Как только мы отъехали от гостиницы на достаточное расстояние, он лишился способности понимать английскую речь, а после того, как понял, что Джекки и Малдун не склонны восхвалять его прорыв сквозь затор машин, и вовсе погрузился в мрачную задумчивость, которую те были не в состоянии преодолеть. На каждую просьбу снизить скорость он отвечал: «Миш фахим абадан».
– Что это означает?
– Это означает «Я не понимаю», – выкрикнул Джекки. – Но на самом деле он хочет этим сказать, что мы его оскорбили! И теперь он нас похитит.
Тадд на полной скорости повернул направо, и, оставив сзади запруженный машинами Бульвар пирамид, мы оказались на узкой дороге, покрытой щебнем, справа от которой высились тенистые эвкалипты, а слева простирался широкий ирригационный канал, заполненный тощими коровами и остовами машин. И теперь, избавившись от надоедливого транспорта, Тадд почувствовал, что ему ничто не мешает, за исключением незначительных препятствий в лице детей, ослов и куриц.
– Тадд… – я попытался вступить в контакт, пользуясь наиболее универсальной частотой, – старая куча верблюжьего дерьма, ты едешь слишком быстро!
– И слишком далеко, – добавил Малдун, почесывая в затылке, – кажется, он собирается отвезти нас в Сахару к Ступенчатой пирамиде.
– Ну, этот чертов Мараг меня достал!
– Ты имеешь в виду Марвина? – Джекки, сидящий на переднем сиденье, хватает с приборной доски карту. – А может, все так и должно быть. Видите, на этой карте изображен не Зосер, а какое-то место за ним, которое называется Туннелями Сераписа. Может, он решил, что это не Серапис, а серафим, то есть ангел?
Мы оставляем попытки вступить в переговоры с Таддом. Джекки говорит, что все наши крики только усугубляют положение, а Малдун добавляет, что в любом случае нам будет полезно взглянуть на Сахару. Чтобы ощутить перспективу.
– Ступенчатая пирамида считается старейшей прародительницей всех остальных пирамид. На нее стоит посмотреть. Очень одухотворенное строение.
– А вы сами видели этот Ангельский туннель?
– Туннель Сераписа? Да, я ходил по нему со студентами. Это очень… как это говорится? – круто.
Проехав двадцать миль вдоль канала, мы еще раз поворачиваем направо и начинаем удаляться от узкой долины Нила в сторону еще одного известнякового плато. Когда мы поднимаемся на перевал, вдали за безбрежным морем песка открывается группа пирамид Гизы, которые блестят на солнце как маркерные маяки. С другой стороны и на гораздо более близком расстоянии виднеется ступенчатое строение царя Зосера.
– Время оставило на нем свой тяжелый отпечаток, – замечает Малдун. – Один студент в нашем университете устроил представление под названием «Египет Теннесси» и спел песню, посвященную этой гробнице, в которой назвал ее «старой ободранной пирамидой».
Тадд испытывает такую гордость за свою великолепную езду, что к нему даже возвращается способность понимать собеседников, и Малдун уговаривает его свернуть и подъехать поближе. Мы проходим через отреставрированные храмовые ворота и направляемся к полуразрушенному строению.
– Говорят, что она была построена для царя Зосера архитектором по имени Имхотеп. За пятьдесят лет до возведения Великой пирамиды.
Трудно себе представить, что это примитивное нагромождение камней всего на пятьдесят лет старше шедевра, созданного в Гизе, но еще труднее допустить, что оно на пять тысяч лет моложе даты, определяемой Кайсом.
Малдун отводит нас к остроконечному каменному возвышению с задней стороны пирамиды, встав на которое можно заглянуть внутрь сквозь двухдюймовое отверстие. В глубине помещения сидит каменное изваяние, напоминающее астронавта, готовящегося к запуску в космос.
Малдун рассказывает о том, что, по мнению специалистов, к основной гробнице постоянно добавлялись новые крылья, которые высились друг над другом все уменьшавшимися террасами. «Говорят, что увидевшие ее подрядчики Хуфу решили заполнить ступени и выстроить Великую пирамиду для своего начальника».
Потом он проводит нас вниз в прекрасные алебастровые покои, стены которых от пола до потолка покрыты картинками, изображающими сцены быта египтян пять тысяч лет тому назад. Здесь представлены пашущие и жнущие крестьяне, этапы наказания преступника, совершившего кражу, рыбаки, забрасывающие с лодок сеть, а также подводные обитатели во всех подробностях – одни кажутся знакомыми, другие уже давно исчезли с лица Земли.
Тадд плетется сзади, проявляя все большее нетерпение и не понимая, как можно интересоваться чем-то неподвижным. Наконец он и вовсе останавливается, сложив на груди руки, и начинает нам угрожать.
– Он опять сердится, – переводит Джекки. – Говорит, что если мы не вернемся в машину, то он уедет без нас.
Но и за рулем его раздражение не ослабевает. Весь оставшийся путь до Туннеля Сераписа он проклинает нас за то, что мы так долго рассматривали какие-то грязные могилы. Мы пытаемся умерить его гнев, предлагая жвачку и приглашая спуститься вместе с нами к гробницам Сераписа. Это что, лезть в дырку, как ящерица?! Да никогда в жизни!
Мы оставляем его возиться с двигателем и идем по песку, следуя по тропе из оборванных билетиков ко входу в подземный храм. Это широкая, уходящая вниз расщелина, прорезанная в известняке и ведущая к высокой прямоугольной двери. Она напоминает крутой спуск к подземному гаражу для пустынных грузовиков.
Вооруженный араб внизу забирает у нас пиастры и выдает нам три половинки разорванных надвое билетиков, кладя другую половину в довольно внушительную стопку. Мы входим внутрь и поворачиваем налево по просторному коридору, грубо вырубленному в земле. Другой охранник требует дополнительной платы и разрывает наши половинки еще надвое. Потом торжественно возвращает нам обрывки, складывает уже четвертинки билетов в другую пыльную стопку и машет нам рукой, указывая дорогу. Чем дальше мы продвигаемся, тем становится темнее. Мы еще раз сворачиваем не то налево, не то направо – я уже не могу разобрать – минуем еще одну высокую дверь и оказываемся в главном коридоре.
Это обычный туннель, вырезанный в цельном камне, с высоким потолком, ровным полом и грубо отесанными стенами, достаточно большой, чтобы вместить линию подземки: здесь могли бы спокойно разминуться два поезда и еще осталось бы место для бомжей и уборочных машин. Однако он абсолютно пуст. Он уходит далеко вперед и теряется в сумраке.
Рассеянный свет в него попадает из больших помещений, вырубленных по очереди справа и слева приблизительно на расстоянии двадцати шагов друг от друга. Эти помещения представляют собой одинаковые идеальные кубы со стороной в сорок футов, с шероховатыми стенами. Они чуть выше самого туннеля, а пол их опущен вниз приблизительно на один человеческий рост.
В каждом помещении находится по огромному гранитному саркофагу с чуть сдвинутой в сторону крышкой, чтобы можно было заглянуть внутрь и убедиться, что он пуст. За исключением выгравированных на них надписей, все саркофаги абсолютно идентичны – все вырезаны из цельного темно-красного гранита и все производят суровое и мрачное впечатление. Каждый настолько огромен, что в него можно было бы загнать машину Тадда и накрыть ее крышкой.
Сколько бы вы ни продвигались вперед по этой жуткой подземке, ничего не меняется: комната за комнатой – одна налево, другая через несколько десятков шагов направо, во все ведет сводчатый вход, в каждой – мрачная гранитная гробница, и даже десятитонные крышки сдвинуты под одинаковым углом, чтобы продемонстрировать, что все давно разграблено.
– Это бычьи саркофаги, – сообщает нам Малдун. – Для жертвенных быков. По одному в год в течение многих тысяч лет.
Мы спускаемся по железным ступеням в одну из усыпальниц и останавливаемся у гигантского саркофага. Мне удается дотянуться до крышки. Малдун рассматривает надписи на гранитных боковинах, пока не обнаруживает изображение жертвы.
– Бык должен был выглядеть именно так: он должен был иметь на заду именно такой рисунок, плюс два белых волоска в хвосте и родимое пятно в виде скарабея под языком. Вот, посмотрите.
Гранитные бока огромного полого ящика ровные, как стоячая вода.
– И тем не менее все археологи сходятся на том, что это было сделано медными инструментами. Никаких других в то время не существовало. Для того чтобы просверлить в таком камне маленькое отверстие современной скоростной алмазной дрелью, потребуется неделя, а этим бедным резчикам археологи не дают ничего, кроме меди.
Все это производит какое-то жуткое впечатление, выбивающее почву из-под ног, – такая точность в таком древнем творении. Джек в растерянности обходит эту чудовищную загадку.
– Черт побери, как же они жили? Забудем даже сейчас об этих чертовых орудиях. Даже если бы у них были лазеры и червячные винты – даже тогда это было бы непросто сделать.
– Никто не знает, зачем они это делали. Может, изначально в эпоху Тельца это являлось чем-то вроде символического кладбища, а потом все настолько привыкли, что продолжали делать это из года в год. Но точно никто не знает.
Джек Черри не может этого переварить.
– Тут есть какое-то извращение, вам не кажется? Какая-то…
– Глупость, – договаривает Малдун. – Что наводит меня на мысль: а не пора ли взглянуть, не уехал ли наш водитель.
Когда мы добираемся до машины, то застаем Тадда в такой ярости, что он не только не хочет везти нас обратно, но даже и смотреть на нас не желает. Он стоит, уставившись в сторону Каира, и заявляет, что мы его ограбили, лишили дневного заработка и чаевых. Он утверждает, что будет сидеть и слушать радио, пока из Гизы не подойдет какой-нибудь караван верблюдов с туристами. После путешествия на вонючем корабле пустыни любой из них будет готов обменять его на место в роскошной машине и компенсировать то, во что ему обошлось наше лоботрясничанье.
Это откровенный блеф. Он прекрасно знает, что следующего каравана может не быть до завтрашнего дня, и тем не менее намерен выдоить из нас все возможные пиастры. Но что еще хуже, этот негодяй своими четырехцилиндровыми мозгами замыслил напугать нас!
Тучи сгущались. Пока Тадд ругался с Джеком и Малдуном, я вспомнил о своем «полароиде» и решил, что могу скоротать время, упражняясь в фотографии.
Достав с заднего сиденья сумку и цилиндр с проявителем, я отхожу к маленькой каменной скамеечке на краю стоянки. Вынув из сумки фотоаппарат, я обращаю внимание на то, что в обвинительной речи Тадда начинают возникать паузы. А всякий раз, когда я нажимаю кнопку или поворачиваю объектив, его внимание становится еще более рассеянным. В качестве эксперимента я навожу объектив на него, и он полностью замолкает. Я перевожу объектив в сторону и беру в фокус Ступенчатую пирамиду. Тадд пытается вернуться к своей диатрибе, но у него ничего не получается. А потом он видит мгновенно возникающие фотографии! И после этого он – конченый человек.
Он бросает Джека и Малдуна на полуслове и с униженным видом подходит ко мне: он готов все простить – все наши оскорбления, задержки и бессмысленное времяпрепровождение, если я сфотографирую его и тут же выдам ему фотографию!
Я делаю еще один снимок песка и неба, делая вид, что не фахим. Когда он видит, что бесценная пленка тратится впустую, он уже начинает умолять меня, забыв о чести и гордости.
– Щелкни! – ноет он. – Щелкни меня! Щелкни Тадда!
Я говорю, что у меня остался только один кадр на этой пленке и я хочу снять крестьян из долины, которые так живописно возделывают нильский чернозем.
– Но знаешь что, Тадд. Если ты нас спокойно отвезешь к гостинице, я возьму другую пленку.
Машина трогается с места мгновенно. Когда я пытаюсь сфотографировать крестьян, Тадд выскакивает из машины и, обежав ее, пытается попасть в кадр. Я захватываю только его бицепс, но и эта мелкая деталь приводит его в такое возбуждение, что дыхание у него становится хриплым, а руки начинают бесконтрольно сжиматься и разжиматься.
Более отвратительного приступа тщеславия я не видел никогда в жизни. Он производит тяжелое и даже несколько пугающее впечатление. Тадд понимал, что теряет самообладание, но ничего не мог с собой поделать. Он сидел за рулем сжавшись, как побитый спаниэль. Потом снова повернул зеркальце, на этот раз чтобы наблюдать за мной. Он смотрел на меня так, как смотрит пес на человека с фрикаделькой. Он даже не включал свой транзистор.
На протяжении всей обратной дороги он нарушал напряженную тишину только тихим покашливанием. Свернув на бульвар пирамид, он поехал так медленно, что это начало казаться не менее отвратительным, чем его гонка. Когда мы добрались до гостиницы, нас уже всех трясло, а руки у Тадда дрожали так, что он едва смог выключить двигатель. В животе у него бурчало. Его смуглое лицо посерело от мучительных усилий преодолеть свою природную страсть к быстрой езде.
– Теперь щелкать? – жалостным тоном взмолился он.
– Надо сходить за пленкой, – ответил я. – В номер. – Я не осмелился брать с собой фотоаппарат, иначе он рванул бы через бассейн вслед за мной.
– Давай быстрей снимай его! – окликнул меня Джек. – Пока он сам себя не снял.
Когда Тадд увидел, что я возвращаюсь, он чуть не разрыдался. Я заправил пленку в камеру и почувствовал, что от его напряженного взгляда у меня дрожат руки. Джекки поставил его так, чтобы за спиной у него была пирамида: «Для пущего впечатления!»
Тадд встал на поребрике и в течение целой минуты пытался принять необходимую позу, прежде чем кивком дать мне понять, что готов.
– Все! Щелкай меня!
Я еще не успеваю обмакнуть снимок в фиксаж, как он уже выхватывает его из фотоаппарата. Произведенное впечатление передать невозможно. Мы видим, как меняется его лицо по мере того, как проступает изображение. Сначала у него выпячивается челюсть, потом распрямляются плечи, все черты и манеры медленно возвращаются к обычному состоянию. Дыхание замедляется. На лице снова проступает краска. И мы уже начинаем опасаться, что сейчас он с нас потребует дополнительно пять фунтов.
Однако он находит новый повод. Тадд начинает высмеивать нашу сделку с дядюшкой Марагом. Кто он такой, этот Мараг? И где он с его обещанными пятью фунтами за машину? И почему он отсутствует при завершении сделки? «Ладно-ладно», – вздыхает Джек и выдает еще пять фунтов. Нет-нет, это всего лишь номинальная стоимость. (Тадд на всякий случай бросает еще один взгляд на свою фотографию – все нормально, она никуда не исчезла.) Ему нужна еще пятерка за все то время, которое он нас ждал.
Мне это все начинает надоедать. Я говорю:
– Хорошо, вот тебе еще пятерка, но фотографию ты отдаешь назад.
У него перехватывает дыхание.
– Разве мы не договорились? Я тебя снимаю, ты нас спокойно довозишь обратно, и никакой дополнительной платы.
Он моргает и оглядывается по сторонам. Он уже не один. Со всех сторон подходят другие таксисты и мелкие мошенники, чтобы посмотреть на происходящее. Все ухмыляются, ибо догадаться о сути происходящего не так уж сложно. Тадд загнан в угол.
Для того чтобы сохранить лицо, ему надо сдаться.
Он выхватывает из моих рук банкноту, швыряет на землю снимок (изображением вверх) и с диким ревом уносится на своей машине: плечи расправлены, живот поджат, голова высоко поднята. Глядя на него, испытываешь чуть ли не гордость.
Однако позднее сила фотографии одерживает верх. Он стучит в мой номер, держа в руках один из металлических контейнеров от пленки, которые выбрасывают после зарядки аппарата. Маленькая хрупкая черная коробочка. Он нашел ее под сиденьем, куда я зашвырнул ее, так как сумка была уже битком набита обрезками фотографий и прочим полароидным хламом.
Он торжествующе улыбается, держа коробочку в высоко поднятой руке, принимается объяснять, что готов обменять этот ценный предмет на свою фотографию, которая вряд ли представляет для меня какую-либо ценность. Он улыбается и ждет, что я отвечу. Как я могу ему объяснить, что не обмакнул снимок в фиксаж, а без этого изображение исчезает в течение нескольких минут? Кроме того, мы уже заключили сделку. Поэтому я ему говорю: «Не выгорит» – можешь оставить у себя мое ценное фотооборудование, а у меня останется фотография, тем паче что ее все равно уже не существует.
– Не выгорит? – кричит он. – Не выгорит – нет обмена?!
– Да, не выгорит. Не будет тебе фотографии. Никаких сделок.
Он потрясен. Он смотрит на меня новыми глазами – впервые сталкивается с таким же упрямцем, как он сам. Начинает ругаться и угрожать мне на арабском, английском и обрывках еще каких-то языков, потрясая черной металлической коробочкой, столь же пустой, как и его угрозы.
Оскорбленный и потрясенный, он удаляется прочь, а я мысленно делаю заметку, что впредь надо будет проявлять большую внимательность при переходе каирских улиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45