Второго мая 1808 года, тысячи возмущенных испанцев, собравшихся на площади перед Паласьо Реал, забросали камнями французских солдат, а некоторых из них даже разорвали на части. Залп следовал за залпом, под градом пуль падали люди, пули вырывали куски человеческой плоти и крошили им кости. Вероятно, лишь одному испанцу удалось извлечь пользу из этих событий – художнику Гойе. Он стоял на возвышении, наблюдая эту драму, которая впоследствии нашла воплощение в его картинах.
Теперь Фердинанд впал в отчаяние. Видя разгул террора, инициатором которого он стал, ему пришлось отречься от престола опять в пользу отца. Чарльз IV не обладал достаточным мужеством, чтобы вернуться к своим разъяренным подданным, распутной жене и ее любовнику, непрестанно вынашивавшему планы его свержения. Он просто предложил испанский трон Наполеону, а тот, в свою очередь, пожаловал его своему брату Иосифу, который уже дважды отказывался стать правителем этого темпераментного, свободолюбивого и непокорного народа. И Бурбонов и Годоя осыпали почестями и деньгами во Франции, но разве все это могло сравниться с троном Испании? Удовлетворенный этой сделкой, Наполеон отправился в Париж, величая себя покорителем Европы буквально на каждом углу.
Новый король вызвал в стране бурю возмущения. Крестьяне вооружались и выступали на борьбу против французов. Они с ножами и мотыгами шли против карабинов, церковь объявила крестовый поход на свержение Иосифа Бонапарта и он, несмотря на свои громогласные заявления о том, что лишь католическая вера будет единственно законным вероисповеданием в Испании, был заклеймен, как лютеранин и франкомасон. А то, что Иосиф – король Испании, не знал языка этой страны, вообще считалось оскорблением для испанцев…
Так начался иберийский конфликт, стремительно разгоравшийся на этом полуострове. Это была кошмарная оргия пыток, казней, кастраций, четвертований и обезглавливаний, откровенно поддержанная церковью, призывавшей свою паству к восстанию во имя Христа, его матери Непорочной Девы Марии и Святого Иосифа. Гойя отобразил это в своей серии картин.
13
Дворец Паласьо Мендоза за свою многовековую историю знал многое, но тюрьмой ему быть еще не доводилось. Роберт уволил всю прислугу, оставив лишь Индаленсьо. Гарри Хоукинс умолял Роберта разрешить ему остаться, он на коленях объяснял ему, что служба у Мендоза составляла смысл его жизни, но эти доводы не способны были смягчить сердце идальго. В конце концов, карлик, плача от отчаяния, покинул дворец. Роберт задвинул все засовы, закрыл окна и плотно запахнул расшитые дамасские портьеры, которым он некогда пел дифирамбы, рассказывая матери об обстановке во дворце.
Во всех четырнадцати внутренних двориках дворца, в начале весны, бурно разрастались розы и жасмины, но теперь засохли: садовников для ухода за ними Роберт уволил, а без воды цветы были не в состоянии устоять перед засушливым летом Андалузии. Кое-какие деревья уцелели, – они сумели своими корнями добраться до глубинных вод, но апельсиновые и лимонные погибли, за исключением тех, которые поддерживал слуга Роберта, дабы у его хозяина не переводились на столе фрукты.
Идальго ел мало и в самое неподходящее время. В большинстве случаев он даже не знал, ночь на дворе или день. Лишь один свет допускался во дворец – свет свечей. На протяжении недель Роберт избегал появляться в освещаемых солнцем патио, особенно в тех, где он слышал умолявшие его крики Софьи. Он до сих пор помнил звуки ударов ее маленьких кулачков по дверям. Так, видимо, мертвец слышит, когда последний гвоздь заколачивают в его гроб.
Нет, забыть он ее не сможет. Ни ее, ни свои судорожные поклоны наказавшей его судьбе. Но именно это обещание своим предкам было его последней живой эмоциональной реакцией. После этого он превратился в труп, который по недоразумению или недосмотру все еще мог передвигаться самостоятельно. Некогда пылавший в нем огонь погас, теперь его душу заполнял леденящий холод смерти. Сейчас Роберт превратился в привидение, место которому не среди людей, а среди теней в потустороннем мире.
Кордова будет мертва, так он сказал своему брату Лиаму после поражения испанцев под Трафальгаром. Но мертва была не Кордова, а лишь ее часть, которая заключалась в доме Мендоза с его управляющим доном Робертом. Рухнуло все: его мощная жизненная сила, хорошо отлаженный механизм империи Мендоза, вращавшийся не один век без серьезных сбоев и он, своею собственной рукой уничтожил ее, отдав на растерзание местным волкодавам все состояние своих предков. Это был тягчайший грех, которому не было и не могло быть прощения.
Возможно Бенджамин – его отец и нашел бы в себе силы простить его, но он умер, также как и его жена Бэсс. Остался один лишь Лиам, но он был занят своими делами, которые тоже шли весьма трудно. Когда Роберт перестал отвечать на письма брата, письма из Англии приходить перестали. Лиам осуществлял управление домом Мендоза в Англии и боролся, как впрочем, многие, за выживание. Естественно, у него не было времени заниматься делами брата, который, по его мнению, встал на предательство интересов нации. Лиам был поглощен поисками, скорее всего бесплодными, путей спасения состояния, завещанного ему Бенджамином.
Предсмертные судороги дома Мендозы в Кордове, явно затягивались. Золото со швартовавшихся в Кадисе кораблей продолжало плыть в сундуки Мендоза, но все оно шло на уплату долгов. Конечно, многие судачили о крушении такого мощного бастиона богатства, каким являлись в этой стране Мендоза, но говорили об этом не так уж и часто: в Испании были сложные времена, и у многих голова болела за свои состояния. Андалузия была оккупирована французскими войсками, и это обстоятельство накладывало на быт испанцев много трудностей. Появились гарильеро-партизаны, атаковавшие французов днем и ночью.
Роберт знал, что происходило за стенами дворца. Новости проникали даже сквозь закрытые ставни и задернутые портьеры, но он воспринимал их равнодушно, как человек, отошедший от дел, а слушал известия от слуги так, как больной неизлечимой болезнью. Роберт сузил границы своего мира до размеров дворца и его сорока шести покоев, которые он часами мерил шагами, мутным взором взирая на покрытые паутиной стены и свои следы, отпечатавшиеся на толстом слое пыли, покрывавшем мрамор пола.
Однажды, осенью 1809 года к нему пожаловала Мария Ортега. Она воспользовалась ключом, открывавшим дверь патио дель Фуэнте, выходившей на Калле Иудихос; о существовании этого ключа Роберт не знал. Индаленсьо с ужасом обнаружил ее, сидящей подле растрескавшейся лазури фонтана, некогда журчащего веселыми струйками воды, стекавшей в маленький бассейн, вырезанный в цельном куске кварца.
– Донья Мария, я не знал…
– Где идальго?
– Я не знаю, сеньорита. Где-то здесь, но… – Он беспомощно пожал плечами.
– Найди его и приведи ко мне. Я должна с ним поговорить.
Вскоре слуга вернулся.
– Сожалею, донья Мария, но он не желает вас видеть. Вы должны уйти.
– Передай ему, что я не уйду, пока не увижу его и не поговорю с ним. А еще скажи, что если понадобится, то я останусь здесь, пока не околею. А выгнать меня силой, ты не сможешь, Индаленсьо, ростом не вышел.
Через полчаса Роберт вошел в патио одним из своих потайных ходов и остановился возле нее в кружке лунного света. Мария изумленно уставилась на него, затем прижала руки ко рту, чтобы в ужасе не закричать. За те четыре года, которые она его не видела, он стал белый, как лунь. Его глаза были безумны, а лицо изборождено складками отчаянья и ненависти к самому себе. На нем был сюртук, который неряшливо свисал с его исхудавшей фигуры, а черные бриджи засалились от жира и грязи. Но он по-прежнему оставался ее последней надеждой. Мария быстро взяла себя в руки.
– Добрый вечер, Роберт.
– Уходи.
– Не раньше, чем я поговорю с тобой.
– Мне нечего тебе сказать, уходи.
– Роберт, ради Бога, выслушай меня. За этими стенами происходят ужасные, неописуемые события. Ты можешь помочь прекратить это. Ты должен остановить их.
Он рассмеялся каким-то странным деревянным смехом, какого она прежде от него не слышала.
– Взгляни на меня, Мария. Мертвецам и призракам Испанию не спасти.
Она встала во весь рост, их глаза были теперь на одном уровне.
– Нет, призраки Мендоза смогут. Роберт, нет сегодня в Испании таких людей, кто мог бы повести за собой массы. Ни один влиятельный человек не высказывается против чинимого церковью произвола и насилия. Ты можешь стать этим человеком. Твое имя заставит людей прислушаться. Все, за что мы боролись, во что верили, потоплено в крови. Это конец.
– За что я боролся, так это за дом Мендоза. Тебе это известно. Ни на что больше я никогда не претендовал. Я проиграл и разрушил этот дом. Я последний в Испании Мендоза и уже мертв.
Она попыталась подойти к нему с другой стороны.
– Наполеон издал для Испании новую конституцию. Ты слышал об этом? Ты знаешь, что там говорится?
Он не ответил и даже не посмотрел в ее сторону.
– Это удивительно, Роберт! Она может принести дому Мендоза новую славу. Он отменил все монопольные права. Это означает конец Месты. Мне в частной беседе говорили, что он все еще хочет предоставить Мендоза права на создание Испанского национального банка.
– Каким Мендоза? Ты слышала, что я сказал? Вот, смотри – все Мендоза перед тобой! Мендоза – это я. Один. А я – труп. Нет денет для этого банка и нет для него банкира. А сейчас, если в тебе сохранилась, хоть капля сочувствия ко мне, уходи.
Мария будто не слышала его и продолжала.
– В конституции сказано еще кое-что. Отныне запрещена инквизиция. Объявлена свобода всех вероисповеданий. Ты снова можешь стать евреем, иудеем. Ведь ты этого хотел. Ты об этом никогда мне не говорил, но я знала.
– Ты сама сюда пришла, сама и уйдешь, – он направился к выходу.
– Роберт, подожди, послушай меня. Еще минуту, умоляю тебя. Гарри Хоукинс прислал тебе письмо.
Это имя, казалось, заставило вспыхнуть искру жизни в нем.
– Бедняга Гарри, как он там?
– Не очень хорошо сейчас, но он счастлив. Когда ты его отослал, он отправился к брату Илие. Сейчас он в монастыре, у него лихорадка. Она все сильнее его подтачивает.
– Это меня не удивляет, – тихо произнес Роберт. – Мендозам приходит конец, как я уже говорил.
Она не стала придавать его словам значение и пропустила их мимо ушей.
– Гарри просил передать тебе письмо. – Она вынула конверт, но Роберт даже не пошевелился. – Возьми, это тебе, – сказала она, будто искушая ребенка. – Гарри говорит, что ты можешь спасти себя, дом и всю Испанию.
Опять этот безрадостный смех.
– То, что мне нужно – не письмо, Мария. Мне здорово пригодился бы философский камень, тот самый, который способен превращать отбросы, пыль, прах в золото. Понимаешь, не верю я в то, что Гарри наделен таким сверхъестественным даром.
Он ушел, оставив ее одну. На этот раз она не могла его остановить. Мария продолжала сидеть у онемевшего фонтана, пока не забрезжил рассвет. Наконец, признавшись себе в том, что потерпела крушение, Мария поднялась и вышла на улицу. Но письмо она все же оставила на том месте, где они беседовали.
Около недели Роберт не возвращался в патио дель Фуэнте. Но как-то по-прежнему бесцельно шатаясь по дворцу, ноги его сами принесли туда. Сначала он не заметил конверта, опавшие листья прикрыли его своим ржавым покрывалом. Он сел на то же место и попытался вызвать в памяти образ Марии, ее тело, каким оно было несколько лет назад и не смог. Единственное лицо, которое он удерживал в памяти, было лицо Софьи. Ее прикосновения он помнил даже сейчас. Иногда он ловил себя на мысли, а думала ли она в эту пору о нем? Но отгонял от себя эти рассуждения, как любые другие воспоминания.
Порыв ветра принес с собой холод. Роберт поежился и его взгляд случайно упал на каменный пол. Наполовину скрытый опавшими листьями лежал конверт. Не сразу решился его поднять Роберт. Он еще раз окинул глазами приходящее в упадок великолепие дворца. Каким прекрасным был когда-то этот фонтан! Он был работы «мудехарес» – арабов, оставшихся после того, как изгнали мавров. Они были мастера, ценимые и христианами и католиками. В старой рукописи упоминалось об одном Мендоза, который пригласил их украсить его дворец.
Так много его предков ушло, а кто придет ему на смену? Что произойдет тогда, когда его тело, наконец, перейдет в то состояние, которое его разум уже осилил и осознал, как свершившийся факт. Французам до него, по всей видимости, нет никакого дела. Может быть потому, что он был одним из тех, кто не являлся для них исчадием ада. Но когда он действительно умрет, может быть здесь на постое будут французские солдаты? Или наоборот, испанские патриоты превратят дворец в бастион обороны. Но кто бы ни пришел, они обратят внимание на это поблекшее великолепие и поймут, что в давние времена здесь правили власть, сила и смелость, пока один человек не предал все. Но может быть… Неуверенно Роберт взял конверт в руки и вскрыл его. Потребовалось несколько минут, чтобы он собрался с духом и смог прочитать то, что сообщал ему карлик.
«Вы не должны сдаваться, мистер Роберт. Вы одни можете помочь теперь Испании. Именно сейчас я хочу сообщить вам такое, о чем никогда прежде вам не говорил. В своих молитвах я призываю вас прийти к истинной вере. Но, если пути древних в состоянии спасти дом Мендоза, я не воспротивлюсь им. Ищите в маленькой комнате, что в западном крыле за Патио де лас Мухерес. Под знаком на стене в полу есть камень, который легко поднимается при помощи рычага или какого-нибудь инструмента. Да благослови вас Бог, сэр.
Всегда ваш с любовью Иисуса…»
Патио де лас Мухерес – Патио женщин отличался тем, что все его четыре угла стены были затенены филигранной резьбы каменными ширмами. Сооружены они были в то время, когда Мендоза вместе с принятием мусульманства переняли и их образ жизни, – в этом патио находилась женская половина дома. То помещение, о котором упоминал в своем письме Гарри, было небольшим, но великолепно спланированным с точки зрения архитектурной пропорциональности.
Знаком на стене, который упоминал Гарри, было пустое пространство около полуметра в длину и столько же в ширину. В каждом углу четырехугольника располагалось отверстие, оставшееся от закреплявших что-то штифтов. Откровения Хоукинса не оказались для Роберта сюрпризом – эти следы ушедших эпох были известны многим. Когда Роберт впервые приехал в Кордову, Доминго уже показывал ему это место.
– Говорят, что здесь когда-то висела доска, – объяснил ему идальго.
– Но вы не знаете, что было на ней написано и куда она делась?
– Нет, – пожал плечами Доминго. – Как я тебе говорил, никто и ничего об этом не знает.
– И все-таки вы не стали ни белить эту стену, ни заделывать дырки?
Доминго перекрестился.
– Сохрани Господь. Никто и никогда этим не занимался. Это своего рода семейная легенда. Этот знак всегда был на стене, но никто не помнит почему.
Роберт тоже не стал ломать голову над этим и обратил свой взор к полу. Он был выложен из больших камней без всякого раствора, в те времена так было принято строить. У Роберта нашелся небольшой ломик, который он подсунул под камень, располагавшийся прямо под знаком – пустым местом на стене. Стоило нажать на ломик, и камень поднялся. Вынув камень, он прислонил его к стене и стал освещать его свечой. Та сторона, которой камень лежал вниз, была утрамбована землей. Земля затвердела, так как камень пролежал на этом месте не одно столетие. Роберт очистил поверхность камня и увидел на камне какие-то буквы. Они были древнееврейскими, которых Роберт не знал. Он в отчаянии выругался, но потом осветил другую часть камня. Какой-то, его более поздний предок все-таки перевел эту запись на испанский язык: «в пещере сокровища » – гласила надпись. Похоже, почерк Доминго. Очевидно, Доминго поручил этим делом заняться Хоукинсу и тот нашел переводчика и поэтому знал про эту запись. Но все это пустая затея. Не было никакой пещеры с сокровищами, иначе Доминго давно бы их спустил.
Роберт вставил камень на прежнее место. Все это легенда, ничто и никто ему не поможет, сейчас он мертвец. Он улегся на пол, здесь же под знаком на стене, и уснул.
Лица крестьян окрашивались пламенем костра в темно-красный цвет. Днем они приобретали темный цвет от солнца, к которому они давно привыкли. Они сидели в задымленной пещере между Ла Рамбия и Пуэнте Гениль и без улыбок смотрели на Софью. Выражения их лиц были мрачными и одновременно восторженными. Два часа Софья пела для них песни Андалузии, вселявшие в них надежду на лучшее. Исполняла она им фонданго, фламенко и грустную и горькую севильскую саэту.
– Хватит, Гитанита, – сказал Хуан Санчес. – Ты, наверное, заморилась, – отдохнула бы.
Этот мужчина был небольшого роста, приземистый с непривычно длинными руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Теперь Фердинанд впал в отчаяние. Видя разгул террора, инициатором которого он стал, ему пришлось отречься от престола опять в пользу отца. Чарльз IV не обладал достаточным мужеством, чтобы вернуться к своим разъяренным подданным, распутной жене и ее любовнику, непрестанно вынашивавшему планы его свержения. Он просто предложил испанский трон Наполеону, а тот, в свою очередь, пожаловал его своему брату Иосифу, который уже дважды отказывался стать правителем этого темпераментного, свободолюбивого и непокорного народа. И Бурбонов и Годоя осыпали почестями и деньгами во Франции, но разве все это могло сравниться с троном Испании? Удовлетворенный этой сделкой, Наполеон отправился в Париж, величая себя покорителем Европы буквально на каждом углу.
Новый король вызвал в стране бурю возмущения. Крестьяне вооружались и выступали на борьбу против французов. Они с ножами и мотыгами шли против карабинов, церковь объявила крестовый поход на свержение Иосифа Бонапарта и он, несмотря на свои громогласные заявления о том, что лишь католическая вера будет единственно законным вероисповеданием в Испании, был заклеймен, как лютеранин и франкомасон. А то, что Иосиф – король Испании, не знал языка этой страны, вообще считалось оскорблением для испанцев…
Так начался иберийский конфликт, стремительно разгоравшийся на этом полуострове. Это была кошмарная оргия пыток, казней, кастраций, четвертований и обезглавливаний, откровенно поддержанная церковью, призывавшей свою паству к восстанию во имя Христа, его матери Непорочной Девы Марии и Святого Иосифа. Гойя отобразил это в своей серии картин.
13
Дворец Паласьо Мендоза за свою многовековую историю знал многое, но тюрьмой ему быть еще не доводилось. Роберт уволил всю прислугу, оставив лишь Индаленсьо. Гарри Хоукинс умолял Роберта разрешить ему остаться, он на коленях объяснял ему, что служба у Мендоза составляла смысл его жизни, но эти доводы не способны были смягчить сердце идальго. В конце концов, карлик, плача от отчаяния, покинул дворец. Роберт задвинул все засовы, закрыл окна и плотно запахнул расшитые дамасские портьеры, которым он некогда пел дифирамбы, рассказывая матери об обстановке во дворце.
Во всех четырнадцати внутренних двориках дворца, в начале весны, бурно разрастались розы и жасмины, но теперь засохли: садовников для ухода за ними Роберт уволил, а без воды цветы были не в состоянии устоять перед засушливым летом Андалузии. Кое-какие деревья уцелели, – они сумели своими корнями добраться до глубинных вод, но апельсиновые и лимонные погибли, за исключением тех, которые поддерживал слуга Роберта, дабы у его хозяина не переводились на столе фрукты.
Идальго ел мало и в самое неподходящее время. В большинстве случаев он даже не знал, ночь на дворе или день. Лишь один свет допускался во дворец – свет свечей. На протяжении недель Роберт избегал появляться в освещаемых солнцем патио, особенно в тех, где он слышал умолявшие его крики Софьи. Он до сих пор помнил звуки ударов ее маленьких кулачков по дверям. Так, видимо, мертвец слышит, когда последний гвоздь заколачивают в его гроб.
Нет, забыть он ее не сможет. Ни ее, ни свои судорожные поклоны наказавшей его судьбе. Но именно это обещание своим предкам было его последней живой эмоциональной реакцией. После этого он превратился в труп, который по недоразумению или недосмотру все еще мог передвигаться самостоятельно. Некогда пылавший в нем огонь погас, теперь его душу заполнял леденящий холод смерти. Сейчас Роберт превратился в привидение, место которому не среди людей, а среди теней в потустороннем мире.
Кордова будет мертва, так он сказал своему брату Лиаму после поражения испанцев под Трафальгаром. Но мертва была не Кордова, а лишь ее часть, которая заключалась в доме Мендоза с его управляющим доном Робертом. Рухнуло все: его мощная жизненная сила, хорошо отлаженный механизм империи Мендоза, вращавшийся не один век без серьезных сбоев и он, своею собственной рукой уничтожил ее, отдав на растерзание местным волкодавам все состояние своих предков. Это был тягчайший грех, которому не было и не могло быть прощения.
Возможно Бенджамин – его отец и нашел бы в себе силы простить его, но он умер, также как и его жена Бэсс. Остался один лишь Лиам, но он был занят своими делами, которые тоже шли весьма трудно. Когда Роберт перестал отвечать на письма брата, письма из Англии приходить перестали. Лиам осуществлял управление домом Мендоза в Англии и боролся, как впрочем, многие, за выживание. Естественно, у него не было времени заниматься делами брата, который, по его мнению, встал на предательство интересов нации. Лиам был поглощен поисками, скорее всего бесплодными, путей спасения состояния, завещанного ему Бенджамином.
Предсмертные судороги дома Мендозы в Кордове, явно затягивались. Золото со швартовавшихся в Кадисе кораблей продолжало плыть в сундуки Мендоза, но все оно шло на уплату долгов. Конечно, многие судачили о крушении такого мощного бастиона богатства, каким являлись в этой стране Мендоза, но говорили об этом не так уж и часто: в Испании были сложные времена, и у многих голова болела за свои состояния. Андалузия была оккупирована французскими войсками, и это обстоятельство накладывало на быт испанцев много трудностей. Появились гарильеро-партизаны, атаковавшие французов днем и ночью.
Роберт знал, что происходило за стенами дворца. Новости проникали даже сквозь закрытые ставни и задернутые портьеры, но он воспринимал их равнодушно, как человек, отошедший от дел, а слушал известия от слуги так, как больной неизлечимой болезнью. Роберт сузил границы своего мира до размеров дворца и его сорока шести покоев, которые он часами мерил шагами, мутным взором взирая на покрытые паутиной стены и свои следы, отпечатавшиеся на толстом слое пыли, покрывавшем мрамор пола.
Однажды, осенью 1809 года к нему пожаловала Мария Ортега. Она воспользовалась ключом, открывавшим дверь патио дель Фуэнте, выходившей на Калле Иудихос; о существовании этого ключа Роберт не знал. Индаленсьо с ужасом обнаружил ее, сидящей подле растрескавшейся лазури фонтана, некогда журчащего веселыми струйками воды, стекавшей в маленький бассейн, вырезанный в цельном куске кварца.
– Донья Мария, я не знал…
– Где идальго?
– Я не знаю, сеньорита. Где-то здесь, но… – Он беспомощно пожал плечами.
– Найди его и приведи ко мне. Я должна с ним поговорить.
Вскоре слуга вернулся.
– Сожалею, донья Мария, но он не желает вас видеть. Вы должны уйти.
– Передай ему, что я не уйду, пока не увижу его и не поговорю с ним. А еще скажи, что если понадобится, то я останусь здесь, пока не околею. А выгнать меня силой, ты не сможешь, Индаленсьо, ростом не вышел.
Через полчаса Роберт вошел в патио одним из своих потайных ходов и остановился возле нее в кружке лунного света. Мария изумленно уставилась на него, затем прижала руки ко рту, чтобы в ужасе не закричать. За те четыре года, которые она его не видела, он стал белый, как лунь. Его глаза были безумны, а лицо изборождено складками отчаянья и ненависти к самому себе. На нем был сюртук, который неряшливо свисал с его исхудавшей фигуры, а черные бриджи засалились от жира и грязи. Но он по-прежнему оставался ее последней надеждой. Мария быстро взяла себя в руки.
– Добрый вечер, Роберт.
– Уходи.
– Не раньше, чем я поговорю с тобой.
– Мне нечего тебе сказать, уходи.
– Роберт, ради Бога, выслушай меня. За этими стенами происходят ужасные, неописуемые события. Ты можешь помочь прекратить это. Ты должен остановить их.
Он рассмеялся каким-то странным деревянным смехом, какого она прежде от него не слышала.
– Взгляни на меня, Мария. Мертвецам и призракам Испанию не спасти.
Она встала во весь рост, их глаза были теперь на одном уровне.
– Нет, призраки Мендоза смогут. Роберт, нет сегодня в Испании таких людей, кто мог бы повести за собой массы. Ни один влиятельный человек не высказывается против чинимого церковью произвола и насилия. Ты можешь стать этим человеком. Твое имя заставит людей прислушаться. Все, за что мы боролись, во что верили, потоплено в крови. Это конец.
– За что я боролся, так это за дом Мендоза. Тебе это известно. Ни на что больше я никогда не претендовал. Я проиграл и разрушил этот дом. Я последний в Испании Мендоза и уже мертв.
Она попыталась подойти к нему с другой стороны.
– Наполеон издал для Испании новую конституцию. Ты слышал об этом? Ты знаешь, что там говорится?
Он не ответил и даже не посмотрел в ее сторону.
– Это удивительно, Роберт! Она может принести дому Мендоза новую славу. Он отменил все монопольные права. Это означает конец Месты. Мне в частной беседе говорили, что он все еще хочет предоставить Мендоза права на создание Испанского национального банка.
– Каким Мендоза? Ты слышала, что я сказал? Вот, смотри – все Мендоза перед тобой! Мендоза – это я. Один. А я – труп. Нет денет для этого банка и нет для него банкира. А сейчас, если в тебе сохранилась, хоть капля сочувствия ко мне, уходи.
Мария будто не слышала его и продолжала.
– В конституции сказано еще кое-что. Отныне запрещена инквизиция. Объявлена свобода всех вероисповеданий. Ты снова можешь стать евреем, иудеем. Ведь ты этого хотел. Ты об этом никогда мне не говорил, но я знала.
– Ты сама сюда пришла, сама и уйдешь, – он направился к выходу.
– Роберт, подожди, послушай меня. Еще минуту, умоляю тебя. Гарри Хоукинс прислал тебе письмо.
Это имя, казалось, заставило вспыхнуть искру жизни в нем.
– Бедняга Гарри, как он там?
– Не очень хорошо сейчас, но он счастлив. Когда ты его отослал, он отправился к брату Илие. Сейчас он в монастыре, у него лихорадка. Она все сильнее его подтачивает.
– Это меня не удивляет, – тихо произнес Роберт. – Мендозам приходит конец, как я уже говорил.
Она не стала придавать его словам значение и пропустила их мимо ушей.
– Гарри просил передать тебе письмо. – Она вынула конверт, но Роберт даже не пошевелился. – Возьми, это тебе, – сказала она, будто искушая ребенка. – Гарри говорит, что ты можешь спасти себя, дом и всю Испанию.
Опять этот безрадостный смех.
– То, что мне нужно – не письмо, Мария. Мне здорово пригодился бы философский камень, тот самый, который способен превращать отбросы, пыль, прах в золото. Понимаешь, не верю я в то, что Гарри наделен таким сверхъестественным даром.
Он ушел, оставив ее одну. На этот раз она не могла его остановить. Мария продолжала сидеть у онемевшего фонтана, пока не забрезжил рассвет. Наконец, признавшись себе в том, что потерпела крушение, Мария поднялась и вышла на улицу. Но письмо она все же оставила на том месте, где они беседовали.
Около недели Роберт не возвращался в патио дель Фуэнте. Но как-то по-прежнему бесцельно шатаясь по дворцу, ноги его сами принесли туда. Сначала он не заметил конверта, опавшие листья прикрыли его своим ржавым покрывалом. Он сел на то же место и попытался вызвать в памяти образ Марии, ее тело, каким оно было несколько лет назад и не смог. Единственное лицо, которое он удерживал в памяти, было лицо Софьи. Ее прикосновения он помнил даже сейчас. Иногда он ловил себя на мысли, а думала ли она в эту пору о нем? Но отгонял от себя эти рассуждения, как любые другие воспоминания.
Порыв ветра принес с собой холод. Роберт поежился и его взгляд случайно упал на каменный пол. Наполовину скрытый опавшими листьями лежал конверт. Не сразу решился его поднять Роберт. Он еще раз окинул глазами приходящее в упадок великолепие дворца. Каким прекрасным был когда-то этот фонтан! Он был работы «мудехарес» – арабов, оставшихся после того, как изгнали мавров. Они были мастера, ценимые и христианами и католиками. В старой рукописи упоминалось об одном Мендоза, который пригласил их украсить его дворец.
Так много его предков ушло, а кто придет ему на смену? Что произойдет тогда, когда его тело, наконец, перейдет в то состояние, которое его разум уже осилил и осознал, как свершившийся факт. Французам до него, по всей видимости, нет никакого дела. Может быть потому, что он был одним из тех, кто не являлся для них исчадием ада. Но когда он действительно умрет, может быть здесь на постое будут французские солдаты? Или наоборот, испанские патриоты превратят дворец в бастион обороны. Но кто бы ни пришел, они обратят внимание на это поблекшее великолепие и поймут, что в давние времена здесь правили власть, сила и смелость, пока один человек не предал все. Но может быть… Неуверенно Роберт взял конверт в руки и вскрыл его. Потребовалось несколько минут, чтобы он собрался с духом и смог прочитать то, что сообщал ему карлик.
«Вы не должны сдаваться, мистер Роберт. Вы одни можете помочь теперь Испании. Именно сейчас я хочу сообщить вам такое, о чем никогда прежде вам не говорил. В своих молитвах я призываю вас прийти к истинной вере. Но, если пути древних в состоянии спасти дом Мендоза, я не воспротивлюсь им. Ищите в маленькой комнате, что в западном крыле за Патио де лас Мухерес. Под знаком на стене в полу есть камень, который легко поднимается при помощи рычага или какого-нибудь инструмента. Да благослови вас Бог, сэр.
Всегда ваш с любовью Иисуса…»
Патио де лас Мухерес – Патио женщин отличался тем, что все его четыре угла стены были затенены филигранной резьбы каменными ширмами. Сооружены они были в то время, когда Мендоза вместе с принятием мусульманства переняли и их образ жизни, – в этом патио находилась женская половина дома. То помещение, о котором упоминал в своем письме Гарри, было небольшим, но великолепно спланированным с точки зрения архитектурной пропорциональности.
Знаком на стене, который упоминал Гарри, было пустое пространство около полуметра в длину и столько же в ширину. В каждом углу четырехугольника располагалось отверстие, оставшееся от закреплявших что-то штифтов. Откровения Хоукинса не оказались для Роберта сюрпризом – эти следы ушедших эпох были известны многим. Когда Роберт впервые приехал в Кордову, Доминго уже показывал ему это место.
– Говорят, что здесь когда-то висела доска, – объяснил ему идальго.
– Но вы не знаете, что было на ней написано и куда она делась?
– Нет, – пожал плечами Доминго. – Как я тебе говорил, никто и ничего об этом не знает.
– И все-таки вы не стали ни белить эту стену, ни заделывать дырки?
Доминго перекрестился.
– Сохрани Господь. Никто и никогда этим не занимался. Это своего рода семейная легенда. Этот знак всегда был на стене, но никто не помнит почему.
Роберт тоже не стал ломать голову над этим и обратил свой взор к полу. Он был выложен из больших камней без всякого раствора, в те времена так было принято строить. У Роберта нашелся небольшой ломик, который он подсунул под камень, располагавшийся прямо под знаком – пустым местом на стене. Стоило нажать на ломик, и камень поднялся. Вынув камень, он прислонил его к стене и стал освещать его свечой. Та сторона, которой камень лежал вниз, была утрамбована землей. Земля затвердела, так как камень пролежал на этом месте не одно столетие. Роберт очистил поверхность камня и увидел на камне какие-то буквы. Они были древнееврейскими, которых Роберт не знал. Он в отчаянии выругался, но потом осветил другую часть камня. Какой-то, его более поздний предок все-таки перевел эту запись на испанский язык: «в пещере сокровища » – гласила надпись. Похоже, почерк Доминго. Очевидно, Доминго поручил этим делом заняться Хоукинсу и тот нашел переводчика и поэтому знал про эту запись. Но все это пустая затея. Не было никакой пещеры с сокровищами, иначе Доминго давно бы их спустил.
Роберт вставил камень на прежнее место. Все это легенда, ничто и никто ему не поможет, сейчас он мертвец. Он улегся на пол, здесь же под знаком на стене, и уснул.
Лица крестьян окрашивались пламенем костра в темно-красный цвет. Днем они приобретали темный цвет от солнца, к которому они давно привыкли. Они сидели в задымленной пещере между Ла Рамбия и Пуэнте Гениль и без улыбок смотрели на Софью. Выражения их лиц были мрачными и одновременно восторженными. Два часа Софья пела для них песни Андалузии, вселявшие в них надежду на лучшее. Исполняла она им фонданго, фламенко и грустную и горькую севильскую саэту.
– Хватит, Гитанита, – сказал Хуан Санчес. – Ты, наверное, заморилась, – отдохнула бы.
Этот мужчина был небольшого роста, приземистый с непривычно длинными руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50