– Недомогание? – бормочет жилистый ветеран из Новой Зеландии. – Расслабиться? А для чего мы вообще тогда бегаем?
– И еще. Губки предназначены только для обтирания. Не пейте из них воду. На столах будет стоять достаточно напитков. Мы категорически настаиваем на том, чтобы вы не пили воду из губок. А теперь я желаю вам всем удачи и надеюсь увидеть вас сегодня вечером на банкете. Спасибо за внимание.
Странное это было мероприятие – длинное и неприятное. Цель его была по меньшей мере смутной, и никто не захотел продлевать его, задавая вопросы. Пока бегуны выстраиваются в очередь к своим автобусам, журналист с ручкой наперевес загоняет в угол Чака Хаттерсли и с репортерской сноровкой начинает выяснять у него, что им хотели сказать.
– Что нельзя пить воду из губок, – резюмирует Хаттерсли.
Когда путь пути нарушается,
Люди начинают говорить о справедливости.
Когда появляются знания и мудрость,
За ними неизбежно следует лицемерие.
Когда семейные узы лишаются гармонии,
Пробуждается любовь к детям и сыновняя почтительность.
Когда страна в разброде.
Все поют хвалу преданным министрам.
После ланча – предупреждает мистер Муд – их ждет экскурсия по дворцам и пагодам, обязательная для всех впервые приехавших в Пекин. Однако журналисты вместо этого хотят пойти к китайским бегунам. Муд отвечает, что бегунам предписан отдых. Тогда журналисты спрашивают, нельзя ли увидеть Стену демократии. Муд объясняет, что ее больше нет. Лохматый Би Винг Блинг, чувствующий себя с американцами с каждой минутой все раскованнее, говорит, что на самом деле стена существует, только теперь она завешана рекламными щитами, расхваливающими холодильники с поддонами для яиц. Никаких самодельных плакатов с протестами. Муд чувствует себя обязанным добавить, что эти дурацкие диссидентские плакаты только сеяли путаницу в головах людей.
– Если человек хочет что-то сказать, он может обратиться непосредственно в правительственные комитеты.
– Да, лучше сеять путаницу в головах бюрократов, – соглашается Блинг. – Они, по крайней мере, к этому привыкли.
– Ах, – Муд улыбается. – Может, вы хотите остановиться у магазина «Дружба», прежде чем ехать в Запретный город? Там продается кока-кола.
Журналисты предпочли бы вовсе избавиться от Муда, но поскольку они хотят получить у него разрешение следовать за бегунами на такси, вместо того чтобы сидеть на линии «старт/финиш» вместе с остальными представителями прессы, им ничего не остается, как пытаться завоевать его расположение.
Или по крайней мере не вызвать его неприязни.
Они уже чувствуют, что под этим западным костюмчиком, за этой терпеливой восточной улыбкой начинает закипать раздражение. Всем очевидно, что если мистер Муд и испытывал к Блингу какую-нибудь симпатию, она стремительно испаряется, и, приобретая билеты для посещения очередной достопримечательности, он уже не включает его в группу. Блингу приходится тратить собственные фыни, чтобы попасть в Запретный город или Летний дворец. А когда у него не остается ни единой монеты, за него платят журналисты. От этого мистер Муд начинает ерзать в своем непривычном ковбойском одеянии.
Все происходит не так, как ему хотелось бы: сардонические замечания Блинга вызывают слишком много смеха, и вообще он поддерживает с американцами слишком оживленную беседу, из которой Муд по большей части исключен.
– Вы тоже бегун, мистер Ву?
Они выходят из парка Байхай с его белым куполом и празднично разодетыми школьниками, которые носятся туда-сюда, как сорвавшиеся с места цветы. Муд рассказывает, что парк славится во всем мире своей спокойной красотой, а Блинг заполняет паузы повествованием о его недавнем прошлом, о котором Муд не упоминает. Еще два года тому назад, – говорит Блинг, – парк был закрыт для широкой публики, взятые напрокат лодки не нарушали спокойной глади озера, массивные ворота были заколочены и охранялись. Вход сюда был запрещен всем, за исключением жены Мао и ее личных гостей.
Блинг объясняет, каким было потрясением, когда в один прекрасный день ворота запретного рая распахнулись и всех начали впускать внутрь, но тут мистер Муд перебивает его и задает вопрос о марафоне.
– Как вы угадали? Я действительно бегун, – отвечает Блинг. – Один из местных героев. Уже три года бегаю за Пекинский университет. Приходите как-нибудь посмотреть, Муд, будете моим гостем.
– Бегун на длинные дистанции?
– Пять и десять тысяч метров. И рекордсмен в беге на полторы тысячи метров.
– Так, значит, вы будете участвовать в завтрашнем соревновании?
– Увы. Завтрашним героям придется бежать без Би Винг Лу.
– Неужели вы даже не подавали заявку, проживая в Пекине и будучи таким энтузиастом бега?
– Отбор участников производился спортивным комитетом, мистер Муд, если вы забыли.
– Ах, действительно, – вспоминает Муд. – Совсем вылетело из головы. Сочувствую, мистер Ву.
Блинг опускает на глаза синие очки и изучающе смотрит на Муда – невозможно определить, что скрывается за его сдержанной улыбкой – снисхождение или сочувствие.
– Уговорите комитет устроить забег на полторы тысячи метров вокруг Тянь-ан-Мыня – это что-то вроде Пятой авеню в Нью-Йорке – и вы увидите, как я буду рвать свои маленькие желтые яйца.
– Интересно было бы посмотреть.
Редактор, пытаясь прийти на помощь Блингу, спрашивает, нельзя ли съездить в кампус, посмотреть на стадион – вдруг там кто-нибудь тренируется. На этот раз возражает Блинг, а Муд относится к просьбе вполне лояльно. Ему все равно надо подготовиться к банкету, заявляет он, но он не видит причин, по которым мистер Ву не мог бы их отвезти к беговой дорожке. Все замирают от этого неожиданного поворота с чувством легкой неловкости. Когда Муд просит остановиться и выходит у голого кирпичного здания, Блинг теряет всякое самообладание.
– Это Бюро иммиграции!
– Интересно, кого он там ищет? – спрашивает фотограф.
– Не могу сказать наверняка, но готов поспорить с вами на доллар, что это кончится каким-нибудь Мудо звонством, – с горестным видом говорит Блинг.
Однако спорить с ним никто не хочет. Оставшуюся часть пути все проводят в гробовой тишине.
Несмотря на веселую студенческую суматоху, кампус производит такое же мрачное впечатление, как нависшее над ним свинцовое небо. Никаких лужаек, все та же грязь, которая окружает большую часть домов в городе. Ряды серо-зеленых эвкалиптов затеняют дорожки, придавая им вид подводного царства, чему способствуют угрюмые взгляды рабочих, живущих тут же. Блинг объясняет, что между ними и студентами постоянно происходят стычки. И те и другие вспарывают друг другу шины велосипедов, насилуют женщин. И те и другие считают друг друга ленивыми и надменными. Разница лишь в том, что одни более образованны. Положение студентов было бы и вовсе плачевным, если бы не защита полиции. «Из сорока тысяч местного населения лишь восемь тысяч учатся в университете».
– Похоже, между пролетариями и учащимися существует несправедливая диспропорция.
– В Китае так было всегда, – мрачно заявляет Блинг.
В ожидании завтрашнего марафона никто не тренируется, зато по спортивному залу с цементным полом в поисках ключа от раздевалки бродят три китайских бегуна и австралийка. Блинг объясняет им, как вскрыть замок, и предупреждает, что пропустит тренировку. Редактор спрашивает, нельзя ли сделать несколько снимков. Блинг неохотно спускается по тускло освещенной цементной лестнице и указывает на треснувшую деревянную дверь. Девушка ковыряется палочкой в замочной скважине. Блинг приходит ей на помощь, открывает дверь и зажигает свет. Это лишенная окон цементная камера с маленьким столом и кушеткой. Металлический стержень, воткнутый в косяк, увешан десятками рваных спортивных костюмов.
– Это наша раздевалка, – говорит Блинг. – Правда, круто? А здесь, – он достает из-под кушетки картонный ящик, – хранится наше снаряжение.
Ящик набит разрозненными потрепанными шиповками; рядом лежат бамбуковые палки, ядро для толкания и диск.
– А там еще копье, на котором проветриваются костюмы, – поясняет девушка.
Оказавшись на улице, Блинг опускает на глаза очки и направляется к выходу.
– Теперь вы понимаете, почему Китай не блещет своими спортивными успехами?
Когда они подходят к воротам кампуса, выясняется, что их автобус уже уехал. Вместо него стоит огромный черный лимузин русского производства под названием «Красный флаг». Он напоминает нечто среднее между «паккардом» и «панзером». Вышедший водитель кланяется и вручает им записку и четыре приглашения на тисненой бумаге.
– Это от Муда. Он пишет, что автобус ему понадобился для других дел, но этот дипломатический лимузин довезет вас до гостиницы, чтобы вы переоделись, а потом отвезет на банкет в Большой зал. Четвертое приглашение для мистера Ву, и Муд просит, чтобы мы ему передали, что для него специально зарезервировано место.
– Черт! Черт! – взрывается Блинг.
Тридцать спиц, собранных во втулке,
Составляют колесо.
Но без обода оно не приносит пользы.
Глину выделывают на гончарном колесе,
Но в посуде ценится лишь ее пустота.
В домах вырезают окна и двери.
Но без пола они не могут существовать.
Так используй свое бытие себе на пользу,
А небытие сделай великой ценностью.
Возможно, это самый роскошный банкетный зал в мире, и уж точно самый большой. В нем можно было бы играть в футбол, и еще хватило бы места для зрителей и раздевалок.
Днем вокруг всегда много народу, люди приходят взглянуть на грандиозность этого строения. В этот же вечер собралась особенно большая толпа, так как внутри происходило два крупнейших события – банкет участников Пекинского марафона и торжественный обед в честь приезда президента Того Гнассингбе Эйадемы. Для страны, все еще живущей в отсутствие компьютерных игр, это было очень круто.
Люди стояли на цыпочках за ограждением в надежде увидеть что-нибудь экзотическое – прославленного атлета или африканского вождя, уже не говоря о лимузинах. Естественно, они были разочарованы видом первого пассажира, вышедшего из большого черного седана, – яйцеголового китайца в обычной спортивной куртке. Следующий пассажир был намного интереснее – здоровенный бородатый западного вида иностранец, а следующий – еще лучше и еще больше. Что касается последнего явления из глубин русского лимузина, то от него немеют даже самые заядлые зеваки. Рост и размеры этого гостя не поддаются никакому описанию, а его торс обмотан внушительного вида аппаратурой, выглядящей как экипировка древних разбойников. После такого зрелища многие из зевак, полностью удовлетворившись увиденным, тут же отправляются по домам.
Четверка журналистов опаздывает. Пиршество уже началось. Гул голосов, как шум водопада, соблазнительно разносится по отделанным мрамором коридорам. Когда американцы наконец добираются до стоящих у дверей ваз высотой в десять футов и охранники проводят их в зал, их охватывает такое же изумление, как толпу на улице – при виде их самих. Огромный, как ангар для самолетов, зал заставлен сотнями столиков, за которыми сидят тысячи гостей. Вокруг каждого вьется с десяток официантов, подливающих напитки, убирающих пустые тарелки и приносящих новые, которые возникают, словно по мановению волшебной палочки.
Метрдотель проводит их к столу, за которым их появления уже учтиво ожидают восемь присутствующих – два африканца среднего возраста со строгим выражением лица и в столь же строгих костюмах, два убогих пекинца в суньятсеновских френчах, красивая женщина восточного типа и еще два китайских бегуна со своим тренером. При их приближении все встают и протягивают руки. Женщина переводит.
Африканцы представляются как танзанийские тренеры. А их мрачное настроение объясняется тем, что их спортсмен не смог вылететь из Танзании и прибыть на предстоящие состязания – они решили прийти на банкет, поскольку места для них уже были зарезервированы, но на следующий день, не дожидаясь старта, собираются отбыть на родину. Убогая парочка – журналисты из «Китайского спорта» – вялой, но вполне объективной газетки, издающейся на английском языке. Бегуны оказываются односельчанами из отдаленной провинции – они несколько отличаются от остальных китайцев – лица у них более плоские и смуглые, а в выражении глаз есть что-то цыганское. Тот, что повыше и постарше, расплывается при знакомстве в улыбке, обнажающей лишний зуб посередине, который может соперничать со всеми достопримечательностями, увиденными за день; однако это его ничуть не смущает. Тот, что пониже, столь же застенчив, сколь его приятель развязен, – он то и дело опускает длинные ресницы, расстегивает и застегивает свою куртку. Их тренер замкнут и необщителен.
После привычного «ганбай» все садятся и приступают к первому блюду, которое само по себе требует упорства марафонца. Пока они тыкают палочками в неидентифицируемые продукты, на столе, стоящем на подиуме, открывают призы, предназначенные победителям, – десять ваз одна больше другой, покрытых перегородчатой эмалью, и серебряный кубок, который через год должен будет вернуться в Пекин для вручения новому победителю. По залу разносится приглушенный вздох восторга. Призы и вправду классные.
Затем начинают произноситься речи. Американцы замечают Муда, сидящего у самого подиума. Он сменил свое дико-западное одеяние на цивилизованно-западное – университетский темно-синий пиджак с эмблемой на груди. Ему предоставляется слово, и он встает. Фотограф вынимает из сумки маленький кассетный магнитофон Бинга, ставит его на стол и нажимает кнопку записи. Однако вскоре становится очевидным, что ни китайцы, ни все остальные не могут разобрать ни слова из речи, и зал снова заполняется приглушенным говором. Но Муд даже и ухом не ведет.
Американский редактор берет интервью у своих китайских коллег и тренера. Журналист делает заметки. Фотограф снимает экзотические блюда и шепотом дает свои пояснения в микрофон магнитофона – если вся эта история с марафоном провалится, по крайней мере можно будет выпустить кулинарную книгу.
Большой зал – вечер перед забегом
(Много шума и неразборчивая речь, звучащая через динамики.)
Шепот в микрофон:…маленькие соленые помидорчики, расположенные изящным веером, угорь с имбирем, корень лотоса в омаровом соусе, шея утки, розочки из редиски…
Редактор: Кому принадлежала идея организации завтрашнего пробега?
(Перевод на китайский и с китайского на английский.)
Женский голос: Он говорит, что идея родилась в массах. В Новом Китае все идеи рождаются в массах.
Редактор: А почему они не рекордсмены? Спросите его.
Женский голос: Он говорит, что лучший китайский бегун проходит эту дистанцию за два часа тринадцать минут. Вы увидите его сегодня. Он из меньшинств Объединенных провинций.
Редактор: Что такое меньшинства?
Женский голос: В Китае их очень много. Вот эти два юноши тоже из меньшинств. В некоторых провинциях даже говорят на других языках.
Молодой мужской голос (Блинг): Видите эти звезды на флаге Китая? Каждая из них символизирует одно из меньшинств.
Шепот: Вареные яйца, соленые яйца, яйца, вымоченные в чае, по одному тысячелетнему яйцу со зловеще-черным белком и еще более черным желтком на каждом столе…
Редактор: Спросите его, готов ли Китай к тому, чтобы тратить время и деньги на достижение мирового уровня?
Женский голос: Он говорит – безусловно.
Редактор: Занимался ли он сам спортом?
Женский голос: Когда ему было двадцать лет, он мечтал попасть на Олимпийские игры. Это было тридцать лет тому назад, когда Китай переживал тяжелые испытания…
Шепот:…фасоль, арахис, соленые грецкие орехи, рыбьи желудки и сельдерей…
Голос китайца: Ганбай!
Женский голос: Он говорит «За здоровье вашей страны!»
Все: Ганбай!
Редактор: Проявляет ли государство особую заботу об одаренных спортсменах?
Женский голос: Он говорит – да.
Блинг: О да!
Женский голос: Он говорит, что одаренные спортсмены лучше питаются.
Блинг: Именно поэтому в баскетбольной команде у нас такие гиганты. Одного парня ростом в восемь футов восемь дюймов зовут Монгольской башней. Это вам не шуточки!
Редактор: Существует ли философское обоснование… то есть какова линия партии относительно физического здоровья?
Женский голос: Он говорит, что линия партии – это прежде всего здоровье, потом – дружба, и только затем соревновательность.
Редактор: Я знаю, что должна существовать линия партии. Спросите его, почему в Китае никогда не занимались физическим здоровьем…
Блинг: Занимались. Мао обращал на это очень большое внимание. У него вообще крыша съехала на этой почве.
Редактор: Я имею в виду – интересовало ли Мао здоровье нации?
(Долгие переговоры на китайском.)
Женский голос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45