Предположим, что она здесь, она вполне могла спрятаться на задворках
Бар-Айбитни. Я придумал только один способ выгнать ее из укрытия -
наделать шуму именем моего отца. Я собирался стать чудотворцем и целителем
Вазкором. Я также намеревался приобрести кое-какое богатство, заставив
свой удивляющий дар работать на меня. С надлежащей репутацией и деньгами
мои изыскания могли бы стать легкими. Если она убежит от меня или если мне
не удастся ее найти, я должен буду раскинуть сеть еще шире.

2
Отпустив Чарпона, я вышел в городскую жару, которая к концу лета
превращалась в печной жар. Янтарная дорога тянется вдоль западной части
Стены Храгона, которая отделяет аристократическую часть города от окраин.
Бар-Айбитни состоял из четырех городов. Его сердцевиной была обширная
торговая территория порта, доков, базаров, которая карабкалась в пригороды
через возвышения на юге. За внутренней Стеной Храгона лежала укрепленная
цитадель на естественном холме, называемом "Столб". Это было военное
сооружение, расположенное на двух квадратных милях, его окружали стены с
бойницами, облицованными бронзой. Цитадель могла вместить семнадцать
джердов - примерно семнадцать тысяч человек. Дальше за Столбом, к востоку,
протянулся Пальмовый квартал; террасы его громадных храмов и дворцов
сказочного изобилия заканчивались в Небесном городе, оплоте императора,
недоступном для большинства.
В то же время позади заболоченного участка далеко на западе, там, где
болото окружило, как накипь, древние заброшенные доки, находилось то, что
осталось от старого хессекского города Бит-Хесси (широко известное как
Крысиная нора), - лабиринт трущоб, окружавших новую столицу.
Никто - ни воин, ни слабоумный - не посещал эти места, наполовину
ушедшие под землю, часто видевшие лихорадку, в полдень темные, как
сумерки, и хоть глаз выколи темные ночью; люди не рисковали заходить туда,
если только во всех остальных местах им не угрожала смерть.
Янтарная дорога оканчивалась у Ворот Крылатой лошади, где был главный
вход в Пальмовый квартал через Стену Храгона. Здесь, у западной части
стены, начиналась фешенебельная часть торгового города, здесь были площади
с фонтанами, дома с лепными украшениями и цветными колоннами, и Роща ста
магнолий. Те, у кого находилось время для безделья, в этот час приходили в
рощу, чтобы прогуляться по мягким лужайкам, подышать ароматами цветущих
магнолий; фокусники выделывали свои штуки, а дикие звери ревели в клетках.
Когда Кочес и я, сопровождаемые обычной толпой краснолицых
охранников, шагали по улице в сторону рощи, из тени на нас выскочил Лайо.
- Господин Вазкор, - сказал он настойчиво на своем симейзском языке,
который я один здесь понимал. - Их будет трое.
Пока я устраивался в гостинице, хессеки Чарпона находились в городе
по моим поручениям, разнося слово чудотворца. Свою славу, видимо, снискал
и мой поступок с Золотой Рукой, пиратом. Лайо я отправил вместе с
человеком, который знал все подводные течения в Бар-Айбитни, чтобы
поискать среди больных тех, кто нуждался в экстравагантном лечении.
- Трое, - сказал я. - Хорошо.
Он ухмыльнулся; он бегал по моим поручениям, довольный, что у него
теперь здоровая грудь.
- Это будет вот как, лау-йесс. На второй лужайке к вам подойдет
старуха, продающая конфеты с лотка. Она споткнется и упадет на вашем пути,
крича так громко, что всем будет слышно. Ее хорошо знают, у нее поврежден
позвоночник, и она специально привлекает к этому внимание, чтобы добиться
сочувствия.
- Она не будет возражать, чтобы я ее вылечил?
- О нет, лау-йесс. Она говорит, что если вы достаточно могущественный
волшебник, она сможет показывать себя, как произведение рук ваших, да еще
и денег соберет больше, чем раньше. Она спрашивает, - он опять
ухмыльнулся, - не можете ли вы сделать ее заодно и молодой?
- И во сколько она нам обошлась?
Он сжал губы.
- Прости, Кочес, - сказал я. - Лайо, рассказывай остальное.
- После того как вы сотворите чудо для нее, придет еще один молодой
человек, про которого все знают, что он слепой на оба глаза. Он младший
сын купца Кечама, но отец выгнал его из дому, когда он начал жить с
проституткой, а теперь только эта проститутка заботится о нем. Она
приведет его на излечение, но она хуже, чем старая продавщица конфет, я на
нее потратил три куска серебра, потому что я ей не доверяю. После того как
глаза мальчика будут вылечены, лау-йесс, толпа должна уже быть довольна.
Но на всякий случай я перекинулся словечком с привратниками в доме Фунлина
- он полумасриец, богат и суеверен, а его жена сплетничает со служанками и
еще более суеверна, чем он. Возле мочевого пузыря у него камень, который
почти убивает его болью. Он уже призывал и жрецов-целителей из масрийских
храмов, и, как я слышал, жрецов старой веры тоже. Если он узнает, что в
Роще магнолий чудотворец, он обязательно пойдет проверить. А после
чуда-другого он упадет к вашим ногам и будет просить вас.
- Хорошо поработал, - сказал я.
Другой мальчик для поручений тоже вернулся, и Кочес без возражений
заплатил им обоим. Мы пересекли Площадь Крылатой лошади и миновали старую
стену Рощи, которая сто с лишним лет назад была хессекским садом. Лужайки
поднимались четырьмя ступенями, испещренными розовыми магнолиями и
пятнышками водоемов.
Тонкий аромат пыли курился над вьющимися дорожками, по которым
прогуливались купцы и им подобные.
Было совсем мало женщин. Основным положением хессекской морали была
мысль о том, что женщина - это драгоценность, которую лучше держать в
шкатулке. Дамы могли отважиться выйти вместе со своими мужьями только под
покровом темноты, да и то занавешенные от носа до лодыжки. Даже более
бедные женщины, по необходимости выходящие из дома, тоже наполовину
покрывали свои лица и целиком - фигуру; только масрийские девушки были с
открытыми лицами, но они в основном жили в Пальмовом квартале. Торговый
Бар-Айбитни был рассадником смешанной крови, старой и новой, и хотя
мужчины надевали складчатые штаны и личины масрийцев, их женщины
придерживались старой моды. Зато в Роще было много куртизанок мужского
пола типа Тэи. Не раз я, прежде чем привык, останавливал свой взгляд на
ком-нибудь, слишком похожем на девушку, чтобы ею быть. На второй лужайке
красный тигр шагал на огороженном месте над тропинкой, с прицельной
ненавистью глядя на толпу дураков, которые его охраняли. Единственное
слабое звено в его железных кандалах означало бы совсем другую игру.
Кочес сказал:
- Эта старуха идет. Вон там. Я уже видел ее, горбатую Лели.
Я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она должна была меня узнать,
Лайо описал ей меня. Ее седые жидкие волосы были ничем не покрыты, ее
глаза, казалось, зашиты в складки кожи, но нижнюю часть ее лица скрывал
кусок покрывала. Она была худая, усохшая, маленькая даже для хессеков, ее
спина возвышалась над ней, как небольшой обломок скалы. Перед собой она
катила плетеный лоток на деревянном колесе, там лежали изысканные
сладости, они словно высмеивали ее безобразие.
Она остановилась в двух ярдах от меня, сзывая покупателей тонким
голосом. Я понял, почему она потребовала денег - для большего театрального
эффекта она уронила свой бар к моим ногам. Когда сладости раскатились во
все стороны, Лели неуклюже повалилась, растянувшись на траве, и начала
пронзительно кричать с жуткой мукой в голосе.
Праздная толпа раздалась в стороны, встревоженная близостью
несчастья. Кочес, не в силах сдержать веселья при виде такого
представления, начал посмеиваться, пока я не велел ему успокоиться.
Подбежала какая-то неряшливо одетая женщина, чья то тощая служанка.
Возможно, она знала горбатую старуху раньше. Она склонилась над ней,
пытаясь взять ее руку.
Я подошел туда, где Лели лежала, скорчившись, на лужайке и пищала, а
служанка посмотрела на меня глупыми глазами и закричала:
- Не обижайте ее, господин. Она не в себе, но ей сейчас уже будет
лучше, посмотрите, - она говорила на плохом масрийском, специально для
меня, я полагаю. Я был такого же роста, как масрийцы, загар у меня был
очень темный и в своих новомодных одеждах я, должно быть, выглядел
чистокровным масрийцем - потомком завоевателей.
- Я не хочу обижать ее, девочка. Если это продавщица конфет Лели, я
собираюсь вылечить ее.
Служанка ахнула; толпа вокруг нас заволновалась. Только один человек
засмеялся, услышав мои слова. Горбатая Лели тем временем повернула свою
птичью голову и, прищурившись, посмотрела на меня с крайней злостью.
- Как ты можешь меня вылечить? - спросила она, получив на это
одобрение Лайо, при этом она так верещала, что слышно ее было очень
далеко. - Всю жизнь я ношу на своих плечах проклятье богов.
Я наклонился и поднял ее. Она была легкой, как связка высушенной
соломы, от дневной жары готовая вспыхнуть в любую минуту. Ее голова не
поднялась выше моего пояса.
- Не смейся надо мной, мой милый мальчик, - пронзительно выкрикнула
она. - Как ты можешь вылечить уродину, которая со дня своего рождения
согнута, как коромысло? - И, сдержав дыхание, только для меня она
потихоньку добавила: - Посмотрим, как ты это сделаешь, ты, дьявол из моря
Хессу.
- Т-с-с, бабуля, - сказал я мягко.
Я положил свою правую руку на ее позвоночник, а левую - ей под
подбородок, и стал выпрямлять ее, как выпрямлял бы палку из сырого дерева.
В предыдущих случаях я ничего не чувствовал или чувствовал очень
мало. На этот раз я почувствовал импульс, исходящий из моих ладоней, а она
вскрикнула по-настоящему, и ее перекрученный позвоночник захрустел, как
зола под ногами. И вот она разогнулась, ее груз исчез, и лохмотья свободно
болтались на ее спине; голова ее оказалась на уровне моей грудной клетки.
Толпа издала свой звук.
Девочка-служанка спрятала свое и так на три четверти спрятанное лицо.
Именно Лели подняла свои хищные глаза и сказала:
- Так ли это, как кажется? Неужели? Боль прошла по мне, как
раскаленные розги, но сейчас я стройна, как девица. Скажи-ка,
красавчик-жрец, а не сделаешь ли ты меня заодно и молодой? - она
стрельнула в меня глазами, коварная, как седая лиса. - Я неплохо
выглядела, когда была молодой, несмотря на мой горб, я действительно была
вороша. Ну как, сделаешь?
Меня передернуло, как и в тот момент, когда Лайо впервые сказал мне
об этом. Если бы я мог сделать это, - сострогать возраст, восстановить
юность, это действительно было бы зрелищем, достойным славы, но я не был
уверен. Казалось, это то, к чему ни один человек, ни колдун, ни священник,
не должны стремиться. Это было бы наполовину святотатством. Думая об этом,
я становился суеверным. Тем не менее, я довольно спокойно сказал:
- На сегодня ты свое лечение уже получила. Кроме того, я не делаю
чудес без выгоды для себя, девочка-бабуля. Если я сделаю то, о чем ты меня
просишь, ты станешь потом моей ручной обезьянкой, моим показательным
номером, этакой визитной карточкой колдуна. Я свою работу даром не делаю.
- Сделай меня девушкой и используй меня для любой своей цели. - Она
вцепилась в мой рукав, хихикнула и сказала: - Сделай меня девственницей и
сам возьми мою девственность. Ну, красавчик?
Кочес схватил ее за сухое, как тростинка, запястье и принялся
оттаскивать от меня.
- Помягче, - сказал я.
Она выглядела достаточно хрупкой, чтобы сломаться в его лапах. При
этих словах она бросила на меня внезапный взгляд, повернулась и кинулась
через лужайку, прочь от лотка на колесике, от служанки, которая подбежала
помочь ей, от всей глазеющей толпы, топча рассыпанные сладости, на ходу
выкрикивая, как ребенок:
- Посмотрите! Какая я стройная теперь и какая красивая!
Я надеялся, что слепой парень и его проститутка окажутся более
сдержанными и, взяв деньги, не поверят обещанию. Но они пришли попробовать
воды и, найдя ее свежей, были готовы попить. Через две или три секунды
после того, как убежала Лели, сына Кечама вытащила вперед его милка - не
женского пола, несмотря на употребление Лайо местоимения "она", а еще один
Тэи, и не столь привлекательный. У сына Кечама было заболевание
конъюнктивы, которое мог бы вылечить хороший доктор, если бы он вовремя
этим занялся, но, боюсь, у девочки-мальчика не было богатств, чтобы
заплатить доктору. Ну, для меня это было легко, и я опять ничего
особенного не почувствовал. А когда мальчик обнаружил, что он уже больше
не слеп, он начал плакать, а его любовник бросился ему на шею и тоже
заплакал. Это было умилительное зрелище.
Однако я был разочарован, ожидая появления Фунлина со своим почечным
камнем. Вообще-то, мне он был не нужен. Праздношатающиеся в Роще ста
магнолий, перешептываясь и вскрикивая, припомнили свои недуги и кидались
на меня со всех сторон, падая на колени среди разбросанных Лели конфет, и
целовали мою обувь. Я оставался на месте и выдавал свою магию. Должно
быть, я исцелил дюжины три жизней за эти часы, а мелких недомоганий - без
счета, но толпа все прибывала и требовала моего внимания. Да, слово обо
мне наконец распространилось. Богатые вместе с бедными бегом бежали по
Янтарной дороге, через Площадь Крылатой лошади в Рощу. Кочес с красным
лицом застыл возле меня, в панике повторяя, что нас раздавит неистовая
толпа. Я черпал свои силы, гораздо большие, чем когда-либо ранее, из
какого-то холодного опьянения, и это чувство имело очень мало общего с
тем, что я сейчас делал. Я не чувствовал ни смущения, ни сочувствия при
виде толпы, окружившей меня. То, что держало меня здесь, заставляя
возлагать на них руки, больше всего напоминало презрение. Их несчастья
напоминали мне червей, копошащихся на дне какой-то бездонной пропасти. Я
оставался там, пока не устал от чудес.
Я не представлял, как мне объявить о моем уходе. Наверное, мне надо
было бы превратиться из лекаря в разрушителя, и пробивать себе проход в
толпе при помощи убивающих импульсов. На самом деле задача была решена при
помощи другой силы. Раздались резкие крики, и часть толпы на площади и у
ворот Крылатой лошади заволновалась. И сразу над гомоном толпы полетел
перезвон кованых копыт и рев рожков.
Один из хессекских матросов, оставшийся на посту возле меня,
закричал:
- Джердиеры! Джердиеры!
Кочес пробормотал:
- Кто-то сообщил в Цитадель. Они унюхали волнения и подняли гарнизон.
Толпа, прекрасно сознавая, что для нее хорошо, а что плохо, раздалась
в стороны, и по этой щели галопом скакали около двухсот всадников - пятая
часть джерда.
Все лошади были соляно-белые, одна или две из них имели пятнышки
каштанового или черного цвета, попоны на них были белые. Джердиеры были
одеты так же, как и статуя Масримаса в заливе: сапоги, широкие штаны,
складчатая юбка из белой кожи, украшенная полосками белого металла. Выше
пояса цвет менялся. Красные кожаные доспехи с нагрудной пластиной из
бронзы, бронзовый воротник и наплечники, бронзовые рукава по локоть и
латные рукавицы из красной лайки. Остроконечные бронзовые шлемы
соединялись с накидками из медной сетки, похожей на парик забавных
заводных людей-кукол; сетка, спускаясь, соединялась с черной бородой. Из
масрийских анналов было хорошо известно, что их первые военные успехи в
землях, где не было лошадей, объяснялись экипировкой их кавалерии. До
пояса белые, ярко-красные выше пояса, сидящие на белых лошадях, они
сливались с животными и даже с небольшого расстояния казались народом
четвероногих монстров. Те дни славы, однако, прошли.
Командир джердиеров натянул поводья своего коня, и пятая часть джерда
в безукоризненном порядке застыла позади него; этот спектакль был доведен
до совершенства после миллиона тренировок на учебном плацу.
При таком повороте событий навалившаяся толпа схлынула, предоставив
мне в одиночку встречать гнев властей.
Сияющий в своих бронзовых доспехах джердиер осматривал сцену
действия. Он был примерно моего возраста, такого телосложения, которое
нравится женщинам. Наконец он решил, что можно и поговорить со мной.
- Вы, господин... Это вы причина волнений?
- Это вы, господин, причина, а не я.
Вообще-то он не очень заботился о том, что я отвечу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42