А увидеть эту пару ей очень хотелось, потому что мэром Мадрида был не кто иной, как Хавьер, ее покровитель, а его жена не была толстой уродиной, как говорили Софье. Она выглядела молодой, красивой и очень счастливой и по всему было видно, что Хавьер ее обожал.
– Что случилось, Софья?
– Ничего.
– Нет, что-то произошло. Я знаю тебя, дорогая, вот уже год и, кажется, изучил тебя хорошо.
– Хавьер, почему ты мною занимаешься?
Ее вопрос его не удивил. Он отложил в сторону вилку и сказал:
– Можно, я отвечу на это тоже вопросом: почему ты осталась?
Она затеребила брошь на груди платья. Это был сапфир. Хавьер как-то сказал, что этот камень подходит к ее глазам.
– Тебе ведь известно, какой я жизнью жила до встречи с тобой, а ты оказался так добр ко мне, Хавьер.
– А теперь? – спросил он. – Ты уже освоила все, чему я тебя учил и, тем не менее, не уходишь.
– Куда я пойду? И, кроме того… – Она замолчала, раздумывая над тем, как верно передать ему свои размышления. – Есть кое-что еще, о чем ты, может быть, даже и не догадываешься, но для меня это очень и очень важно. Ты дал мне время, чтобы созрела моя ненависть.
– Ты права. Я действительно об этом и не думал. Ты и ненависть – вещи несовместимые.
Голос Софьи задрожал.
– Ты ошибся во мне, Хавьер. Я не святая и знаю, что такое ненависть. – Она не могла больше спокойно сидеть и встала из-за стола. – Я же рассказывала тебе о моей дочери и как она погибла.
– Да, рассказывала. Так это твой цыган-муж научил тебя ненавидеть, разве не так?
– Он не мог научить меня этому. Я уже сказала, что ты дал мне возможность, время, чтобы его возненавидеть. Мои чувства к Пако родились до встречи с тобой и до того, как я ушла из Трианы. Но в первый год я не имела возможности задуматься над всем, что с ним связано, я должна была бороться за жизнь и почти забыла о его существовании.
– А теперь?
– А теперь у меня достаточно времени, чтобы многое обдумать и выработать какой-то план действий.
– План отмщения? – спросил Хавьер. – Знаешь, сколько таких планов придумано за прошедшие столетия? И почти ни один из них не достиг своей цели. Отмщение и ненависть – это слишком сильные чувства, моя дорогая Цыганочка. Они способны затмить разум. Если ты желаешь добиться чего-нибудь, то поспешность тебе будет не на руку. Помни об этом всегда и, возможно, будешь за это вознаграждена. Скажи мне, а что ты хочешь предпринять? Как ты хочешь рассчитаться с этим убийцей?
– Я еще окончательно не решила, все мне кажется какими-то полумерами. Но я об этом думаю постоянно, времени, к счастью, у меня достаточно.
– И поэтому ты не уходишь?
Софья покачала головой.
– Лишь отчасти. У меня есть несколько причин не спешить. Но ты так и не ответил на мой вопрос, почему ты меня продолжаешь поддерживать? Ведь то, о чем ты иногда меня просишь, очень немного, Хавьер.
– Мне кажется, что ты себе все представляла по-другому. Чтобы я ни обещал тебе поначалу, ты не могла не думать о том, что я однажды предложу тебе разделить со мной ложе.
– Я сразу об этом подумала.
Сколько раз Софья смотрела на это такое знакомое и дорогое лицо. Он, как всегда, с большим пониманием и терпением выслушивал ее.
– Я думала об этом до тех пор, пока не узнала, что ты алькальд и не увидела твою жену, – мягко сказала Софья.
Наступила долгая пауза. Наконец Хавьер заговорил.
– Коррида – вот что помогло тебе узнать, кто я такой. Там ты должна была меня увидеть.
– Да, – не стала упорствовать Софья. – Это произошло совершенно случайно. Я была недалеко от Плаза Майор и мне нечего было делать. Когда там все началось, поток толпы увлек меня за собой, и я оказалась на корриде.
Хавьер рассмеялся.
– Интересно, такой вариант мне и в голову прийти не мог. Вот что значит женское любопытство… Так ты оказывается «аффесьонадо»? Вот Виктория посмеется, когда я ей расскажу об этом.
– Твоя жена? Ее зовут Виктория?
– Да.
– Она очень симпатичная.
– И намного меня моложе. Но я ее очень люблю и надеюсь, что и она меня.
– Но тогда почему? – Софья нагнулась к нему через стол, даже стукнув своим маленьким кулачком по красному дереву. – Почему, почему?..
– Сядь и успокойся, дорогая. Я должен тебе кое-что рассказать.
Они говорили еще час. Когда разговор подошел к концу, Софья проводила его к дверям маленького дома. Ночь была по-весеннему теплой, светила полная луна. Секунду или две они стояли рядом, Софья оперлась о дверь, поигрывая концами шелкового шарфа.
– Хорошо, – в конце концов, сказала она, – я ничего не обещаю, но ты можешь пригласить его, когда для тебя это будет удобно.
– Благодарю тебя, – Хавьер наклонился к ней и поцеловал ее в щеку. Это было их единственной интимной лаской за все время.
9
– Однажды мы уже с Вами встречались, – разглядывая Софью, сообщил Пабло.
– Да, – согласилась она, – но это было так давно. Я даже не думала, что Вы меня помните.
– Я никогда не мог забыть ни Ваши глаза, ни Ваш голос. Я Вас узнал тут же, как переступил порог этого дома.
– А что, Хавьер не рассказывал Вам обо мне?
– Он мне ничего не говорил, лишь предложил прийти в этот дом, где меня будут ждать. Я даже думал, что это какой-нибудь тореро.
Софья улыбнулась.
– Вы не разочарованы? Мне говорили, что Вы страстный поклонник корриды, идальго.
– Да, верно, но фламенко я люблю не меньше корриды. Нет, сеньорита, я не разочарован. Во всяком случае, не буду разочарован, если Вы мне споете.
На этот раз цыганка решила петь без кастаньет. Хавьер говорил ей, что Пабло Луис есть в этом смысле пуританин и полагает, что кастаньеты скорее подойдут для танца. Софья подняла над головой руки и захлопала в ладоши. Уже после первых хлопков она почувствовала, как начали гореть ее ладони, она отвыкла. Хавьер предпочитал не фламенко, а другие мелодии. Но его в этот вечер здесь не было, а присутствовал лишь Пабло Мендоза, которого он прислал. Уж очень напоминало ей это о majo. А я, стало быть, – maja, – заключила Софья. Нет, конечно, не так. Деньги здесь роли не играли. «Он ужасно одинок», – говорил Хавьер. – «Большинство считает, что ему кроме корриды ничего не надо. Но я-то его хорошо знаю. Он культурный человек, если не сказать утонченный, с разносторонними интересами. Его интересует все, и даже жизнь цыган, их быт, обычаи, музыка. Я уже потерял всякую надежду найти приятельницу для Пабло среди цыганок».
«Приятельницу или девочку для постели?» – спросила Софья.
«Не знаю… Впрочем, сама решишь. Что до меня, то лишь бы ты с ним была обходительна и утешала его».
«И ты желаешь меня убедить в том, что с твоей стороны это проявление христианского милосердия? Что ты пошел на такие заботы и расходы лишь для того, чтобы подготовить для Пабло Мендоза утешительницу? И все потому, что он твой друг?»
«Можешь думать, что хочешь», – сказал Хавьер, пожав плечами. – «Меня интересует одно – согласна ты или нет?»
«А что, если я отвечу «нет»? Ты что считаешь, что я очень обрадуюсь этому предложению?»
«Тогда, в самом начале нашего знакомства, меня, по правде говоря, не волновало, согласишься ты или откажешься. Я вытащил женщину из сточной канавы и создал ее сам. Я рассчитывал заставлять тебя, если понадобится».
«А теперь?»
«Сейчас я возвысился до того, чтобы тобою гордиться. Я не могу против твоей воли заставлять тебя делать то, что тебе не по душе. Я хочу тебя попросить встретиться с ним, взглянуть на него и дать мне ответ, сможешь ли ты выполнить мою просьбу».
И вот, она сидела сейчас в уютной небольшой гостиной маленького дома, где уже год жила и исполняла фламенко для горбатого управителя самым большим состоянием в Испании.
Софья спела две песни, одну о женщине, ожидающей возлюбленного, другую – о романтических мечтаниях молодой девушки. Пабло внимательно прослушал обе и улыбнулся. Ему понравилось пение девушки.
– Есть еще одна песня, которая мне запомнилась, – сказал он. – Вы часто пели ее для моей матери, – она о мести и отмщении.
Что же такое отражалось в его глазах, когда он произносил слово «месть?» Может быть отчаянье? Она решила, что-то была тоска.
– Часто Вы думаете о мести, дон Пабло? – задумчиво спросила Софья.
Ответом прозвучал его горький смех.
– О мести кому? Богу? Судьбе? Если бы мне было известно, кому мне требуется отомстить, я бы совершил этот акт без колебаний. Ну, а так… Спойте, пожалуйста, эту песню, – попросил он, не закончив фразы.
Она медлила.
– А как донья Кармен?
Пабло пожал плечами.
– Как обычно. Я не видел ее со дня похорон отца. Она писала мне, чтобы я приехал в Кордову. К нам приехал какой-то мой двоюродный брат из Англии, но у меня сейчас нет времени. Я готовлю молодого тореро к его первой корриде, которая состоится в июле. Он будет выступать под псевдонимом Эль Севильяно. Очень смелый юноша. Да, кстати, он тоже из цыган, как и Вы.
Софья не сказала Хавьеру, что ей доводилось уже встречаться с идальго раньше. Это, а также то, что дон Пабло знал и помнил ее, Софью, смущало, ибо давало этому человеку власть над ней, причем большую, чем имел Хавьер. О цыганах она говорить с Пабло не желала.
– Я спою песню об отмщении за Вас, хорошо?
– Я бы очень этого хотел, сеньорита.
Она сделала глубокий вдох, подняла руки и запела. Пабло начал прихлопывать вместе с нею. Точно, припомнила она, он знал цыганские ритмы. Это он хлопал, когда она вместе с Фантой пела в их доме. Но тогда он лишь прихлопывал, а теперь еще и подпевал ей. Жертва немилосердной судьбы – это он и его здоровье. Стеснения Софьи как не бывало. Она почувствовала прилив нежности к нему, которая стала непонятным отражением ее чувств к несчастной Саре. Мистическим образом, Пабло Луис представлялся ей сейчас таким же беспомощным, как и ее собственное дитя.
Под окнами ее комнаты рос жасмин и его запахом была пронизана эта июльская ночь. Софья с наслаждением вдохнула аромат цветов и нежно погладила кожу лежащего подле нее мужчины. Ночь стояла безлунная и, несмотря на открытое окно, в комнате царил полумрак. Софья, как можно нежнее, прикоснулась к его изуродованной руке.
– Не надо, – раздался громкий шепот Пабло.
– Пожалуйста, не надо стесняться. Мне все в тебе близко.
– Этого не может быть, – возразил он. – Любая из женщин, с которыми мне случалось встречаться, ко мне испытывали лишь отвращение.
– Шлюхами были твои прежние женщины, а я нет, Пабло. Я буду заботиться о тебе.
Откуда-то из глубины души у него вырвался звук, похожий на стон: и боль, и триумф – все было в этом стоне. Пабло повернулся и обнял Софью. Его разрывало сдерживаемое в течение многих недель желание. Оно томило его вплоть до сегодняшнего вечера, когда она ошеломила его тем, что привела к себе в спальню, а потом увлекла и в постель. Пабло не мог быть искушенным любовником, он не умел завоевать ее смелостью и натиском, или увлечь игривой нежностью, а тем более разыграть благородную страсть, перед которой трудно устоять женщине. Его сильное желание исходило из ощущения близости, родства душ… И его обуял стыд… Он не смог овладеть Софьей и принести им обоим радость…
– Прости меня…
– Мне нечего тебе прощать, это прости меня ты, – ласково пыталась утешить его Софья.
Он немного помолчал.
– Софья, я люблю тебя. Можешь над этим смеяться, можешь рассказывать кому угодно о том, какой дурак этот горбун Пабло Луис, но все равно будет так, как есть: я тебя люблю и это истинная правда.
– Я знаю и чувствую это, – шептала она, – и поэтому мы здесь.
Это была правда. Софья поступила так не из-за Хавьера и его хитроумных уловок, во что бы то ни стало сделать из нее женщину, в которую бы влюбился Пабло и не потому, что у нее не оставалось выбора. Она могла бы отказаться, и Хавьер бы против этого не возражал бы, она в этом не сомневалась. То, что Софья испытывала к Пабло даже отдаленно не напоминало ту любовь, о которой она пела в своих песнях. К нему она испытывала жалость, нежность и теплоту. Софья прекрасно понимала, что из всех мужчин, которых она знала, он был единственным, кто действительно очень нуждался в ней.
– Я не смеюсь над тобой, – шептала она, – и никогда не смеялась, Пабло. Клянусь тебе.
Аллея Дохлой Собаки являла собой узкий проход между двумя улочками в беднейшем районе Мадрида. Посреди нее проходила сточная канава, в которую стекала гнилая от помоев и мочи вода. Выложенная из булыжника пешеходная дорожка была узкой и неудобной, и пройти вдоль канавы, не попав ногой в зловонную жижу ни разу, не представлялось возможным. Два нищих одновременно вошли в аллею, но с противоположных ее концов.
«Иди за мной, – прошептал один из них, когда они встретились у низкой двери в облупленной стене дома. Толкнув ее, оба прислушались. Второй, сгорбленный, скорее всего под бременем прожитых лет, пригнулся еще ниже, когда они входили в дом. Другому пригибаться не пришлось, – он был невысокого роста.
Они вошли в грязную и зловонную каморку. Ее довольно высокий потолок одному из них позволил выпрямиться. Теперь его можно было разглядеть – прилично одетый молодой сеньор.
– Странное место для обсуждения деловых вопросов, – осмотревшись, заключил Роберт.
– Наши вопросы сами по себе достаточно странны. Меня в Мадриде многие очень хорошо знают, а это одно из немногих мест, где я не опасаюсь быть узнанным.
– Вы имеете в виду, что здесь, в этой клоаке вашего элегантного города людям наплевать на то, кто у них алькальд?
Тот, кто привел Роберта сюда, зажег свечу и поставил ее на бочку, служившую столом. Его улыбающаяся физиономия, выхваченная из мрака светом мерцающего огарка, походила на ухмыляющийся череп.
– А что, у вашего лондонского мэра по-другому? – поинтересовался Хавьер.
– Думаю, что нет. Политиков мало заботят подобные места. А они существуют в любом городе мира.
– Согласен. – Хавьер запустил руку в лохмотья, которые были на нем, и вытащил сложенный листок бумаги.
Он положил его на растрескавшееся дерево бочки.
– Это моя доля сделки, – объявил он.
– А вот и моя, – Роберт бросил на бочку рядом с листком кожаный мешочек. – Не желаете ли пересчитать?
Алькальд покачал головой.
– Не думаю, что после всего Вы способны на столь примитивный риск, сеньор.
– Нет, – согласился Роберт, – не способен.
Организовать эту встречу оказалось невероятно трудно. Даже тогда, когда Роберту стало известно имя человека из Мадрида – кредитора дона Доминго, которому тот должен был десять тысяч реалов. Чтобы собрать эту сумму Роберт был вынужден продать кое-что из вещей: золотые украшения, часть столового серебра, жемчуг Марии Ортега. Для выходца из семьи Мендоза операции с распродажей вещей являлись крайне опасными, узнай об этом кто-нибудь из деловых кругов и могло последовать официальное заявление о финансовой несостоятельности дома Мендоза. Поэтому потребовались всякого рода агенты, агенты этих агентов, посредники, запутанные каналы связи между продавцом – Робертом и покупателями. Наконец, с огромными сложностями и ценой невероятных потерь времени сделки были завершены.
После этого потребовалось не меньше времени, чтобы поставить в известность мэра Мадрида, алькальда Хавьера о том, что ему, как тайному кредитору скончавшегося Доминго Мендоза долг в десять тысяч реалов может быть выплачен, а долговая расписка должна быть возвращена. Роберт развернул документ и быстро пробежал его глазами.
– Вы удовлетворены? – спросил Хавьер.
– Совершенно. – Роберт протянул руку и поднес бумагу к пламени свечи.
Роберт держал горящую бумагу до тех пор, пока огонь не начал лизать его пальцы, затем он бросил ее на пол, где она превратилась в пепел.
– Дело сделано, – произнес он и растер ногой пепел по полу.
Хавьер тем временем засовывал мешочек в карман своих лохмотьев. Роберт смотрел на пожилого мужчину, пытаясь понять, что он в нем больше вызывает: любопытство или отвращение.
– Ну, а теперь, когда все позади, могу я у Вас спросить: какую цель Вы преследуете? – задал Роберт вопрос.
– Вам это непросто понять, но дело в том, что эти земли, cortijo, принадлежащие Мендоза, представляют огромную ценность.
– Но разве вы смогли бы заполучить ее через суд за долг всего лишь в десять тысяч реалов, если бы его не вернули?
Хавьер снова улыбнулся.
– Слухи, знаете ли… Конечно, в них ничего неопределенного, но один скажет одно, другой другое… Где-нибудь прозвучит намек, что, мол, всевластные Мендоза уже вовсе и не такие, что глупость одного из них позволяла транжирить наживаемое годами и поколениями. А в такой ситуации риск, я полагаю, дело стоящее.
Роберт слушал его и понимал, от какой серьезной опасности он сейчас избавил дом Мендоза. И как несложно вляпаться в руки вот такого алькальда, который не упустит возможность разорить любого, кто теряет контроль над собой.
– Вот мы и встретились, наконец, дорогой кузен. Сожалею, что не смог быть твоим гостем в Кордове, но меня занимали другие дела.
– Да, – согласился Роберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Что случилось, Софья?
– Ничего.
– Нет, что-то произошло. Я знаю тебя, дорогая, вот уже год и, кажется, изучил тебя хорошо.
– Хавьер, почему ты мною занимаешься?
Ее вопрос его не удивил. Он отложил в сторону вилку и сказал:
– Можно, я отвечу на это тоже вопросом: почему ты осталась?
Она затеребила брошь на груди платья. Это был сапфир. Хавьер как-то сказал, что этот камень подходит к ее глазам.
– Тебе ведь известно, какой я жизнью жила до встречи с тобой, а ты оказался так добр ко мне, Хавьер.
– А теперь? – спросил он. – Ты уже освоила все, чему я тебя учил и, тем не менее, не уходишь.
– Куда я пойду? И, кроме того… – Она замолчала, раздумывая над тем, как верно передать ему свои размышления. – Есть кое-что еще, о чем ты, может быть, даже и не догадываешься, но для меня это очень и очень важно. Ты дал мне время, чтобы созрела моя ненависть.
– Ты права. Я действительно об этом и не думал. Ты и ненависть – вещи несовместимые.
Голос Софьи задрожал.
– Ты ошибся во мне, Хавьер. Я не святая и знаю, что такое ненависть. – Она не могла больше спокойно сидеть и встала из-за стола. – Я же рассказывала тебе о моей дочери и как она погибла.
– Да, рассказывала. Так это твой цыган-муж научил тебя ненавидеть, разве не так?
– Он не мог научить меня этому. Я уже сказала, что ты дал мне возможность, время, чтобы его возненавидеть. Мои чувства к Пако родились до встречи с тобой и до того, как я ушла из Трианы. Но в первый год я не имела возможности задуматься над всем, что с ним связано, я должна была бороться за жизнь и почти забыла о его существовании.
– А теперь?
– А теперь у меня достаточно времени, чтобы многое обдумать и выработать какой-то план действий.
– План отмщения? – спросил Хавьер. – Знаешь, сколько таких планов придумано за прошедшие столетия? И почти ни один из них не достиг своей цели. Отмщение и ненависть – это слишком сильные чувства, моя дорогая Цыганочка. Они способны затмить разум. Если ты желаешь добиться чего-нибудь, то поспешность тебе будет не на руку. Помни об этом всегда и, возможно, будешь за это вознаграждена. Скажи мне, а что ты хочешь предпринять? Как ты хочешь рассчитаться с этим убийцей?
– Я еще окончательно не решила, все мне кажется какими-то полумерами. Но я об этом думаю постоянно, времени, к счастью, у меня достаточно.
– И поэтому ты не уходишь?
Софья покачала головой.
– Лишь отчасти. У меня есть несколько причин не спешить. Но ты так и не ответил на мой вопрос, почему ты меня продолжаешь поддерживать? Ведь то, о чем ты иногда меня просишь, очень немного, Хавьер.
– Мне кажется, что ты себе все представляла по-другому. Чтобы я ни обещал тебе поначалу, ты не могла не думать о том, что я однажды предложу тебе разделить со мной ложе.
– Я сразу об этом подумала.
Сколько раз Софья смотрела на это такое знакомое и дорогое лицо. Он, как всегда, с большим пониманием и терпением выслушивал ее.
– Я думала об этом до тех пор, пока не узнала, что ты алькальд и не увидела твою жену, – мягко сказала Софья.
Наступила долгая пауза. Наконец Хавьер заговорил.
– Коррида – вот что помогло тебе узнать, кто я такой. Там ты должна была меня увидеть.
– Да, – не стала упорствовать Софья. – Это произошло совершенно случайно. Я была недалеко от Плаза Майор и мне нечего было делать. Когда там все началось, поток толпы увлек меня за собой, и я оказалась на корриде.
Хавьер рассмеялся.
– Интересно, такой вариант мне и в голову прийти не мог. Вот что значит женское любопытство… Так ты оказывается «аффесьонадо»? Вот Виктория посмеется, когда я ей расскажу об этом.
– Твоя жена? Ее зовут Виктория?
– Да.
– Она очень симпатичная.
– И намного меня моложе. Но я ее очень люблю и надеюсь, что и она меня.
– Но тогда почему? – Софья нагнулась к нему через стол, даже стукнув своим маленьким кулачком по красному дереву. – Почему, почему?..
– Сядь и успокойся, дорогая. Я должен тебе кое-что рассказать.
Они говорили еще час. Когда разговор подошел к концу, Софья проводила его к дверям маленького дома. Ночь была по-весеннему теплой, светила полная луна. Секунду или две они стояли рядом, Софья оперлась о дверь, поигрывая концами шелкового шарфа.
– Хорошо, – в конце концов, сказала она, – я ничего не обещаю, но ты можешь пригласить его, когда для тебя это будет удобно.
– Благодарю тебя, – Хавьер наклонился к ней и поцеловал ее в щеку. Это было их единственной интимной лаской за все время.
9
– Однажды мы уже с Вами встречались, – разглядывая Софью, сообщил Пабло.
– Да, – согласилась она, – но это было так давно. Я даже не думала, что Вы меня помните.
– Я никогда не мог забыть ни Ваши глаза, ни Ваш голос. Я Вас узнал тут же, как переступил порог этого дома.
– А что, Хавьер не рассказывал Вам обо мне?
– Он мне ничего не говорил, лишь предложил прийти в этот дом, где меня будут ждать. Я даже думал, что это какой-нибудь тореро.
Софья улыбнулась.
– Вы не разочарованы? Мне говорили, что Вы страстный поклонник корриды, идальго.
– Да, верно, но фламенко я люблю не меньше корриды. Нет, сеньорита, я не разочарован. Во всяком случае, не буду разочарован, если Вы мне споете.
На этот раз цыганка решила петь без кастаньет. Хавьер говорил ей, что Пабло Луис есть в этом смысле пуританин и полагает, что кастаньеты скорее подойдут для танца. Софья подняла над головой руки и захлопала в ладоши. Уже после первых хлопков она почувствовала, как начали гореть ее ладони, она отвыкла. Хавьер предпочитал не фламенко, а другие мелодии. Но его в этот вечер здесь не было, а присутствовал лишь Пабло Мендоза, которого он прислал. Уж очень напоминало ей это о majo. А я, стало быть, – maja, – заключила Софья. Нет, конечно, не так. Деньги здесь роли не играли. «Он ужасно одинок», – говорил Хавьер. – «Большинство считает, что ему кроме корриды ничего не надо. Но я-то его хорошо знаю. Он культурный человек, если не сказать утонченный, с разносторонними интересами. Его интересует все, и даже жизнь цыган, их быт, обычаи, музыка. Я уже потерял всякую надежду найти приятельницу для Пабло среди цыганок».
«Приятельницу или девочку для постели?» – спросила Софья.
«Не знаю… Впрочем, сама решишь. Что до меня, то лишь бы ты с ним была обходительна и утешала его».
«И ты желаешь меня убедить в том, что с твоей стороны это проявление христианского милосердия? Что ты пошел на такие заботы и расходы лишь для того, чтобы подготовить для Пабло Мендоза утешительницу? И все потому, что он твой друг?»
«Можешь думать, что хочешь», – сказал Хавьер, пожав плечами. – «Меня интересует одно – согласна ты или нет?»
«А что, если я отвечу «нет»? Ты что считаешь, что я очень обрадуюсь этому предложению?»
«Тогда, в самом начале нашего знакомства, меня, по правде говоря, не волновало, согласишься ты или откажешься. Я вытащил женщину из сточной канавы и создал ее сам. Я рассчитывал заставлять тебя, если понадобится».
«А теперь?»
«Сейчас я возвысился до того, чтобы тобою гордиться. Я не могу против твоей воли заставлять тебя делать то, что тебе не по душе. Я хочу тебя попросить встретиться с ним, взглянуть на него и дать мне ответ, сможешь ли ты выполнить мою просьбу».
И вот, она сидела сейчас в уютной небольшой гостиной маленького дома, где уже год жила и исполняла фламенко для горбатого управителя самым большим состоянием в Испании.
Софья спела две песни, одну о женщине, ожидающей возлюбленного, другую – о романтических мечтаниях молодой девушки. Пабло внимательно прослушал обе и улыбнулся. Ему понравилось пение девушки.
– Есть еще одна песня, которая мне запомнилась, – сказал он. – Вы часто пели ее для моей матери, – она о мести и отмщении.
Что же такое отражалось в его глазах, когда он произносил слово «месть?» Может быть отчаянье? Она решила, что-то была тоска.
– Часто Вы думаете о мести, дон Пабло? – задумчиво спросила Софья.
Ответом прозвучал его горький смех.
– О мести кому? Богу? Судьбе? Если бы мне было известно, кому мне требуется отомстить, я бы совершил этот акт без колебаний. Ну, а так… Спойте, пожалуйста, эту песню, – попросил он, не закончив фразы.
Она медлила.
– А как донья Кармен?
Пабло пожал плечами.
– Как обычно. Я не видел ее со дня похорон отца. Она писала мне, чтобы я приехал в Кордову. К нам приехал какой-то мой двоюродный брат из Англии, но у меня сейчас нет времени. Я готовлю молодого тореро к его первой корриде, которая состоится в июле. Он будет выступать под псевдонимом Эль Севильяно. Очень смелый юноша. Да, кстати, он тоже из цыган, как и Вы.
Софья не сказала Хавьеру, что ей доводилось уже встречаться с идальго раньше. Это, а также то, что дон Пабло знал и помнил ее, Софью, смущало, ибо давало этому человеку власть над ней, причем большую, чем имел Хавьер. О цыганах она говорить с Пабло не желала.
– Я спою песню об отмщении за Вас, хорошо?
– Я бы очень этого хотел, сеньорита.
Она сделала глубокий вдох, подняла руки и запела. Пабло начал прихлопывать вместе с нею. Точно, припомнила она, он знал цыганские ритмы. Это он хлопал, когда она вместе с Фантой пела в их доме. Но тогда он лишь прихлопывал, а теперь еще и подпевал ей. Жертва немилосердной судьбы – это он и его здоровье. Стеснения Софьи как не бывало. Она почувствовала прилив нежности к нему, которая стала непонятным отражением ее чувств к несчастной Саре. Мистическим образом, Пабло Луис представлялся ей сейчас таким же беспомощным, как и ее собственное дитя.
Под окнами ее комнаты рос жасмин и его запахом была пронизана эта июльская ночь. Софья с наслаждением вдохнула аромат цветов и нежно погладила кожу лежащего подле нее мужчины. Ночь стояла безлунная и, несмотря на открытое окно, в комнате царил полумрак. Софья, как можно нежнее, прикоснулась к его изуродованной руке.
– Не надо, – раздался громкий шепот Пабло.
– Пожалуйста, не надо стесняться. Мне все в тебе близко.
– Этого не может быть, – возразил он. – Любая из женщин, с которыми мне случалось встречаться, ко мне испытывали лишь отвращение.
– Шлюхами были твои прежние женщины, а я нет, Пабло. Я буду заботиться о тебе.
Откуда-то из глубины души у него вырвался звук, похожий на стон: и боль, и триумф – все было в этом стоне. Пабло повернулся и обнял Софью. Его разрывало сдерживаемое в течение многих недель желание. Оно томило его вплоть до сегодняшнего вечера, когда она ошеломила его тем, что привела к себе в спальню, а потом увлекла и в постель. Пабло не мог быть искушенным любовником, он не умел завоевать ее смелостью и натиском, или увлечь игривой нежностью, а тем более разыграть благородную страсть, перед которой трудно устоять женщине. Его сильное желание исходило из ощущения близости, родства душ… И его обуял стыд… Он не смог овладеть Софьей и принести им обоим радость…
– Прости меня…
– Мне нечего тебе прощать, это прости меня ты, – ласково пыталась утешить его Софья.
Он немного помолчал.
– Софья, я люблю тебя. Можешь над этим смеяться, можешь рассказывать кому угодно о том, какой дурак этот горбун Пабло Луис, но все равно будет так, как есть: я тебя люблю и это истинная правда.
– Я знаю и чувствую это, – шептала она, – и поэтому мы здесь.
Это была правда. Софья поступила так не из-за Хавьера и его хитроумных уловок, во что бы то ни стало сделать из нее женщину, в которую бы влюбился Пабло и не потому, что у нее не оставалось выбора. Она могла бы отказаться, и Хавьер бы против этого не возражал бы, она в этом не сомневалась. То, что Софья испытывала к Пабло даже отдаленно не напоминало ту любовь, о которой она пела в своих песнях. К нему она испытывала жалость, нежность и теплоту. Софья прекрасно понимала, что из всех мужчин, которых она знала, он был единственным, кто действительно очень нуждался в ней.
– Я не смеюсь над тобой, – шептала она, – и никогда не смеялась, Пабло. Клянусь тебе.
Аллея Дохлой Собаки являла собой узкий проход между двумя улочками в беднейшем районе Мадрида. Посреди нее проходила сточная канава, в которую стекала гнилая от помоев и мочи вода. Выложенная из булыжника пешеходная дорожка была узкой и неудобной, и пройти вдоль канавы, не попав ногой в зловонную жижу ни разу, не представлялось возможным. Два нищих одновременно вошли в аллею, но с противоположных ее концов.
«Иди за мной, – прошептал один из них, когда они встретились у низкой двери в облупленной стене дома. Толкнув ее, оба прислушались. Второй, сгорбленный, скорее всего под бременем прожитых лет, пригнулся еще ниже, когда они входили в дом. Другому пригибаться не пришлось, – он был невысокого роста.
Они вошли в грязную и зловонную каморку. Ее довольно высокий потолок одному из них позволил выпрямиться. Теперь его можно было разглядеть – прилично одетый молодой сеньор.
– Странное место для обсуждения деловых вопросов, – осмотревшись, заключил Роберт.
– Наши вопросы сами по себе достаточно странны. Меня в Мадриде многие очень хорошо знают, а это одно из немногих мест, где я не опасаюсь быть узнанным.
– Вы имеете в виду, что здесь, в этой клоаке вашего элегантного города людям наплевать на то, кто у них алькальд?
Тот, кто привел Роберта сюда, зажег свечу и поставил ее на бочку, служившую столом. Его улыбающаяся физиономия, выхваченная из мрака светом мерцающего огарка, походила на ухмыляющийся череп.
– А что, у вашего лондонского мэра по-другому? – поинтересовался Хавьер.
– Думаю, что нет. Политиков мало заботят подобные места. А они существуют в любом городе мира.
– Согласен. – Хавьер запустил руку в лохмотья, которые были на нем, и вытащил сложенный листок бумаги.
Он положил его на растрескавшееся дерево бочки.
– Это моя доля сделки, – объявил он.
– А вот и моя, – Роберт бросил на бочку рядом с листком кожаный мешочек. – Не желаете ли пересчитать?
Алькальд покачал головой.
– Не думаю, что после всего Вы способны на столь примитивный риск, сеньор.
– Нет, – согласился Роберт, – не способен.
Организовать эту встречу оказалось невероятно трудно. Даже тогда, когда Роберту стало известно имя человека из Мадрида – кредитора дона Доминго, которому тот должен был десять тысяч реалов. Чтобы собрать эту сумму Роберт был вынужден продать кое-что из вещей: золотые украшения, часть столового серебра, жемчуг Марии Ортега. Для выходца из семьи Мендоза операции с распродажей вещей являлись крайне опасными, узнай об этом кто-нибудь из деловых кругов и могло последовать официальное заявление о финансовой несостоятельности дома Мендоза. Поэтому потребовались всякого рода агенты, агенты этих агентов, посредники, запутанные каналы связи между продавцом – Робертом и покупателями. Наконец, с огромными сложностями и ценой невероятных потерь времени сделки были завершены.
После этого потребовалось не меньше времени, чтобы поставить в известность мэра Мадрида, алькальда Хавьера о том, что ему, как тайному кредитору скончавшегося Доминго Мендоза долг в десять тысяч реалов может быть выплачен, а долговая расписка должна быть возвращена. Роберт развернул документ и быстро пробежал его глазами.
– Вы удовлетворены? – спросил Хавьер.
– Совершенно. – Роберт протянул руку и поднес бумагу к пламени свечи.
Роберт держал горящую бумагу до тех пор, пока огонь не начал лизать его пальцы, затем он бросил ее на пол, где она превратилась в пепел.
– Дело сделано, – произнес он и растер ногой пепел по полу.
Хавьер тем временем засовывал мешочек в карман своих лохмотьев. Роберт смотрел на пожилого мужчину, пытаясь понять, что он в нем больше вызывает: любопытство или отвращение.
– Ну, а теперь, когда все позади, могу я у Вас спросить: какую цель Вы преследуете? – задал Роберт вопрос.
– Вам это непросто понять, но дело в том, что эти земли, cortijo, принадлежащие Мендоза, представляют огромную ценность.
– Но разве вы смогли бы заполучить ее через суд за долг всего лишь в десять тысяч реалов, если бы его не вернули?
Хавьер снова улыбнулся.
– Слухи, знаете ли… Конечно, в них ничего неопределенного, но один скажет одно, другой другое… Где-нибудь прозвучит намек, что, мол, всевластные Мендоза уже вовсе и не такие, что глупость одного из них позволяла транжирить наживаемое годами и поколениями. А в такой ситуации риск, я полагаю, дело стоящее.
Роберт слушал его и понимал, от какой серьезной опасности он сейчас избавил дом Мендоза. И как несложно вляпаться в руки вот такого алькальда, который не упустит возможность разорить любого, кто теряет контроль над собой.
– Вот мы и встретились, наконец, дорогой кузен. Сожалею, что не смог быть твоим гостем в Кордове, но меня занимали другие дела.
– Да, – согласился Роберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50