.. Вам нельзя двигаться. Хлебните-ка.
Она поднесла к губам больного кружку с чаем, и капитан стал жадно пить, булькая и давясь. Пил он машинально, бессознательно, потому что в густом дурмане наркоза ему чудилось, как клокотала вода вокруг его тонущего корабля, как падали и взрывались снаряды, чавкали, переворачиваясь в густой шуге, льдины.
— Спокойно, Валя... У меня теплые носки... отличные носки... не чувствую холода... ноги у меня крепкие. Держись за мой локоть. Моряки молодцы. Моряки не сдаются...— Он не договорил и снова погрузился в сон.
Сестра заботливо укрыла больного, укутала одеялом гипсовые обрубки и, сидя у постели, продолжала думать о своей разоренной военными бурями семье.
Тяжелым ударом была для нее гибель мужа. Однако сознание того, что на полях войны ежедневно погибают сотни, тысячи солдат и изменить здесь что-либо не в ее силах, сознание того, что враг должен быть побежден, а победа не дается без жертв, понемногу примиряло ее с собственной участью — с неизбежным.
И если уж так суждено, то, пожалуй, пусть пуля, граната или бомба разом покончат с нею самой, только бы не пришлось испытывать нечеловеческие страдания, какие выпали на долю этого капитана.
Что касается судьбы дочери, тут дело иное. Она ведь совсем еще девочка, жизни не видела, ушла на фронт прямо со школьной скамьи. Все же надежда тонкой шелковой нитью связывала мать с дочерью, и в сознании матери та еще жила, дышала, боролась и однажды, в день Победы, обязательно возвратится в родной Ленинград. Возвратится домой, и они снова будут вместе. Вдоволь наплачутся слезами радости и начнут новую жизнь.
Шура не погибнет, как ее отец. Солдаты, Шурины товарищи, не оставят женщину в беде, как не оставил свою радистку Валентину Громову капитан. Она жива,
ампутировали только кисть левой руки, а ноги она не отморозила. Капитана нашли на льду совсем раздетым, с окровавленными ногами, в одних носках. Спасая девушку, он отдал ей и сапоги, и капитанский китель, и перчатки. Мужчины не легкомысленные создания, не то что некоторые из нас, женщин. Они великодушны, в случае нужды готовы тут же прийти на выручку, частенько собой жертвуют.
Больной учащенно дышал и потел, как в лихорадке. Его голубые, глубоко запавшие глаза почти не открывались, то и дело вздрагивали плотно сомкнутые, обведенные чернотой веки. Грудь прерывисто вздымалась, будто больной хотел, но никак не мог выдавить из себя стон, будто не позволяли крепко стиснутые челюсти. Он метался на больничной койке, ему не хватало воздуха.
Сестра побежала за врачом. Когда они оба вернулись, капитан все еще продолжал бороться за свою жизнь с вьюгой и льдинами.
Опытный врач сразу же понял: это агония. Он сделал капитану инъекцию и, поправляя одеяло на его ногах, тихо, самому себе сказал:
— Сделано все возможное. Медицина тут бессильна. К сожалению, бессильна. Обморожение очень тяжелое, очень. Да и сердце...
Врач направился в палату, расположенную рядом, в которой лежала Валя Громова.
Больной меж тем успокоился, а вот сестра наоборот — совершенно потеряла покой. Больше она уже не думала о своих близких, все ее помыслы занял находившийся под ее присмотром чужой человек, которому угрожала смертельная опасность.
Если уж врачи не в силах ему помочь, так что же может сделать она? Как облегчить его страдания? Может, он хочет передать кому-нибудь из близких свою последнюю волю, слова прощания?
К спинке кровати была прикреплена дощечка, на которой она в сотый раз перечитала: Андрей Андреевич Петров. Под этой надписью была выведена температурная кривая. Она выходила далеко за пределы линии, обозначавшей нормальную: так в бурю выплескиваются на морской берег гигантские волны.
Что же делать? Как помочь? Андрей Андреевич Петров... Но где живут его отец и мать, жена и дети? Как узнать их адрес? Возможно, врач записал его в историю болезни, а возможно, и нет. Капитана ведь привезли сюда без сознания на каком-то сторожевом корабле вместе с радисткой Валей Громовой, она лежит в женской палате. Может, Валя знает что-либо о капитане, служили ведь вместе, возможно, любили друг друга, так в жизни нередко бывает. Неспроста капитан непрестанно повторял в беспамятстве ее имя.
Валя Громова... Валя Громова... Молодая красивая девушка, что тут удивительного. Такие же густые и светлые волосы, как у моей Шуры. Да, кисть левой руки ампутировали, ну что ж, правой-то можно работать. Счастливая мать дождется ее возвращения с войны, будет плакать от радости. Валентина Громова... Конечно же она все знает об Андрее Андреевиче Петрове. Конечно же знает...
Больной снова беспокойно ворочался, бредил:
— Валя, где ты, где ты? Темно, метель, не заблудись! Мне кажется, вон там, недалеко, сторожевой катер. Мы спасены, Валя! Тебе холодно? Мне хорошо, мне очень хорошо, Валя. Мы спасены...
Капитан приподнялся, порываясь встать, но сестра уложила его, бережно коснувшись ладонями его груди. И тут он открыл глаза: плотно закрытые веки впервые широко распахнулись, черные зрачки беспокойно забегали, кого-то отыскивая.
— Валя? Нет, ты не Валя! Где Валя?
— Она лежит рядом, в женской палате.
— Палате? Нам нужно на корабль. Где Валя?
— Товарищ капитан, вы находитесь в госпитале. И Валентина Громова тоже.
— В каком госпитале?
— В Кронштадте.
— Что за ерунда! Нам нужно срочно на корабль. Наш буксир затонул. Все погибли. Мы должны попасть на корабль. Нужно сообщить в штаб. Ва-ляяя!..
Внезапно его дыхание прервалось. Он сделал несколько безуспешных попыток вздохнуть, в груди что-то страшно захрипело и стихло. Рот остался открытым, остекленевшие глаза глядели в потолок, словно хотели просверлить тьму и обнаружить там пропавшую Валю.
Сестра кинулась за дежурным врачом. Когда они пришли, капитан был уже мертв. Сердце остановилось, он не дышал. Только рука еще сохраняла тепло, последнее тепло жизни, но и оно быстро исчезало.
Сестра, всхлипывая, прикрыла умершему глаза, потом опустилась в бессилии на табуретку и, уткнувшись лицом в ладони, долго плакала. Плакала так, будто находилась у смертного ложа недавно погибшего мужа.
ЧЕЛОВЕК ЛИ ТЫ?
Буря на море почти никогда не начинается сразу. Бывает, приближение ее предчувствуют, даже когда барометр продолжает показывать ясную погоду и еще ни одна метеорологическая станция не сообщает, что в такой-то части океана или моря зарождается ветер силой во столько-то баллов.
Существует немало предвестников бури, и, чтобы загодя знать о ней, ощутить ее приближение, нужны навыки и опыт, от них многое зависит.
Вот что случилось однажды с латышским судном «Мемеле».
С того момента, как оно вошло в Средиземное море, никто бы из неискушенных наблюдателей не мог обнаружить и малейших признаков надвигавшейся бури.
Зеленоватые воды южного моря умиротворенно плескались под знойными солнечными лучами, шелковисто блестело ясное небо, и только в северной стороне, где на берегах Испании высились зубчатые очертания Сьерра-Невады, залегли темные грозовые тучи. Горные шпили стояли в мохнатых снежных шапках; этот снег давал влагу необычайно плодородной и цветущей долине Вега де Гранада.
Но капитан «Мемеле» Заринын ощущал в воздухе какие-то странные перемены. Морские птицы, которые в Мессинском проливе с шумом и гамом сопровождали их судно, теперь вели себя спокойнее и встречались реже. На закате солнца море сделалось густо-багровым, что же касается неба, оказалось, его край пылал костром, явно предвещая перемену погоды и ветер.
Внезапно в правую ногу капитана Зариньша, где как память о второй мировой войне сидел рубец, стрельнула острая боль.
— Будет шторм,— сказал он, обращаясь к радисту Виртманису.
— Ничего подобного,— категорически не согласился с ним Виртманис,— на этот раз, товарищ капитан, ваши предсказания не сбудутся. Радиостанция Малаги только что сообщила прогноз погоды. Завтра солнце как миленькое будет купаться в море.
— Поживем — увидим,— вполне уверенный в том, что предчувствие его не обманывают, сказал капитан.
С Виртманисом он предпочитал не спорить. Молодой радист хорошо знал свое дело, но был чересчур самонадеян. По всей вероятности, считал, что за годы учения в школе приобрел знаний больше, чем некоторые люди, прошедшие суровую школу жизни.
Самоуверенность и резкость Виртманиса раздражали не одного капитана, но и многих старших по возрасту членов команды, поэтому радист вынужден был держаться достаточно обособленно.
Капитан Зариньш, как всегда, оказался прав. Перед восходом солнца подул ветер, крепчавший с каждым часом.
Незадолго до завтрака судно вошло в Гибралтарский пролив. Испанский и африканский берега были так близко, что в бинокль можно было разглядеть белую пену на волнах, бьющихся о прибрежные скалы.
Сдав вахту, первый штурман Миезитис не отправился, как обычно, отдыхать в свою каюту, а остался на капитанском мостике и все время наблюдал за испанским берегом. Сильный смуглый сорокапятилетний мужчина с обветренным лицом и мягкими, выгоревшими на солнце, как в детстве, волосами стоял, опершись о фальшборт. Штурман был явно захвачен какими-то своими мыслями.
— Ну чего ты уставился, невесту, что ли, потерял? — спросил его капитан, переступив с больной ноги на здоровую.— Небось есть у тебя какая-нибудь особа в Мадриде, Валенсии или Барселоне?..
— Да, Мадрид, Валенсия, Барселона,— повторил задумчиво Миезитис.
— И, конечно, красотка? — не отставал Зариньш.
— Красотка,— подтвердил штурман и загадочно улыбнулся.
— А зовут, конечно, Карменсита?
— Тульская винтовка,— пошутил Миезитис, и капитан громко, во весь голос, засмеялся.
— Не мели чепуху! Не поверю, что за два года ни одна не сумела тебя околдовать. Испанки — женщины пылкие, с характерами сильными, того гляди крылышки подпалят...
— Мне такое счастье не выпало, товарищ капитан. Я все время, пока меня не ранили, находился на фронте, воевал.
— А в госпитале?
— Сознаться, что ли, а? — Миезитис улыбнулся.
— А то как? От своего командира нельзя ничего скрывать.
— Ладно уж, сознаюсь. Влюбился я в госпитале. Но она не испанка и не Карменситой ее звали. Эта девушка была француженкой, в том же госпитале Интернациональной бригады. Звали ее Лизи.
— Лизи? Чудесное имя! — воскликнул капитан.
— Да, Лизи,— повторил Миезитис; для него, видно было, имя это звучало дивной музыкой.— Ли-зи!..
Капитан сочувственно похлопал штурмана по плечу:
— Гляди, гляди, может, увидишь ее на берегу.
— Нет, товарищ капитан,— произнес Миезитис угрюмо,— больше мне ее никогда не увидеть. Ее... в Альпах убили... гитлеровцы...
— Убили? — переспросил капитан, как бы не веря услышанному.— Лизи убита?
— Да,— штурман протер носовым платком влажные стекла бинокля.— Лизи...
С минуту оба молчали. Потом капитан хотел было что-то спросить, но, стиснув зубы, отвернулся, взглянул на компас и, бросив коротко матросам, несшим вахту: «Так держать!» — направился в салон завтракать.
Разговор с капитаном взбаламутил душу штурмана, как шторм взбаламучивает море. Покрытые пылью забвения, события и люди вдруг встали во весь рост — как живые.
Гражданская война в Испании, республиканцы, сражающиеся с фашистами. В те времена он, комсомолец Миезитис, был еще зеленым юнцом: всего лишь два года подпольной работы. Днем мостил рижские улицы, по вечерам посещал среднюю школу для взрослых.
Но вот фашисты совершили вероломное нападение на Испанскую республику.
Узнав, что отовсюду, из всех стран мира люди добровольно отправляются в Испанию для защиты республики, он спросил себя: «Кто ты такой? Достаточно ли у тебя сил и мужества, чтобы круто изменить жизнь, к которой привык, пожертвовать ею в борьбе за свободу и счастье далекого чужого народа?»
И Миезитис сделал выбор.
В волшебном калейдоскопе памяти одна картина сменяла другую: различные участки фронта, кровопролитные бои и дни затишья. И вот — ранение, госпиталь; разгром республики; концлагерь во Франции.
Штурману в мельчайших подробностях припомнилась та ночь, когда ему удалось бежать из плена с намерением увидеть Лизи.
Голодный, весь изодранный колючками, он долгие недели скитался в густых лесах южной Франции: страна была оккупирована гитлеровцами.
Лизи вместе с Миезитисом ушла в Альпы, они примкнули к одному из партизанских соединений.
Сердце штурмана пронзила нестерпимая боль, страшнее этой боли не было ничего: в маленьком горном селении партизан настигли фашисты, и Лизи, его Лизи, погибла от вражеской пули. Нет больше любимой, никогда он ее не увидит...
Позавтракав, вернулся капитан и, распахнув дверь каюты радиста, крикнул:
— Сводку прогноза!
Виртманис, чувствуя усталость, все еще валялся на койке и подремывал. Он быстро встал и, протерев сонные глаза, принялся за работу. Из радиорубки послышались характерные попискивания и радиошумы. Наконец Виртманис появился в дверях, в руке у него белел исписанный листок бумаги.
— Пожалуйста, товарищ капитан,— он протянул сводку Зариныну.— В восточной части Атлантического океана, у берегов Португалии, северный ветер и семь-восемь баллов. В Бискайском заливе — туман и шторм.
— Ну, что я говорил?
— Чего там, иной раз можно и угадать.— Виртманис засунул руки в карманы брюк.— Случается и слепой курице зернышко склюнуть.
— Как ты разговариваешь с командиром! — возмутился Миезитис.
— Как аукнется, так и откликнется,— отрезал Виртманис и, засунув руки в карманы еще глубже, сплюнул за борт.— В Бискайском заливе, между прочим, всегда шторма,— прибавил он, как бы извиняясь,— Знаю это со школьной скамьи.
— Неважнецкая у тебя была школа,— миролюбиво сказал Зариньш.— Радист ты хороший, а человек... Эх, да что там говорить. Нос больно задираешь! Как бы его кто не зацепил ненароком.
— О своем носе я сам позабочусь,— выпалил Виртманис и стал спускаться вниз завтракать.
— Молодой зайчишка, дроби не нюхал,— обращаясь
Миезитис не на шутку рассердился:
— Не понимаю, откуда у него такое высокомерие, спесь дурацкая? Молокосос, жизни не нюхал, а дерзит бывалым мужикам.
— Ничего. Всему свое время. Не вдруг сталь закаляется.
— Многое зависит и от отливки,— философски заметил Миезитис и через минуту добавил: — По-моему, в характер Виртманиса многовато лигатуры всыпали.
Капитан засмеялся.
— Почти в каждый металл добавляют чуть-чуть лигатуры... Смотри — Тарифа!
На побережье Испании, справа по борту, взору открылся Тарифа — городишко с большим маяком, возвышавшимся наг острове. Едва «Мемеле» миновала его, как все почувствовали мощное дыхание океана. От боковой волны судно стало крениться, усилился ветер.
В вечерних сумерках «Мемеле» достигла берегов Португалии. Вскоре позади остался мыс Святого Винсента с его маяками. Он представлял собой узкую полоску земли, вдававшуюся далеко в океан.
Судно, взяв курс на север, село на высокую волну, которую гнал встречный ветер. Штормило. К шторму прибавился холодный и густой туман. Все окутала мягкая непроницаемая вата. Задул порывистый, шквальный ветер. Палубу захлестывали волны. Временами они достигали даже иллюминаторов штурманской рубки.
Казалось, во тьме среди тумана рядом с кораблем шагает сказочный Атлант и единым взмахом огромного ведра заплескивает на палубу десятки тонн воды. Отстоявшим вахту матросам, чтобы попасть в кубрики, нужно было пересечь палубу, а для этого проявить немалую ловкость и проворство. Мощные потоки угрожали смыть всех в океанскую пучину.
У штурвала, как и всегда в момент опасности, стоял Миезитис, при нем неотлучно находился капитан Заринын.
Миезитис непрерывно подавал сигналы, чтобы предупредить столкновение их судна с другими судами. Моторы работали вполсилы.
— Сорвем все графики, но что делать? — досадовал Зари ныл.
— Рига — не заяц, не убежит,— с обычной своей
резкостью высказался радист и, зайдя в радиорубку, включил Лисабон, транслировавший умопомрачительную джазовую музыку. Во время шторма, чтобы не слышать рев моря и прогнать мрачные мысли, Виртманис включал громкую музыку. А сегодня у него с самого утра на сердце кошки скребли, хотя вообще-то этому парню вполне хватало выдержки и умения сохранять внешнее спокойствие и безразличие. В разговоре с товарищами он частенько изображал, будто ему на все наплевать: и на шторм, и на график, и на прочее.
В течение двух ночей команда боролась со штормом, туманом и взбесившимся океаном. Другие суда, очевидно, имели возможность укрыться в каких-либо портах, так как за все время пути «Мемеле» встретила лишь один океанский лайнер и небольшое норвежское транспортное судно с изрядно потрепанным грузом крепежного леса.
В Бискайском заливе туман рассеялся, однако буря продолжала свирепствовать.
«Мемеле» окружала необозримая, вздыбившаяся стихия, подобно тому как одинокий караван терзает буран в пустыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76