– Да, сэр, договорились. – В конце концов я пообещала быть вежливой по отношению к возможным гостям, а от такого обещания до согласия выйти замуж очень далеко.
После этой беседы я решила, что вопрос моего будущего отложен в сторону и забыт, но такая надежда была разрушена первыми месячными, начавшимися на следующий день. Густые и темные, они безошибочно засвидетельствовали мое превращение в женщину. Для других девушек, например для дочери Гледис, это было лишь подтверждением того, что они расстаются с детством, но для меня же означало только одно – дни моей свободы сочтены. Даже древние обряды, проводимые в тени священных камней и наполненные песнопениями, шепотом и радостными гимнами, посвященными женской зрелости, не веселили меня. Когда я легла спать, гнев мой не утих, и я плакала как ребенок, пока не заснула.
В следующие несколько месяцев мы редко виделись с отцом; он продолжал путешествовать по стране, проводя советы и обсуждая договоры Артура, а я бродила по дому, не в силах думать ни о чем другом, кроме исчезновения Кевина.
Я работала на кухне вместе с Гледис или вертелась около Бригит, но выходила только изредка, когда отправлялась за ягодами вместе с младшими ребятишками. Я говорила себе, что мне нельзя ездить верхом, потому что нога Быстроногой должна поправиться, но в действительности мне никуда не хотелось ехать, как не хотелось ни с кем проводить время.
Единственным утешением была вера в то, что весной Кевин обязательно вернется. Я снова и снова воскрешала в памяти нашу последнюю поездку, наделяя любое замечание, каждое действие множеством значений, понятных только ему и мне. В моем воображении мы клялись во взаимной любви и обещали хранить друг другу верность. Я не сомневалась, что он понимает, как я несчастна без него, и что любовь приведет его обратно.
Когда начали опадать листья, двор переехал с побережья в Карлайль, и было окончательно решено, кто останется там, а кто должен ехать вместе с нами на север. Я безучастно наблюдала за происходящим, забыв, как совсем недавно с нетерпением ждала возвращения в Мот.
В то утро перед отъездом отец позвал Бригит и меня в комнату, где решались государственные дела. Я была потрясена его усталым видом: изможденный и поседевший, он, казалось, с начала лета постарел на десять лет.
– Ах да, Гвен… – слегка встрепенулся он, будто удивляясь моему присутствию. – Как ты?
– Все в порядке, – ответила я уклончиво.
– Хорошо, хорошо, – сказал он, ерзая на стуле и глядя мне прямо в лицо. – Господи, ты становишься настоящей молодой женщиной.
Я промолчала, и он с надеждой посмотрел на Бригит.
– Мы с твоим отцом недавно говорили, Гвен, – начала моя подруга, – о той части твоего образования, которую мы упустили из виду. Ты знаешь прядение и ткачество и все такое прочее и умело управляешься на кухне. Но… сейчас пришло время подумать о твоем будущем… Есть многое в придворной жизни, чему Тебе следует научиться.
Наступило неловкое молчание, и я подумала, к чему бы этот внезапный интерес к моему образованию. Здесь, конечно, речь шла о чем-то большем, чем дополнительные занятия с Катбадом.
– Я познакомилась с вдовой из Йорка, очень достойной женщиной хорошего римского происхождения, – продолжала Бригит, – и мы с ней все уже обсудили. Твой отец и я решили, что она будет для тебя хорошей компаньонкой. Я не в состоянии одновременно вести дом и быть твоей воспитательницей, тем более что многим вещам научить тебя не могу.
Бригит серьезно смотрела на меня, и я прикусила язык, чтобы не сказать лишнего, пока не пойму, что происходит на самом деле. Все это начинало напоминать западню, и мне отчаянно хотелось под каким-нибудь предлогом встать и незамеченной исчезнуть из комнаты.
– Она согласна жить при дворе, – торопливо вставил отец, – и тебя не придется никуда отсылать. И мы все, вероятно, сможем многому научиться у нее.
– А что будет с Катбадом? – спросила я, недоумевая, как поладят друг с другом пожилая римская матрона и молодой кельтский жрец.
– Катбад был очень полезен нам в последние годы, – ответил мой отец, слегка хмурясь. – Надеюсь, он останется с нами при дворе. Но теперь тебе следует учиться другому. – Он медленно крутил на пальце кольцо матери, подыскивая слова. – Сейчас тебе нужна женщина, воспитанная госпожа, которая поможет тебе подготовиться к исполнению обязанностей королевы, имеющей собственный двор. Она должна научить тебя латыни, этикету, чтению и письму…
Он замолчал и посмотрел на Бригит, надеясь на ее поддержку.
– Есть много важных вещей, которые следует знать о большом дворе, Гвен, – ласково сказала она. – О них мы здесь даже не думали.
– Но я не хочу жить при большом дворе, – медленно сказала я, поднимаясь. – Мне никогда не хотелось уезжать из Регеда. Регед – мой дом, моя родина, мой мир. Я здесь родилась и здесь хочу жить. – Я начала расхаживать по комнате, и это немного помогало преодолеть ощущение того, что я запутывалась в чем-то невидимом.
– Тут мой народ, и я – его будущая королева, – кипела я, с жаром защищая титул, которым наградил меня в детстве Кевин. – И мне не нужен латинский, чтобы разговаривать с ними. Большинство наших подданных вообще не знают латыни.
Отец и Бригит молчали, и их молчание давило на меня, поэтому я повернулась и снова уселась на скамью.
– Кроме того, я никогда, никогда не научусь есть лежа!
При таком заявлении бровь моего отца полезла вверх, и, наклонившись ко мне, он с серьезным видом пообещал, что этого не будет никогда.
Затем последовали обсуждения, нужно ли монархам знать латынь для управления государством и дипломатии и как должен быть подготовлен Регед, чтобы занять свое место в планах верховного короля, и мне стало ясно, что все уже решено без меня. Я почувствовала себя лисенком: сердитым, негодующим и совершенно не желающим быть прирученным.
Но у лисенка по крайней мере была нора, в которой он мог спрятаться.
Наконец, не видя никакого способа избежать нового развития событий, я молча удалилась. «Ничего, – твердила я себе, – вот вернется Кевин, и мы все исправим».
Итак, Лавиния прибыла ко двору. Это была маленькая и пухлая женщина, с тщательно завитыми волосами и благоухающая духами, за которыми регулярно посылала к торговцу в Марсель. Она была безумно аккуратной и принялась управлять моей жизнью, словно курица, пытающаяся выгнать утенка из воды, и с таким же успехом.
В первое же утро после ее приезда я проснулась и обнаружила, что моя туника и штаны исчезли, а на том месте, где я оставила их, на колышках было аккуратно развешено простое длинное платье.
– Туники, особенно туники ярких расцветок, – твердо заявила она, – носят женщины с дурной славой. И ни одна приличная женщина не наденет штаны. Не представляю, о чем думала твоя нянька, позволив тебе бегать как дикарке или еще того хуже.
Мне было интересно, что в данном случае означало слово «хуже», но она уже открывала материнский сундук и рассматривала хранившиеся там платья.
– Приличные вещи мы используем, – жизнерадостно сказала она, – а остальные раздадим. Конечно, самые роскошные наряды мы сохраним на потом. Когда-нибудь ты станешь взрослой, и тебе понадобятся красивые одежды.
Я уставилась на очаровательные вещи, отделанные кружевами и украшенные вышивкой, и поклялась, что в скором времени они мне не понадобятся.
Мысль о том, чтобы спать в комнате с незастекленными окнами, была для Винни таким же потрясением, как и моя одежда, и она тут же потребовала, чтобы это дело немедленно было решено.
Она переехала в меньшую комнату, где жила Бригит, – там хотя бы с окнами все было в порядке, а Бригит стала спать в комнате напротив моей.
Нонни по-прежнему называлась моей нянькой, но ее ум все больше туманился, и она постоянно путала меня с моей матерью и вспоминала истории и события, происшедшие задолго до моего рождения. Временами Нонни пристально вглядывалась в Лавинию и выпаливала странные замечания, например, такие:
– Что случилось с волосами этой женщины?
Винни относилась к этому спокойно, воспринимая старую няньку-кумбрийку как впавшую в детство старуху. По крайней мере, обиженной она не выглядела.
Мое время внезапно оказалось заполненным уроками, посвященными всем видам домашнего хозяйства. Винни забрала все ключи и настаивала, чтобы я совершала с ней осмотр всех шкафов и обход всех помещений.
– При изысканных дворах спят на полотняных простынях, – заявила она, скептически разглядывая простые, но вполне приличные шерстяные одеяла, которыми пользовались мы.
– Неужели здесь никто не слышал о самосской посуде? – спросила она, недоверчиво разглядывая содержимое буфетов.
Я попыталась вставить, что у нас есть несколько чаш из красной глины, но Винни только грустно качала головой.
– Ах, это совсем не похоже на старые времена, дитя, – вздохнула она. – В доме моей матери даже после приезда в Британию пользовались только прекрасной глиняной посудой с континента. Конечно, после начала Смутного времени гораздо труднее достать что-нибудь стоящее.
Я много слышала о тех днях, когда процветала торговля с Римом и по всей империи можно было встретить библиотеки, ювелирные лавки и большие магазины, полные стеклянных вещей. Родная бабушка Винни родилась в Риме и обычно подробно рассказывала ей о величии этого города. Рим, по мнению Винни, по-прежнему был законодателем вкусов и хороших манер, и по сравнению с ним наша северная часть «британской провинции», безусловно, была очень отсталой.
К возвращению Катбада наш образ жизни вполне устоялся. Друида приняли при дворе очень доброжелательно, но одновременно известили, что мое образование теперь доверено вдове из Йорка.
Меня при разговоре не было, но, когда он крупными шагами вышел из комнат моего отца с гневным выражением на красивом лице, я была в зале.
– Плохо, когда дочь кумбрийца учится только римским обычаям, – бросил он коротко, зло посмотрев сначала на Лавинию, потом на меня. – Придет день, когда ты пожалеешь об этом, девочка, помяни мое слово.
Он вышел из комнаты, ни разу не оглянувшись и ни с кем не попрощавшись. К сожалению, у меня не было возможности объяснить ему, что это придумала не я.
После приезда Винни основная часть домочадцев оставалась в Карлайле, а отец ездил по северу, по-прежнему намереваясь предстоящей весной сообщить королю Артуру окончательное решение по предложенному договору. Я подозревала, что он использовал эту поездку как предлог, чтобы сбежать от перемен в нашей домашней жизни, потому что Лавиния, хотя и не настаивала на кушетках, в первую же неделю своего пребывания при дворе приказала подавать к столу чаши для мытья рук и полотенца.
Устроившись, моя наставница сразу же завела разговор о том, что мне пора учиться письму и чтению. Я открыто восстала, и мы договорились только тогда, когда Бригит позволили учиться вместе со мной – и за компанию, и потому, что ей тоже этого хотелось.
Я тосковала по прежней свободной жизни, вспоминая не только приключения с Кевином, но и уроки Катбада. Мне недоставало его рассказов о самых разных вещах, долгих прогулок по лесу при хорошей погоде и повествований о других странах и временах. Все это стало частью мечты, к которой я снова и снова мысленно возвращалась.
К тому времени я уже убедила себя, что Кевин вернется к Белтейну, когда объявляется всепрощение, и ему не придется бояться наказания за наше неудачное приключение с Владычицей или за его бегство. Это делало жизнь более или менее терпимой. Медленно текли месяцы. Пришла зима, и рыночная площадь иногда недели подряд стояла пустой. В этом году было холоднее, чем в прошлом, и я не однажды просыпалась по ночам, дрожа не от стужи, а из-за того, что где-то в темноте ночи был Кевин, лишенный семьи, дома и тепла.
Иногда ко двору заезжали путники, и время от времени приходило известие от отца, но, по сравнению с годами, наполненными поездками и празднествами, тесным общением с людьми и замечательными вечерами с пирами и песнями, жизнь стала тусклой и скучной. Я терпеливо ждала, наблюдая за возвращением солнца после зимнего солнцестояния и цепляясь за мысль, что в праздник Белтейна вернется все, о чем я тосковала, – свобода и смех и, конечно, Кевин.
Винни вознамерилась обучить меня всем видам рукоделий, и в скором времени в доме скопилась куча вышитых материй. Тем не менее они никогда не использовались, а наоборот, тщательно складывались в кедровый сундук, который бабушка Винни привезла из Рима. Наконец я поинтересовалась, зачем она накапливает столько вещей вместо того, чтобы их носить.
– Но, дитя, они предназначаются для твоей свадьбы. Это – часть твоего приданого.
Я тупо уставилась на нее, гадая, почему она решила, что мне потребуется приданое. Когда отец с матерью убежали вместе, приданого не было вообще. Все случилось слишком быстро, чтобы что-то готовить заранее. В зависимости от того, кто рассказывал мне эту историю, все выглядело либо как похищение, либо как побег с возлюбленным. Когда вернется Кевин, меня приданое тоже не будет волновать. Значит, не стоит тратить ни время, ни силы. Мне казалось нелепым проводить свои дни за вышиванием одежд, которые никогда не понадобятся, и я бездельничала, долгими часами представляя, какой будет наша встреча во время Белтейна.
Иногда мне думалось, что он неожиданно подъедет на Быстроногой, и, прорвавшись сквозь ошеломленную толпу, задержится только для того, чтобы помочь мне сесть на ее спину. Потом мы вместе скроемся, прежде чем кто-нибудь поймет, что произошло.
Или, быть может, он смешается с толпой крестьян и ремесленников, ожидающих наступления темноты, и мы встретимся в хороводе, обменявшись лишь сдержанными улыбками. Пока все будут кружиться при свете праздничного костра, мы ускользнем в сумерки, как любая другая парочка, и скроемся незамеченными.
Ясно было одно: независимо от того, как мы встретимся снова, это нарушит установленную Лавинией «правильную» жизнь двора.
Дни становились длиннее, и я с тайным ликованием замечала, что на дорогах становится все больше путников, и уверяла себя в том, что каждый новый день приближает ко мне моего любимого.
Наконец установилась замечательная погода: благоуханная и тихая, с дымкой цветущей ольхи над рекой. Я никогда в Жизни не ждала Белтейна с таким нетерпением, как сейчас, и даже согласилась с Винни, что мне следует надеть по этому случаю длинное платье с ярким тканым шелковым поясом и браслет с эмалью из шкатулки с драгоценностями матери, тем более что для этого был совершенно особый повод.
Когда я оделась, Бригит принесла мне зеркало, и я удивилась, посмотрев на свое отражение. В зеркале я увидела не девочку, а молодую женщину, хотя волосы ее были не рыжими, а лицо не безмятежным, как у моей матери. Так или иначе, я стала достаточно взрослой, чтобы самой распоряжаться своей жизнью, и, хотя мне никогда не суждено быть королевой, я проведу остаток жизни с тем, кого люблю. Этого более чем достаточно, чтобы возместить потерю королевского трона.
Колокольчики на концах пояса мелодично позвякивали при каждом движении, и я засмеялась, подумав, что это платье вполне может считаться моим подвенечным нарядом.
Огонь, добытый трением, почти мгновенно разгорелся на священном холме, и началась ночь танцев.
Радость и предвкушение лета отбросили прочь все остатки земной тоски, когда мы кружились и кружились вокруг маленького солнца, горевшего в центре хоровода. Жар костра и разбуженная любовная страсть рвались во вселенную, превращаясь в непрерывное лихорадочное веселье. Парочки, сбросившие с себя зимнюю подавленность, приходили вместе, охваченные желанием, и одна за одной исчезали в ночи. Я провожала их глазами, страстно желая, умоляя богиню, чтобы Кевин сейчас же появился передо мной. Иногда другие мужчины протягивали ко мне руки, но ни один из них не был моим ирландцем, поэтому я улыбалась и отрицательно качала головой.
Праздничный костер прогорел слишком рано. Темные скелеты обугленных бревен обрушились вниз, превратившись в кучу тлеющих углей и выбросив в ночь снопы искр. К костру вывели коров и свиней, лошадей, овец и гусей, даже крикливых коз и глупых кур, и всех их осторожно провели через золу, пока хозяева просили благословения богов, чтобы животные не болели в предстоящие месяцы. Я всматривалась в каждую темную фигуру, готовая броситься в объятия, но среди мужчин не было того, кого я искала, и меня понемногу начала охватывать паника.
Я с трепетом ждала, когда последние гуляки соберутся возвращаться в город. Боясь остаться в одиночестве, я присоединилась к ним, поющим и орущим, несущим к очагам только что зажженные факелы.
Сейчас я исступленно молила: «Кевин, пора! Ты должен появиться прежде, чем мы дойдем до каменных домов, из которых я никогда не смогу исчезнуть незамеченной».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52