Он для нее все еще оставался незнакомцем, печально осознала она: мужчина, вошедший в ее жизнь и завладевший ее сердцем. Вспоминалось, что у них никогда не оставалось времени для расспросов, для погружения в воспоминания. Имело значение только настоящее. А теперь она сидела здесь среди его вещей, в этой комнате, которая, казалось, сохраняется как святилище его юности. У нее возникло такое чувство, будто ее послали сюда, в Техас, чтобы сохранить вместе с остальным имуществом и заставить ждать возвращения хозяина, словно она была еще одной вещью, принадлежавшей Моссу. И ребенок будет ждать, как и она, пока на него не предъявят права.
* * *
Сет необычно долго выбирал костюм, переодеваясь к ужину. Как правило, он запускал руку в шкаф, и на что натыкались его пальцы, то и вынимал. Сегодня вечером у них гости. Гости, фыркнул он. Хилая жена Мосса и ее мамаша, которая запросто обставит двух барракуд. Сет извлек из шкафа сделанный на заказ замшевый пиджак серовато-коричневого цвета ценой в пятьсот долларов. К нему нашлась подходящая рубашка, и он даже наденет галстук. Одеться, принарядиться, немного покрасоваться… Агнес сразу же внесет его костюм в каталог и снабдит ценниками. Немногого добился бы он в жизни без умения разбираться в людях, а в Агнес он во многом узнавал себя. В ее глазах горел тот же жаркий огонь, который опалял когда-то его самого.
В большом зеркале Сет уловил свое отражение. Выглядел он отлично. В лучшей форме, чем неприметный клещ на коричневой собаке – воплощение успеха. Недавно журнал «Техасец» дал разворот о нем, отметив его низкое происхождение. Низкое, черт побери, усмехнулся Сет. Родившись в безнадежно бедной семье фермера-арендатора, он работал день напролет вместе с отцом и пятью братьями, отбирая у бесплодной земли скудные средства к существованию. По ночам жался на тощем матрасе, греясь в куче своих немытых братьев. Никогда не забыть ему той вони… Мать его вечно ходила с большим животом или производила еще одно живое существо в дополнение к и без того многочисленной ораве. Выражение полной безнадежности в ее глазах да вонь самогона в дыхании его отца с малолетства убедили его, что жизнь на земле, не принадлежащей тебе, никогда не даст хорошей еды и чистой постели.
* * *
Ему исполнилось двенадцать лет, когда, боясь большого мира, но еще больше – того, что сделает с ним жизнь в хижине арендатора, он обрубил все концы и бежал в лохмотьях, с шестьюдесятью центами в кармане, добытыми из треснувшего молочного кувшина. Бродяжничал год-другой, попрошайничая и подряжаясь на случайные работы. Из-за крупного телосложения и роста, а также из-за странного выражения мрачной сосредоточенности в глазах многие давали ему больше лет, чем было на самом деле. Так ему удалось наняться на нефтеразработки. Он работал, как раб, и обращались с ним, как с рабом, но в конце первого месяца у него было четырнадцать долларов восемьдесят пять центов – только это и имело значение. Он экономил, тратя деньги лишь на то, что требовалось для выживания: теплая куртка, крепкие сапоги и глупый старый мул, на котором можно ездить. К концу каждого года носок, хранившийся в его вещевом мешке, все больше разбухал от денег.
Ему было двадцать, когда он встретился со Скидом Донованом, старым нефтедобытчиком с правом аренды на выкачанную скважину, но без единого цента в кармане. В той старой дыре еще оставалась нефть, Сет буквально чуял ее. Всех вокруг черная жижа делала богатыми. Это был шанс, ставка в крупной игре, и он ухватился за этот шанс. Они стали партнерами.
Сет работал, как мул, обострялось его деловое чутье. Попытки компаний, пытавшихся перекупить у Скида арендное право, укрепляли его предположения, что в скважине еще много нефти. Ему приходилось бороться и держать ухо востро. Удача выбрала его, и скважина себя оправдала. Но пока он работал в поте лица, Скид пропивал свою половину прибыли. Через два года Сету это надоело, и он продал дело без ведома Скида, не ощутив при этом ни малейших угрызений совести. Черт побери, через каких-нибудь полгода Скид все равно спился бы до смерти, поэтому не имело значения, что подпись его он получил, когда старик ничего не соображал от дрянного виски. Мир принадлежит тем, кто умеет выжить…
Зеркало подсказывало Сету то, чего он не хотел видеть.
Он старел, как и его отец. Морщины и складки кожи на лице походили на те, что он так презирал в старике. Недолго думая, он поднял ногу в сапоге, и от удара зеркало рассыпалось на тысячу сверкающих кусочков.
В глубине души таилось предположение, что следовало бы послать старику и этим беспомощным слабакам-братьям немного денег. Но, черт возьми, если они хотят прозябать в нищете, кто он такой, чтобы останавливать их? Посылать им деньги – все равно что лить воду в бочку без дна. Все они слишком глупы. Он им ничего не должен. Сет даже не мог припомнить, называл ли его старик когда-нибудь иначе, кроме как «парень». А когда он сбежал, то не сомневался – это было облегчением для всей семьи: одним ртом меньше. И уж, конечно, они не стали его разыскивать.
Сет не хотел, чтобы Джессика знала всю правду. Как только он увидел ее, сразу же решил добиться ее руки. Она знала: происхождения он самого скромного, но Сет никогда не рассказывал ей, насколько низким оно было, – ни к чему женщине знать всю подноготную мужчины.
Да, он хотел заполучить Джесс. Хорошая семья, хорошая порода, не слишком много денег, но все это ничего, он собирался иметь их более чем достаточно. Бедная Джессика. Красивая, как картинка, и безумно влюбленная в него. Но слабая – никакой твердости, никакой жесткости, слишком чувствительная. Он ожидал выводка крепких сыновей, а взамен получил лишь никчемную дочь, из-за которой Джесс больше не могла иметь детей. Все-таки иногда справедливость не нарушалась. И, разумеется, она подарила ему Мосса. За такого прекрасного сына Сет должен быть благодарен Джессике. Он обеспечил своей жене беззаботную жизнь, жаловаться ей не на что.
Агнес Эймс – вот это женщина. Он восхищался ее выправкой и способностями. Сильная женщина и чертовски привлекательная. Хотелось бы ему сказать то же самое об этой жалкой девчушке, на которой женился Мосс. Билли следовало закалиться, если она хочет приноровиться к семье Коулмэнов. Он надеялся, что ошибается, но видел в своей невестке слишком многое от слабости Джессики. Слишком тоненькая и узкобедрая…
Да, он прошел долгий путь по самой короткой из дорог. Установил свои правила. Наследство, которое он оставит сыну и будущим внукам, стоило того. Его семья, его наследство.
Никакой вины, никаких угрызений совести. Когда ты побеждаешь, то должен побеждать всегда.
* * *
Сет Коулмэн самым патриархальным образом восседал во главе обеденного стола вишневого дерева. Густые седые волосы, только что причесанные, оттеняли лицо, покрытое загаром, в свете викторианского светильника в форме шара. Коричневато-серый пиджак в вестерновском стиле облегал широкие плечи. Он надел также шелковый жилет, относившийся к другой эпохе. Билли пыталась разглядеть в лице Сета что-нибудь от Мосса, но смогла узнать только ярко-голубые глаза; конечно, они были более старыми и мудрыми, но им недоставало теплоты и веселья, которые она видела в глазах мужа. Эти качества, решила Билли, Мосс унаследовал от своей матери.
– Что на ужин? – ворчливо спросил Сет своим своеобразным рокочущим голосом. – Я вовсе не хотел обидеть вас, дамы, – с улыбкой обратился он к Агнес, – но чертовски надеюсь, что у вас найдется, во что вонзить зубы проголодавшемуся мужчине.
– Ну, Сет, ты ведь знаешь, что доктор сказал о твоей диете. – В словах Джессики не было излишней серьезности, но в тоне голоса чувствовался ласковый укор. – Сегодня вечером у нас ростбиф и картофель. Это должно подойти любому мужчине, Сет, даже тебе.
– Черт бы побрал всех этих докторов. Я помню времена, когда мне хватало похлебки из ребрышек или кусочка жареного цыпленка. Вот еда для настоящего мужчины. Тита! Неси зверя, которого ты зажарила, и я очень надеюсь, в самой середине еще осталась кровь. Если кто-нибудь за этим столом деликатничает, может взять себе кусочки с краев.
Билли поняла, что «деликатничает» здесь именно она, и была полна решимости не думать о сочащейся кровью говядине, которой Сет отдавал предпочтение. Оставалось только надеяться, что ее не начнет мутить во время ужина. Она бросила взгляд через стол на Агнес, ища у той поддержки, но мать уже опустила ложку в густой кукурузный суп – еще одно любимое блюдо Сета. Билли поспешно отвела глаза от маслянистой пленки, подернувшей поверхность супа.
– Сегодня я водила Билли в прежнюю комнату Мосса, Сет, и в мастерскую, – сказала Джессика. Она с оптимизмом смотрела в будущее: может быть, если обмен мнениями и разговор Билли с Сетом будет происходить чаще, то и отношения между ними улучшатся. Ее метод так и не помог примирить Сета и Амелию, но у отца и дочери эмоции всегда перехлестывали через край.
Билли почувствовала на себе взгляд свекра.
– Что скажешь, девочка? Прямо что-то вроде выставки, а? – Когда речь заходила о Моссе, Сет неизменно оживлялся. – У парня есть голова на плечах. Припоминаю, как его пару раз дернуло током во время маленьких опытов с изобретениями, но это его не остановило, и он довел дело до конца.
– А что он пытался сделать? – невинным голоском спросила Билли. – Я знаю, он любит мастерить, но ничего не поняла из того, что увидела в его мастерской.
Лицо Сета приняло пренебрежительное выражение.
– Неудивительно. Ему еще и двенадцати не было, а он уже переделал насосную станцию, которую мы используем для орошения, – заявил Сет, для большей убедительности направив в сторону Билли вилку. – И мы до сих пор ею пользуемся. Этот парень исполняет все, что задумывает, иначе и быть не может. Коулмэн до мозга костей, а, как известно, яблочко от яблони недалеко падает. Он многому научился, а я всегда был готов его учить. Если бы не эта война, мой сын никогда не уехал бы из Санбриджа или из Техаса и не стал бы искать себе жену в других краях. Коулмэны, и семья Джессики тоже, уже чуть ли не сто лет живут в Техасе. В Техасе родились, в Техасе росли. Так же будет и с сыновьями Мосса, даже если его жена – янки из Пенсильвании. – Голос Сета уже громыхал, а глаза гневно пронизывали расстояние между ним и Билли, что совершенно ее ошарашило.
Джессика теребила край полотняной салфетки. Агнес сидела молча, строго выпрямившись и напряженно глядя на Билли, от всей души желая, чтобы дочь нашла в себе силы противостоять этому сварливому старику, пока он не сожрал ее. Когда плечи Билли понуро опустились в знак поражения, Агнес бросила на стол салфетку, как борец бросает свою шляпу на ринг. Сет оскорбил не только Билли, но и ее.
– Может быть, Коулмэны и живут в Техасе целый век, но задолго до того, как кто-то из них увидел своего первого индейца, моя семья уже сражалась в войне за Независимость! – рассвирепела Агнес. – Я вхожу в организацию Дочерей американской революции, как до меня входила моя мать, а прежде и ее мать! А раз вы открыто признаете, что кровь в вашем роду застоялась, мне кажется, Мосс проявил благоразумие, взяв жену на стороне.
В комнате воцарилась тишина. Даже круглолицая смуглая Тита перестала греметь тарелками в смежной кухне. Кроткие голубые глаза Джессики устремились на мужа в мольбе о семейном мире. Неожиданные звуки, подобные раскатам грома, заполнили столовую, отражаясь эхом от потолочных балок. Билли быстро вскинула глаза на Сета, который хохотал во все горло, откинув голову, с трясущимися плечами и животом. Вытерев глаза тыльной стороной ладони, он улыбнулся Агнес:
– Молодец, Эгги! Меня же предупреждали! У нас с тобой будет потрясающий внук!
Агнес восприняла это как комплимент и снова взяла в руки салфетку.
– Ешьте свой суп, Сет, и постарайтесь не подавиться, – сказала она, принимаясь за еду. Билли и Джессика потрясенно молчали. Джессика – потому что впервые слышала, как ее муж похвалил женщину, а Билли – потому что впервые видела, что мать кому-то позволила назвать себя «Эгги».
Когда подали кофе, черный и ароматный, как любил Сет, он преподнес им новость:
– Получил сегодня приглашение по почте, – как бы между прочим бросил он Джессике, высыпая третью ложку сахару в свою чашку. – Незадолго до Дня Благодарения мы полетим в Даллас; о дате еще договоримся. Барретты устраивают гулянку в честь Линдона Джонсона. Настоящее техасское домашнее барбекю. Такое и нам следовало бы устроить вместо того, чтобы позволять Барреттам пнуть нас. Линдон решил, что на флоте принесет больше пользы, чем в Вашингтоне. По крайней мере, так он говорит. На самом же деле он так поступает только потому, что считает, будто это пойдет ему на пользу как политику.
– Когда он принял такое решение? – озабоченно спросила Джессика. – Бедная Клодия, должно быть, она вне себя от беспокойства!
– Леди Бёрд все уладит, – отозвался Сет. – Она всегда все улаживает. Самым счастливым днем в жизни Линдона был тот день, когда эта женщина согласилась выйти за него замуж; иначе он до сих пор оставался бы ничтожным учителишкой где-нибудь в глуши. Она ему сказала, что он может горы свернуть, он и поверил. И когда она направила его в политику, он ухватился за эту идею так же естественно, как новорожденный теленок за мамкину титьку.
– Ну, знаешь, Сет, о Линдоне так говорить не стоит, он человек очень способный. Я слышала, ты сам заявлял об этом.
– Способных людей много, Джесс, и многие ничего не добиваются. Это происходит потому, что они подцепили не ту женщину. Мы отправляемся в пятницу, сразу после обеда.
Джессика, явно обеспокоенная, сплела пальцы рук на коленях.
– Сет, а нельзя ли мне поехать на поезде и встретиться с тобой там? Ты знаешь, как я ненавижу летать на самолете.
– Нет, нельзя тебе ехать на поезде. Кто будет управляться дома до пятницы? Полетишь со мной.
Джессика побледнела.
– А как же Билли и Агнес?
– Как они? – Сет сердито ткнул вилкой в лимонный пирог.
– Просто… просто я не думаю, что Билли стоит лететь, как ты считаешь? Надо подумать о ребенке и о ее самочувствии. Мы с Билли могли бы поехать на поезде вместе.
Сет отхлебнул обжигающий кофе.
– Ты когда-нибудь летала на самолете, девочка? – спросил он у Билли, которая смогла лишь кивнуть, бессильно откинувшись на спинку стула при воспоминании о том, как она на протяжении всего полета сидела зажмурившись. При одной мысли об этом ей становилось дурно.
– Ладно, может быть, Джесс и права. А как насчет тебя, Эгги? Тебе нравится летать?
– Нравится, – утвердительно ответила Агнес, не обращая внимания на изумление Билли. – Или, по крайней мере, знаю, что понравится. В Филадельфии мы обычно ездили на пикники на машинах, но мне хотелось бы попробовать полететь на самолете. Если верить Моссу, то каждый должен приобрести такой опыт.
– Ему только поверь. – Сет рассмеялся. – Конечно, мне не нравится, что Мосс без ума от фигур высшего пилотажа. Но безопасное путешествие может быть и приятным. А тебе следует хорошо отдохнуть, девочка, – приказал он Билли. – На этой гулянке семья должна выглядеть достойно, и ты тоже, неважно, тошнит тебя или нет. Линдон Джонсон многое сделал для нашей семьи благодаря своим связям в Вашингтоне, и мы должны выказать нашу признательность.
– С Билли все будет нормально, – успокоила его Агнес. – Билли, а почему бы тебе не сыграть на пианино несколько пьес для нас после ужина? С тех пор как мы уехали из Филадельфии, ты не садилась за инструмент.
– А я и не знала, что ты играешь, – вступила в разговор Джессика. – Как чудесно было бы снова услышать это старое пианино. У Амелии были кое-какие способности. Помнишь, Сет, как Амелия играла для наших друзей?
Ответа не последовало, и Джессика принялась торопливо рассказывать Агнес и Билли о больших приемах, которые устраивались некогда в Санбридже. Но внимание Агнес было направлено на Сета, откинувшегося в кресле и курившего толстую коричневую сигару. Она заметила, что, как только упоминалось имя Амелии, ее отец не вступал в беседу. Очевидно, он не разделял нежной привязанности Джессики к своей дочери. «Ребенок Билли, – с удовлетворением подумала она, – всегда останется на первом месте в доме Коулмэнов; ни Амелия, ни ее отпрыски не составят конкуренции».
Сет поудобнее устроился в потертом кожаном кресле, хмуро поглядывая на жену, хлопотливо открывавшую крышку большого фортепиано их дочки, стоявшего между высокими окнами с задернутыми гардинами. Только после того, как Агнес принесла ему большой бокал с коньяком, лицо его просветлело.
– Наверное, оно ужасно расстроено, – извинилась Джессика. – Не помню, когда на нем играли в последний раз.
Билли пробежалась пальцами по клавишам. Звук остался неплохим, но инструмент ничего особенного из себя не представлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74