Это была ритуальная
фраза, сохранившаяся с незапамятных времен.
Он отпустил мачту - она была совершенно измочалена штормом - и
раскинул руки, как бы балансируя. Схватив за плечи, я поставил его, как
стоял сам, на слегка волнующуюся поверхность тихого ночного моря.
Там мы и оставались между небесами и океаном: над головой медленно
проплывали облака, под ногами мягко плескались волны.
Длинный Глаз начал плакать, не стыдясь и не сдерживаясь. Он оскалил
зубы, откинул голову и, гримасничая и рыдая, пристально смотрел в небо.
Через минуту он провел ладонью по лицу и посмотрел на меня. Он опять был
столь же невозмутим, каким я и привык его видеть, будто вместе со слезами
он стер и всякое выражение со своего лица.
Я повернулся и пошел на восток, в том направлении, куда вынес нас
шторм. Длинный Глаз последовал за мной. Ничто не могло поколебать его
веру. Он уперся взглядом мне в спину и припустил через море.
Теперь, обладая Силой, превосходящей любые человеческие ожидания, да
и мои собственные тоже, я не чувствовал ни смущения, ни возбуждения.
В это время я не думал о своем отце. Не думал я и о ней,
женщине-рыси, которую представлял некой лампой где-то впереди, и я,
вооруженный молнией, однажды погашу эту лампу, как она погасила его темный
свет.
Я думал о том, что было во мне, о себе самом.
Старше своих лет, моложе, чем цыпленок, я шагал по мозаичному полу,
который был черным и серебряным, и вдруг разбился желтыми брызгами, когда
солнце, как колесо, выкатилось с востока. Ночь минула, как будто крыло
сложилось. И я увидел корабль, словно выгравированный вдали, неподвижный,
будто ожидающий меня на берегу острова.

2
Для людей южного океана море - женщина, а то, что способно оседлать
ее и должно быть сильнее, - мужчина. Так что корабль, который стоял на
якоре ярким утром, занесенный бурей далеко от торговых путей юга, был
мужского рода.
Этот корабль-галера, корабль-самец возвышался, как башня, над водой
своими двухэтажными палубами, оснащенными сотней весел. Две высокие мачты
с остатками такелажа, оборванного ураганом, чертили зигзаги в подожженном
восходом небе.
Под парусом он представлял славное зрелище - длиной в двадцать четыре
человеческих роста от носа до кормы; надстройка над настилом железного
дерева выкрашена голубым, как летние сумерки; позолоченный нос и обширный
изгибающийся китовый хвост кормы; паруса индигового цвета с охряными
фигурами; треугольный парус на корме (его еще называют "акулий плавник").
Имя корабля было написано на боку южными иероглифами: "ИАКИНФ ВАЙН-ЯРД".
Он ходил в северо-западные земли, этот корабль, набивая трюмы красным
янтарем и черным жемчугом, яшмой, тканями, мехами, пурпуром, античной
бронзой с архипелагов Симы и Тинзена.
Однажды вдали от земли ветер внезапно стих. Рабы-гребцы, спины
которых напоминали крокодильи от ударов, как дождь сыпавшихся на них,
ругались и потели, задыхаясь от ненависти над шестами с железными
лопастями. Только приговор к смертной казни обрекает человека сидеть на
веслах, и проходит лет десять, а то и больше, прежде чем они убьют его.
Прекрасный корабль, раскрашенный, как куртизанка, красивый, как паж,
и названный именем одного из них, он приводился в движение болью и гневом,
бушевавшими в его утыканном веслами чреве. В полночь он встретился с
ураганом, одним из тех чужеземцев, с которым не совершишь сделки.
Ночь и часть дня галера боролась с бурей.
Свернутые паруса, порвав крепления, ветер разорвал в лоскутья.
Бесполезные весла закрепили. Помещение для гребцов, хотя и находилось под
палубой, было затоплено водой, проникшей через люки. Кругом лежали мертвые
- как обычно лежат они, неаккуратно и беспомощно; надсмотрщик пытался
переиграть погоду и заплатил за это увечьями и жизнью гребцов. Корабль
метался по воле кипящего холодного моря и черного шторма. Он был хорошо
сделан для такой работы, иначе бы он не выдержал.
Около полудня они вошли в застывший глаз урагана. Матросы, многие из
которых еще недавно были рабами, а следовательно, людьми сухопутными, как
и я, ничего не знающими о море, думали, что гнев шторма улегся. Они лежали
ниц на палубе, вознося молитвы своим амулетам, так же лежали они, молясь и
блюя, когда свирепствовал шторм. Другие знали, что такое спокойствие в
вортексе, и собирались бросить ценный груз за борт, чтобы умилостивить
море. Офицеры, чья алчность была сильнее треноги и предрассудков, решили
по-иному. Навигационные инструменты были разбиты или разладились, берега в
пределах видимости не было. Капитан придирчиво осматривал свою плетку с
янтарной ручкой. Даже в самый разгар суматохи капитан по имени Чарпон был
скорее угрюм, чем встревожен. Чарпон был сыном "новой" крови,
незаконнорожденным представителем элиты, недавних завоевателей древнего
города. Он чувствовал себя на корабле как дома. Его чувства были
ограничены корыстолюбием, скрытой гордостью, некоей грубой, лишенной
воображения сообразительностью и любовью к мальчикам.
Пока "Иакинф Вайн-Ярд", странно спокойный между двух стен шторма,
мягко покачивался под ним, Чарпон, с лицом, похожим на кулак, с плеткой в
руке, стоял на носу корабля. Он не думал о смерти, скорее всего, счеты в
его голове подсчитывали убытки - потерянных рабов, утраченные товары,
поврежденное судно. Галера воплощала для него двенадцать лет жизни,
которые он потратил, чтобы купить ее. Ураган все разрушил.
Через два или три часа, когда небо позолотилось, а море стало похожим
на шелк, более нежный, чем крашеный хлам в трюмах галеры, экипаж снова
опустился на колени, чтобы возблагодарить океан.
Перед идолом в возведенной на палубе часовне были воскурены
благовония. Статуя изображала воина-бога мужского пола с молниями в руках,
сидящего верхом на рыбе-льве с эмалированными крыльями синего и зеленого
цветов. Это был демон волн Хессу, дух, почитаемый моряками Хессека,
принадлежавшими к "старой крови". Чарпона это не волновало.
Корабль встал на якорь - зализать свои раны. Все рабы были разделены
на группы, чтобы залатать и поставить паруса, залить течи разогретой
смолой и выбросить за борт бесполезных мертвецов. Капитан и его помощники
готовились прокладывать новый курс.
День ушел в ночь. На судне была выставлена вахта, десять измученных
человек по-прежнему немного опасавшихся, что ураган, как тигр в ночи,
может снова напасть. Они суеверно беседовали с красными бусинами
хессекских шейных четок, обещая на берегу принести жертвы всем духам.
Солнце, совершив свой круг под морем, поднялось из него на востоке.
Внезапно один из вахтенных завопил в ужасе:
- С_'_в_а_х_ а_й_! - Этот вопль приблизительно означает "Да хранят
меня боги!"
Зазвучал свисток, сбежались матросы. К этому времени вахтенный упал
на палубу. Вскоре появился Чарпон со свернутой плеткой в руке.
- Что говорит этот слабоумный?
Моряки заразились чумой страха, и хотя знали, что их капитан не
религиозен, колебались, говорить ли ему. Поцелуй плетки, однако, развязал
их языки.
- Л_а_у_-_й_е_с_с (хессекское слово, выражающее почтение и
повиновение). Кай говорит, что видел человека в море.
При этом Кай начал бормотать и стонать, и трясти головой как
помешанный. Чарпон ударил его.
- Говори сам, червяк.
- Не человека, лау-йесс, бога, огненного бога королей Масри -
Масримаса, одетого в пламенные сполохи солнца. Я видел его, лау-йесс, а он
шел, шел по морю.
Матросы испуганно переговаривались. Чарпон одарил Кая вторым ударом.
- Мой экипаж сошел с ума. Блажь в башке. В море нет ничего. Возьмите
этого червяка и держите его в кандалах, пока повиновение не полезет из
него. Он не будет есть и пить, пока не поправится рассудком.
Но когда незадачливого Кая утащили прочь, закричал еще один
вахтенный. Голова Чарпона дернулась. Матросы вцепились в поручни. На этот
раз - никакого волшебства. Два человека, выжившие, хоть и с повреждениями
после шторма, плыли на обломках. Один из них слабо шлепал по воде, чтобы
привлечь внимание.
Чарпон кивнул. Он видел не людей, переживших шторм, но замену
гребцам, если, конечно, они останутся живы. Некоторая, в конце концов,
компенсация, которую можно учесть на счетах, щелкавших в его голове.

Зная, что я мог бы пройти по воде и пешком добраться до судна,
наблюдая, как сотни две человек в панике падают ниц, или, того хуже, в
смятении хватаются за оружие, я предпочел быть обнаруженным в образе
беспомощного бедняка. Я слышал крик ужаса того вахтенного, и это было для
меня достаточным предупреждением. Я и Длинный Глаз легли в море. Левитация
избавила нас от необходимости плыть, я поддерживал нас на поверхности и
позволил мелкой волне нести нас к кораблю.
Наконец нам были брошены веревки. Мы побарахтались и схватились за
них, и по обшивке из железного дерева мимо написанного иероглифами
названия корабля нас втянули на палубу.
На нас упала тень Чарпона.
Он был высокого роста. "Новая" кровь завоевателей проявлялась в его
росте, широких костях, смуглой коже. Его волосы были немного завиты и
намаслены и напоминали черную лакированную чашу. У него были белые, но
неровные зубы, напоминавшие шипы, кое-как воткнутые в цемент. В его левом
ухе качалась длинная золотая сережка - в форме символа их огненного бога
Масримаса.
Чарпон ткнул меня ручкой своей плетки.
- Сильны, псы, - сказал он, - пережили шторм. Ну, посмотрим.
Он потрогал серьгу в ухе и спросил меня:
- Говоришь по-масрийски?
- Немного, - ответил я, не желая показать, насколько хорошо я знаю
этот язык.
Хотя масрийский вошел в мое сознание, как любой другой язык, который
мне встречался. Это был язык завоевателей, названный, как и их раса,
именем их бога. Чарпон кивнул на Длинного Глаза.
- Нет, - сказал я. - Он просто мой слуга.
Чарпон милостиво улыбнулся. Дни моего обладания какими-либо слугами
были, несомненно, сочтены.
- Откуда вы?
- С севера, с северо-запада.
- Из-за стены скал?
Я вспомнил огромные утесы поперек моря. Возможно, торговцы слышали о
северянах, но не забирались так далеко на протяжении веков.
- Да. С берега древних городов.
- А-а, - казалось, он знал их. Без сомнения, знал он немного. Бедная
для торговли земля, руины и горстка варварских племен. Я чувствовал его
грубое притворство, ею злобную алчность и без всякой помощи магии понимал,
что он использует меня там, где ему покажется выгоднее. Появился вопрос -
а могу ли я читать его мысли? Я не знал границ своей силы - должна же она
где-нибудь кончаться? Я вздрогнул от внезапного вмешательства в трясины и
сточные трубы чужого мозга и вяло подумал, что в любом случае я не смогу
им управлять.
Чарпон не был склонен устанавливать глубину моих познаний в
масрийском языке. Возможно, он считал, что на нем должен говорить весь мир
к вящей славе его незаконных наследников. Он постучал ручкой плетки, и
один из матросов принес мне горшок с водой, смешанной с каким-то горьким
алкогольным напитком. Длинному Глазу не предложили, и, когда я поделился с
ним своей порцией, это, кажется, задело Чарпона.
- Мы не можем отвезти вас домой, - сказал он мне. - Мы направляемся в
сторону Дороги Солнца, этот путь ведет к столице юга. Мы предлагаем вам
ехать с нами. Это расширит ваш опыт, господин, - он пытался сделать
вежливым свой саркастический юмор. Его четыре помощника, хорошо одетые
громилы, у одного из которых не хватало глаза, хмыкнули.
- Согласен, но я не могу вам заплатить. Возможно, я смогу отработать
свой проезд? - сказал я.
- Да, конечно. Но прежде пройдите со мной в надстройку, господин мой,
и разделите с нами обед.
Его ухмылка и неуклюжие манеры могли бы насторожить последнего
профана, однако, находясь в положении потерпевшего кораблекрушение, все
потерявшего, запуганного, зависящего от его милости человека, я
поблагодарил и последовал за ним, сопровождаемый головорезами. Длинный
Глаз шел на шаг позади меня.
Надстройка располагалась в кормовой части галеры, сооруженная из
железного дерева и выкрашенная в цвет индиго. Дверь, однако, была из
кованого железа с медными украшениями. Внутри была просторная комната с
расположенными вдоль стен плюшевыми кушетками, покрытыми вытершимися
драными мехами, а подушки и занавеси больше подошли бы борделю. Шикарный
закуток для содержанки Чарпона. Я представил себе капитана, отдыхавшего,
развалясь, при дымящихся курильницах, его плетка лежит рядом, готовая к
действию. Обязательная статуэтка Масримаса из позолоченной бронзы тонкой
работы стояла в алькове, перед ней порхало пламя, отражаясь в
перламутровых глазах божества.
Мы сели за стол Чарпона - я и четыре его помощника. Длинному Глазу он
позволил сесть, сгорбившись, на матах у моего стула. Три юнца принесли
еду. С детства обреченные на эту адскую жизнь, они, по масрийскому закону,
были приговорены к ней на десять лет или до того момента, когда у них
появится возможность сбежать в каком-нибудь порту. Двое были красивы даже
под налетом грязи, а один из них знал, в чем его удача. Он исподтишка
немного флиртовал с лау-йессом, потираясь телом о руку капитана, пока
устанавливал блюда в подставки на столе. Чарпон отпихнул его в сторону,
как бы раздраженный его глупостью, но взял на заметку. Мальчишка будет
смышлен, если продолжит. Хотя он был маленький и легкий, и, судя по
бледному изможденному лицу, принадлежал к "старой" крови, у него было уже
масрийское имя. Он смотрел на нас с нарочитым презрением,
предусмотрительно отделяя себя от проклятых.
Полумертвые птицы падали на палубу корабля, когда он вошел в центр
урагана. Матросы свернули им шеи и теперь подавали тушеными. Почитатели
пламени не марают огонь, ставя в него решетки для приготовления пищи,
позволительно лишь мясо, отваренное в горшке или запеченное в жаровне, да
и то полагалось держать его на почтительном расстоянии от бога.
Чарпон принудил меня к обжорству, так как обычно я ем мало: он
сказал, что я должен восстановить силы. Все таки он заметил, что я не
столь уж был ослаблен борьбой со штормом, да и мой слуга тоже. Как долго
пробыл я в воде? Я соврал ему, сказав, что лодка перевернулась позже, чем
на самом деле. Он все равно удивился. Большинство людей, находясь в море,
давно бы погибли. Масримас благословил меня и сохранил для корабля.
Я спросил его, между прочим, какую работу я мог бы выполнять на
галере, чтобы расплатиться с ним. Он ответил, что я буду занят на общих
для команды работах. Теперь я знал наверняка, что он отправит меня на
гребную палубу.
Я обернулся и сказал Длинному Глазу на языке черных людей:
- Он хочет, чтобы мы обнимались с веслом. Следи за ним.
Чарпон решительно сказал:
- Будете говорить по-масрийски.
- Мой слуга говорит только на своем языке.
- Неважно. Лучше делай, как я сказал.
Его громилы засмеялись. Один сказал мне:
- Вы, должно быть, принц среди варваров. Спасли ли вы какие-нибудь
драгоценности со своей лодки?
Я сказал ему, что у меня ничего нет. Другой запустил руку в мои
волосы.
- Вот что. Если юному повелителю варваров захочется расстаться со
своей роскошной шевелюрой, в Бар-Айбитни немало старых шлюх, готовых
отдать связку золотых монет за такой парик.
Я слегка повернулся, чтобы посмотреть на этого человека - его звали
Кочес, - пока он гладил меня. Его глаза расширились. Он отдернул руку, как
будто обжегся, его лицо посерело. Остальные как раз пили и ничего не
заметили.
После чуда на море мои способности, казалось, как меч, лежали в своих
ножнах. Я стоял перед выбором. Я мог бы загипнотизировать целую комнату
разбойников, убить их или парализовать белой энергией моей мысли, или
выкинуть еще какой-нибудь пугающий колдовской трюк, чтобы заставить их
трястись от страха.
Было ошибкой чувствовать себя всемогущим на досуге. Внезапное
нападение сзади изменило мои мысли, но было уже слишком поздно. По голове
меня стукнули чем-то достаточно тяжелым, чтобы растрясти мои мозги.
Я был, однако, в полном сознании и знал, что меня тащат на нижние
палубы, что было ничуть не лучше смерти в шторм.
Меня тащили волоком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42