- Ну и ну! - покачал головой Коваль. - Значит, найти тебя было бы не легко.
Наташа с наслаждением ела только что выловленную и приготовленную "царскую рыбу" форель и с неменьшим удовольствием слушала разговор.
- А ты, доченька, знаешь, что такое Курилы? - обратился к ней Антонов.
- Только по учебнику географии.
Коваль в нескольких словах рассказал о себе, а затем оба офицера снова ушли в воспоминания о годах войны.
Где-то впереди забрезжил мягкий, едва уловимый на небе свет. Наташа видела, как подсвечивало далекую черную линию гор, и ей казалось, что плывет она по темному вечернему небу, как по морю, в то жуткое царство крови и огня, где побывал отец еще до появления ее на свет.
Задумавшись, она забыла об ужине. Не заметила, как все встали уже из-за стола. Полковник Антонов взял ее за руку:
- Поехали, поехали!
До ее сознания дошло: все-таки решили ехать к Антонову. Ей уходить не хотелось: она чувствовала себя здесь, в саду-ресторане, уютно, хорошо. Но ничего не поделаешь. Встала и пошла со всеми к "Москвичу"...
Это был сказочный вечер. Быстрая езда по незнакомому городку, новые люди, новая обстановка, интересная беседа. По дороге заехали в милицию, но Бублейникова не застали.
У Антоновых засиделись до глухой ночи. Дмитрий Иванович и полковник снова предались воспоминаниям. Жена Антонова, Капитолина Сергеевна, такая же русая, как полковник, поразила Коваля какой-то материнской нежностью к мужу. Она сидела, подперев щеку ладонью, и увлеченно слушала.
Майор Романюк начал было развлекать Наташу разными милицейскими историями. Вспомнил и случай в гостинице, происшедший с киевлянкой, которая забралась в чужой номер, подняла руку на милиционеров и схлопотала пятнадцать суток. Но Наташа осталась равнодушной к этой экстравагантной землячке, ее интересовал разговор отца с Антоновым, и, почувствовав это, майор оставил ее в покое.
- Значит, не забыл Сибиу, Клуж, Одорхей, Сиргу-Муреш? А наш маленький Меркуря-Чукулуй?!
- Да разве забудешь! - сверкнул глазами Антонов. - За десять тысяч километров, на крайних точках земли, у самой солнечной колыбели - и то помнил! Это ведь не только освобожденная нами земля - это молодость наша! А молодость кто же может забыть!
Да, были они сейчас недалеко от тех самых мест, где когда-то сражались с врагом. И, казалось, снова очутились на театре военных действий. Вместе воевали они не долго. Это было, когда Коваль после госпиталя попал в батальон противовоздушной обороны, охранявший от вражеской авиации расположенные в предгорьях железнодорожные пути, мосты и туннели, города и автострады Трансильвании.
- Подумать только, он меня сразу узнавать не хотел, - добродушно жаловался жене полковник.
- А как же узнаешь? - защищался Коваль. - Ты ведь в то время мальчишкой был. Гимнастерочка на тебе, как и на всех новобранцах тех лет, как на вешалке висела, из воротника длинная тонкая шея торчала. А теперь... Да и глаза вроде были другие. Светлее.
- А как питались тогда в тылу? Так что же ты хочешь?
- По сравнению с нашими девушками-зенитчицами, - объяснял подполковник Капитолине Сергеевне, - которые с боями прошли от Сталинграда до Румынии, новобранцы эти совсем детишками выглядели. Видели бы вы, как опекали их девушки. Лучший кусочек подсовывали, подворотнички стирали, пришивали. Я убедился тогда, что самое сильное чувство у женщин материнское.
- Аксиома, - заметила Капитолина Сергеевна. - А кто тебе, Виталий Иванович, подворотнички пришивал? - обратилась она к мужу. - Что-то ты мне ничего такого не рассказывал!
- Да что там рассказывать! - смутился Антонов. - Кому это интересно?
- Вспоминаю, - продолжал Коваль, - приехали мы с лейтенантом на пост около Тиргу-Муреша, заходим в землянку, а там девушки своего юного подшефного охорашивают. Одна ему голову стрижет (и где только машинку достали!), другая гимнастерку стирает.
- Боже ты мой! - вздохнула Антонова. - Наверно, братишек младших вспоминали. Или подумали о том, что скоро демобилизация, а там, может быть, появится и своя семья.
- Это уж как кому повезло, - заметил Романюк.
- Как же ждали мы тогда конца войны! - добавила Капитолина Сергеевна. - Жили-то ведь все время по боевой тревоге.
Наташе хотелось гордиться своим отцом. Чувство это было неожиданным и удивительным.
- А мы с товарищем подполковником, - сказал Романюк, - и сейчас так живем.
- Бывало, что и в самый последний день войны погибали, - вздохнул Антонов. - Помнишь, Дмитрий Иванович, Земляченко, сержанта Куценко, Раю Лубенскую с поста номер девять? Мы ведь даже и в апреле сорок пятого бандитов вылавливали. А женский монастырь? Капитолина моя Сергеевна эту историю уже тысячу раз слышала. Про облаву, во время которой спас мне жизнь Дмитрий Коваль.
- На войне, - сказал Коваль, - один за всех, а все за одного.
- А как, как это было? Пап, расскажи, расскажи! - встрепенулась Наташа.
Капитолина Сергеевна задержала на девушке взгляд. Судя по выражению лица Антоновой, она не осуждала Наташу за невыдержанность. Коваль заметил это. Что-то Наташка сегодня так возбуждена. Ресторан? Вино? Но она ведь не пила. Не может сразу воспринять такое множество новых впечатлений? Но в таких случаях обычно замыкаются в себе.
Жена полковника понравилась Ковалю. Она создавала вокруг себя атмосферу доброжелательности, даже когда не улыбалась. Дмитрий Иванович никому не завидовал. Не зарился ни на служебную карьеру, ни на дачу или машину. Но, оставшись вдовцом, будучи лишенным семейного тепла, он особенно остро ощущал привлекательность такого дома, как дом Антоновых. Промелькнула мысль: "А какою будет Ружена?"
- Я уже был на мушке, - рассказывал Антонов, - когда старший сержант Коваль метким выстрелом снял фашиста со скалы. Сам-то я этого снайпера не заметил и полз прямо на него. А уже светало, и судьба начала отсчитывать мои последние секунды.
- За это полагается. Обязательно, - вставил начальник милиции, который все время радовался тому, что посодействовал встрече друзей, не видевших друг друга столько лет. Он налил в фужеры красное как кровь, сладковатое вино. - "Роза Закарпатья" есть и у нас!
Все встали. Даже Наташа держала в руке пустой бокал. Сегодня по-новому увидела она все: и всех людей, и своего собственного отца. Поняла, что мало знает его. И что вот неожиданно открылась не известная ей страница его жизни.
Родители для детей всегда не до конца познанный мир. Может быть, потому, что дети мерят жизнь на свой аршин, не догадываясь о том, что у отцов есть свои мерки, свой счет, свои критерии. И дети тоже - часто неведомый мир для отцов, а отсюда - пустые разговоры об извечных конфликтах поколений.
Поездка в Закарпатье была для Наташи путешествием в сказку. Чудесный край произвел на нее неизгладимое впечатление своими горами и дремучими лесами, бурными реками и полонинами, живописными селами и городами. А теперь оказалось, что он невидимыми нитями связан с жизнью ее отца, с его молодостью. Многое из того, что Наташа, как ей казалось, хорошо знала раньше, открылось ей теперь по-другому, - и война, о которой она читала в книгах, которую не раз видела в кино и которая, откровенно говоря, ей уже надоела.
- Я не умею рассказывать, - сказал полковник Антонов, когда все опять сели за стол.
- Политработник - а не умеешь! - усомнился Коваль.
- Да он шутит, - заступилась за мужа Капитолина Сергеевна.
- О себе не могу. Ты, Дмитрий Иванович, и по званию был старше, и по возрасту. И больше знал. Вот ты и расскажи.
- Послушайте, три Ивановича, хватит вам дипломатничать, - сказала Капитолина Сергеевна. - Давайте, Дмитрий Иванович, я этих знаю, - кивнула она на мужа и Романюка. - От них не дождешься.
- Мы на работе выговариваемся, - оправдывался Романюк.
- Как-то в начале апреля прибежала в батальон мать-игуменья, - начал Коваль. - Женский монастырь стоял на холме, возвышаясь над городом, как невеста в белом подвенечном платье. И дороги вели к нему тоже белые, извиваясь между лесистыми буграми, зелеными косогорами и ущельями, на дне которых струились ручьи. На фоне дальних гор с высокими буками и пихтами казался он белым облаком, повисшим в небе.
- Да вы ведь поэт, Дмитрий Иванович! - улыбнулась Капитолина Сергеевна, когда подполковник сделал паузу.
- Первый поэт среди милиционеров! И - последний, - засмеялась Наташа.
"И в самом деле, какой-то необыкновенный стал он, - подумала она об отце. - Но что же так повлияло на него: неожиданное возвращение в молодость или..." - Наташа вспомнила, что накануне, когда пришла она из кино, он разговаривал по телефону. Слышала, как сказал: "Я тоже соскучился, аистенок! Тоже очень, очень. До свидания! До встречи!" Так отец очень редко разговаривал даже с ней самой.
Положив трубку, он обернулся к ней и посмотрел на нее так, словно не мог узнать. Только спустя несколько секунд сказал:
"А-а... Это ты... Где же ты была?!" - Голос у него был чужой.
Зазвонил телефон. Отец снова взял трубку: "Да. С Киевом. Девять минут. Хорошо, сейчас рассчитаюсь".
И ушел, так и не дождавшись ответа на свой вопрос.
"Наверно, разговаривал с той самой женщиной, которая и домой ему звонила, - подумала Наташа. - "Аистенок..." - и ревность охватила ее.
- Мать-игуменья примчалась к нам чуть свет, - продолжал тем временем Коваль. - Глаза горят, на сухом лице красные пятна. "Ночью в монастырь ворвались ваши солдаты, - кричала она, - и ограбили его! Я уже звонила в Бухарест. Сегодня же узнает об этом весь мир!" В радиусе нескольких десятков километров, кроме вас, не было в горах советских солдат, и командир роты капитан Подопригора приказал немедленно выстроить весь личный состав. Немного успокоившись, мать-игуменья с двумя монахами, которые ее сопровождали, прошла мимо строя, состоявшего по преимуществу из девушек - как в то время почти в каждой роте противовоздушной обороны, - и в конце концов беспомощно развела руками. А мы уже знали, кто такие эти налетчики. Близлежащие леса кишмя кишели дезертирами из немецкой и венгерской армий, диверсантами, оставленными противником при отступлении, всякого рода кулацкими элементами. Они нападали на крестьян, отбирали у них скот, грабили магазины, налетали другой раз даже и на наши посты, обычно - на солдат, которые выходили в лес на линии связи. Но мать-игуменья уверяла, что грабители были в советской форме. "Значит, и форму где-то раздобыли", - сделал вывод командир роты. Мы мобилизовали в помощь себе местную румынскую милицию и ночью выехали на облаву. Ну, а дальше вы знаете.
- Ничего не знаем! - рассердилась Наташа, внимательно слушавшая отца.
- Дальше я спасаю жизнь рядовому Антонову, - засмеялся Коваль. - Но сам об этом не догадываюсь. И впервые слышу об этом столько лет спустя.
- А диверсантов поймали?
- Дорогой ценой, - нахмурился подполковник.
Уже выпили кофе, приготовленный Капитолиной Сергеевной по-турецки, а воспоминаниям все еще не было конца.
- Ну что ж, - поднялся наконец Коваль. - Завтра день рабочий. Даже не завтра, а уже сегодня.
Хозяева запротестовали. Но подполковник был неумолим.
- Надеюсь, еще увидимся, - сказала Антонова, подавая Ковалю руку. - И не так экспромтом... Для хозяйки важно заранее знать...
- Непременно, - широко улыбнулся Коваль. - Но и экспромтом у вас получилось отлично. Спасибо.
- Приходите в воскресенье на пельмени, на настоящие сибирские. С доченькой, - она ласково взглянула на Наташу. - Придете? Смотрите. И вы, обернулась к начальнику милиции, - Петр Иванович. А то вы ведь всегда, как ясное солнышко в хмурый день, - на мгновенье покажетесь и снова прячетесь надолго. И супругу прихватите.
- Работа... - развел руками майор. - Такая работа, что жену свою и сам не вижу.
4
Это был хороший день. Во-первых, прошел дождь и смыл с улиц горячую пыль. После дождя думать стало легче. Во-вторых, и это было главным, подполковник Коваль получил важные сведения - интересный для размышлений материал.
Установление убийц семьи Иллеш затягивалось, и Дмитрий Иванович нервничал, чувствуя, что все его раздражает и что становится он нетерпимым даже к самому себе. Множество ниточек, вроде бы ведущих к истине, держал он в руках, но стоило только потянуть за одну из них, как она тотчас обрывалась.
Свежие данные частично зачеркивали уже проделанную работу, выдвигали новые вопросы. И, естественно, не было никакой гарантии, что при изучении всех этих сведений появится и та ниточка, которая тянется из клубка. Но надежда появилась снова.
Закрывшись в номере, подполковник решил как следует поработать. Первые его схемы устарели, и нужны были новые.
Начал он не с версии "Ограбление", как прежде, а со "Старых связей". Розыски в этом направлении неожиданно увенчались успехом. Нашли местного старожила, какого-то Ховаша. Он заявил, что приблизительно недели за три до убийства, кажется двадцать шестого или двадцать седьмого июня, видел в городке у вокзала монаха. Ховаш знал этого монаха в лицо. Звали его брат Симеон. Со времени освобождения в городке он не появлялся.
Монах был в обыкновенном коричневом костюме. Но редкие седые волосы были у брата Симеона такие же длинные, как и в дни его молодости, во время пребывания в монастыре.
Увидев "брата Симеона", Ховаш несколько раз продефилировал мимо него, чтобы убедиться, не ошибся ли. Потом проследовал за бывшим монахом в здание вокзала, видел, как тот выпил в буфете стакан чая и как затем вышел на перрон. Больше околачиваться на вокзале Ховаш не мог - торопился домой. Да и, собственно, какое ему было дело до бывшего монаха, хотелось только удовлетворить любопытство. И только когда произошло убийство, Ховаш вспомнил, что брат Симеон был когда-то приятелем первого мужа Каталин Иллеш, и сообщил об этой встрече в милицию.
Подполковник Коваль уже выяснил, что в то время, когда Ховаш видел монаха на вокзале, должен был отойти поезд на Киев.
Кто он, этот бывший монах? Действительно ли тот, с которым дружил жандарм Карл Локкер? К кому он приезжал? Может быть, к Каталин?
У подполковника Коваля были основания думать именно так.
Из архивных документов о жандармских участках в ближайших селах и о полицейской дирекции в городке Дмитрий Иванович знал, что Карл Локкер имел дела с местными монахами, активно поддерживавшими и хортистов, и немецко-фашистскую власть в Закарпатье.
Ховаш, который жил в то время недалеко от Локкеров, рассказал, что монах был частым гостем у них в доме. Увидев его много лет спустя и едва узнав, Ховаш очень удивился, так как считал, что монах погиб в конце войны.
Сведения эти были очень важны. Мысли Коваля снова возвращались к отметенной всеми, кроме Вегера и Коваля, версии, которую называли по-разному - и "Месть", и "Старые связи". Подполковник любил говорить в таких случаях, что всегда находит в голове место не только для общего приговора, но и для частных определений, касающихся обстоятельств, которые способствовали совершению преступления.
Коваль снова вызвал брата Каталин.
Эрнст Шефер подтвердил, что Карл Локкер имел какие-то дела с монастырем, особенно с монахом по имени Симеон. В конце войны этот монах куда-то исчез. Больше ничего от Шефера подполковник не добился - тот заверял, что не интересовался связями своего шурина, потому что всячески избегал "страшного Карла".
Дмитрий Иванович уже ознакомился с архивами монастыря, выяснил, что настоящее имя и фамилия брата Симеона - Семен Гострюк, и распорядился объявить розыск.
Он составил новую схему под названием "Монах":
------------------------------------------------------------------------
- | + | ? ------------------------------------------------------------------------ 1. Старожил Ховаш | 1. Нет ни прямых, | 1. К кому приезжал монах
утверждает, что видел | ни косвенных | 26 июня? Не к Иллеш
монаха 26 июня и узнал | доказательств. | ли?
его. | | 2. Во время войны монах | | 2. Не приезжал ли он
брат Симеон помогал | | вторично в ночь
оккупантам - венгерским | | убийства с 15 на 16
и немецким фашистам. | | июля? 3. Был связан с первым | | 3. Не его ли ждала в
мужем Каталин - | | гости Иллеш?
Карлом Локкером. | | 4. В конце войны исчез! | | 4. Какое может иметь
До 26 июня этого года | | отношение монах к
его здесь не видели. | | найденному перстню? 5. Приехал инкогнито. | | 5. Не ошибся ли Ховаш?
| | Действительно ли это
| | монах брат Симеон?
| | Если нет - кто он?
| | 6. Родственники первого
| | мужа, проживающие в
| | Венгрии, не посылали
| | Каталин Иллеш посылок
| | От кого же, кроме
| | Андора, получала
| | она посылки? ------------------------------------------------------------------------
Еще не дописав последний вопрос, подполковник уже недовольно сжал губы. Что-то не нравилось ему в этой схеме. Откинувшись на стуле, немного прищурив глаз, словно прицеливаясь, он перечитал все сначала.
Пятый вопрос: "Не ошибся ли Ховаш? Действительно ли это монах брат Симеон? Если нет - кто он?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30