Только что приехала Кончита. Монтесино арестован, брошен в тюрьму.
Габриэль побледнел от такого известия.
— Монтесино в тюрьме? Вот мерзавцы, дикари, убийцы! Сейчас они громят наш квартал Альбайсину. Расстреливают, избивают, мучают ни в чем не повинных людей. Им дают отпор, да не хватает оружия. Почему Монтесино не вооружил сторонников республики? Мы
остались с голыми руками. Если вы, сеньор, позволите, я пойду им на подмогу. Это мой долг.
— Подумайте, сеньор Габриэль, если с вами что-то Случится, как же мы будем без вас? Мы к вам так привыкли, считаем членом семьи...
— Но я социалист, профсоюзный активист. Долг требует, чтобы в трудный момент я был вместе с товарищами.
— Сеньор Габриэль, останьтесь. Так будет лучше. К тому же один человек не решит судьбу республики. Останьтесь! — упрашивал Федерико.
Габриэль подумав, сказал:
— Хорошо, сеньор, я останусь, но лишь для того, чтобы охранять вас. Будьте осторожны, сеньор. Недавно в кафе за стаканчиком вина я подслушал разговор двух фалангистов. Один из них был Рамон Алонсо. Фашисты вас ненавидят. Они считают, что вы красный и прячете дома радиопередатчик. И еще: будто вы своим пером приносите больше вреда Испании, чем иной пистолетом. Вот что они болтают про вас. И потому остерегайтесь, не попадайтесь им в руки. Эти люди страшнее чумы. Стоит им появиться — и вокруг вырастают горы трупов, как в Альбайсине. Собственными глазами видел. Это ужасно. Свою «новую Испанию» они собираются построить на грудах трупов. Вам не кажется, сеньор?
— Вы правы, сеньор Габриэль.
Не следовало вам приезжать. Почему вы не остались в Мадриде? Там республиканцы в большинстве, фашисты не пройдут. Надо было остаться в Мадриде.
— Пожалуй, вы правы, сеньор Габриэль, но мне не хотелось огорчать родителей. Вы же знаете...
— Да-да, знаю,— прервал его Габриэль.— В эту пору вы всегда к нам приезжаете. А сейчас не следовало.
Издалека послышался треск выстрелов. Федерико вздрогнул и немного погодя спросил:
— Сеньор Габриэль, кто бы это мог стрелять?
— Кому ж еще стрелять, как не фашистам,— невесело отозвался Габриэль.— Каждое утро наших расстреливают под стенами старого кладбища. Там горы трупов. Дети ищут отцов и матерей, жены плачут по мужьям. Ад кромешный...
У Федерико подступил комок к горлу. Чтобы не слышать мрачных рассказов Габриэля, он вернулся в дом, где его с нетерпением поджидали отец, мать, Изабелла. Приехала Кончита, и она у кладбищенских
стен разыскивала мужа, а теперь рассказывала о пережитых ужасах. Все три женщины заливались слезами.
— Федерико, тебе надо спрятаться,— сказал отец.— Сам подумай куда. Может, у кого-то из друзей? Что, если у маэстро Фальи? Он известный композитор, к поп. литике непричастен, к тому же убежденный католик. Фашисты его не тронут.
— Надо подумать, отец,— неопределенно ответил Федерико.— Думаешь, это срочно?
— Мы все так считаем,— ответил отец.— Мать, Изабелла, Кончита. Ты же видишь: Монтесино за решеткой и ничего не известно о его судьбе, может, его и в живых уже нет. Медлить нельзя. Пока ты был в саду, тебя тут спрашивал один из твоих приятелей, хочет тебе помочь, предлагает провести к республиканцам. Говорит, фронт проходит неподалеку, четкой разграничительной линии пока еще нет. Уверял, что ночью улицы города вполне безопасны.
В разговор вмешались перепуганные женщины, и все они наперебой уговаривали Федерико что-то предпринять, куда-то спрятаться. Только младший брат Франциско отмалчивался.
— Мне бы не хотелось в такой тревожный момент оставлять вас,— ответил Федерико.— К тому же, думаю, это ненадолго. Республиканцы их одолеют, Гранада снова станет свободной. И кто тут, на окраине города, станет нас тормошить? Нет, подождем.
— Но ведь всем известно, что ты демократ, стоишь за республику,— возразил отец.
— Я никогда не занимался политикой.
— А твои интервью! — сквозь слезы проговорила Кончита.— Мануэль всегда ими восторгался. А твои стихи о жандармах! Попадись ты им в руки, зубами разорвут, живьем в землю закопают. Подумай, брат, о себе. Это не люди, зверье кровожадное.
— Вы слишком расстроены, а потому сгущаете краски,— ответил Федерико.— Позвольте мне остаться у вас хотя бы несколько дней... Посмотрим, куда подует ветер, тогда и примем решение.
Последние дни июля в усадьбе Сан-Висенте прошли сравнительно спокойно. Так же начался и август. Лишь 5 августа в дом ворвались вооруженные люди; они разыскивали садовника Габриэля. Его нашли в саду и тут же принялись избивать. Федерико бросился на
помощь садовнику, пытался загородить его своим телом. Один из молодчиков ударил поэта по лицу и крикнул;
— Лучше не встревай, Федерико Гарсиа Лорка! ; И до тебя еще доберемся!
Крики Габриэля привлекли внимание фалангистских патрулей. Когда те подошли, один из налетчиков что-то им объяснил, предъявил документы. Он оказался сержантом жандармерии в отставке. Кивнув на поэта, отставной сержант сказал:
— А это рифмоплет Федерико Гарсиа Лорка. Пытался нам помешать, похоже, и сам красный...
Старший патрульный колебался, но потом велел арестовать садовника, отправить его в город, а поэту сказал:
— Оставайся здесь, из дома ни шагу, пока насчет тебя не получим указания.
* Теперь всем стало ясно, .что Федерико нельзя оставаться дома. Особенно беспокоило родителей то, что в числе громил оказался и жандарм. Никто не сомневался, что эти изуверы не простят Федерико облетевший страну «Романс об испанской жандармерии». И на семейном совете единогласно было решено: Федерико должен где-то укрыться. Но где?
Опять вспомнили о композиторе Фалье, давнем друге Федерико; их обоих связывала страстная любовь к музыке. Фалья своей музыкой завоевал всемирную славу, в Гранаде его чуть ли не на руках носили. И все же Федерико, не желая компрометировать и беспокоить друга, от этой мысли отказался. Свою роль тут сыграло и тревожное известие, о котором он узнал от приятелей. На днях маэстро Фалья обратился к новому гражданскому губернатору Гранады майору Хосе Вальдесу с просьбой освободить из тюрьмы соседку, портниху. Когда губернатору доложили о маэстро Фалье, он, впервые слыша это имя, воскликнул: «Что? Он маэстро? («Маэстро» в Испании называют также учителей.) Все маэстро красные, не мешает и этого упрятать за решетку». Когда же у него в кабинете появился сам композитор, губернатор сказал в присутствии всех: «Женщина, за которую вы просите, задержана как красная. И какой бы вы там ни были, Фалья, убирайтесь подобру-поздорову, пока вас не посадили туда же, куда и вашу соседку».
После такого известия не могло быть и речи о том,
чтобы искать убежище в доме Фальи. Требовался человек, который был бы у фашистов вне подозрений. Но где такого найти? Думали, гадали, наконец сошлись на том, что ничего другого не остается, как обратиться за помощью к Росалесам. Глава семьи Росалесов — один из богатейших людей в Гранаде. Все пятеро сыновей — члены фашистской фаланги, а Хосе даже ходит у них в главарях. Лорка их всех знает с детства. С Луисом Росалесом Федерико был дружен, оба поэты; в свое время вместе отправились в Мадрид искать признания своим талантам. Росалесы не откажутся укрыть их сына. В тот момент на семейном совете не придали значения многозначительному совпадению, что Луис вернулся из Мадрида как раз накануне фашистского путча. Хотя всем было известно, что Луис недавно стал членом фаланги, однако считали, что он по-прежнему далек от политики, а к фалангистам примкнул лишь под давлением отца и братьев, продолжая держаться в стороне от политических страстей.
Жребий был брошен. Федерико снял трубку, набрал номер Луиса Росалеса и высказал свою просьбу. Луис, не мешкая, переговорил с братом Хосе и ответил, что двери их дома всегда открыты для Федерико. Вскоре Луис Росалес подкатил на своей машине к усадьбе Сан-Висента и забрал Федерико к себе.
Федерико не покидал своего убежища, но по вечерам в доме Росалесов собиралось много народа, а он имел неосторожность жить вполне открыто. Поэт надеялся, что общественное положение Росалесов само по себе послужит надежной гарантией его безопасности. Вскоре в Гранаде многим стало известно, где укрывается Федерико Гарсиа Лорка.
Луис писал для местной газеты военные корреспонденции, дома появлялся только вечерами. Дни Федерико проводил в библиотеке. Как-то вечером, вернувшись с передовой, Луис поднялся к нему в библиотеку:
— Федерико, ты не мог бы мне уделить немного времени?
— Сколько тебе будет угодно!
— Ты, как всегда, по-рыцарски великодушен! — со смехом сказал Луис и, заметно смущаясь, продолжал: — Вот какое деликатное дело. Не согласился бы ты написать слова и музыку для фалангистского гимна?
— Фалангистского гимна? — не веря своим ушам,
переспросил Федерико.— Но ты же знаешь, я не занимаюсь политикой!
— Об этом никто не узнает, абсолютно никто.
— Почему с подобной просьбой ты обращаешься ко мне?
— Мой брат Хосе уверен, это укрепило бы твое положение.
— Мое положение? У вас в доме мне пока живется хорошо.
— Пока! — повторил Луис, рассмеявшись деланным смехом.— Ты думаешь, что мы, Росалесы, всемогущи? Нет, Федерико. Есть тузы и поважнее, и они прекрасно помнят о твоем «Романсе об испанской жандармерии», не терпится тебе отомстить. Как ты этого не понимаешь, Федерико! Есть люди, которые и нас ненавидят за то, что мы дружим с тобой и укрываем тебя в своем доме. Ну хорошо: что, если я напишу слова фалангистского гимна, а ты только музыку?
— Ничего из этого, друг, не выйдет, ничего! — воскликнул Федерико.
— Почему не выйдет?
— Потому что музыка, как и стихи, пишется сердцем, иначе ничего не получится. Не могу я этого, Луис, пойми меня правильно! Не могу самого себя пересилить. Не могу! Ничего из этого не выйдет. Извини, Луис, ничем не смогу тебе помочь,— с ноткой сожаления в голосе ответил Федерико.
Некоторое время Луис угрюмо молчал, затем с жаром воскликнул:
— Помощь нужна не мне, Федерико, а тебе. Тем самым ты бы утвердил свое политическое положение, свою безопасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76