Не спалось ему и в те трудные дни, когда спасал он ошибочно осужденного художника Сосновского и когда выпало на его долю нелегкое расследование дела его земляка Ивана Козуба. Но тогда бессонница была вызвана другими, более серьезными причинами. А теперь такое творится с ним каждую ночь и выматывает нервы больше, чем вся дневная работа.
Коваль сел в машину, опустил стекло на дверце и, когда "Волга" тронулась с места, почувствовал, как ночной ветерок холодной ладонью погладил его исхудавшее лицо. Подумал, что сейчас увидит Наташку - войдет в ее комнату на цыпочках и посмотрит, как "щучка" спит. А спит она всегда "бубликом", с детства привыкла обнимать руками колени. Отцовские чувства переполнили сердце подполковника. С тех пор как перевели его в министерство, он еще реже стал видеть дочь, - только записки читает, которые оставляет она на кухонном столе.
Черная "Волга" неслышно плыла под каштанами, схватывая и отбрасывая зеркальными боками ночные огни. Была ночь на шестнадцатое июля.
Многое произошло в эту ночь на земле. Много хорошего и много плохого. Многое не осуществилось из того, что могло и должно было осуществиться. Так уж устроен мир, и еще не дошли руки до того, чтобы раз и навсегда изменить его к лучшему. Тем паче, что людей тоже так много, но не все стремятся к одному и тому же. Бывает, одни руки разрушают то, что усердным и тяжким трудом создали другие.
В эту ночь миллионы людей, выключив телевизоры, легли спать перед завтрашней сменой, а другие миллионы встали на их места. В эту ночь, думал Коваль, в эту самую минуту, когда едет он по темным улицам и переулкам древнего города, где-то происходят непоправимые катастрофы - где-то далеко, а быть может, и совсем близко, рядом, за каким-нибудь погасшим окном.
Но ведь в эту минуту, рассуждал подполковник, происходят и счастливые встречи, о которых на долгие годы останутся у людей приятные воспоминания.
- Простите, Дмитрий Иванович, - перебил его мысли водитель, - курево забыл в гараже. Нельзя ли у вас? Трудно ночью без этого чертова дыма.
Коваль протянул ему пачку "Беломора". Водитель взял папиросу.
- Возьмите все. У меня дома еще есть.
- Спасибо. Хватит одной. Я курю сигареты. Вот довезу вас, заеду на вокзал, там куплю. И в гараже несколько штук осталось.
Водитель умолк, прикурил, затянулся, и Коваль снова погрузился в свои мысли.
Люди, думал он, и одни, и другие, и пятые, и десятые, - все, даже те, которые не видят дальше собственного носа, своими личными проблемами не ограждены, не изолированы от проблем общественных. Разбросанные по необозримым пространствам, они так или иначе связаны единой для всех сегодняшней жизнью. Приходят и уходят поколения, и тех, кто живут в одно и то же время, неспроста называют современниками. И если случается что-то в темном или светлом углу этой жизни, каждый в известной мере к этому причастен и за это ответствен. Потяни простыню за угол - все ее точки и морщинки, пусть незаметно для глаза, а сдвинутся, отзовутся.
"Ну, поехал! Расфилософствовался на ночь глядя!" - оборвал себя Коваль, пытаясь иронией заглушить неотступное, почти болезненное ощущение ответственности за все, что происходит на земле.
Переведенный с беспокойной, но живой интересной оперативной работы в министерство, где угнетали его ворохи бумаг, Коваль изнемогал, как птица в клетке.
"Хотя, честно говоря, какая уж там из меня птица! - рассердился на себя подполковник. - Просто хорошая ищейка, и все. Зачем мне это повышение по службе, я ведь практик, черт побери! Честное слово, лучше трястись в старом газике, чем разъезжать в этой убаюкивающей "Волге".
Машина остановилась. На старой улице было совсем темно. Частные домики, зажатые железобетонными челюстями новых массивов, доживали здесь свой век.
- Спасибо, Петр Васильевич, - сказал подполковник, тяжело выбираясь из машины. - До свиданья.
Мягко захлопнулась дверца, "Волга" развернулась и скрылась в темноте, а Дмитрий Иванович вошел в свой сад и по хрустящему гравию дорожки пошел к дому.
Из одного окна падал свет, и на его фоне покачивались тяжелые гроздья сирени, которую когда-то давно посадил он вместе с маленькой Наташкой.
Свет этот и обеспокоил Коваля (почему Наташка так поздно не спит?), и обрадовал (хоть несколько минут можно будет с ней поговорить: этим летом она не поехала, как обычно, в пионерский лагерь, а осталась после сессии в городе, но все равно пропадает целыми днями то на пляже, то у друзей в Дарнице).
Коваль не сердился, что она так редко бывает дома, только временами становилось ему одиноко и беспокойно, и тогда он слонялся из комнаты в комнату, включал и выключал телевизор, радиолу, разговаривал сам с собой.
Войдя в сени, он услышал Наташин голос, - взволнованный, неестественно напряженный.
"С кем так поздно? А-а, по телефону! - Подполковник посмотрел на часы. - Начало второго!"
- Не знаю, что ты подумал, - говорила Наташа. - Нет, на пляж не пойду. Да, обиделась. Надо быть скромнее и выбирать выражения. Конечно, твой язык! Можешь наказать его - оставить без сладкого! - Наташа рассмеялась. Как показалось Ковалю, слишком громко. - Ну, ладно, не прибедняйся! Целуешь трубку? Вот чудак! Ты, ты... - Только теперь Наташа заметила вошедшего отца. Она умолкла на полуслове, потом прыснула в трубку и закончила разговор сугубо официально: - Всего хорошего! Звоните! Всегда вам рады!
Не дождавшись ответа, бросила трубку на рычаг, подбежала к отцу и спрятала свой хитрый носик в мягких отворотах его штатского пиджака.
- Застукали на месте преступления, гражданин начальник! Как я рада тебя видеть, Дик! Я так соскучилась по вас, дорогой Дмитрий Иванович Ко... Если бы ты знал! Сегодня я полдня звонила тебе, но все напрасно.
- Я тоже рад тебя видеть, щучка. Чем угощать будешь, полуночница?
- Могу предложить коктейль.
- Коктейль?!
- Да. Компоненты: чистый кипяток типа "белая роза" плюс чай "цейлонский" из первых рук, по первому требованию и специально для вас!
- И сахар-рафинад, наверно? Или песок?
- Боже, какой же вы догадливый! К чаю, - пирожки с мясом под кодовым наименованием "ухо-горло-нос". И вишни. Но на ночь наедаться вредно.
Коваль взял домашние туфли и направился в гостиную, к старому зеркальному шкафу. Переодевшись, сел на диван и стал смотреть, как Наташа быстро и ловко ставит на стол стаканы, разливает заварку, кладет на тарелку пирожки, которые, судя по их виду, только что шипели в масле.
- Послушай, товарищ Коваль, у тебя притупилась бдительность. Деградация профессионала? - трещала Наташа, вертясь вокруг стола.
- Боюсь, ты права. Чувствую, скоро притупится. А что, опять чего-то не заметил? У тебя новое платье?
- Не угадал. Ты дома, наверно, расслабляешься. Это платье я ношу второй год.
- Так что же? - Дмитрий Иванович сел за стол, с наслаждением отхлебнул горячего чая. - Признавайся.
- Новые портьеры! Эх ты, Мегрэ! Сегодня купила. Здорово?
Она села напротив него, веселая, светлоглазая, так похожая на мать. Только четкие очертания губ и цвет коротко подстриженных волос унаследовала от него.
Подполковник думал о том, как все-таки трудно воспитывать девушку, у которой нет матери. Он нередко попадал в сложное положение, не зная, может ли он спрашивать о том, о чем должна была бы спросить мать, в данном случае - с кем она так любезно разговаривала по телефону в начале второго часа ночи и какие у нее отношения с этим человеком.
По беспокойному взгляду отца Наташа догадалась, что его волнует, и сама пришла на выручку:
- Это мой хороший приятель. Заслужил нахлобучку, но я сегодня добренькая. Не переживай. Это не очень серьезно.
- А Валентин Суббота? - решился спросить Коваль, раз уж она сама разговорилась. - Вы поссорились?
- А что Суббота, - схитрила Наташа, - после субботы, как известно, бывает воскресенье... и так далее... А если по правде, то твой Суббота слишком прямолинейный человек. И сухой. Не просто следователь, а крючкотвор. Мне даже кажется, что он карьерист. Впрочем, не знаю, тебе виднее, конечно. Но я в нем разочаровалась. Да в конце концов, чего ты волнуешься, Дик? Замуж я пока не собираюсь. И "коктейлем" по вечерам долго еще буду тебя обеспечивать. Хотя, честно говоря, не знаю, сколько еще времени он тебе самому будет нужен. - И она лукаво взглянула на отца.
- Что? - только и смог вымолвить Коваль.
- А ничего! Вот звонила тебе тут некая особа. Голосок такой ласковый и очень милый. Пропела: "Дмитрий Иванович дома?" И дальше: "Простите, не знаю его нового служебного телефона, не можете ли вы мне его дать?" Я дала. Она тебе дозвонилась?
- Нет.
- А кто это?
- Пока еще не знаю, - уклонился от ответа Коваль, хотя сразу догадался, о ком речь.
Ружена долго была в геологической экспедиции, поэтому и не знала его нового телефона. Он никогда не приглашал ее домой, никогда не говорил о ней Наташе, боясь оскорбить память Зины.
Познакомился он с Руженой в прошлом году, когда ее муж, тоже геолог, попал в автомобильную катастрофу и погиб. Дознание проводил следователь из автоинспекции, а Коваль только помог несчастной женщине в трудную минуту. С мужем Ружена жила плохо. Он изменял ей, пил. И теперь, неожиданно почувствовав дружескую поддержку незнакомого подполковника милиции, она откровенно рассказала ему о своей жизни, о детском доме, в котором выросла.
Виделись они редко, сначала просто как хорошие знакомые. Потом эти встречи стали более частыми и необходимыми обоим. Но во что это выльется, не знали ни он, ни она.
- Ты изменился, отец, - сказала Наташа. - Неужели и на новой работе тоже какие-то неприятности?
- Нет, на работе - все в порядке. Правда, твой папаша понемногу превращается в канцелярскую крысу. Наверно, именно это и бросается в глаза?
- Конечно. Что-то мышиное уже вырисовывается, - засмеялась Наташа. Неужели тебе не нравится новая служба? Такие широкие возможности открываются - целая республика. Или слишком много работы?
- Я привык делать дело своими руками. Предвидеть и упреждать события, влиять на них. А здесь... Здесь я чиновник, и это мне, щучка, не по нутру. Мне действовать хочется - оперативно принимать неотложные решения, зная, что от этого зависят не только судьбы людей, но иногда и их жизни. А здесь людей я не вижу - ни их лиц, ни чувств, не слышу их слов - одни только бумаги и запах копирки. Сижу, что называется, на теплом месте. И кое-кто, ты понимаешь, щучка, даже завидует. И трудно другой раз объяснить, чем меня это теплое место тяготит.
- А почему бы тебе в таком случае не вернуться на старое. Ну хотя бы обыкновенным инспектором? - она вздохнула. - Я-то думала, что здесь тебе легче, спокойнее. Как ни крути, а ворошить бумаги - это не за убийцами гоняться. - Наташа сморщила нос, чтобы смешной гримасой смягчить некоторую бестактность своих слов. Она ведь довольно прозрачно напомнила отцу о годах, которые, хочет он того или нет, ограничивают его возможности. В самом деле, не может же он теперь резвиться, как молодой сыщик.
- Налей мне, пожалуйста, еще, - попросил он. - Я и сам над этим задумываюсь. Хотя, боюсь, из управления - прямая дорога на пенсию. Правда, сотрудники нашего отдела тоже ездят в командировки. Но редко. Да хватит об этом, не пора ли на боковую? Завтра с девяти у меня такой же, как сегодня, бумажный денек.
Неожиданно осенила его новая мысль: дело, в конце концов, не в бумагах. И в областном управлении он тоже не был избавлен от них, но это не мешало ему принимать участие в розыске. Дело, наверно, в другом. Когда-то самым главным казалась ему оперативная реакция на преступление: погоня, расследование и конечно же - неотвратимость наказания. Он и теперь по-прежнему считал эту деятельность милиции очень важной. Но с каждым днем азарт охотника, который преследует опасного зверя, все больше вытеснялся в его сознании чувством неудовлетворенности тем, что трагедия все-таки разыгралась, что какой-то человек стал жертвой убийцы, а он и его коллеги не сумели преградить путь оголтелому преступнику.
Это неодолимое желание предотвратить то, чего могло бы и не случиться, это стремление, которое стоит во главе угла всей деятельности милиции, особенно остро ощутил он, когда стало известно ему все, что происходит на территории республики в течение суток.
Все больше стала донимать мысль, что, пока он знакомится в своем кабинете со сводками, анализирует правонарушения, совершенные в той или иной области, он начисто лишен возможности оперативно включиться в события, броситься по горячим следам и, спасая чью-то жизнь, схватить преступника.
Наташа заметила, что отец, задумавшись, забыл о чае, который она поставила перед ним.
- Остынет!
- Ах, да... - спохватился подполковник. - Спасибо, больше не хочу.
- Но ты же просил!
- Нет, спать, спать! - Он взглянул на часы. - Скоро два ночи! Мы с ума сошли. Сейчас же ложись. Со стола завтра уберешь.
Когда Дмитрий Иванович лег на свой диван в кабинете и, надев очки, углубился в том Геродота, чтобы перед сном хоть немного пройтись по улицам древнего Вавилона, часы в гостиной гулко пробили два.
В это время далеко за Карпатскими горами по местному времени был только еще час ночи. В небольшом городке, в конце Староминаевской улицы, неподалеку от советско-венгерской границы, погибла Каталин Иллеш и истекали кровью ее дочери Илона и Ева.
Миллионы людей никогда не узнают ни о Каталин, ни о Илоне и Еве, а их соседи и другие жители городка с ужасом подумают о том, что убийцы могли бы в эту ночь нагрянуть не в дом Иллеш, а, скажем, в их собственный. И трагедия только таким образом слегка затронет их души.
Но нескольких человек событие это коснется непосредственно, хотя они были в это время далеко от пограничного городка и раньше не имели о нем ни малейшего представления.
Среди этих людей - подполковник милиции Дмитрий Иванович Коваль и его дочь Наташа.
II
Шестнадцатое июля
1
Отблеск утреннего солнца лег на потемневшую от времени обложку книги происшествий. Докладывая начальнику милиции майору Романюку о своем дежурстве, лейтенант Габор книгу даже не раскрыл: происшествий ни в минувшую ночь, ни в остальное время суток в этом тихом закарпатском городке не было никаких.
Романюк почувствовал, как хорошее настроение, появившееся у него с самого утра, все сильнее охватывает его. Улыбаясь, он не без удовольствия посмотрел на стройного лейтенанта - недавнего выпускника школы милиции, положил руку на книгу. Тисненная под кожу обложка приятно ласкала ладонь.
Лучи солнца тем временем ворвались в кабинет, заглянули в шкаф, где стояли под стеклом развернутые папки с грамотами и благодарностями, с поздравлениями по случаю годовщины милиции, Первого мая и Дня Победы. И даже то, что на полированной поверхности шкафа стал виден тонкий слой пыли, не испортило майору настроение.
Отпустив дежурного, Романюк позвонил в исполком, чтобы узнать, появился ли председатель, которому он каждое утро докладывал обстановку.
Шагая в райсовет, майор любовался аккуратно подметенными улицами. Он хорошо знал свой небольшой городок и в свободное время часто думал о том, что эти улицы были свидетелями многих исторических событий: от набегов половцев, борьбы против униатов, венгерских и чешских феодалов - до воссоединения Закарпатья со всей Советской Украиной. И сейчас тешила его взгляд чистенькая брусчатка мостовой, которая знавала некогда и кровь, и розы. Вспоминал, как был напуган, впервые приехав сюда мальчишкой из далекого горного села, как потом здесь учился и как ходил по этим улицам с красным знаменем.
Мимо него, здороваясь, быстро шли люди - кто на работу, кто в магазин или на рынок. Все знали начальника милиции, кое-кто даже с мальчишеских лет.
В кабинете председателя исполкома, несмотря на раннее время, царило оживление. Звонили телефоны. Приходили и уходили люди. Взяв трубку, председатель передал ее начальнику милиции:
- Тебя.
- Романюк слушает.
И сразу же на волевое, загорелое лицо майора упала тень, казалось даже, что оно почернело. Большой нос заострился, губы сжались, а ямочка на подбородке словно стала глубже.
- Да, да, - ответил он, переводя дыхание. - Вызывайте судмедэксперта и эксперта-криминалиста. Охрану пока что обеспечит участковый. Мне машину.
Положил трубку и несколько секунд сидел молча, не отвечая на немой вопрос председателя.
- Вот так, Иван Андреевич, - наконец произнес он. - На Староминаевской убита вдова и две ее дочери. В двести десятом доме. Это у леса. Больше пока ничего не известно. Пойду.
Прошло еще несколько минут, в течение которых Романюк словно обдумывал трагическое сообщение, потом встал и быстро вышел из райсовета. Вскоре милицейский газик на большой скорости мчался по тем улицам, которые только что казались ему прекрасными.
Теперь все изменилось в представлении Романюка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30