Он знал, что ее родителей нет в живых, но никогда не допытывался, когда и где они умерли. Люди умирают, вот и все. Как его отец.
Немного погодя, он спросил:
– Ты хочешь сказать, что она жива? Что просто оставила тебя?
– Да. Она подъехала к монастырю, бросила меня на руки монахини и исчезла навсегда. Я ушла оттуда только в семнадцать лет.
Они отвлеклись от разговора о Видале. Валентина пыталась снова вернуться к тому, что больше всего ее волновало.
– Преподобная матушка нашла мне место горничной у дамы, живущей в Сан-Диего. Но вместо этого я уехала на север. Если бы шофер того грузовика спешил в Сан-Франциско, вся моя жизнь сложилась бы по-другому. Но, как оказалось, он привез меня в Голливуд, прямо на студию «Уорлдуайд пикчерз».
– Это судьба, мама, – серьезно произнес Александр.
– Да, милый, – кивнула она, приглаживая его растрепавшиеся волосы. – Ты прав.
Со стороны Джексон-сквер донеслись слабые звуки музыки, и Александр немедленно встрепенулся.
– Пойдем послушаем, – умоляюще попросил он. – В школе будет так скучно после Нового Орлеана.
– Иди один, – отказалась она. – Поужинаем сегодня во «Вье Карре» и еще поговорим.
– Ладно!
Одарив мать ослепительной улыбкой, Александр начал пробираться сквозь толпу. Валентина постояла немного на солнце, глядя ему вслед. Высокий, гибкий черноволосый мальчик с уверенной грациозной походкой. Ее любимый сын. Как она мечтала и надеялась, что, узнав правду, он не отвернется от нее!
Александр исчез за спинами зевак, а Валентина, с трудом преодолевая свинцовую тяжесть в ногах, побрела к отелю.
Позже, немного успокоившись и отдохнув в душистой ванне, она подумала, как странно, что из всех знакомых мужчин Александр выбрал для подражания именно отца. Поможет ли это ему смириться с истиной? Трудно сказать. Во всяком случае, Валентина страстно желала этого.
Когда вода начала остывать, она поднялась и, вытершись, надела шелковый халат. Она провела в ванне больше часа, но Александра все еще не было. Валентина, нахмурившись, позвонила в его номер. Трубку не брали. Очевидно, волшебство музыки заставило его забыть о времени.
Валентина открыла шкаф и долго выбирала, что надеть. Наконец ее взгляд остановился на вечернем платье из темно-красного шифона, приталенном, с длинными широкими рукавами и пышной юбкой-колоколом. Александр называл это платье «довоенным», уверял, что оно было сшито для героини «Унесенных ветром», а его цвет напоминает ему любимое малиновое мороженое.
Валентина положила платье на постель, с внезапной болью осознав, что еще несколько дней – и чудесные каникулы подойдут к концу. Она снова станет Валентиной. Кинозвездой, а не просто красивой женщиной, отдыхающей со своим сыном. Снова появятся горничные, парикмахеры, водители, бесконечная вереница репортеров и фотографов. И никакой личной жизни.
Раздался стук в дверь. Валентина открыла и улыбнулась управляющему отелем, одетому в строгий полосатый костюм.
– Мадам… я ужасно сожалею… не знаю, как сказать…
Улыбка Валентины потухла. Она только сейчас догадалась присмотреться к управляющему. Лицо его непривычно осунулось и посерело. Рядом с ним почему-то стоял полисмен, в дальнем конце коридора толпились горничные.
– Что…что случилось?!
– Мадам, сядьте, пожалуйста.
Они почти внесли ее в комнату. Кто-то сунул ей в руку стакан с виски. Она оттолкнула его, задыхаясь от страха.
– Что? Что…
– Стройка, мадам. Новое здание. Несчастный случай невозможно было предотвратить. Деревянная балка упала, и…
– Мой сын! Где он?! Где он?
– В больнице, мадам. Он без сознания, и…
Валентина оттолкнула управляющего. Александр жив. Ранен, но не мертв. Он жив, а эти идиоты мешают ей бежать к сыну!
– Вон из моей комнаты, пока я одеваюсь!
– Да, мадам…
Валентина, не дожидаясь, пока они выйдут, сорвала с себя платье и натянула сброшенную уличную одежду.
– Пожалуйста, Боже, пусть он будет жив, – громко взмолилась она, пробегая по коридору и наспех застегивая блузку. – Пожалуйста, Господи, пусть только он будет здоров! Пожалуйста! Пожалуйста!
Маленькая группка фотографов уже караулила у дверей больницы, когда Валентина вылетела из машины и помчалась по ступенькам крыльца.
– Его слегка задело, мадам. Еще дюйм, и он был бы убит на месте, – сообщил доктор, поспешивший встретить ее.
– Пустите меня к нему! Позвольте!
Рядом появился второй доктор, и еще один, услужливо открывающий перед ней двери.
– Пожалуйста, Боже! Пожалуйста! Умоляю тебя!
Слова все еще звучали у нее в мозгу, отдаваясь в ушах, когда последняя дверь распахнулась, и Валентина замерла. В крохотной палате лежал ее высокий, красивый сын, с которым она рассталась всего два часа назад, став внезапно совсем маленьким и очень юным. Голова забинтована. Глаза закрыты. Лицо неподвижно. На какое-то ужасающее мгновение Валентине показалось, что он мертв, но тут послышался спокойный голос доктора:
– Он вот-вот придет в сознание. Хотите остаться?
– Да.
Валентина медленно подошла к стулу, села у кровати и, робко протянув руку, легонько сжала пальцы сына. Он жив. Все будет хорошо. Она подняла голову, и глаза на смертельно побелевшем лице показались доктору неестественно огромными.
– Как это случилось?
– Он шел по улице, а в эту минуту такелажники уронили бревно, которое поднимали на второй этаж строящегося здания. К счастью, оно упало с небольшой высоты и прошло по касательной, в противном случае… – Он выразительно развел руками. – Однако у него сотрясение мозга и серьезная травма черепа.
– Но с ним все будет хорошо? – умоляюще прошептала Валентина.
– Не волнуйтесь, обычный случай. Скоро он придет в себя.
Остаток дня она провела у постели Александра, и только тепло его руки свидетельствовало о том, что он еще жив. Длинные ресницы, полукружиями лежавшие на детском лице, ни разу не вздрогнули.
– Сожалею, но уже стемнело, – наконец сказал доктор. – Завтра, к тому времени как вы вернетесь…
– Я никуда не пойду.
Сейчас доктор столкнулся с железной волей Валентины, скрытой под мягкой женственностью.
– Но, дорогая леди, нам необходимо сделать анализы, поскольку к нему не вернулось сознание.
– Я остаюсь. Неужели где-нибудь для меня не найдется комната, пусть даже бельевая кладовка. Я шагу отсюда не сделаю, пока не узнаю, что с сыном.
В этот момент она была так же великолепна, как на экране. Потрясающая. Ослепительная. Тигрица, оберегающая свое дитя.
– Немного дальше по коридору есть маленькая кладовая, правда, без окон, но я распоряжусь, чтобы там поставили кровать.
– Спасибо.
Доктор, мрачно нахмурив брови, занялся Александром. Чем дольше мальчик не выйдет из комы, тем меньше надежд на то, что выздоровление пройдет без осложнений. Он поднял сначала одно, потом другое веко Александра, посветил в глаза крошечным фонариком. Зрачки не сокращались.
– Проверяйте рефлексы на свет каждые полчаса в течение всей ночи, – велел он старшей сестре, – и при любом изменении немедленно докладывайте мне.
Только когда в больнице стало тихо, и огни потушили, оставив лишь ночники, сиделка уговорила Валентину немного отдохнуть. Она неохотно поднялась. Лучше бы ей быть здесь, когда сын придет в себя. Она хотела видеть радостный взгляд, его знакомую улыбку, он ведь узнает мать.
Валентина лежала на узкой кровати и прислушивалась к шагам старшей медсестры, каждые полчаса входившей к Александру. Ждала, что вот-вот придут и скажут, что кризис миновал. Что Александр открыл глаза и спрашивает о ней.
Когда она проснулась, ничего не изменилось. Валентина спала в комбинации и сейчас, наспех одевшись, побежала в палату Александра. Рядом с ним сидела сестра. Лицо сына было таким же смертельно-бледным и застывшим, как накануне.
– О Боже, – пробормотала Валентина.
Она провела неподвижно несколько часов. Два доктора вошли в палату, обследовали Александра и о чем-то посовещались между собой с мрачными лицами.
– Что случилось? Почему он… – охнула Валентина, изнемогая от страха и усталости.
– Вероятно, от удара образовалась гематома, которая давит на мозг, – мягко ответил доктор. – Необходимо подготовить Александра к операции. Нужно удалить гематому, чтобы снять давление.
Валентина сидела в коридоре на маленьком стульчике. Здесь, в Новом Орлеане, никто не мог ей ни помочь, ни хотя бы утешить. Лейла далеко, в Лос-Анджелесе, а Саттон в Лондоне. У нее никого не осталось. Она была такой же бесконечно одинокой, как в детстве.
Двери распахнулись, и двое санитаров вывезли на каталке Александра. Валентина немедленно вскочила и хотела коснуться лица сына, но медсестра осторожно перехватила ее руку. Каталку подтолкнули к операционной. Валентина снова села и приготовилась к долгому ожиданию.
Прошло три часа, прежде чем вновь послышался шорох шин. Валентину не допустили в палату. Доктор увел ее, и она успела увидеть только, как изо рта сына торчит что-то черное и блестящее.
– Зачем эта трубка у него во рту?
– Она не дает трахее закрыться. Скоро она не понадобится.
– Как прошла операция?
– В точности как намечалось. Давление на мозг устранено, и когда действие наркоза кончится, мы ожидаем улучшения. Остается только ждать.
Никогда в жизни Валентина не думала, что ожидание может быть настолько мучительным. Она не шевелилась и не спускала глаз с часов, висевших на стене напротив. Наконец старшая медсестра вышла из палаты и тихо сказала:
– Вы можете ненадолго войти и взглянуть на него. Скорее всего никаких изменений в его состоянии не произойдет до самого утра. Вам не мешает немного отдохнуть.
Валентина стояла у кровати. Уродливую штуковину вынули изо рта Александра. Он лежал на боку, а рядом, на стуле, который раньше занимала Валентина, сидела сестра. Валентина впервые видела сына таким неподвижным и молчаливым. Он всегда был энергичным, жизнерадостным, загорелым и взлохмаченным. Теперь волос не видно – вероятно, их сбрили. Голова перебинтована, и трубка зловеще змеится из-под простыни к бутылке на полу.
Валентина легко коснулась руки сына и вышла. Она ничего не может сделать для него – только быть рядом.
На следующий день ей позволили сидеть подле него и держать его за руку. Валентина больше не задавала вопросов при виде постоянно сменяющихся докторов, проводивших один осмотр за другим. В середине четвертого дня сестра, проверявшая пульс Александра, на миг застыла и выскочила из палаты. Тут же появились врачи, и Валентину выставили в коридор.
– В чем дело? Что случилось? – допытывалась она. Но двери закрылись у нее перед носом, и Валентина, подавив рыдания, опустилась на все тот же стул.
Первым с ней заговорил хирург, оперировавший Александра.
– Мне очень жаль, миссис Хайретис, но состояние вашего сына резко ухудшилось, и вам лучше сообщить обо всем его отцу.
Валентина тупо уставилась на него. Хирург, привыкший к подобного рода потрясениям, терпеливо повторил:
– Отец ребенка. Ваш муж. Думаю, необходимо его уведомить.
Валентина непонимающе покачала головой.
– Мой муж умер.
Хирург наконец вспомнил. Ее мужем был Паулос Хайретис, греческий пианист, утонувший в бурю. Бедняжка уже перенесла одну трагедию, и теперь другая может в любую минуту обрушиться на нее.
– В таком случае пусть приедут ваши родные, – сочувственно посоветовал он.
В широко раскрытых глазах Валентины плеснулся ужас.
– Вы хотите сказать, что мой сын умирает?
– Нет. Конечно, нет. Мы не должны терять надежду. Но если у него есть близкие родственники, необходимо объяснить им, что состояние мальчика крайне тяжелое.
– Нет, – прошептала Валентина, сжимаясь на глазах, так что помятый костюм из голубого полотна, казалось, вмиг обвис на ней. – У нас никого нет.
– Ясно. – Хирург подошел ближе и помог ей подняться. – Вы можете посидеть с ним.
Он открыл дверь, и Валентина замерла на пороге, не сводя глаз с маленькой жалкой фигурки на постели.
– Мистер Видал Ракоши, – срывающимся голосом пробормотала она. – Пожалуйста, позвоните мистеру Видалу Ракоши.
Она метнулась к постели, сжала безжизненную руку сына и разрыдалась.
Всю ночь она не отходила от него, мысленно требуя, приказывая, умоляя открыть глаза, сказать хотя бы слово. Когда первые серые лучи пробились сквозь щели в жалюзи, Валентина начала говорить с сыном так, словно он был в сознании, напоминая о счастливых днях на Крите, о прогулках у подножия гор, где они собирали цветы, о музыке Паулоса, солнце и песке.
Она прижимала его ладошку к щеке, вновь и вновь рассказывая о Лондоне, о том, как они бродили по берегу Темзы и он был закутан в огромный шарф, из которого выглядывали только глаза.
Никто не тревожил Валентину. Непрерывный монолог, казалось, немного ее успокаивал. Слегка улыбаясь, она описывала путешествие на «Куин Мэри», их жизнь в «Плазе» и ежедневные походы с Руби в Центральный парк, а потом в театр, где Александр часами сидел на репетициях «Гедды Габлер». Она говорила обо всем, что они делали вместе, о людях, которых любили: Паулосе, Лейле и Саттоне. О том, как, отправившись на юг, а не на север, она стала бы горничной в Сан-Диего. О Новом Орлеане. Об их путешствии на пирогах по бесконечным мрачным болотам.
Об элегантном старомодном колесном пароходике, о неожиданном желании Александра стать профессиональным игроком. Об их пикнике. Шампанском и музыке, наполнявшей город. О креольской кухне, которую он любил.
– Ты можешь остаться, дорогой, – шептала она со слезами. – Я не отправлю тебя в школу. Только открой глаза и улыбнись мне, пожалуйста. Прошу тебя.
Ответа не было. Дверь тихо открылась, и на постель упала тень Видала. Валентина подняла глаза.
– Помоги мне спасти его, – с отчаянием попросила она. – Помоги мне, Видал.
Несколько долгих минут он стоял неподвижно, глядя на безжизненное тело сына. Сына, которого он никогда не знал. И теперь с мучительной горечью думал о том, сколько времени потрачено напрасно. Времени, которого уже не воротишь.
Лицо его застыло, став жестче и определеннее. Больше он не потеряет ни единой секунды. И не согласится жить в разлуке с сыном. Видал обнял Валентину за плечи, и долгие одинокие годы умчались прочь, словно их никогда и не было.
– Наш сын не умрет, – мягко, но с непреклонной убежденностью пообещал он. – Верь мне, любимая.
Валентина сжала его руку, сияя полными слез глазами. Он всегда прав. И не может ошибиться сейчас. Просто не может.
– Видал здесь, – сообщила она, – он хочет поговорить с тобой о кино, дорогой. О пароходах и игроках.
Длинные густые ресницы не вздрогнули. Всю ночь они дежурили у постели. Сестра несколько раз проверяла дыхание и пульс Александра, а врачи заходили каждый час, чтобы повторить осмотр. Небо посветлело – до рассвета оставалось совсем немного.
– Я так и не успела сказать ему о тебе, Видал, – призналась Валентина, прерывая молчание и задыхаясь от слез. – Несколько раз пыталась, но не смогла. Мы путешествовали на колесном пароходе, и он заявил, что хотел бы стать игроком на речных судах. Я подшутила над ним, заметив, что он просто хочет подражать Кларку Гейблу и потому сто раз ходил на «Унесенных ветром», но он ответил, что желает походить не на него, а на тебя. Что обязательно будет режиссером, когда вырастет. Она вздрогнула и снова заплакала.
– Он станет режиссером, Валентина. И все его мечты сбудутся.
В его голосе не было и тени сомнения. Видал словно гипнотизировал ее взглядом, пытаясь вселить собственную уверенность. Валентина неожиданно успокоилась. Она не потеряет Александра. Видал не позволит.
Доктор тихо подошел к кровати и проверил рефлексы Александра. Закончив, он выпрямился и осторожно произнес:
– Никаких перемен, миссис Хайретис. Вам следовало бы вернуться в отель и отдохнуть.
Валентина покачала головой, и доктор вздохнул. Коматозное состояние может длиться неделями и месяцами. Обязательно должен настать момент, когда она признает поражение. Он слегка поднял брови и повернулся к Видалу.
– Можно поговорить с вами, мистер Ракоши?
Видал неохотно отошел от постели и направился с доктором к двери.
Валентина снова взяла вялую руку Александра и приложила к своей щеке.
– Пожалуйста, Александр, очнись. Посмотри на меня, родной, – умоляюще твердила она.
Первый луч солнца лег на пол. Где-то вдалеке раздался унылый звон пароходного колокола. Пальцы, которые она сжимала в своих, едва заметно дрогнули. Валентина задохнулась от неожиданности, чувствуя, как оглушительно колотится сердце.
– Александр, – настойчиво шепнула она, наклоняясь к нему. – Александр, ты меня слышишь?
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем его рука вновь шевельнулась.
– Мама, это ты? Я хочу пить, мама.
– Александр! – всхлипнула Валентина.
Темные девичьи ресницы, затрепетав, поднялись. Мутные непонимающие глаза уставились на Валентину.
– Александр!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Немного погодя, он спросил:
– Ты хочешь сказать, что она жива? Что просто оставила тебя?
– Да. Она подъехала к монастырю, бросила меня на руки монахини и исчезла навсегда. Я ушла оттуда только в семнадцать лет.
Они отвлеклись от разговора о Видале. Валентина пыталась снова вернуться к тому, что больше всего ее волновало.
– Преподобная матушка нашла мне место горничной у дамы, живущей в Сан-Диего. Но вместо этого я уехала на север. Если бы шофер того грузовика спешил в Сан-Франциско, вся моя жизнь сложилась бы по-другому. Но, как оказалось, он привез меня в Голливуд, прямо на студию «Уорлдуайд пикчерз».
– Это судьба, мама, – серьезно произнес Александр.
– Да, милый, – кивнула она, приглаживая его растрепавшиеся волосы. – Ты прав.
Со стороны Джексон-сквер донеслись слабые звуки музыки, и Александр немедленно встрепенулся.
– Пойдем послушаем, – умоляюще попросил он. – В школе будет так скучно после Нового Орлеана.
– Иди один, – отказалась она. – Поужинаем сегодня во «Вье Карре» и еще поговорим.
– Ладно!
Одарив мать ослепительной улыбкой, Александр начал пробираться сквозь толпу. Валентина постояла немного на солнце, глядя ему вслед. Высокий, гибкий черноволосый мальчик с уверенной грациозной походкой. Ее любимый сын. Как она мечтала и надеялась, что, узнав правду, он не отвернется от нее!
Александр исчез за спинами зевак, а Валентина, с трудом преодолевая свинцовую тяжесть в ногах, побрела к отелю.
Позже, немного успокоившись и отдохнув в душистой ванне, она подумала, как странно, что из всех знакомых мужчин Александр выбрал для подражания именно отца. Поможет ли это ему смириться с истиной? Трудно сказать. Во всяком случае, Валентина страстно желала этого.
Когда вода начала остывать, она поднялась и, вытершись, надела шелковый халат. Она провела в ванне больше часа, но Александра все еще не было. Валентина, нахмурившись, позвонила в его номер. Трубку не брали. Очевидно, волшебство музыки заставило его забыть о времени.
Валентина открыла шкаф и долго выбирала, что надеть. Наконец ее взгляд остановился на вечернем платье из темно-красного шифона, приталенном, с длинными широкими рукавами и пышной юбкой-колоколом. Александр называл это платье «довоенным», уверял, что оно было сшито для героини «Унесенных ветром», а его цвет напоминает ему любимое малиновое мороженое.
Валентина положила платье на постель, с внезапной болью осознав, что еще несколько дней – и чудесные каникулы подойдут к концу. Она снова станет Валентиной. Кинозвездой, а не просто красивой женщиной, отдыхающей со своим сыном. Снова появятся горничные, парикмахеры, водители, бесконечная вереница репортеров и фотографов. И никакой личной жизни.
Раздался стук в дверь. Валентина открыла и улыбнулась управляющему отелем, одетому в строгий полосатый костюм.
– Мадам… я ужасно сожалею… не знаю, как сказать…
Улыбка Валентины потухла. Она только сейчас догадалась присмотреться к управляющему. Лицо его непривычно осунулось и посерело. Рядом с ним почему-то стоял полисмен, в дальнем конце коридора толпились горничные.
– Что…что случилось?!
– Мадам, сядьте, пожалуйста.
Они почти внесли ее в комнату. Кто-то сунул ей в руку стакан с виски. Она оттолкнула его, задыхаясь от страха.
– Что? Что…
– Стройка, мадам. Новое здание. Несчастный случай невозможно было предотвратить. Деревянная балка упала, и…
– Мой сын! Где он?! Где он?
– В больнице, мадам. Он без сознания, и…
Валентина оттолкнула управляющего. Александр жив. Ранен, но не мертв. Он жив, а эти идиоты мешают ей бежать к сыну!
– Вон из моей комнаты, пока я одеваюсь!
– Да, мадам…
Валентина, не дожидаясь, пока они выйдут, сорвала с себя платье и натянула сброшенную уличную одежду.
– Пожалуйста, Боже, пусть он будет жив, – громко взмолилась она, пробегая по коридору и наспех застегивая блузку. – Пожалуйста, Господи, пусть только он будет здоров! Пожалуйста! Пожалуйста!
Маленькая группка фотографов уже караулила у дверей больницы, когда Валентина вылетела из машины и помчалась по ступенькам крыльца.
– Его слегка задело, мадам. Еще дюйм, и он был бы убит на месте, – сообщил доктор, поспешивший встретить ее.
– Пустите меня к нему! Позвольте!
Рядом появился второй доктор, и еще один, услужливо открывающий перед ней двери.
– Пожалуйста, Боже! Пожалуйста! Умоляю тебя!
Слова все еще звучали у нее в мозгу, отдаваясь в ушах, когда последняя дверь распахнулась, и Валентина замерла. В крохотной палате лежал ее высокий, красивый сын, с которым она рассталась всего два часа назад, став внезапно совсем маленьким и очень юным. Голова забинтована. Глаза закрыты. Лицо неподвижно. На какое-то ужасающее мгновение Валентине показалось, что он мертв, но тут послышался спокойный голос доктора:
– Он вот-вот придет в сознание. Хотите остаться?
– Да.
Валентина медленно подошла к стулу, села у кровати и, робко протянув руку, легонько сжала пальцы сына. Он жив. Все будет хорошо. Она подняла голову, и глаза на смертельно побелевшем лице показались доктору неестественно огромными.
– Как это случилось?
– Он шел по улице, а в эту минуту такелажники уронили бревно, которое поднимали на второй этаж строящегося здания. К счастью, оно упало с небольшой высоты и прошло по касательной, в противном случае… – Он выразительно развел руками. – Однако у него сотрясение мозга и серьезная травма черепа.
– Но с ним все будет хорошо? – умоляюще прошептала Валентина.
– Не волнуйтесь, обычный случай. Скоро он придет в себя.
Остаток дня она провела у постели Александра, и только тепло его руки свидетельствовало о том, что он еще жив. Длинные ресницы, полукружиями лежавшие на детском лице, ни разу не вздрогнули.
– Сожалею, но уже стемнело, – наконец сказал доктор. – Завтра, к тому времени как вы вернетесь…
– Я никуда не пойду.
Сейчас доктор столкнулся с железной волей Валентины, скрытой под мягкой женственностью.
– Но, дорогая леди, нам необходимо сделать анализы, поскольку к нему не вернулось сознание.
– Я остаюсь. Неужели где-нибудь для меня не найдется комната, пусть даже бельевая кладовка. Я шагу отсюда не сделаю, пока не узнаю, что с сыном.
В этот момент она была так же великолепна, как на экране. Потрясающая. Ослепительная. Тигрица, оберегающая свое дитя.
– Немного дальше по коридору есть маленькая кладовая, правда, без окон, но я распоряжусь, чтобы там поставили кровать.
– Спасибо.
Доктор, мрачно нахмурив брови, занялся Александром. Чем дольше мальчик не выйдет из комы, тем меньше надежд на то, что выздоровление пройдет без осложнений. Он поднял сначала одно, потом другое веко Александра, посветил в глаза крошечным фонариком. Зрачки не сокращались.
– Проверяйте рефлексы на свет каждые полчаса в течение всей ночи, – велел он старшей сестре, – и при любом изменении немедленно докладывайте мне.
Только когда в больнице стало тихо, и огни потушили, оставив лишь ночники, сиделка уговорила Валентину немного отдохнуть. Она неохотно поднялась. Лучше бы ей быть здесь, когда сын придет в себя. Она хотела видеть радостный взгляд, его знакомую улыбку, он ведь узнает мать.
Валентина лежала на узкой кровати и прислушивалась к шагам старшей медсестры, каждые полчаса входившей к Александру. Ждала, что вот-вот придут и скажут, что кризис миновал. Что Александр открыл глаза и спрашивает о ней.
Когда она проснулась, ничего не изменилось. Валентина спала в комбинации и сейчас, наспех одевшись, побежала в палату Александра. Рядом с ним сидела сестра. Лицо сына было таким же смертельно-бледным и застывшим, как накануне.
– О Боже, – пробормотала Валентина.
Она провела неподвижно несколько часов. Два доктора вошли в палату, обследовали Александра и о чем-то посовещались между собой с мрачными лицами.
– Что случилось? Почему он… – охнула Валентина, изнемогая от страха и усталости.
– Вероятно, от удара образовалась гематома, которая давит на мозг, – мягко ответил доктор. – Необходимо подготовить Александра к операции. Нужно удалить гематому, чтобы снять давление.
Валентина сидела в коридоре на маленьком стульчике. Здесь, в Новом Орлеане, никто не мог ей ни помочь, ни хотя бы утешить. Лейла далеко, в Лос-Анджелесе, а Саттон в Лондоне. У нее никого не осталось. Она была такой же бесконечно одинокой, как в детстве.
Двери распахнулись, и двое санитаров вывезли на каталке Александра. Валентина немедленно вскочила и хотела коснуться лица сына, но медсестра осторожно перехватила ее руку. Каталку подтолкнули к операционной. Валентина снова села и приготовилась к долгому ожиданию.
Прошло три часа, прежде чем вновь послышался шорох шин. Валентину не допустили в палату. Доктор увел ее, и она успела увидеть только, как изо рта сына торчит что-то черное и блестящее.
– Зачем эта трубка у него во рту?
– Она не дает трахее закрыться. Скоро она не понадобится.
– Как прошла операция?
– В точности как намечалось. Давление на мозг устранено, и когда действие наркоза кончится, мы ожидаем улучшения. Остается только ждать.
Никогда в жизни Валентина не думала, что ожидание может быть настолько мучительным. Она не шевелилась и не спускала глаз с часов, висевших на стене напротив. Наконец старшая медсестра вышла из палаты и тихо сказала:
– Вы можете ненадолго войти и взглянуть на него. Скорее всего никаких изменений в его состоянии не произойдет до самого утра. Вам не мешает немного отдохнуть.
Валентина стояла у кровати. Уродливую штуковину вынули изо рта Александра. Он лежал на боку, а рядом, на стуле, который раньше занимала Валентина, сидела сестра. Валентина впервые видела сына таким неподвижным и молчаливым. Он всегда был энергичным, жизнерадостным, загорелым и взлохмаченным. Теперь волос не видно – вероятно, их сбрили. Голова перебинтована, и трубка зловеще змеится из-под простыни к бутылке на полу.
Валентина легко коснулась руки сына и вышла. Она ничего не может сделать для него – только быть рядом.
На следующий день ей позволили сидеть подле него и держать его за руку. Валентина больше не задавала вопросов при виде постоянно сменяющихся докторов, проводивших один осмотр за другим. В середине четвертого дня сестра, проверявшая пульс Александра, на миг застыла и выскочила из палаты. Тут же появились врачи, и Валентину выставили в коридор.
– В чем дело? Что случилось? – допытывалась она. Но двери закрылись у нее перед носом, и Валентина, подавив рыдания, опустилась на все тот же стул.
Первым с ней заговорил хирург, оперировавший Александра.
– Мне очень жаль, миссис Хайретис, но состояние вашего сына резко ухудшилось, и вам лучше сообщить обо всем его отцу.
Валентина тупо уставилась на него. Хирург, привыкший к подобного рода потрясениям, терпеливо повторил:
– Отец ребенка. Ваш муж. Думаю, необходимо его уведомить.
Валентина непонимающе покачала головой.
– Мой муж умер.
Хирург наконец вспомнил. Ее мужем был Паулос Хайретис, греческий пианист, утонувший в бурю. Бедняжка уже перенесла одну трагедию, и теперь другая может в любую минуту обрушиться на нее.
– В таком случае пусть приедут ваши родные, – сочувственно посоветовал он.
В широко раскрытых глазах Валентины плеснулся ужас.
– Вы хотите сказать, что мой сын умирает?
– Нет. Конечно, нет. Мы не должны терять надежду. Но если у него есть близкие родственники, необходимо объяснить им, что состояние мальчика крайне тяжелое.
– Нет, – прошептала Валентина, сжимаясь на глазах, так что помятый костюм из голубого полотна, казалось, вмиг обвис на ней. – У нас никого нет.
– Ясно. – Хирург подошел ближе и помог ей подняться. – Вы можете посидеть с ним.
Он открыл дверь, и Валентина замерла на пороге, не сводя глаз с маленькой жалкой фигурки на постели.
– Мистер Видал Ракоши, – срывающимся голосом пробормотала она. – Пожалуйста, позвоните мистеру Видалу Ракоши.
Она метнулась к постели, сжала безжизненную руку сына и разрыдалась.
Всю ночь она не отходила от него, мысленно требуя, приказывая, умоляя открыть глаза, сказать хотя бы слово. Когда первые серые лучи пробились сквозь щели в жалюзи, Валентина начала говорить с сыном так, словно он был в сознании, напоминая о счастливых днях на Крите, о прогулках у подножия гор, где они собирали цветы, о музыке Паулоса, солнце и песке.
Она прижимала его ладошку к щеке, вновь и вновь рассказывая о Лондоне, о том, как они бродили по берегу Темзы и он был закутан в огромный шарф, из которого выглядывали только глаза.
Никто не тревожил Валентину. Непрерывный монолог, казалось, немного ее успокаивал. Слегка улыбаясь, она описывала путешествие на «Куин Мэри», их жизнь в «Плазе» и ежедневные походы с Руби в Центральный парк, а потом в театр, где Александр часами сидел на репетициях «Гедды Габлер». Она говорила обо всем, что они делали вместе, о людях, которых любили: Паулосе, Лейле и Саттоне. О том, как, отправившись на юг, а не на север, она стала бы горничной в Сан-Диего. О Новом Орлеане. Об их путешствии на пирогах по бесконечным мрачным болотам.
Об элегантном старомодном колесном пароходике, о неожиданном желании Александра стать профессиональным игроком. Об их пикнике. Шампанском и музыке, наполнявшей город. О креольской кухне, которую он любил.
– Ты можешь остаться, дорогой, – шептала она со слезами. – Я не отправлю тебя в школу. Только открой глаза и улыбнись мне, пожалуйста. Прошу тебя.
Ответа не было. Дверь тихо открылась, и на постель упала тень Видала. Валентина подняла глаза.
– Помоги мне спасти его, – с отчаянием попросила она. – Помоги мне, Видал.
Несколько долгих минут он стоял неподвижно, глядя на безжизненное тело сына. Сына, которого он никогда не знал. И теперь с мучительной горечью думал о том, сколько времени потрачено напрасно. Времени, которого уже не воротишь.
Лицо его застыло, став жестче и определеннее. Больше он не потеряет ни единой секунды. И не согласится жить в разлуке с сыном. Видал обнял Валентину за плечи, и долгие одинокие годы умчались прочь, словно их никогда и не было.
– Наш сын не умрет, – мягко, но с непреклонной убежденностью пообещал он. – Верь мне, любимая.
Валентина сжала его руку, сияя полными слез глазами. Он всегда прав. И не может ошибиться сейчас. Просто не может.
– Видал здесь, – сообщила она, – он хочет поговорить с тобой о кино, дорогой. О пароходах и игроках.
Длинные густые ресницы не вздрогнули. Всю ночь они дежурили у постели. Сестра несколько раз проверяла дыхание и пульс Александра, а врачи заходили каждый час, чтобы повторить осмотр. Небо посветлело – до рассвета оставалось совсем немного.
– Я так и не успела сказать ему о тебе, Видал, – призналась Валентина, прерывая молчание и задыхаясь от слез. – Несколько раз пыталась, но не смогла. Мы путешествовали на колесном пароходе, и он заявил, что хотел бы стать игроком на речных судах. Я подшутила над ним, заметив, что он просто хочет подражать Кларку Гейблу и потому сто раз ходил на «Унесенных ветром», но он ответил, что желает походить не на него, а на тебя. Что обязательно будет режиссером, когда вырастет. Она вздрогнула и снова заплакала.
– Он станет режиссером, Валентина. И все его мечты сбудутся.
В его голосе не было и тени сомнения. Видал словно гипнотизировал ее взглядом, пытаясь вселить собственную уверенность. Валентина неожиданно успокоилась. Она не потеряет Александра. Видал не позволит.
Доктор тихо подошел к кровати и проверил рефлексы Александра. Закончив, он выпрямился и осторожно произнес:
– Никаких перемен, миссис Хайретис. Вам следовало бы вернуться в отель и отдохнуть.
Валентина покачала головой, и доктор вздохнул. Коматозное состояние может длиться неделями и месяцами. Обязательно должен настать момент, когда она признает поражение. Он слегка поднял брови и повернулся к Видалу.
– Можно поговорить с вами, мистер Ракоши?
Видал неохотно отошел от постели и направился с доктором к двери.
Валентина снова взяла вялую руку Александра и приложила к своей щеке.
– Пожалуйста, Александр, очнись. Посмотри на меня, родной, – умоляюще твердила она.
Первый луч солнца лег на пол. Где-то вдалеке раздался унылый звон пароходного колокола. Пальцы, которые она сжимала в своих, едва заметно дрогнули. Валентина задохнулась от неожиданности, чувствуя, как оглушительно колотится сердце.
– Александр, – настойчиво шепнула она, наклоняясь к нему. – Александр, ты меня слышишь?
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем его рука вновь шевельнулась.
– Мама, это ты? Я хочу пить, мама.
– Александр! – всхлипнула Валентина.
Темные девичьи ресницы, затрепетав, поднялись. Мутные непонимающие глаза уставились на Валентину.
– Александр!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46