Встревоженный управляющий уведомил полицию и телеграфировал Видалу. Тот немедленно ринулся в Лондон и был встречен новостями о том, что его жену обнаружили, когда та бродила по набережной Темзы в вечернем платье и босая. Температура в эти дни была ниже нулевой.
Англичане вели себя безупречно. Пресса сообщила только, что миссис Ракоши заболела во время визита в Лондон и в результате перенесла амнезию. Газеты напечатали фото смеющейся счастливой пары, поднимавшейся по сходням «Мавритании». Несчастье едва удалось предотвратить. Швейцария была слишком далеко, чтобы позволить Кариане одной отправиться в такое путешествие. Пришлось обратиться к американским докторам.
Видал консультировался со всеми известными психиатрами западного и восточного побережья. Прогнозы были неутешительными. Кариана доверяла лишь доктору Гроссману и никому не позволяла ей помочь. Наконец Видал объявил Теодору Гамбетте, что ему придется покинуть студию на полгода. Гамбетта рвал и метал, но Видал не сдавался. Фильм, над которым он работал, был передан другому режиссеру. Начало съемок следующего временно отложили. По Голливуду поползли слухи о том, что Ракоши возвращается в Венгрию. Видал ничего не желал опровергать. Он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, что ему пришлось сопровождать жену в Швейцарию.
Пребывание в клинике, казалось, благотворно подействовало на Кариану. После их возвращения она выглядела отдохнувшей, куда менее раздраженной и капризной. Когда она попросила взять ее на премьеру фильма в кинотеатре Кана «Персиан Пикчер Пелис», Видал, поколебавшись, согласился.
Но в ту минуту, когда они выходили из автомобиля, он понял, что сделал непоправимую ошибку. Лос-анджелесская полиция едва удерживала толпы орущих, воющих фанатов. Репортер сунул ему в лицо микрофон, требуя комментариев по поводу предстоящего показа.
Всеобщая истерия сначала смутила Кариану, а потом наполнила детским возбуждением. К тому времени, когда они добрались до устланного красным ковром фойе, глаза ее сияли, щеки пылали. Теодор, благодарный за то, что Видал наконец привел свою жену на премьеру фильма «Уорлду-айд», рассыпался перед ней в комплиментах.
Луэлла Парсонс заметила их, и, не желая подвергать Кариану пристрастному допросу, Видал оставил ее с Теодором, а сам пробрался сквозь толпу, чтобы поговорить с журналисткой. Когда он вернулся, Кариана и Теодор исчезли.
Смятение и ужас охватили Видала. Никто не знал, где находится сейчас глава студии. Во время демонстрации фильма почетное, место оказалось пустым, терзаясь тревогой, Видал бросился прочь из кинотеатра и поехал в дом Гамбетты. Мистер Гамбетта еще не возвращался. Ракоши на головокружительной скорости объехал Беверли-Хиллз в поисках бросающегося в глаза «пирс-эрроу» Гамбетты. Машины нигде не было видно. Наконец он добрался до Вилладьг и заметался по комнатам, накачиваясь водкой, в страхе ожидая звонка.
Но так и не дождался. В три часа утра под окнами раздался скрежет шин. Видал подбежал к двери, распахнул ее настежь. В комнату ввалился Гамбетта с расцарапанным лицом. Кровь капала на безупречно белую вечернюю сорочку, галстук-бабочка был оторван, а воротничок сбился, несколько пуговиц сорочки отсутствовали.
– Простите, – невнятно пробормотал он, едва не падая на Видала. – Я не знал… не представлял…
– Что случилось? Где Кариана? – хриплым от ужаса голосом спросил Видал.
– Не знаю. Мне очень жаль, Ракоши, я…
– Где она?! – прогремел Видал, поднимая Гамбетту с пола за лацканы смокинга и начиная с силой трясти.
– Не знаю, – беспомощно повторил Гамбетта. – Я всю ночь ее искал! Кариана почувствовала себя плохо. Я отвел ее подальше от давки. Она сказала, что толпа пугает ее. Потом захотела немного прокатиться.
– И? – допытывался Видал, сверкая глазами.
– Я подумал, что это неплохая идея. Конечно, я понимаю, как это может выглядеть, Ракоши, но я не намеревался…
– К дьяволу все ваши намерения! – Видал отшвырнул Гамбетту и, сжав кулаки, процедил: – Что случилось, мать твою?
– Я… мы отправились в холмы.
Гамбетта вытер струйку крови, сочившуюся из уголка рта.
– Мы поцеловались несколько раз. Но все это невинно, совершенно невинно, поверьте… и потом когда я предложил, чтобы мы вернулись в кинотеатр, она… – Он тряхнул головой. – Она словно обезумела. Начала орать на меня. Выкрикивала такие непристойности… поверить невозможно. Я просто остолбенел. Не знаю, что с ней стряслось. Поэтому я и решил, что лучшим выходом будет привезти ее сюда.
– И? – спросил побелевший Видал.
Теодор съежился и, казалось, стал меньше ростом.
– Она продолжала вопить. Сказала, что не желает возвращаться. Принялась… рвать на себе одежду, пока… пока не осталась совсем голой. Я ехал со скоростью около сорока миль, и она попыталась выскочить из машины на полном ходу. Мне пришлось удерживать и ее, и руль. Автомобиль бросало из стороны в сторону, но Кариане, казалось, было все равно. Я изо всех сил нажал на тормоза и хотел схватить ее покрепче, но она вывернулась как змея.
– Где вы были, когда она выпрыгнула?
– Неподалеку от дома Беллоу. К тому времени как мне удалось выровнять машину и развернуться, она уже успела скрыться в зарослях. Я спустился с холма и облазил всю округу, но так и не нашел ее. – Что-то похожее на рыдание вырвалось у Гамбетты: – Дьявол побери, Ракоши! Я понятия не имел, что делать! Как я мог заявиться и сообщить, что ваша жена бегает по городу в чем мать родила?
– Вы отправились за помощью? Рассказали кому-нибудь?
Гамбетта покачал головой, и Видал ринулся во двор, где стоял «дузенберг».
– Куда вы, Ракоши? В полицию?
– Нет, – крикнул на бегу Видал, захлопывая дверцу. – Попытаюсь отыскать жену, да поможет мне Бог.
Гамбетта подбежал к машине.
– Возьмите меня с собой! Позвольте вам помочь! Видал развернул автомобиль и открыл противоположную дверцу. Гамбетта рухнул на сиденье.
– Мне жаль, Ракоши. Чертовски жаль!
Видал не ответил, сосредоточившись на темной дороге и склоне холма, где Гамбетта в последний раз видел Кариану. Если проезжающий водитель подберет ее голую, скандала не миновать. По спине Видала ползли струйки пота. Обычно тяжелые приступы случались вдалеке от Голливуда, в Лондоне или Париже. Там ее не знали, и огласки можно было избежать. Ранее, когда Кариана в очередном припадке буйства сбегала из Виллады, она всегда направлялась в Лос-Анджелес, где так легко затеряться, словно, несмотря на безумие, в ней еще теплилась искорка инстинкта самосохранения.
Но если Кариану найдут в Беверли-Хиллз, почти нет шансов, что она останется неузнанной. А когда к ней вернется рассудок, ей придется столкнуться с газетными заметками, грязными намеками, смешками и сплетнями. Ему необходимо отыскать ее и защитить. При одной мысли о том, что сделает с Карианой пресса, если история выплывет наружу, у него холодела кровь.
На поиски ушла вся ночь. Они обнаружили Кариану у подножия холма, где она сидела, словно нимфа, под гигантской елью. Кариана растянула ногу и, не в силах больше бежать, прикорнула на земле.
Заслышав шаги, Кариана повернула голову и непонимающе уставилась на мужчин подернутыми мутной пеленой глазами. Видал осторожно накинул смокинг на ее обнаженные плечи и поднял жену на руки. Страх и гнев куда-то испарились. Он ощущал лишь невероятную усталость. Скоро Кариана уснет, а потом, как эпилептик после припадка, не сумеет вспомнить, что произошло. Она в каком-то отношении счастливее его. Сам Видал не забудет ни мельчайшей детали. Ему придется выносить жалость Гамбетты. И написать доктору Гроссману, что состояние Карианы ухудшается.
Они наконец вернулись в Вилладу, и, дождавшись, пока Видал уложит жену в постель, Теодор, неловко переминаясь, спросил:
– Как часто это происходит, Видал?
Видал на глазах осунулся.
– Трудно сказать. Иногда раз в месяц. Иногда через полгода.
– Неужели ничего нельзя сделать? Она советовалась с докторами? С психиатрами?
– С кем только можно было. Единственный, кто немного помогает ей – швейцарец, имеющий клинику в Берне.
Гамбетта налил виски себе и водки Видалу.
– Ясно. Теперь я понимаю, почему ты отказался делать те фильмы и уехал в Европу.
Видал взял протянутый стакан и откинулся на спинку дивана. Плечи его устало поникли.
– Я думал, это поможет покончить с проклятым кошмаром.
– У всего существует конец, – философски заметил Гамбетта. – Другое дело, что мы не всегда знаем, каким он будет. – И, осторожно коснувшись руки Видала, добавил: – Что касается меня, то я уехал с премьеры, потому что неважно себя почувствовал. И отправился домой, спать. Это все, что я скажу остальным. А больше ничего не помню.
Дверь тихо закрылась за ним, а Ракоши еще долго сидел внизу, невидяще глядя в широкое окно, как кроваво-красное солнце поднимается над голливудскими холмами, окрашивая небо багрянцем.
После этого случая что-то изменилось в Кариане, словно миазмы мерзких воспоминаний по-прежнему льнули к ней, отказываясь выветриться. Ее зависимость от мужа стала полной и удручающе-абсолютной. Только сейчас Видал в полной мере осознал, на что обрек себя. Ежедневные истерические телефонные звонки заставляли его бросать все дела и ехать в Вилладу. Окончательно отчаявшись, он предложил жене взять в дом компаньонку. Хейзл Ренко, двадцатишестилетняя медсестра, имевшая опыт работы в психиатрии, к невероятному облегчению Видала, мгновенно подружилась со своей пациенткой.
Теперь он по крайней мере мог работать. Они с женой даже выезжали по вечерам и иногда принимали гостей. Провели уик-энд в горах Эрроухед и еще один на скачках в Санта-Аните. В душе Видала снова пробудились слабые ростки надежды.
Позвонили, когда Видал уехал на натурные съемки в Неваду. Жара была невыносимой, и он, мокрый от пота и донельзя раздраженный, подошел к телефону. Это оказалась Хейзл. В его отсутствие Кариану вновь поглотила пропасть амнезии, а припадки были настолько сильными, что ни Хейзл, ни Чей не могли с ней справиться.
Видал немедленно вернулся в Вилладу. Целую неделю он почти не спал и не ел. Вместе с Хейзл они не дали Кариане исчезнуть из дома. Она так буйствовала, сыпала такими оскорблениями, что потрясла даже его. В доме не осталось ни одного целого зеркала, ни одной неразбитой вазы.
Наконец все кончилось так же внезапно, как началось. Вымотанная и измученная, Кариана пришла в себя, ошеломленно моргая, как человек, выступивший из мрака на яркий свет. Муж уложил ее в постель и позвонил доктору Гроссману.
Тот предложил Кариане вернуться в клинику, на сей раз на более продолжительное время. Он был настроен оптимистично и не видел причин, почему состояние Карианы не должно стабилизироваться, особенно теперь, когда она наконец осознала, как больна.
Они договорились, что отправятся в Швейцарию при первой же возможности. Видал объявил Гамбетте, что в этом году больше не снимет ни одного фильма, и тот принял новость молча и безропотно.
Именно тогда Видал впервые почувствовал к Кариане нечто вроде ненависти. Он не хотел покидать Голливуд. Не желал на полгода, а может, и на год отказываться от своей профессии и сопровождать ее в Швейцарию.
За два дня до отъезда Хейзл Ренко предложила ему остаться, уверяя, что прекрасно справится сама, и Видал долго стыдился облегчения, которое ощутил в этот момент.
Луна вышла из-за темных облаков, и «роллс-ройс» бесшумно остановился у дверей.
Кариана провела в клинике шесть месяцев, а по пути домой навестила родных в Бостоне. Хейзл позвонила Видалу и сообщила, что нет нужды тревожиться. Кариана спокойна и не выказывает признаков ухудшения. Через три дня они сядут в экспресс, следующий в Лос-Анджелес.
У Видала было такое чувство, словно стены смыкаются вокруг него. Он не желал возвращения Карианы. Не желал снова жить в страхе, когда каждый нерв напряжен до предела, не желал возвращаться вечером со студии, не зная, что его ожидает. Однако иного выхода не было. Нельзя развестись и бросить Кариану. Что станет с ней без его поддержки?
Видал угрюмо ожидал на перроне прибытия поезда. Кариана вышла из вагона. Она выглядела изумительно. Светлые волосы сверкали золотом в солнечных лучах, норковый жакет красиво оттенял белизну лица. Прежний инстинкт защитника взял верх, и Видал обнял жену. Но любовью это назвать было нельзя. Теперь он просто не мог позволить себе подобных эмоций ни по отношению к Кариане, ни к любой другой женщине.
На мгновение воспоминания о Валентине вытеснили все остальные мысли. С ней он мог забыть безнадежность, в которую теперь превратилось его существование. Видал перебирал в памяти часы мира и покоя, проведенные в устланном розовым ковром номере, когда он читал ей Шекспира.
Но тут в мозгу Видала ярко вспыхнула картина: Валентина вместе с Роганом Тенантом, – и он сжал кулаки в бессильной ревности.
– Доброго вам вечера, мистер Ракоши, – пожелал водитель, открывая ему заднюю дверцу.
– Спасибо.
Если в его голосе и звучала ирония, то водитель этого не заметил.
Видал ступил на посыпанную гравием дорожку и, вместо того чтобы войти в дом, медленно побрел к вершине холма. Земля уплывала из-под ног, звезды нависали низко над головой, ночной воздух был напоен ароматами бугенвиллеи и гибиска. Он стоял, высокий, стройный, глядя в темноту долины Кахуэнга.
Только когда водитель поднялся в свою комнату над гаражом и лег спать, Видал повернулся и, полуприкрыв стынущие безысходной тоской глаза, медленно направился к дому.
Атмосфера на площадке утром следующего дня оказалась невыносимой. Валентина была чем-то поглощена, притом отнюдь не своей ролью. Дважды она переступала метки, и Гаррису приходилось повторять ей наставления.
Видал скорчился в кресле, угрюмый, хмурый, и его молчание выводило из себя присутствующих куда сильнее взрывов ярости.
Только Роган, похоже, не замечал царившей напряженности. Он постоянно делал язвительные замечания Саттону и Лейле. Отпускал реплики, откровенно не заботясь о смысле и о бесчисленных дублях, которые приходилось переснимать по его вине. Дон Саймонс и Гаррис исподтишка поглядывали на режиссера, но мысли Видала явно блуждали где-то далеко. Он почти не обращал внимания на происходящее.
– Что это с ним? Кто-нибудь умер? – шепнул Гаррис Дону, когда Роган пропустил строчку, а Видал и глазом не моргнул.
– Хоть убей, не знаю, – пожал плечами сбитый с толку Дон. – Я впервые в жизни вижу его в таком состоянии. Сколько дерьма мы сегодня наснимали, а ему все равно.
– Ничего, опомнится, когда увидит отснятый материал, – мрачно предсказал Гаррис. – Хотел бы я знать, черт возьми, какого дьявола Роган так доволен собой. На его месте я бы рыдал от такой игры, а не ухмылялся во весь рот!
К Видалу с опаской приблизилась его секретарь.
– Вас к телефону, мистер Ракоши.
Но Видал пристально смотрел на Валентину, сжав губы в тонкую плотную линию.
Секретарь смущенно откашлялась и еще раз окликнула Ракоши. Видал оторвал взгляд от Валентины и поднял голову.
– Да? В чем дело?
– Ваша жена звонит, мистер Ракоши.
Видал немедленно встал.
– Дубль пятый, – отрывисто велел он. – И когда я вернусь, надеюсь все-таки увидеть хоть какое-то подобие игры. Ваше кривлянье не сделало бы чести даже ресторанным шутам.
Роган покраснел до корней волос и, отвернувшись от режиссера, припал к плоской серебряной фляжке. Глаза Видала сузились. После следующего же дубля Роган обнаружит, что его источник бодрости вылит в унитаз.
Глядя в спину уходящему режиссеру, Роган злобно прошептал Валентине:
– Настоящий варвар! Тридцать лет назад он не пробрался бы дальше Эллис-Айленда.
Валентина не ответила. Голову обручем сдавила тупая боль. Все утро она мучилась необходимостью принять решение. Стоит ли ей выходить замуж за Рогана или идти по жизни в одиночку?
– Я нужен дома, – объявил Видал Гаррису. – Не отпускайте Тенанта, пройдите сцену еще несколько раз, но не снимайте ничего до моего возвращения.
– Будет сделано, мистер Ракоши, – с несчастным видом пробормотал Гаррис. – Как скажете.
Видал схватил пиджак и без единого слова, ни на кого не глядя, ушел с площадки.
– Что все-таки происходит? – повторил Дон, выходя из-за прожекторов и направляясь к Гаррису.
– Будь я проклят, если хоть что-то понимаю. На следующей неделе должны начаться натурные съемки, а мы безнадежно отстали с дворцовыми сценами. Скоро мы окончательно выйдем из бюджета, и Теодор начнет изрыгать огонь и дым, как сказочный дракон!
– Успокойтесь, джентльмены, – невозмутимо вмешался Саттон, закуривая сигару и устраиваясь поудобнее. – Когда божественная Кариана возвращается домой, наш режиссер то и дело отвлекается. Такое постоянно случалось на съемках «Безумного лета». Посредине самой главной сцены фильма раздается звонок от возлюбленной, и – р-раз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Англичане вели себя безупречно. Пресса сообщила только, что миссис Ракоши заболела во время визита в Лондон и в результате перенесла амнезию. Газеты напечатали фото смеющейся счастливой пары, поднимавшейся по сходням «Мавритании». Несчастье едва удалось предотвратить. Швейцария была слишком далеко, чтобы позволить Кариане одной отправиться в такое путешествие. Пришлось обратиться к американским докторам.
Видал консультировался со всеми известными психиатрами западного и восточного побережья. Прогнозы были неутешительными. Кариана доверяла лишь доктору Гроссману и никому не позволяла ей помочь. Наконец Видал объявил Теодору Гамбетте, что ему придется покинуть студию на полгода. Гамбетта рвал и метал, но Видал не сдавался. Фильм, над которым он работал, был передан другому режиссеру. Начало съемок следующего временно отложили. По Голливуду поползли слухи о том, что Ракоши возвращается в Венгрию. Видал ничего не желал опровергать. Он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, что ему пришлось сопровождать жену в Швейцарию.
Пребывание в клинике, казалось, благотворно подействовало на Кариану. После их возвращения она выглядела отдохнувшей, куда менее раздраженной и капризной. Когда она попросила взять ее на премьеру фильма в кинотеатре Кана «Персиан Пикчер Пелис», Видал, поколебавшись, согласился.
Но в ту минуту, когда они выходили из автомобиля, он понял, что сделал непоправимую ошибку. Лос-анджелесская полиция едва удерживала толпы орущих, воющих фанатов. Репортер сунул ему в лицо микрофон, требуя комментариев по поводу предстоящего показа.
Всеобщая истерия сначала смутила Кариану, а потом наполнила детским возбуждением. К тому времени, когда они добрались до устланного красным ковром фойе, глаза ее сияли, щеки пылали. Теодор, благодарный за то, что Видал наконец привел свою жену на премьеру фильма «Уорлду-айд», рассыпался перед ней в комплиментах.
Луэлла Парсонс заметила их, и, не желая подвергать Кариану пристрастному допросу, Видал оставил ее с Теодором, а сам пробрался сквозь толпу, чтобы поговорить с журналисткой. Когда он вернулся, Кариана и Теодор исчезли.
Смятение и ужас охватили Видала. Никто не знал, где находится сейчас глава студии. Во время демонстрации фильма почетное, место оказалось пустым, терзаясь тревогой, Видал бросился прочь из кинотеатра и поехал в дом Гамбетты. Мистер Гамбетта еще не возвращался. Ракоши на головокружительной скорости объехал Беверли-Хиллз в поисках бросающегося в глаза «пирс-эрроу» Гамбетты. Машины нигде не было видно. Наконец он добрался до Вилладьг и заметался по комнатам, накачиваясь водкой, в страхе ожидая звонка.
Но так и не дождался. В три часа утра под окнами раздался скрежет шин. Видал подбежал к двери, распахнул ее настежь. В комнату ввалился Гамбетта с расцарапанным лицом. Кровь капала на безупречно белую вечернюю сорочку, галстук-бабочка был оторван, а воротничок сбился, несколько пуговиц сорочки отсутствовали.
– Простите, – невнятно пробормотал он, едва не падая на Видала. – Я не знал… не представлял…
– Что случилось? Где Кариана? – хриплым от ужаса голосом спросил Видал.
– Не знаю. Мне очень жаль, Ракоши, я…
– Где она?! – прогремел Видал, поднимая Гамбетту с пола за лацканы смокинга и начиная с силой трясти.
– Не знаю, – беспомощно повторил Гамбетта. – Я всю ночь ее искал! Кариана почувствовала себя плохо. Я отвел ее подальше от давки. Она сказала, что толпа пугает ее. Потом захотела немного прокатиться.
– И? – допытывался Видал, сверкая глазами.
– Я подумал, что это неплохая идея. Конечно, я понимаю, как это может выглядеть, Ракоши, но я не намеревался…
– К дьяволу все ваши намерения! – Видал отшвырнул Гамбетту и, сжав кулаки, процедил: – Что случилось, мать твою?
– Я… мы отправились в холмы.
Гамбетта вытер струйку крови, сочившуюся из уголка рта.
– Мы поцеловались несколько раз. Но все это невинно, совершенно невинно, поверьте… и потом когда я предложил, чтобы мы вернулись в кинотеатр, она… – Он тряхнул головой. – Она словно обезумела. Начала орать на меня. Выкрикивала такие непристойности… поверить невозможно. Я просто остолбенел. Не знаю, что с ней стряслось. Поэтому я и решил, что лучшим выходом будет привезти ее сюда.
– И? – спросил побелевший Видал.
Теодор съежился и, казалось, стал меньше ростом.
– Она продолжала вопить. Сказала, что не желает возвращаться. Принялась… рвать на себе одежду, пока… пока не осталась совсем голой. Я ехал со скоростью около сорока миль, и она попыталась выскочить из машины на полном ходу. Мне пришлось удерживать и ее, и руль. Автомобиль бросало из стороны в сторону, но Кариане, казалось, было все равно. Я изо всех сил нажал на тормоза и хотел схватить ее покрепче, но она вывернулась как змея.
– Где вы были, когда она выпрыгнула?
– Неподалеку от дома Беллоу. К тому времени как мне удалось выровнять машину и развернуться, она уже успела скрыться в зарослях. Я спустился с холма и облазил всю округу, но так и не нашел ее. – Что-то похожее на рыдание вырвалось у Гамбетты: – Дьявол побери, Ракоши! Я понятия не имел, что делать! Как я мог заявиться и сообщить, что ваша жена бегает по городу в чем мать родила?
– Вы отправились за помощью? Рассказали кому-нибудь?
Гамбетта покачал головой, и Видал ринулся во двор, где стоял «дузенберг».
– Куда вы, Ракоши? В полицию?
– Нет, – крикнул на бегу Видал, захлопывая дверцу. – Попытаюсь отыскать жену, да поможет мне Бог.
Гамбетта подбежал к машине.
– Возьмите меня с собой! Позвольте вам помочь! Видал развернул автомобиль и открыл противоположную дверцу. Гамбетта рухнул на сиденье.
– Мне жаль, Ракоши. Чертовски жаль!
Видал не ответил, сосредоточившись на темной дороге и склоне холма, где Гамбетта в последний раз видел Кариану. Если проезжающий водитель подберет ее голую, скандала не миновать. По спине Видала ползли струйки пота. Обычно тяжелые приступы случались вдалеке от Голливуда, в Лондоне или Париже. Там ее не знали, и огласки можно было избежать. Ранее, когда Кариана в очередном припадке буйства сбегала из Виллады, она всегда направлялась в Лос-Анджелес, где так легко затеряться, словно, несмотря на безумие, в ней еще теплилась искорка инстинкта самосохранения.
Но если Кариану найдут в Беверли-Хиллз, почти нет шансов, что она останется неузнанной. А когда к ней вернется рассудок, ей придется столкнуться с газетными заметками, грязными намеками, смешками и сплетнями. Ему необходимо отыскать ее и защитить. При одной мысли о том, что сделает с Карианой пресса, если история выплывет наружу, у него холодела кровь.
На поиски ушла вся ночь. Они обнаружили Кариану у подножия холма, где она сидела, словно нимфа, под гигантской елью. Кариана растянула ногу и, не в силах больше бежать, прикорнула на земле.
Заслышав шаги, Кариана повернула голову и непонимающе уставилась на мужчин подернутыми мутной пеленой глазами. Видал осторожно накинул смокинг на ее обнаженные плечи и поднял жену на руки. Страх и гнев куда-то испарились. Он ощущал лишь невероятную усталость. Скоро Кариана уснет, а потом, как эпилептик после припадка, не сумеет вспомнить, что произошло. Она в каком-то отношении счастливее его. Сам Видал не забудет ни мельчайшей детали. Ему придется выносить жалость Гамбетты. И написать доктору Гроссману, что состояние Карианы ухудшается.
Они наконец вернулись в Вилладу, и, дождавшись, пока Видал уложит жену в постель, Теодор, неловко переминаясь, спросил:
– Как часто это происходит, Видал?
Видал на глазах осунулся.
– Трудно сказать. Иногда раз в месяц. Иногда через полгода.
– Неужели ничего нельзя сделать? Она советовалась с докторами? С психиатрами?
– С кем только можно было. Единственный, кто немного помогает ей – швейцарец, имеющий клинику в Берне.
Гамбетта налил виски себе и водки Видалу.
– Ясно. Теперь я понимаю, почему ты отказался делать те фильмы и уехал в Европу.
Видал взял протянутый стакан и откинулся на спинку дивана. Плечи его устало поникли.
– Я думал, это поможет покончить с проклятым кошмаром.
– У всего существует конец, – философски заметил Гамбетта. – Другое дело, что мы не всегда знаем, каким он будет. – И, осторожно коснувшись руки Видала, добавил: – Что касается меня, то я уехал с премьеры, потому что неважно себя почувствовал. И отправился домой, спать. Это все, что я скажу остальным. А больше ничего не помню.
Дверь тихо закрылась за ним, а Ракоши еще долго сидел внизу, невидяще глядя в широкое окно, как кроваво-красное солнце поднимается над голливудскими холмами, окрашивая небо багрянцем.
После этого случая что-то изменилось в Кариане, словно миазмы мерзких воспоминаний по-прежнему льнули к ней, отказываясь выветриться. Ее зависимость от мужа стала полной и удручающе-абсолютной. Только сейчас Видал в полной мере осознал, на что обрек себя. Ежедневные истерические телефонные звонки заставляли его бросать все дела и ехать в Вилладу. Окончательно отчаявшись, он предложил жене взять в дом компаньонку. Хейзл Ренко, двадцатишестилетняя медсестра, имевшая опыт работы в психиатрии, к невероятному облегчению Видала, мгновенно подружилась со своей пациенткой.
Теперь он по крайней мере мог работать. Они с женой даже выезжали по вечерам и иногда принимали гостей. Провели уик-энд в горах Эрроухед и еще один на скачках в Санта-Аните. В душе Видала снова пробудились слабые ростки надежды.
Позвонили, когда Видал уехал на натурные съемки в Неваду. Жара была невыносимой, и он, мокрый от пота и донельзя раздраженный, подошел к телефону. Это оказалась Хейзл. В его отсутствие Кариану вновь поглотила пропасть амнезии, а припадки были настолько сильными, что ни Хейзл, ни Чей не могли с ней справиться.
Видал немедленно вернулся в Вилладу. Целую неделю он почти не спал и не ел. Вместе с Хейзл они не дали Кариане исчезнуть из дома. Она так буйствовала, сыпала такими оскорблениями, что потрясла даже его. В доме не осталось ни одного целого зеркала, ни одной неразбитой вазы.
Наконец все кончилось так же внезапно, как началось. Вымотанная и измученная, Кариана пришла в себя, ошеломленно моргая, как человек, выступивший из мрака на яркий свет. Муж уложил ее в постель и позвонил доктору Гроссману.
Тот предложил Кариане вернуться в клинику, на сей раз на более продолжительное время. Он был настроен оптимистично и не видел причин, почему состояние Карианы не должно стабилизироваться, особенно теперь, когда она наконец осознала, как больна.
Они договорились, что отправятся в Швейцарию при первой же возможности. Видал объявил Гамбетте, что в этом году больше не снимет ни одного фильма, и тот принял новость молча и безропотно.
Именно тогда Видал впервые почувствовал к Кариане нечто вроде ненависти. Он не хотел покидать Голливуд. Не желал на полгода, а может, и на год отказываться от своей профессии и сопровождать ее в Швейцарию.
За два дня до отъезда Хейзл Ренко предложила ему остаться, уверяя, что прекрасно справится сама, и Видал долго стыдился облегчения, которое ощутил в этот момент.
Луна вышла из-за темных облаков, и «роллс-ройс» бесшумно остановился у дверей.
Кариана провела в клинике шесть месяцев, а по пути домой навестила родных в Бостоне. Хейзл позвонила Видалу и сообщила, что нет нужды тревожиться. Кариана спокойна и не выказывает признаков ухудшения. Через три дня они сядут в экспресс, следующий в Лос-Анджелес.
У Видала было такое чувство, словно стены смыкаются вокруг него. Он не желал возвращения Карианы. Не желал снова жить в страхе, когда каждый нерв напряжен до предела, не желал возвращаться вечером со студии, не зная, что его ожидает. Однако иного выхода не было. Нельзя развестись и бросить Кариану. Что станет с ней без его поддержки?
Видал угрюмо ожидал на перроне прибытия поезда. Кариана вышла из вагона. Она выглядела изумительно. Светлые волосы сверкали золотом в солнечных лучах, норковый жакет красиво оттенял белизну лица. Прежний инстинкт защитника взял верх, и Видал обнял жену. Но любовью это назвать было нельзя. Теперь он просто не мог позволить себе подобных эмоций ни по отношению к Кариане, ни к любой другой женщине.
На мгновение воспоминания о Валентине вытеснили все остальные мысли. С ней он мог забыть безнадежность, в которую теперь превратилось его существование. Видал перебирал в памяти часы мира и покоя, проведенные в устланном розовым ковром номере, когда он читал ей Шекспира.
Но тут в мозгу Видала ярко вспыхнула картина: Валентина вместе с Роганом Тенантом, – и он сжал кулаки в бессильной ревности.
– Доброго вам вечера, мистер Ракоши, – пожелал водитель, открывая ему заднюю дверцу.
– Спасибо.
Если в его голосе и звучала ирония, то водитель этого не заметил.
Видал ступил на посыпанную гравием дорожку и, вместо того чтобы войти в дом, медленно побрел к вершине холма. Земля уплывала из-под ног, звезды нависали низко над головой, ночной воздух был напоен ароматами бугенвиллеи и гибиска. Он стоял, высокий, стройный, глядя в темноту долины Кахуэнга.
Только когда водитель поднялся в свою комнату над гаражом и лег спать, Видал повернулся и, полуприкрыв стынущие безысходной тоской глаза, медленно направился к дому.
Атмосфера на площадке утром следующего дня оказалась невыносимой. Валентина была чем-то поглощена, притом отнюдь не своей ролью. Дважды она переступала метки, и Гаррису приходилось повторять ей наставления.
Видал скорчился в кресле, угрюмый, хмурый, и его молчание выводило из себя присутствующих куда сильнее взрывов ярости.
Только Роган, похоже, не замечал царившей напряженности. Он постоянно делал язвительные замечания Саттону и Лейле. Отпускал реплики, откровенно не заботясь о смысле и о бесчисленных дублях, которые приходилось переснимать по его вине. Дон Саймонс и Гаррис исподтишка поглядывали на режиссера, но мысли Видала явно блуждали где-то далеко. Он почти не обращал внимания на происходящее.
– Что это с ним? Кто-нибудь умер? – шепнул Гаррис Дону, когда Роган пропустил строчку, а Видал и глазом не моргнул.
– Хоть убей, не знаю, – пожал плечами сбитый с толку Дон. – Я впервые в жизни вижу его в таком состоянии. Сколько дерьма мы сегодня наснимали, а ему все равно.
– Ничего, опомнится, когда увидит отснятый материал, – мрачно предсказал Гаррис. – Хотел бы я знать, черт возьми, какого дьявола Роган так доволен собой. На его месте я бы рыдал от такой игры, а не ухмылялся во весь рот!
К Видалу с опаской приблизилась его секретарь.
– Вас к телефону, мистер Ракоши.
Но Видал пристально смотрел на Валентину, сжав губы в тонкую плотную линию.
Секретарь смущенно откашлялась и еще раз окликнула Ракоши. Видал оторвал взгляд от Валентины и поднял голову.
– Да? В чем дело?
– Ваша жена звонит, мистер Ракоши.
Видал немедленно встал.
– Дубль пятый, – отрывисто велел он. – И когда я вернусь, надеюсь все-таки увидеть хоть какое-то подобие игры. Ваше кривлянье не сделало бы чести даже ресторанным шутам.
Роган покраснел до корней волос и, отвернувшись от режиссера, припал к плоской серебряной фляжке. Глаза Видала сузились. После следующего же дубля Роган обнаружит, что его источник бодрости вылит в унитаз.
Глядя в спину уходящему режиссеру, Роган злобно прошептал Валентине:
– Настоящий варвар! Тридцать лет назад он не пробрался бы дальше Эллис-Айленда.
Валентина не ответила. Голову обручем сдавила тупая боль. Все утро она мучилась необходимостью принять решение. Стоит ли ей выходить замуж за Рогана или идти по жизни в одиночку?
– Я нужен дома, – объявил Видал Гаррису. – Не отпускайте Тенанта, пройдите сцену еще несколько раз, но не снимайте ничего до моего возвращения.
– Будет сделано, мистер Ракоши, – с несчастным видом пробормотал Гаррис. – Как скажете.
Видал схватил пиджак и без единого слова, ни на кого не глядя, ушел с площадки.
– Что все-таки происходит? – повторил Дон, выходя из-за прожекторов и направляясь к Гаррису.
– Будь я проклят, если хоть что-то понимаю. На следующей неделе должны начаться натурные съемки, а мы безнадежно отстали с дворцовыми сценами. Скоро мы окончательно выйдем из бюджета, и Теодор начнет изрыгать огонь и дым, как сказочный дракон!
– Успокойтесь, джентльмены, – невозмутимо вмешался Саттон, закуривая сигару и устраиваясь поудобнее. – Когда божественная Кариана возвращается домой, наш режиссер то и дело отвлекается. Такое постоянно случалось на съемках «Безумного лета». Посредине самой главной сцены фильма раздается звонок от возлюбленной, и – р-раз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46