Время шло. Прошла и эта слабость, и беглец снова стал Карлом Локкером, который умел цепко держаться за жизнь. Нет, он не желает быть покорной скотиной, которую ведут на убой, - он может еще за себя постоять!
Бывший тержерместер вскочил и пошел, быстро, почти бегом, снова спотыкаясь о кочки и комья твердой земли, не обращая внимания на боль в ноге, которую так ушиб, прыгая с поезда.
Вскоре выбрался он на широкую полевую дорогу. Далеко впереди мелькнул огонек. Один, другой... Нет, это не село, это какое-то отдельное строение. Чтобы обойти его, Локкер сошел с дороги и побежал по полю.
Не сразу понял, что попал на табачную плантацию. Бежать по ней было трудно. Большие, как лопухи, листья били его по ногам и мешали.
Неожиданно он наткнулся на велосипед, лежавший прямо среди листьев. У велосипеда была спущена камера. Да и на кой черт ему велосипед! В воздухе уже был ощутим запах влаги, тины: близко Латорица.
Кажется, в последние дни дождей в горах не было, а значит, Латорица не разлилась, и перебраться через нее нетрудно.
Преодолев насыпь, Локкер попал в густые заросли ивняка. Рубаха его мгновенно порвалась, он исцарапал руки и лицо, но не почувствовал этого: за ивняком была Латорица, а за ней граница, спасение, жизнь.
3
На границе было тихо и мирно, если не считать далеких гудков бессонной станции Чоп. Ущербная луна то и дело пряталась за тучи, и черное небо казалось совсем близким: протяни руку - и достанешь.
Рядовой Павел Онищенко занял свое место над рекой. Спрятался под молодым буком, увитым диким виноградом, и слился с ночью. Обзор отсюда был не очень хороший, но ведь все равно в темноте ничего не увидишь, и Павел больше полагался на слух, который у него за недолгое время пограничной службы значительно обострился.
Появление пограничников сперва встревожило лесных жителей. Но вот все успокоилось. И снова стало так тихо, что слышалось, как набегают на берег Тиссы легкие волны.
Вскоре над головой Павла тяжело пролетел фазан. Потом где-то совсем недалеко запищала мышь.
"Лисица охотится", - подумал он.
Павел уже отлично знал азбуку пограничной жизни, научился ориентироваться в звуках, распознавать скрытое от глаз поведение ночных птиц и зверей.
- Пойду позвоню на заставу, что прибыли на место и ведем наблюдение, - тихо сказал старший наряда Пименов и исчез в темноте, направляясь к старому дубу, в дупле которого стояла розетка.
То, что сержант спокойно пошел докладывать обстановку, означало, по мнению Павла, что готовность номер один снова объявлена с учебной целью.
И, как всегда, Павел мысленно перенесся в Киев, к Тане. И, вероятно, все свое дежурство думал бы о ней, если бы внезапно не уловило его ухо странный звук. Собственно, даже не звук, а нечто невыразимое, словно над ним кто-то тихо зевнул.
Павел поднял голову и не увидел неба - его заслонил едва очерченный силуэт человека...
Потом, вспоминая это первое мгновение, он признавался себе, что не сразу почуял опасность. Просто удивился, что силуэт не похож на сержанта Пименова с автоматом. Но уже секунду спустя в воздухе запахло опасностью. Он вдохнул этот воздух, как нашатырный спирт, и, едва не задохнувшись, вскочил на ноги.
Это был первый нарушитель в его жизни!
- Стой! - Он думал, что крикнул, а у самого горло перехватило, и вырвался из него только грозный шепот: - Кто такой?
Неизвестный также негромко ответил:
- Заблудился. Местный.
Он говорил по-украински плохо, с акцентом, в самом деле так, как некоторые местные жители.
- Ложись! - прошептал Онищенко. - Руки в стороны! Стрелять буду!
Неизвестный покорно упал на землю, раскинув руки.
- Солдат, меня никто здесь не знает. Обеспечу тебя на всю жизнь. Пропусти. Ящерицей проскользну. А ты вернешься домой богатым человеком.
Павел все еще дышал острым воздухом тревоги, словно втягивал в легкие иголки, и от них немела вся грудь.
- У меня в кармане деньги, дорогие вещи. Не теряй свой шанс. Такое раз в жизни бывает. Вот оно, золото, - нарушитель потянулся к карману.
И вдруг Павел почувствовал, как гаснет в нем волнение, возвращается голос. Он набрал в грудь чистого воздуха и гаркнул на весь лес:
- Лежи, стрелять буду!
Голос его эхом разнесся над скалами, поросшими лесом, над крутым берегом реки и покатился по водной глади, по долине: "И-и... ять-уду!.."
Ночь застыла, замерла, притаилась.
- Все забирай, мне уже ничего не надо! - Неизвестный молниеносно подкатился Павлу под ноги, и выстрел, громом прогремевший в ночи, не задел нарушителя.
...Они катались по земле. Автомат Павла отлетел в густую траву, и, ошарашенный коварством, пограничник задыхался под тяжелым телом коренастого мужчины, который сильными руками, словно клещами, сдавил ему горло. Павел все-таки оторвал эти руки от горла и, отводя их все дальше и дальше, сумел вывернуться и подмять нападающего под себя. В голове его, в висках, в сердце, в крови, во всем его существе билось только одно слово: "Сволочь!"
"Сволочь! Сволочь! Сволочь!.." - повторял он беззвучно - это слово никак не могло сорваться с губ... Им одним выражал он свою ненависть к врагу и оправдывался перед собой за секундную растерянность.
Нарушитель боролся тоже молча, сцепив зубы. Один только раз с каким-то звериным хрипом вырвалась из его горла немецкая брань.
Для Павла Онищенко это была первая в жизни схватка. Для Карла Локкера - последняя. Бывший тержерместер понимал это и вкладывал в битву за жизнь весь свой палаческий опыт, все коварство и жандармскую сноровку все, решительно все силы, которые у него еще оставались.
Резким движением Локкеру удалось вырвать руку и ребром ладони ударить пограничника по шее там, где проходит сонная артерия. Павел на какой-то миг потерял сознание. Но вот он снова вцепился в нарушителя, ужом скользнувшего к берегу. Они опять покатились по траве, и Павел почувствовал, как враг толкает его к крутому обрыву над водой.
"Все равно не уйдешь! Нет, нет, не уйдешь! Ах, сволочь, какая сволочь!" - не переставая, пульсировало в его тяжелой голове. Он вцепился в Локкера, всеми силами стараясь придавить его к земле.
Вдруг Павел ощутил, что правая рука перестала ему повиноваться, обмякла, весь правый бок онемел и нарушитель выскальзывает из его рук.
И в это время он услышал твердый голос сержанта Пименова:
- Лежать!
Высоко в черном небе вспыхнула тревожная ракета.
Павел, конечно, понял, что это "Лежать!" касается не его, а того, другого, и, опираясь на левую руку, начал подниматься.
Растревоженная ночь шумела волною у берега, откликалась испуганным бормотанием фазанов, далеким лаем диких собак. Осветив фонариком землю, Павел увидел е г о - распластанного, покорного, и, отвернувшись, принялся искать в траве свой автомат.
От возбуждения он сперва не почувствовал боли, и только теперь рука и весь правый бок напомнили ему о себе нестерпимым огнем, намокшая майка прилипла к телу.
Последнее, что Павел успел увидеть и услышать в эту ночь, был резкий свет фонарей усиленного наряда, который примчался по тревоге на место происшествия, лай Рекса и слова Пименова:
- Что с тобой, Павел? Ты ранен?
Затем все угасло.
VIII
После шестнадцатого июля
1
Коваль еще видел тревожные сны, когда в его номере зазвонил телефон. Он вскочил, как от выстрела, схватил трубку, посмотрел на Наташу: не разбудили ли и ее.
За окном стоял седой предрассветный туман.
- Слушаю.
- Дмитрий Иванович, едем.
- Через пять минут буду готов, - ответил Коваль и, положив трубку, начал одеваться.
Вдруг он остановился и обернулся. На него внимательно смотрели открытые и совсем не сонные Наташины глаза.
- Спи, спи, еще рано, - проворчал он.
- Ты куда?
- Спи. На заставу.
Коваль отвечал коротко и машинально - голова его уже лихорадочно работала, обдумывая первый разговор с Карлом Локкером. Впрочем, Локкер ли это? Может быть, кто-то другой? Однако чутье подсказывало Дмитрию Ивановичу, что он не ошибся.
Когда он снова обернулся, Наташа уже была одета.
- Я поеду с вами, - попросила она, когда в номере появился полковник Антонов. - Я никогда не видела заставы. - Она перевела взгляд с отца на Антонова и снова - на отца.
- Тебе там делать нечего, - буркнул Коваль. - Посторонних не пускают.
Она умоляюще смотрела в глаза полковника Антонова, пока отец застегивал китель. И Антонов сказал:
- Для своих людей застава открыта. Шефы приезжают, самодеятельность, лекторы, писатели... Едем, Наташа!
- Она не писательница и не лектор.
- Зато в самодеятельности пою!
- На заставе некогда будет с тобою возиться, - бросил Коваль на прощание. - Позавтракай здесь. Поехали, Виталий Иванович!
Антонов понял его и все-таки сказал:
- Не будет она тебе мешать! Не повышай голос, отец! - и подтолкнул Наташу к двери. - Поехали, дочурка!
...Просторный двор заставы был огорожен мелкой металлической сеткой. Наташа прогуливалась по спортивной площадке, куда выходили окна комнаты дежурного, кабинетов начальника заставы и замполита, медицинского изолятора. Утренний туман уже рассеялся, и вдали, за лесом, начинавшимся прямо за сеткой, виднелись серо-зеленые холмы.
У решетчатых металлических ворот, которые отворились, когда они приехали, стоял часовой - молодой пограничник с новеньким вороненым автоматом в руках. Он изредка делал два-три шага вдоль ворот и снова застывал как вкопанный.
Наташу строгий часовой словно не замечал, и она не знала, где ей можно ходить, а где нет, и поэтому чувствовала себя не в своей тарелке. В конце концов, села на лавочку и принялась рассматривать лес.
Где-то в здании заставы отец и полковник Антонов допрашивали пойманного убийцу семьи Иллеш, - Наташа догадалась об этом из реплик, которыми они обменивались по дороге. Сюда, во двор, из открытых окон первого этажа доносился голос дежурного (он разговаривал с "березками" и "ромашками") и голоса из другой комнаты, а среди них - голос отца.
Карла Локкера допрашивали в кабинете начальника заставы.
Попытки скрыть подлинное имя, еще раз выдать себя за Имре Хорвата, бухгалтера из Будапешта, отставшего от туристского поезда, были сразу же разоблачены подполковником Ковалем. И теперь бывший начальник жандармского участка, тержерместер стоял перед ним, Антоновым и еще несколькими пограничниками, и лицо его выражало покорность и готовность сдаться на милость победителя.
Но Коваль видел: Локкер пытается выиграть время - хочет пронюхать, что именно известно о нем милиции и пограничникам. Конечно же бывший жандарм имел и другое лицо, но пока оно было спрятано за выцветшими глазами и за притворной кротостью, - так иногда за ветхой, осыпавшейся штукатуркой таится жесткое крепление балок.
Однако стоило Ковалю своими вопросами о ночи с пятнадцатого на шестнадцатое июля, о пустом номере в гостинице, о поездке с таксистом Дыбой раскрыть карты, как это спрятанное лицо проступило у Карла Локкера, как проказа. Так, словно в одно мгновение, сбросил он надоевшую, мешавшую ему карнавальную маску.
Дмитрий Иванович почти физически почувствовал, как полыхнули его глаза, до сих пор смиренные, даже угасшие, а теперь напитые кровью и полные ненависти и злобы.
Бывший жандарм бросил свой испепеляющий взгляд на стол, куда положили острый нож. Тот самый, который схватил он в доме Катарин и которым убил Еву и Илону, а потом ранил рядового Онищенко, - нож, найденный пограничниками в воде, у берега Тиссы.
Нож этот лежал на столе не просто как вещественное доказательство, а как страшное орудие, в материальность которого не хотелось верить. Карл Локкер, лишь мельком глянув, как начальник заставы достал нож из сейфа, почувствовал свою обреченность и понял, что дальше таиться нечего.
- Я ненавижу вас! - произнес он тихо, отчетливо, и лицо его исказилось от ненависти, как от боли. - Я вас уничтожал и буду уничтожать, где только смогу!
Это было бы смешно - ведь все, включая и самого Локкера, понимали, что такой возможности судьба больше ему не даст, - если бы за его словами не струилась река человеческой крови.
- Вы давно переступили границу человеческой совести, - не своим голосом сказал Коваль. - Пролили кровь даже собственной дочери, и теперь ваши эмоции ни к чему. Его, - подполковник кивнул на нож, - вам больше никогда не удастся взять в руки!
Локкер, казалось, готов был броситься на Коваля.
- И все-таки, - он обвел всех опухшими от бессонницы глазами, - я скажу, я все равно скажу. Я приехал, чтобы забрать их отсюда. Чтобы не оставались с вами. У меня не было нормальной жизни, но я знал, что где-то есть у меня семья и на старости будет свой дом, свой сад, свои цветы. Много лет это было моей последней надеждой...
Локкер разволновался, начал глотать слова, акцент его усилился, и стало почти невозможно понять, что он говорит.
Коваль посмотрел на добродушного в повседневной жизни, а сейчас неумолимого полковника Антонова, и вспомнился ему Меркуря-Чукулуй, ночь в горах, тревожный рассвет во время облавы на диверсантов-"вервольфовцев", которые и в самом-то деле стали оборотнями, окончательно потеряв человеческий облик.
И так же, как много лет назад, бывшие солдаты были рядом и вели все тот же бой с тем же врагом. Нет, для них война не кончится до тех пор, пока есть на свете хотя бы один такой вот зверь.
Локкер стоял посреди комнаты, покачиваясь, как маятник, и руки его, схваченные стальными наручниками, то поднимались, то отпускались.
- Они должны были поехать в Венгрию, а оттуда я переправил бы их через Австрию в Мюнхен. Но они не захотели, они не захотели! Я вас ненавижу всех! - закричал он снова. - Вы все поломали! Вы отобрали у меня семью! Что вы сделали из моей Евы?! Учили ее в вашей школе, вывернули ей мозги наизнанку, и она чуралась своего отца. Даже Катарин стала чужой, не захотела ни золота, ничего!
Локкер кричал, но ни Коваль, ни Антонов не останавливали его.
- Они уже не имели права жить, они никому не были нужны!
- Взбесившийся фашист! - воскликнул подполковник, который только теперь до конца поверил в страшную гибель Евы от руки отца и вспомнил, как уничтожали в бункере своих детей Геббельсы. Всегда выдержанный, Дмитрий Иванович сейчас был вне себя от гнева. - Зверь, фашист, да и только! Проклятый фашист!
- Я этим горжусь! Я убил их, чтобы они не оставались с вами!
Крик Локкера разносился по всей заставе. Дежурный радист перестал вызывать "березки" и "ромашки", откуда-то, словно по тревоге, прибежали солдаты, и только часовой у входа стоял по-прежнему как вкопанный.
Наташа не смогла бы объяснить, что произошло в ее душе, когда кричал убийца. Она услышала еще, как Локкер что-то прохрипел. Потом из раскрытого окна донеслись звуки, похожие на всхлипывание. И - голос отца, который она едва узнала: такой он был строгий и необычный.
Но вот убийца замолчал. Наташа догадалась, что выкричался и теперь будет молчать долго. Она читала, слышала, знала, кто такие фашисты, но только теперь осознала это совсем по-иному.
...Как ни приглашали гостеприимные пограничники позавтракать у них, Наташа и Дмитрий Иванович отказались: было не до еды. Полковника Антонова задерживали на заставе дела, и Коваль с дочерью на том же газике, который доставил их сюда на рассвете, вернулись в городок.
По дороге не перекинулись ни словом, хотя оба думали об одном и том же. Сгоряча подполковнику хотелось сказать дочери: "И надо же было тебе ехать!" Но, подумав, сам себе ответил: "Надо было!" Он не знал, что вскоре, вспоминая поездку на заставу, еще раз подтвердит этот свой вывод.
У здания милиции Дмитрий Иванович вышел, а Наташа попросила водителя довезти ее до турбазы, где хотела попрощаться с новыми друзьями. Она понимала, что теперь уже скоро уедет отсюда.
2
Рядовой Павел Онищенко лежал в изоляторе и глядел в белоснежный потолок. На плацу, под окном, старший сержант Вирный проводил строевые занятия. До Павла доносились его команды и эхо ладных ударов солдатских сапог по зацементированной площадке.
- Напра-а-во! - громко выдыхал старший сержант.
"Топ! Топ! Топ!" - дружно топали солдатские сапоги с железными подковками.
- Кру-у-гом! - четко командовал Вирный.
И снова мгновенно отвечали на команду солдатские сапоги.
Единство с заставой, со всеми ее людьми и вообще со всем тем, что здесь есть - со спортивной площадкой, с ленинской комнатой, даже с этим пустым изолятором, - ощутил он внезапно, когда врач решил отправить его в госпиталь.
"Товарищ майор, разрешите остаться", - попросил Павел.
Врач поначалу не соглашался, хотя на этот раз Карл Локкер промахнулся и рана была не тяжелая. Но тут вмешался Арутюнов, от которого Павел меньше всего ожидал помощи.
- Если положение не угрожающее и нужно только лежать, то лучше оставьте парня на заставе. Питание у нас отличное:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30