Что будет завтра или через год, для нее не имело значения. Единственное чувство не оставляло ее и испепеляло ее сердце и душу – это ненависть и месть.
Пако зверски убил ее дочь, когда-то ему придется заплатить за смерть Сары… Для того, чтобы отомстить ему, она обязана выжить. Софья слишком хорошо знала цыганские нравы, чтобы надеяться на пощаду, а не на смерть от камней, если бы им удалось ее обнаружить. Эта мысль не давала ей покоя и двигала вперед, но не потому, что она высоко ценила себя и свою жизнь, а потому что скорбела о загубленной жизни дочери.
Опустив голову и видя перед собой лишь пустынную каменистую дорогу, Софья брела и брела вперед, подальше от ставшего ей родным табора Зокали. Когда она на четвертый день пути наконец-то подняла глаза от дороги и огляделась, то заметила вблизи речку, а на ее берегу толстую иву. Приглядевшись к иве она увидела петушиный гребень, вырезанный на коре дерева.
Едва Софья разглядела этот знак, как ее буквально затрясло. Все таборы имели свои тайные знаки отличия. Петушиный гребень был знаком табора… Зокали. Но он был вырезан давно, несколько лет назад, когда здесь стоял табор. Эти места должны быть знакомы Софье.
Она стояла, прислонясь к иве спиной, и осматривала окрестности. Ничего знакомого в глаза ей не бросилось, слишком много дорог, речных берегов, дубрав пришлось ей увидеть в своей жизни. Несмотря на то что Софья исходила Андалузию вдоль и поперек, она не могла сказать, где сейчас находится. Она не могла даже вспомнить, в каком направлении шла, покидая Триану.
Софья прижала ладонь ко лбу, припоминая весь свой путь. Почти с уверенностью она могла сказать, что из Трианы отправилась на север. Она вспомнила, как переходила через Гвадалквивир и входила в центр Севильи через Хересские ворота. Да, точно, она еще шла мимо табачной фабрики. А где же она находится сейчас? Она этого не знала и, немного передохнув, Софья двинулась по дороге снова.
Минут через двадцать, за очередным поворотом ее взору открылась золотая Кордова. Город лежал прямо перед ней. Сначала она даже обрадовалась, что наконец-то узнала, где находится. Но тут же возник страх. Худшего места для нее, чем этот город и не найдешь. В Кордове расположилась процветающая цыганская община, в которой было полно друзей и родственников Зокали. Софью знали там, как облупленную, она два года назад, вместе с Фантой жила у них. Стоит им только увидеть ее, они тут же сообщат о ней Зокали в Севилью.
Ее охватила паника и непреодолимое желание убежать, но она просто не имела права уподобиться загнанному зверю и нестись куда глаза глядят. Нужен был план. Софья стала рыться в корзине. Фанта догадалась положить в нее деньги, двадцать реалов, которые она сразу и не заметила и естественно нигде не могла потратить, так как питалась сыром и хлебом из корзинки, которые запивала речной водой. Голова ее начала работать. День стоял зимний, пасмурный и мрачный. В такие дни вероятность встретить на дороге кого-нибудь из цыган невелика. Но ей достаточно было нарваться хотя бы на одного, чтобы ее жизнь закончилась и планы отмщения так и остались бы невыполненными.
До нее вдруг дошло, что она идет теми тропами, по которым всю жизнь бродили цыгане. Но Пако, проклятый Пако, ведь показывал ей и другие пути и лишь ему одному известные пристанища. В Кордове должен был быть постоялый двор.
Полчаса спустя она уже была в Посада дель Потро, на одном из таких постоялых дворов. Он находился в восточной части города. Это было двухэтажное здание с крытой соломой крышей, балконом и обязательным для этих заведений колодцем. Софья позвонила в колокольчик, она знала по опыту прошлого лета, что Пако всегда так вызывал хозяина.
Владелец постоялого двора смотрел на нее так, как чужаки всегда смотрели на цыган. Но презрение в его глазах не интересовало Софью.
– Мне нужно переночевать. Я заплачу, – сообщила она хозяину заведения.
– Вы одна, сеньорита? – поинтересовался он.
– Да, – ответила она, собрав в кулак всю свою смелость. Пусть думает о женщинах, которые являются без провожатых, что угодно. Даже о цыганках. – Я заплачу, – повторила она.
Хозяин улыбнулся, но улыбкой холодной как лед.
– Вы явились одна, чтобы дать мне денег или забрать их у моих постояльцев? В Кордове проститутки, обычно, разгуливают по улицам за рекой.
«Боже, он принял меня за проститутку».
– Я не проститутка, – сжав зубы процедила Софья.
– Разве? Извините меня. Я бесконечно виноват перед вами, ваша светлость. – = Он отвесил ей издевательски-церемонный поклон. – Но тогда кто вы, позвольте узнать? Я человек простой и ничего не знаю о женщинах, которые приходят на постоялый двор одни, без защиты отца или супруга. Может быть, вы меня просветите на этот счет?
– Я певица, – Софья не собиралась ему этого говорить, просто как-то само вырвалось. – За постель я вам заплачу. А во время ужина, сегодня вечером, я буду петь для гостей. Если им мое пение понравится и они дадут мне денег, я вам отдам третью часть из них. – Эти слова Пако повторял везде, на какой бы постоялый двор они ни приходили. Но спали они всегда на дворе. У них отпадала надобность в крыше, а у нее она была.
Глаза мужчины прищурились.
– Подождите-ка, я что-то припоминаю. Я слышал про какую-то цыганку, которая пела на постоялых дворах прошлым летом.
– Теперь зима и я здесь. Ну, так Вы согласны?
Он пожал плечами.
– Пожалуйста, делайте что хотите, а пока платите за постой. Сколько вы желаете заплатить, четыре реала или два?
– Два, – не раздумывая ответила Софья.
Он снова улыбнулся и развел руками.
– Пожалуйте сюда, сеньорита.
Она пошла за ним вглубь двора, где он открыл одну из дверей. Они были такие широкие, что через них мог свободно въехать целый экипаж. Вели эти ворота в помещение, похожее на стойло.
– Место на полу стоит два реала. Солома чистая только что меняли, – объяснил хозяин.
Софья увидела с десяток мужчин, лежащих на этой соломе. Большинство спали, но один из них, древний старикан, уставился на нее как баран на новые ворота. Потом, Софья заметила, они обменялись с хозяином многозначительными взглядами. Рот у старикашки был почти без зубов. Те, которые он имел, были такие длинные, что походили на клыки. Девушка попятилась.
– Нет, это не подойдет. Если ли у вас что-нибудь еще?
– Да, конечно. Комната, где обычно останавливаются одинокие мужчины. За четыре реала, как я уже говорил.
– Я хочу осмотреть ее, – потребовала Софья.
По узкой лестнице они поднялись наверх, и хозяин открыл другую дверь. Эта комната была намного меньше предыдущей. В ней стояла лишь медная кровать. Софья не могла припомнить за свою жизнь хоть одну ночь, которую ей пришлось бы провести на настоящей кровати. В комнате имелось еще окно, выходившее на улицу и стенной подсвечник с огарком свечи. Да это был просто дворец!
– Я останусь здесь, – решила Софья.
– Очень хорошо. Если заплатите мне четыре реала, – кивнул головой хозяин.
Софья полезла за деньгами. Хотя она отвернулась, но чувствовала, как он смотрел на нее. Может думал, что она уж такая неграмотная, что не сосчитает правильно деньги и отдаст их ему больше, чем полагается. Из всех цыган лишь она одна умела читать буквы, но когда дело касалось счета, то никто из них не ошибался, Софья исключением не была.
Когда внизу поднялся шум, Софья поняла, что ее время пришло. Все это напоминало время, когда они разъезжали с Пако. Постояльцы внизу попивали винцо, дожидаясь своего ужина. Софья набрала в легкие побольше воздуха и отворила дверь своей комнаты. Все лето она пела в своем обычном наряде: длинная юбка в складках, разноцветные блузы, шали. Сегодня на ней была шелковая мантилья, надетая на гребень, замысловатая зеленая юбка тоже в складках и блуза в красно-белую полоску. Этот наряд сшили ей, когда она участвовала в торжествах, посвященных Саре-ла-Кали. Все эти одеяния упаковала Фанта, когда готовила для нее корзинку. Софья еще раз благословила старушку и вышла босиком во двор. Ее встретил гомон подвыпивших голосов и запах вина, когда она вошла в харчевню.
Софья остановилась в проходе между столами. В углу комнаты потрескивал очаг. На стенах плясали отсветы пламени от него. В полумраке, царившем в комнате, Софья разглядела то, что и ожидала увидеть: мужчин-чужаков, очень похожих на тех, которые жили в Триане. Это были работяги, мастеровые, многие под хмельком, а кое-кто предпринимал героические усилия, чтобы выглядеть трезвее. Никто не обратил на нее внимания. Софья немного подождала, затем, вытянув руки над головой, похлопала в ладоши – любая цыганская песня всегда предварялась этим ритмом.
Несколько мужчин обернулись и посмотрели на нее, затем повернулось еще несколько голов. Постепенно шум утихал. Софья продолжала хлопать, но петь не начинала до тех пор, пока все не замолчали. На миг смолкнув, откинув голову назад она начала первые, проникновенные ноты фламенко. Эту песню ей уже приходилось петь – во дворце Паласио Мендоза для доньи Кармен. Песня рассказывала о мести жестоко обманутой женщины.
Когда через несколько часов она поднялась к себе, ее лицо пылало радостью победы. Раньше, когда заставлял ее Пако, она не любила петь для публики в корчмах, но теперь это было другое. И вела она себя по-иному. Софья не сидела в углу, как мышь под метлой, а всматривалась в лица мужчин, пытаясь обратить их внимание на себя. От этого ее сердце билось быстрее и к ней возвращалось чувство, которое возникло тогда, когда ей впервые удалось сломить Пако.
У Софьи был с собой тлеющий уголек, который она принесла снизу. Прежде чем зажечь свечу, она надежно заперла дверь на засов. Глаза этих мужчин говорили о многом и здесь не действовали законы цыган и некому было защитить ее от насилия.
Софья, после долгих поисков, нашла подсвечник на стене и поднесла к фитилю уголек. Сначала возник крохотный огонек, потом пламя постепенно разгорелось и осветило комнату. У нее перехватило дыхание от того, что предстало ее глазам. В комнате царил хаос. Вся одежда ее была разбросана, на полу валялась перевернутая корзина. Заглянув в нее, Софья обомлела – она была пуста, оставшиеся в ней шестнадцать реалов исчезли.
Господи, какая же я глупая! Теперь она могла поздравить себя: ей удалось обратить внимание на себя. Она начинала понимать, что навыков выживания у нее немного. Ведь ни один человек не оставил бы деньги там, куда без труда могли забраться воры. Пако всегда носил деньги при себе, в маленьком мешочке в штанах, между ног. Но как быть ей? Где ей хранить кошелек с деньгами, будь они у ней? Одежда у нее ведь легкая. Софья запустила руку за пазуху. Здесь, конечно, здесь, между грудей. Но сейчас уже поздно об этом думать.
Она уселась на край чужой кровати в чужой комнате и горько разрыдалась от отчаяния. Сегодня она заработала шесть реалов и два должна отдать хозяину постоялого двора. Наконец успокоившись она сказала себе: – ладно, пусть так. Четырех реалов мне хватит за комнату на следующем постоялом дворе и там она своим голосом заработает больше.
Еще когда она пела, в голове ее созрел план. Оставаться в Кордове было опасно – слишком близко Севилья. Завтра она отправится дальше, на север, а сейчас надо крепко уснуть. Нельзя тратить попусту время и силы, сожалея об однажды совершенном глупом промахе.
Но, несмотря на усталость, прошло еще немало времени, пока она смогла отделаться от воспоминаний об украденных деньгах. Софья долго ворочалась, пока не уснула. И вообще спать в кровати не очень-то удобно. Уже перед самым рассветом она услыхала пенье петухов. Софья сняла с постели тюфяк, расстелила его на полу, укрылась одеялом и лишь после этого крепко заснула. Последняя ее мысль была о том, что пропажа денег должна стать для нее полезным уроком, который напоминал бы ей о том, что мир чужаков, как и мир цыган, по сути своей, одно и тоже, и нельзя надеяться ни на чью милость, а лишь только на себя.
6
Вскоре после отъезда англичанина из Кордовы, жена Доминго Мендозы отправилась в самый глубокий и очень древний винный погреб дворца. Кармен с головой ушла в поиски, ее отекшие, толстые пальцы перебирали содержимое заплесневелого, покрытого кожей сундука. «Это должно быть здесь, должно быть», – бормотала она себе под нос, роясь в старых вещах. Но под руку попадались какие-то ненужные ей безделушки вроде записных книжек с винодельческими рецептами и описаниями процессов брожения.
Кармен в раздражении захлопнула крышку сундука и тут ей послышались какие-то звуки. Она замерла и прислушалась, готовая к тому, чтобы сразу же задуть мерцающую свечу. Нет, ничего подозрительного, просто послышалось, может быть крыса. Никого кроме нее в погребе не было. Но у кого могли быть причины следовать за ней в эту преисподню? Подослать за ней кого-нибудь из слуг могла лишь та, которая присвоила себе права Кармен на хозяйствование в этом дворе. Мария Ор-тега вовсю пользовалась правами хозяйки. Она устраивала целые представления, отдавая по утрам приказания слугам – подмети там, вычисти то, приготовь, накорми… Этот спектакль был рассчитан на окружающих: показать всем, что приходится приводить в порядок весь дворец, в котором до ее прихода воцарилось запустение. Несомненно, Доминго вел себя бесстыдно, поместив под одну крышу с законной женой другую женщину и наделив ее беззаконными правами хозяйки. «Проститутка, сука, чтоб тебе в задницу рогом…», – шепча проклятия в ее адрес, Кармен прекратила дальнейшие поиски. В сундуке навряд ли что было.
Передвинуть бочки с вином ей стоило колоссальных усилий, но она справилась и с ними. Ничего. Но ведь это должно быть где-то здесь. Она собственными ушами слышала, что Доминго рассказывал англичанину: «Эта дощечка постоянно упоминается во всех наших хрониках. Говорили, что она медная с выгравированными на ней записями. Гравером был мавр, раб – один из величайших мастеров, которых когда-либо знал мир». Доминго без устали повторял, какая это великолепная работа и как в таком доме, как дворец Мендоза, она могла затеряться. «За пять столетий ее никто ни разу не видел, а ведь она по-прежнему здесь».
Кармен закрыла глаза и стала вспоминать. «А что в письме, идальго? Что написано на этой пресловутой дощечке?» – задал вопрос англичанин. Цепкая память Кармен воспроизвела перед ней сейчас недавнюю сцену: Доминго, англичанина и шлюху, занимавшую теперь ее место за столом. Они скопом, обжирались, как свиньи, и высокомерно полагали, что их никто не видит и не слышит. Кармен позволила себе едва слышно усмехнуться в тот момент, что должно было означать ее победу. Во дворце было достаточно мест, где можно было спрятаться и Кармен их знала все наперечет. Никто не предполагал, что она способна подглядывать и подслушивать. Кармен хорошо помнила жест плечами своего мужа и его бегающий от шлюхи взгляд, когда он позволил предположить, что текст на дощечке составлен на древнееврейском языке.
– Я бы все равно не понял, что там написано, даже если бы мне и удалось ее обнаружить; да и не буду я дощечку эту искать, – с наигранным безразличием пояснил он.
– А что об этом говорят хроники? – последовал вопрос англичанина, – они упоминают о том, что там написано?
– Нет, ни слова. К тому же я не имел возможности заняться этой дощечкой как следует и поискать какую-нибудь зацепку. Мне кажется, что написанное было настолько знакомым им, что не было особой нужды записывать этот текст, тем более на еврейском языке. Им то было все понятно, а о своих потомках они просто не подумали. – Общий для всех историков недостаток, – промолвил англичанин, – все самое ценное забывается.
Кармен вспомнила и то, как Мария Ортега рассмеялась каламбуру англичанина, как они флиртовали с ним на протяжении всего обеда, как помахивала веером в его сторону каждый раз, когда ей казалось, что Доминго не смотрит в ее сторону. Да… Сучка изнемогала от желания заключить этого красавчика-англичанина в объятья своих ног. Видимо этот старик, вообразивший, что приобрел исключительное право на владение ею, становился ей противен. Как Кармен умоляла Деву Марию сделать так, чтобы эта дрянь наставила рога Доминго в его же собственном доме и чтобы тот об этом узнал и вышвырнул ее на улицу.
Пока этого не произошло, но Кармен была уверена, что Дева Мария не оставила ее мольбы без внимания. Ведь провидение позволило ей услышать историю про дощечку, рассказанную за обедом ее мужем? За все годы совместной жизни с Кармен, Доминго избегал разговоров обо всем, что касалось истории дома Мендоза. Она никогда не слышала, чтобы он открыто признавал постыдность своего еврейского происхождения, пока не явился англичанин. Теперь он сам дал ей в руки оружие, которое давно она так жаждала заполучить. Кармен найдет эту проклятую дощечку и передаст инквизиции. А еще она скажет им, что Доминго Мендоза – марранос, свинья жидовская и скрывает это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Пако зверски убил ее дочь, когда-то ему придется заплатить за смерть Сары… Для того, чтобы отомстить ему, она обязана выжить. Софья слишком хорошо знала цыганские нравы, чтобы надеяться на пощаду, а не на смерть от камней, если бы им удалось ее обнаружить. Эта мысль не давала ей покоя и двигала вперед, но не потому, что она высоко ценила себя и свою жизнь, а потому что скорбела о загубленной жизни дочери.
Опустив голову и видя перед собой лишь пустынную каменистую дорогу, Софья брела и брела вперед, подальше от ставшего ей родным табора Зокали. Когда она на четвертый день пути наконец-то подняла глаза от дороги и огляделась, то заметила вблизи речку, а на ее берегу толстую иву. Приглядевшись к иве она увидела петушиный гребень, вырезанный на коре дерева.
Едва Софья разглядела этот знак, как ее буквально затрясло. Все таборы имели свои тайные знаки отличия. Петушиный гребень был знаком табора… Зокали. Но он был вырезан давно, несколько лет назад, когда здесь стоял табор. Эти места должны быть знакомы Софье.
Она стояла, прислонясь к иве спиной, и осматривала окрестности. Ничего знакомого в глаза ей не бросилось, слишком много дорог, речных берегов, дубрав пришлось ей увидеть в своей жизни. Несмотря на то что Софья исходила Андалузию вдоль и поперек, она не могла сказать, где сейчас находится. Она не могла даже вспомнить, в каком направлении шла, покидая Триану.
Софья прижала ладонь ко лбу, припоминая весь свой путь. Почти с уверенностью она могла сказать, что из Трианы отправилась на север. Она вспомнила, как переходила через Гвадалквивир и входила в центр Севильи через Хересские ворота. Да, точно, она еще шла мимо табачной фабрики. А где же она находится сейчас? Она этого не знала и, немного передохнув, Софья двинулась по дороге снова.
Минут через двадцать, за очередным поворотом ее взору открылась золотая Кордова. Город лежал прямо перед ней. Сначала она даже обрадовалась, что наконец-то узнала, где находится. Но тут же возник страх. Худшего места для нее, чем этот город и не найдешь. В Кордове расположилась процветающая цыганская община, в которой было полно друзей и родственников Зокали. Софью знали там, как облупленную, она два года назад, вместе с Фантой жила у них. Стоит им только увидеть ее, они тут же сообщат о ней Зокали в Севилью.
Ее охватила паника и непреодолимое желание убежать, но она просто не имела права уподобиться загнанному зверю и нестись куда глаза глядят. Нужен был план. Софья стала рыться в корзине. Фанта догадалась положить в нее деньги, двадцать реалов, которые она сразу и не заметила и естественно нигде не могла потратить, так как питалась сыром и хлебом из корзинки, которые запивала речной водой. Голова ее начала работать. День стоял зимний, пасмурный и мрачный. В такие дни вероятность встретить на дороге кого-нибудь из цыган невелика. Но ей достаточно было нарваться хотя бы на одного, чтобы ее жизнь закончилась и планы отмщения так и остались бы невыполненными.
До нее вдруг дошло, что она идет теми тропами, по которым всю жизнь бродили цыгане. Но Пако, проклятый Пако, ведь показывал ей и другие пути и лишь ему одному известные пристанища. В Кордове должен был быть постоялый двор.
Полчаса спустя она уже была в Посада дель Потро, на одном из таких постоялых дворов. Он находился в восточной части города. Это было двухэтажное здание с крытой соломой крышей, балконом и обязательным для этих заведений колодцем. Софья позвонила в колокольчик, она знала по опыту прошлого лета, что Пако всегда так вызывал хозяина.
Владелец постоялого двора смотрел на нее так, как чужаки всегда смотрели на цыган. Но презрение в его глазах не интересовало Софью.
– Мне нужно переночевать. Я заплачу, – сообщила она хозяину заведения.
– Вы одна, сеньорита? – поинтересовался он.
– Да, – ответила она, собрав в кулак всю свою смелость. Пусть думает о женщинах, которые являются без провожатых, что угодно. Даже о цыганках. – Я заплачу, – повторила она.
Хозяин улыбнулся, но улыбкой холодной как лед.
– Вы явились одна, чтобы дать мне денег или забрать их у моих постояльцев? В Кордове проститутки, обычно, разгуливают по улицам за рекой.
«Боже, он принял меня за проститутку».
– Я не проститутка, – сжав зубы процедила Софья.
– Разве? Извините меня. Я бесконечно виноват перед вами, ваша светлость. – = Он отвесил ей издевательски-церемонный поклон. – Но тогда кто вы, позвольте узнать? Я человек простой и ничего не знаю о женщинах, которые приходят на постоялый двор одни, без защиты отца или супруга. Может быть, вы меня просветите на этот счет?
– Я певица, – Софья не собиралась ему этого говорить, просто как-то само вырвалось. – За постель я вам заплачу. А во время ужина, сегодня вечером, я буду петь для гостей. Если им мое пение понравится и они дадут мне денег, я вам отдам третью часть из них. – Эти слова Пако повторял везде, на какой бы постоялый двор они ни приходили. Но спали они всегда на дворе. У них отпадала надобность в крыше, а у нее она была.
Глаза мужчины прищурились.
– Подождите-ка, я что-то припоминаю. Я слышал про какую-то цыганку, которая пела на постоялых дворах прошлым летом.
– Теперь зима и я здесь. Ну, так Вы согласны?
Он пожал плечами.
– Пожалуйста, делайте что хотите, а пока платите за постой. Сколько вы желаете заплатить, четыре реала или два?
– Два, – не раздумывая ответила Софья.
Он снова улыбнулся и развел руками.
– Пожалуйте сюда, сеньорита.
Она пошла за ним вглубь двора, где он открыл одну из дверей. Они были такие широкие, что через них мог свободно въехать целый экипаж. Вели эти ворота в помещение, похожее на стойло.
– Место на полу стоит два реала. Солома чистая только что меняли, – объяснил хозяин.
Софья увидела с десяток мужчин, лежащих на этой соломе. Большинство спали, но один из них, древний старикан, уставился на нее как баран на новые ворота. Потом, Софья заметила, они обменялись с хозяином многозначительными взглядами. Рот у старикашки был почти без зубов. Те, которые он имел, были такие длинные, что походили на клыки. Девушка попятилась.
– Нет, это не подойдет. Если ли у вас что-нибудь еще?
– Да, конечно. Комната, где обычно останавливаются одинокие мужчины. За четыре реала, как я уже говорил.
– Я хочу осмотреть ее, – потребовала Софья.
По узкой лестнице они поднялись наверх, и хозяин открыл другую дверь. Эта комната была намного меньше предыдущей. В ней стояла лишь медная кровать. Софья не могла припомнить за свою жизнь хоть одну ночь, которую ей пришлось бы провести на настоящей кровати. В комнате имелось еще окно, выходившее на улицу и стенной подсвечник с огарком свечи. Да это был просто дворец!
– Я останусь здесь, – решила Софья.
– Очень хорошо. Если заплатите мне четыре реала, – кивнул головой хозяин.
Софья полезла за деньгами. Хотя она отвернулась, но чувствовала, как он смотрел на нее. Может думал, что она уж такая неграмотная, что не сосчитает правильно деньги и отдаст их ему больше, чем полагается. Из всех цыган лишь она одна умела читать буквы, но когда дело касалось счета, то никто из них не ошибался, Софья исключением не была.
Когда внизу поднялся шум, Софья поняла, что ее время пришло. Все это напоминало время, когда они разъезжали с Пако. Постояльцы внизу попивали винцо, дожидаясь своего ужина. Софья набрала в легкие побольше воздуха и отворила дверь своей комнаты. Все лето она пела в своем обычном наряде: длинная юбка в складках, разноцветные блузы, шали. Сегодня на ней была шелковая мантилья, надетая на гребень, замысловатая зеленая юбка тоже в складках и блуза в красно-белую полоску. Этот наряд сшили ей, когда она участвовала в торжествах, посвященных Саре-ла-Кали. Все эти одеяния упаковала Фанта, когда готовила для нее корзинку. Софья еще раз благословила старушку и вышла босиком во двор. Ее встретил гомон подвыпивших голосов и запах вина, когда она вошла в харчевню.
Софья остановилась в проходе между столами. В углу комнаты потрескивал очаг. На стенах плясали отсветы пламени от него. В полумраке, царившем в комнате, Софья разглядела то, что и ожидала увидеть: мужчин-чужаков, очень похожих на тех, которые жили в Триане. Это были работяги, мастеровые, многие под хмельком, а кое-кто предпринимал героические усилия, чтобы выглядеть трезвее. Никто не обратил на нее внимания. Софья немного подождала, затем, вытянув руки над головой, похлопала в ладоши – любая цыганская песня всегда предварялась этим ритмом.
Несколько мужчин обернулись и посмотрели на нее, затем повернулось еще несколько голов. Постепенно шум утихал. Софья продолжала хлопать, но петь не начинала до тех пор, пока все не замолчали. На миг смолкнув, откинув голову назад она начала первые, проникновенные ноты фламенко. Эту песню ей уже приходилось петь – во дворце Паласио Мендоза для доньи Кармен. Песня рассказывала о мести жестоко обманутой женщины.
Когда через несколько часов она поднялась к себе, ее лицо пылало радостью победы. Раньше, когда заставлял ее Пако, она не любила петь для публики в корчмах, но теперь это было другое. И вела она себя по-иному. Софья не сидела в углу, как мышь под метлой, а всматривалась в лица мужчин, пытаясь обратить их внимание на себя. От этого ее сердце билось быстрее и к ней возвращалось чувство, которое возникло тогда, когда ей впервые удалось сломить Пако.
У Софьи был с собой тлеющий уголек, который она принесла снизу. Прежде чем зажечь свечу, она надежно заперла дверь на засов. Глаза этих мужчин говорили о многом и здесь не действовали законы цыган и некому было защитить ее от насилия.
Софья, после долгих поисков, нашла подсвечник на стене и поднесла к фитилю уголек. Сначала возник крохотный огонек, потом пламя постепенно разгорелось и осветило комнату. У нее перехватило дыхание от того, что предстало ее глазам. В комнате царил хаос. Вся одежда ее была разбросана, на полу валялась перевернутая корзина. Заглянув в нее, Софья обомлела – она была пуста, оставшиеся в ней шестнадцать реалов исчезли.
Господи, какая же я глупая! Теперь она могла поздравить себя: ей удалось обратить внимание на себя. Она начинала понимать, что навыков выживания у нее немного. Ведь ни один человек не оставил бы деньги там, куда без труда могли забраться воры. Пако всегда носил деньги при себе, в маленьком мешочке в штанах, между ног. Но как быть ей? Где ей хранить кошелек с деньгами, будь они у ней? Одежда у нее ведь легкая. Софья запустила руку за пазуху. Здесь, конечно, здесь, между грудей. Но сейчас уже поздно об этом думать.
Она уселась на край чужой кровати в чужой комнате и горько разрыдалась от отчаяния. Сегодня она заработала шесть реалов и два должна отдать хозяину постоялого двора. Наконец успокоившись она сказала себе: – ладно, пусть так. Четырех реалов мне хватит за комнату на следующем постоялом дворе и там она своим голосом заработает больше.
Еще когда она пела, в голове ее созрел план. Оставаться в Кордове было опасно – слишком близко Севилья. Завтра она отправится дальше, на север, а сейчас надо крепко уснуть. Нельзя тратить попусту время и силы, сожалея об однажды совершенном глупом промахе.
Но, несмотря на усталость, прошло еще немало времени, пока она смогла отделаться от воспоминаний об украденных деньгах. Софья долго ворочалась, пока не уснула. И вообще спать в кровати не очень-то удобно. Уже перед самым рассветом она услыхала пенье петухов. Софья сняла с постели тюфяк, расстелила его на полу, укрылась одеялом и лишь после этого крепко заснула. Последняя ее мысль была о том, что пропажа денег должна стать для нее полезным уроком, который напоминал бы ей о том, что мир чужаков, как и мир цыган, по сути своей, одно и тоже, и нельзя надеяться ни на чью милость, а лишь только на себя.
6
Вскоре после отъезда англичанина из Кордовы, жена Доминго Мендозы отправилась в самый глубокий и очень древний винный погреб дворца. Кармен с головой ушла в поиски, ее отекшие, толстые пальцы перебирали содержимое заплесневелого, покрытого кожей сундука. «Это должно быть здесь, должно быть», – бормотала она себе под нос, роясь в старых вещах. Но под руку попадались какие-то ненужные ей безделушки вроде записных книжек с винодельческими рецептами и описаниями процессов брожения.
Кармен в раздражении захлопнула крышку сундука и тут ей послышались какие-то звуки. Она замерла и прислушалась, готовая к тому, чтобы сразу же задуть мерцающую свечу. Нет, ничего подозрительного, просто послышалось, может быть крыса. Никого кроме нее в погребе не было. Но у кого могли быть причины следовать за ней в эту преисподню? Подослать за ней кого-нибудь из слуг могла лишь та, которая присвоила себе права Кармен на хозяйствование в этом дворе. Мария Ор-тега вовсю пользовалась правами хозяйки. Она устраивала целые представления, отдавая по утрам приказания слугам – подмети там, вычисти то, приготовь, накорми… Этот спектакль был рассчитан на окружающих: показать всем, что приходится приводить в порядок весь дворец, в котором до ее прихода воцарилось запустение. Несомненно, Доминго вел себя бесстыдно, поместив под одну крышу с законной женой другую женщину и наделив ее беззаконными правами хозяйки. «Проститутка, сука, чтоб тебе в задницу рогом…», – шепча проклятия в ее адрес, Кармен прекратила дальнейшие поиски. В сундуке навряд ли что было.
Передвинуть бочки с вином ей стоило колоссальных усилий, но она справилась и с ними. Ничего. Но ведь это должно быть где-то здесь. Она собственными ушами слышала, что Доминго рассказывал англичанину: «Эта дощечка постоянно упоминается во всех наших хрониках. Говорили, что она медная с выгравированными на ней записями. Гравером был мавр, раб – один из величайших мастеров, которых когда-либо знал мир». Доминго без устали повторял, какая это великолепная работа и как в таком доме, как дворец Мендоза, она могла затеряться. «За пять столетий ее никто ни разу не видел, а ведь она по-прежнему здесь».
Кармен закрыла глаза и стала вспоминать. «А что в письме, идальго? Что написано на этой пресловутой дощечке?» – задал вопрос англичанин. Цепкая память Кармен воспроизвела перед ней сейчас недавнюю сцену: Доминго, англичанина и шлюху, занимавшую теперь ее место за столом. Они скопом, обжирались, как свиньи, и высокомерно полагали, что их никто не видит и не слышит. Кармен позволила себе едва слышно усмехнуться в тот момент, что должно было означать ее победу. Во дворце было достаточно мест, где можно было спрятаться и Кармен их знала все наперечет. Никто не предполагал, что она способна подглядывать и подслушивать. Кармен хорошо помнила жест плечами своего мужа и его бегающий от шлюхи взгляд, когда он позволил предположить, что текст на дощечке составлен на древнееврейском языке.
– Я бы все равно не понял, что там написано, даже если бы мне и удалось ее обнаружить; да и не буду я дощечку эту искать, – с наигранным безразличием пояснил он.
– А что об этом говорят хроники? – последовал вопрос англичанина, – они упоминают о том, что там написано?
– Нет, ни слова. К тому же я не имел возможности заняться этой дощечкой как следует и поискать какую-нибудь зацепку. Мне кажется, что написанное было настолько знакомым им, что не было особой нужды записывать этот текст, тем более на еврейском языке. Им то было все понятно, а о своих потомках они просто не подумали. – Общий для всех историков недостаток, – промолвил англичанин, – все самое ценное забывается.
Кармен вспомнила и то, как Мария Ортега рассмеялась каламбуру англичанина, как они флиртовали с ним на протяжении всего обеда, как помахивала веером в его сторону каждый раз, когда ей казалось, что Доминго не смотрит в ее сторону. Да… Сучка изнемогала от желания заключить этого красавчика-англичанина в объятья своих ног. Видимо этот старик, вообразивший, что приобрел исключительное право на владение ею, становился ей противен. Как Кармен умоляла Деву Марию сделать так, чтобы эта дрянь наставила рога Доминго в его же собственном доме и чтобы тот об этом узнал и вышвырнул ее на улицу.
Пока этого не произошло, но Кармен была уверена, что Дева Мария не оставила ее мольбы без внимания. Ведь провидение позволило ей услышать историю про дощечку, рассказанную за обедом ее мужем? За все годы совместной жизни с Кармен, Доминго избегал разговоров обо всем, что касалось истории дома Мендоза. Она никогда не слышала, чтобы он открыто признавал постыдность своего еврейского происхождения, пока не явился англичанин. Теперь он сам дал ей в руки оружие, которое давно она так жаждала заполучить. Кармен найдет эту проклятую дощечку и передаст инквизиции. А еще она скажет им, что Доминго Мендоза – марранос, свинья жидовская и скрывает это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50