И подумала, что вы, вероятно, знаете кого-то, кто не отказался бы сопровождать меня вечером, тогда мы смогли бы отдохнуть вчетвером.
– Дорогая Валентина, – фыркнул Саттон, – да любой мужчина в городе, включая зеленых сосунков и выживших из ума старцев, отдаст жизнь лишь за то, чтобы их увидели рядом с вами. Предоставьте все мне. Мы заедем за вами в восемь.
– Я сменила адрес, Саттон.
– Час от часу не легче! Где же вы поселились?
Валентина объяснила, где живет, и Саттон, повесив трубку, потянулся к записной книжке. Последнее время жизнь стала слишком пресной. Пожалуй, немного остроты не по-угг вредит. И интрига не помешает.
Саттон лениво перелистывал странички. Барримор? Купер? Донат? Грант?
Подошедшая жена заглянула ему через плечо.
– Что ты делаешь, дорогой? Чем так поглощен?
– Сейчас звонила Валентина с весьма интересной просьбой. Она чувствует себя одинокой и просила нас поехать сегодня куда-нибудь вчетвером.
– И кто четвертый? – осведомилась жена, усаживаясь на спинку кресла.
– В этом, моя дорогая, все дело. У нее никого нет. Мне придется играть роль свата.
– В таком случае забудь о тех, кого ты сейчас назвал. Почему бы не спросить Паулоса, свободен ли он сегодня вечером?
– Паулос Хайретис, греческий пианист?
– Да, он куда больше подходит! Умен, образован, невероятно красив и, к счастью, абсолютно лишен эгоизма и тщеславия, присущих большинству твоих приятелей.
Саттон принял страдальчески-оскорбленный вид.
– Надеюсь, меня ты не относишь к той же категории, дорогая?
Клер поцеловала мужа в слишком быстро лысеющую макушку.
– Тщеславнее тебя, Саттон, я не знаю человека. Звони Паулосу и объясни, что Валентина – настоящий ангел и совсем не похожа на тех экранных богинь, которых он так старательно избегает.
– Тебе не кажется, что сексуальные пристрастия Паулоса лежат в несколько ином направлении?
Клер, вскочив, укоризненно покачала головой.
– Ты действительно ужасный осел, дорогой. Паулос Хайретис, вне всякого сомнения, совершенно нормален. Он не перестает быть настоящим мужчиной лишь потому, что не пьет, не гоняется за каждой юбкой, не спит с кем попадя, не устраивает дебошей.
– Паулос так Паулос, – покладисто согласился Саттон, как всегда безоговорочно доверявший суждениям жены, и, набрав номер отеля «Беверли-Уилшир», попросил соединить его с мистером Хайретисом.
– Нет, благодарю, Саттон, – наотрез отказался пианист, когда тот объяснил причину своего звонка. – Ваши самовлюбленные королевы экрана ничуть меня не волнуют.
– Все, за исключением этой, – проворчал Саттон. – Она – одно из чудес природы. Настоящая красавица, с подлинным талантом, обаянием, чувствительностью и монашеской скромностью.
– Возможно, я не слишком хорошо знаю Голливуд, друг мой, – рассмеялся Паулос, – но одно мне прекрасно известно: ни одна монахиня просто не выживет в этой клоаке.
– Она воспитывалась в монастыре, клянусь жизнью, – продолжал ничуть не обескураженный Саттон. – Я обещал, что мы заедем за ней в восемь.
– Нет! – запротестовал Паулос, начиная тревожиться, но было слишком поздно. Саттон повесил трубку.
Паулос задумчиво покачал головой. Валентина! Окажется ли она такой же прекрасной в жизни, как на экране? Сомнительно. Просто физически невозможно. Скорее это еще одна актриса, как две капли воды похожая на десяток остальных бездушных кукол, с которыми он успел познакомиться за три месяца жизни в Голливуде. Из тех, кто не может говорить ни о чем, кроме себя, самовлюбленная, эгоцентричная, жалкое подобие ослепительного, необыкновенного создания, которое представало на экране. Паулос видел все ее фильмы.
Он неожиданно помрачнел. Почему во всем, что касается Валентины, сама мысль о том, что иллюзии развеются, кажется такой невыносимой?
Валентина придирчиво разглядывала себя в зеркале. Сегодня вечером она должна казаться безудержно счастливой, ослепительно прекрасной. Однако ее глаза распухли от слез, а губы искусаны. Но она уже приняла решение. Назад дороги нет!
В семь часов она вынула легкое, летящее платье из ярко-зеленого прозрачного шифона и начала одеваться. Потом взяла в руки флакон духов, но тут же его отложила. «Арпеж», любимый аромат Видала. Больше она никогда не притронется к этим духам.
Как-то давным-давно Роган подарил ей «Же Ревьен». Валентина дотронулась пробочкой до запястий и шеи, гадая, кто из известных голливудских распутников будет ее партнером в этот вечер.
В дверь позвонили, и Валентина пошла открывать. Она разрешила Элли взять отпуск и не намеревалась вновь видеть горничную, пока не исполнит свой план. Элли немедленно поймет, что происходит, а вынести ее неодобрение сейчас просто нет сил.
– Дорогая, ты выглядишь словно дар богов, – вкрадчиво произнес Саттон, целуя ее в щеку и удивленно поднимая брови при виде скромно обставленной комнаты. Как он успел заметить, горничной нигде не было. Странно. – Позволь представить тебе Паулоса. Он приехал в Голливуд, чтобы писать музыку для «Метро-Голдвин-Мейер», но твердит, что разочаровался в Голливуде и на днях возвращается в культурную атмосферу Парижа и Рима.
Несколько мгновений Паулос не мог пошевелиться. Ее волосы казались унизанными сверкающими хрустальными бусинками света. Все в ней словно мерцало и переливалось. Все, кроме глаз – дымчато-серых, полных невыразимой печали. Паулос выступил вперед и благоговейно взял ее за руку, сознавая, что только сейчас с ним произошло чудо.
Первой реакцией Валентины было удивление. Впрочем, оно тотчас же сменилось облегчением. Молодой человек, крепко сжимавший ее пальцы, не был похож на типичного завсегдатая голливудских премьер и вечеринок. Серые умные глаза. Точеное лицо с тонкими чертами.
– Я счастлив познакомиться с вами, – искренне воскликнул он, и, к своей радости, Валентина не ощутила на себе слишком знакомого похотливо-оценивающего взгляда.
– Паулос – это русское имя? – поинтересовалась она, надевая палантин.
– Нет, греческое.
Валентине понравился его мягкий, негромкий голос, и хотя он взял ее под руку, пока они направлялись к машине, однако немедленно отстранился, как только они уселись. Валентина не знала, что и думать. Но по крайней мере ей не придется отбиваться от слишком назойливых знаков внимания!'
– Куда едем? – осведомился Саттон, устраиваясь рядом с водителем.
– Ты просто невозможен! – раздраженно воскликнула Клер. – Неужели ты не успел заказать столик?
– Дорогая моя, я не имел ни малейшего представления, куда захотят поехать наши гости. Насколько я знаю, Валентина питает тайную страсть к дешевым забегаловкам, и…
– Хватит глупостей, Саттон! – резко перебила его Клер. – Ни у Валентины, ни у меня нет желания бегать по грязным кабакам! Отправимся в «Романофф».
– А я думал, – негодующе вскинулся Саттон, – что у тебя нет желания посещать злачные места! Майк Романофф – просто позер.
– Майк Романофф – джентльмен, – заявила Клер Хайд со стальными нотками в голосе, услышав которые ее муж мгновенно и покорно смолк. – Он просто лапочка и один из добрейших людей, которых я знаю.
– В «Романофф», – устало велел Саттон шоферу, и Валентина заметила, что Паулос широко улыбнулся.
– Мне нравится Его императорское высочество, – поддержал он Клер, когда лимузин выехал на бульвар Сан-сет. – Мы встретились в первую неделю после моего приезда.
– Этот человек просто самозванец и шарлатан, – процедил Саттон, закуривая сигару.
– Конечно, – согласилась жена, – но очень милый шарлатан, чего не скажешь о многих других мошенниках в этом городе.
– Я с ним не знакома, – вмешалась Валентина, наконец уверившись в том, что вечер не станет таким тяжким испытанием, как она боялась. – Он действительно русский?
– Он не знает ни слова по-русски, дорогая, – усмехнулся Саттон. – Не удивлюсь, если он не был дальше нью-йоркского Баттери-парка.
– Думаю, здесь вы ошибаетесь, – покачал головой Паулос, и Валентина снова отметила, какой приятный у него голос. – Возможно, он и не бывал в России, но в Европе – наверняка.
– Какой кошмар! – театрально вздохнул Саттон. – Если такой умный человек, как вы, попался на удочку этого типа, то что говорить об остальной доверчивой публике?!
– Это не совсем так, – дружелюбно возразил Паулос. – Просто мне нравятся люди, отличающиеся бьющим через край жизнелюбием.
– Вздор! – фыркнул Саттон, однако, когда они вошли в ресторан, тепло обнял Его императорское высочество принца Михаила Александровича Романофф.
– К сожалению, мы не успели заказать столик, старина. Нас четверо.
Майк Романофф оглядел гостей, и глаза его радостно зажглись при виде Валентины.
– Божественная Валентина! – воскликнул он, восторженно улыбаясь и почтительно целуя ей руку. – Конечно, мы найдем для вас столик. – И, обратившись к подошедшему метрдотелю, велел: – Немедленно пересадите эту деревенщину за четвертым столиком.
– Но это влиятельные люди, мистер Романофф!.. Они…
– Деревенские болваны, – докончил за него Майк. – Пересадите их.
– Да, сэр.
«Деревенские болваны» мгновенно подевались куда-то, а Валентину, Паулоса и чету Хайдов с поклонами проводили за столик. Обедающие оборачивались, улыбались и приветствовали их. Валентина слышала, как ее имя передавалось из уст в уста и присутствующие осведомлялись друг у друга, кто этот молодой человек рядом с известной звездой. К завтрашнему дню Луэлла непременно прознает обо всем и не преминет упомянуть в своей колонке, что Валентина, которую редко видели на людях без ее наставника и Свенгали, Видала Ракоши, вчера ужинала в обществе молодого пианиста и композитора мистера Паулоса Хайретиса.
Фотограф, пользуясь выпавшей возможностью, поспешно подбежал к их столику, и Валентина отшатнулась, ослепленная вспышкой.
– Наверное, с вами это постоянно случается, – посетовал Паулос, наблюдая, как бесцеремонно волокут к выходу дерзкого репортера вышибалы Майка. Майк был профессионалом своего дела и поэтому безошибочно чувствовал клиентов, которым нравилось подобное внимание, и тех, кто старался избегать излишней шумихи. Ослепительно прекрасная, очаровательная Валентина, несомненно, относилась к этой последней и редкой категории.
– Нет, – покачала она головой, радуясь, что цель этого вечера была достигнута. – Я не часто бываю в ресторанах по вечерам.
Паулос окинул ее долгим задумчивым взглядом. Она оказалась совершенно не той, какую он ожидал увидеть. Ни малейшей претенциозности, никакого жеманства и надменности, особенно присущих тем, кто стал знаменит совсем недавно. В ней было нечто необычайное. И загадочное. Что-то глубоко потаенное – качество, которого он так и не смог определить.
Валентина подняла глаза, Паулос непроизвольно сжал кулаки. Почему в ее глазах столько страдания, боли, одиночества и отчаяния? Ведь ей завидуют миллионы!
Он молча сидел, пока Хайды обсуждали, стоит ли Саттону сниматься в очередной исторической мелодраме. Эта женщина чем-то тронула его сердце. За двадцать пять лет его жизни лишь музыка имела над ним такую власть.
– Саттон предупреждал, что вы не такая, как другие, – сказал он наконец, борясь с желанием сжать ее пальцы, зная, что она немедленно отстранится. – И оказался прав.
– Я разочаровала вас? – серьезно спросила Валентина.
Публика признала ее как экранную богиню, великую актрису. Вполне естественно, если Паулос Хайретис разочаруется в настоящей Валентине, поскольку в жизни она была всего лишь женщиной, которая любила Видала Ракоши.
– Нет, мне кажется, это невозможно, – мягко улыбнулся Паулос.
– Тогда чего вы не ожидали во мне встретить? – с детским любопытством произнесла она.
– Такой неизбывной грусти, – просто ответил он и увидел, как глаза Валентины тревожно вспыхнули.
Она поспешно отвернулась.
– Это так очевидно? – выговорила она наконец, невидяще уставясь на серебро и хрусталь.
– По крайней мере для меня.
Воцарилось долгое молчание. Паулос пристально смотрел на изящную руку без единого кольца, лежавшую рядом с его рукой.
– Думаю, – медленно начал он, – вам необходим друг, Валентина. Могу я стать этим другом?
Его волосы были темными, кожа оливковой, однако он даже отдаленно не напоминал Видала. Не обладал энергией и решительностью Видала. И никогда не сможет зажечь пламя, пожирающее ее каждый раз при одном его взгляде или слове. В ее жизни не будет другого Видала. Он безраздельно завладел ее душой и сердцем, и теперь внутри остался лишь ледяной холод. А одиночество было хуже любой пытки.
– Да, – тихо ответила она, – я бы хотела видеть вас своим другом, Паулос.
На следующее утро она появилась на площадке в гриме и костюме, внешне сдержанная и невозмутимая. Видал устремился к ней, не обращая внимания на любопытных.
– Где ты была, черт побери?! Я с ума сходил от беспокойства!
Лицо его осунулось, было видно, что он всю ночь не спал и перенес страдания, тяжесть которых невозможно представить.
Валентина глубоко, прерывисто вздохнула.
– Я ужинала с Саттоном и Клер Хайд…
– Что?! – взорвался он, и все присутствующие невольно сжались. – Ты сказала, что заболела! Но тебя не было дома весь день! И никто не знал, где ты!
– Прости, я…
Но он, не дав ей договорить, схватил за руку и бегом потащил с площадки. Оказавшись на улице, он почти швырнул Валентину на стену студии.
– Что происходит? – выдохнул он, сверкая глазами. – Хайды тут ни при чем! Ты была с чертовым греком! Все утренние газеты пестрят вашими снимками!
Именно этого она и добивалась. Замысел удался! Валентина сжала кулаки, моля Бога дать ей силы.
– Да, – небрежно бросила она, словно речь шла о самых обычных вещах, – он очень мил. Он…
– Сукин сын! – прошипел Видал, стискивая ее запястья с такой силой, что кости, казалось, вот-вот хрустнут. – Ты не ночевала дома! Была с ним? Спала с этим…
Несмотря на сжигавшую его ярость, взгляд Видала по-прежнему оставался недоверчивым. Одно ее слово. Лишь одно слово, и все будет как прежде. Валентина подумала о ребенке, о Кариане, о бездне безумия, в которую та соскользнет, если Видал оставит ее, и поняла, что не может строить будущее, забыв об этом.
– Да, – ответила она вслух и тут же вскрикнула от боли – увесистая пощечина снова отбросила ее к стене.
– Nem! Nem! Nem!!! – побелев, зарычал он, и когда она, вырвавшись, бросилась бежать, безнадежно выговорил вслед лишь одно слово: – Валентина…
В его голосе звенела невыразимая тоска, но она не оглянулась, не остановилась. Только ступив на площадку, она взяла себя в руки, отдышалась и, подойдя к парусиновому стулу, на спинке которого было выведено ее имя, молча уселась, игнорируя нескрываемо любопытные взгляды окружающих. Прошло не менее двадцати минут, прежде чем появился Видал, мрачный, напряженный, со страшным лицом.
– Начали! – процедил он, глядя сквозь Валентину. – Все по местам. Дон, передвинь юпитер немного левее.
В этот день Валентине потребовалось собрать все силы и мужество, чтобы не сломиться окончательно. Видал заговаривал с ней только в самых крайних обстоятельствах и то лишь затем, чтобы дать очередные указания; ледяной голос хлестал ее безжалостным кнутом.
Вечером она, ни с кем не прощаясь, просто ушла с площадки и, не сняв ни грима, ни костюма, побрела к лимузину.
– Домой или в отель? – сочувственно спросил водитель, сгоравший от желания узнать, что мучает Валентину и чем ей можно помочь.
– В отель. Я не вернусь домой. Никогда. Слишком много воспоминаний связано с этим домом.
Там звучал смех Видала, были радость и счастье, поцелуи и объятия.
Портье передал ей записку – приглашение от новых соседей вместе посидеть в баре сегодня вечером. Отложив ее, Валентина устало направилась в ванную и включила воду. С их стороны очень мило пригласить ее, но ей нужно другое общество. Ей необходимо встречаться с людьми, о которых часто пишут в светской хронике. Она попытается, чтобы ее имя связали с именем какого-нибудь мужчины. Новости о ее появлении в ресторане под руку с Паулосом Хайретисом уже распространились по всему городу.
Перед тем как принять ванну, Валентина несколько раз позвонила по телефону. Четверо мужчин были женаты, пятый – всем известный бабник. Прекрасно. У нее есть час, чтобы отдохнуть, переодеться и выглядеть соответственно взятой на себя роли.
Когда она вышла из ванной, в дверь позвонили, и Валентина застыла. Ужас и надежда боролись в ней. Накинув махровый халат, она дрожащими пальцами стянула пояс и повернула ручку замка. На пороге стоял Паулос.
– Можно войти? – осведомился он с очаровательно застенчивой улыбкой. – Я хотел спросить, не поужинаете ли вы со мной сегодня?
– У меня… у меня свидание, – пробормотала она, с трудом приходя в себя.
Улыбка Паулоса померкла. Он только сейчас понял, как был наивен. Конечно, она не останется одна, у нее столько поклонников!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Дорогая Валентина, – фыркнул Саттон, – да любой мужчина в городе, включая зеленых сосунков и выживших из ума старцев, отдаст жизнь лишь за то, чтобы их увидели рядом с вами. Предоставьте все мне. Мы заедем за вами в восемь.
– Я сменила адрес, Саттон.
– Час от часу не легче! Где же вы поселились?
Валентина объяснила, где живет, и Саттон, повесив трубку, потянулся к записной книжке. Последнее время жизнь стала слишком пресной. Пожалуй, немного остроты не по-угг вредит. И интрига не помешает.
Саттон лениво перелистывал странички. Барримор? Купер? Донат? Грант?
Подошедшая жена заглянула ему через плечо.
– Что ты делаешь, дорогой? Чем так поглощен?
– Сейчас звонила Валентина с весьма интересной просьбой. Она чувствует себя одинокой и просила нас поехать сегодня куда-нибудь вчетвером.
– И кто четвертый? – осведомилась жена, усаживаясь на спинку кресла.
– В этом, моя дорогая, все дело. У нее никого нет. Мне придется играть роль свата.
– В таком случае забудь о тех, кого ты сейчас назвал. Почему бы не спросить Паулоса, свободен ли он сегодня вечером?
– Паулос Хайретис, греческий пианист?
– Да, он куда больше подходит! Умен, образован, невероятно красив и, к счастью, абсолютно лишен эгоизма и тщеславия, присущих большинству твоих приятелей.
Саттон принял страдальчески-оскорбленный вид.
– Надеюсь, меня ты не относишь к той же категории, дорогая?
Клер поцеловала мужа в слишком быстро лысеющую макушку.
– Тщеславнее тебя, Саттон, я не знаю человека. Звони Паулосу и объясни, что Валентина – настоящий ангел и совсем не похожа на тех экранных богинь, которых он так старательно избегает.
– Тебе не кажется, что сексуальные пристрастия Паулоса лежат в несколько ином направлении?
Клер, вскочив, укоризненно покачала головой.
– Ты действительно ужасный осел, дорогой. Паулос Хайретис, вне всякого сомнения, совершенно нормален. Он не перестает быть настоящим мужчиной лишь потому, что не пьет, не гоняется за каждой юбкой, не спит с кем попадя, не устраивает дебошей.
– Паулос так Паулос, – покладисто согласился Саттон, как всегда безоговорочно доверявший суждениям жены, и, набрав номер отеля «Беверли-Уилшир», попросил соединить его с мистером Хайретисом.
– Нет, благодарю, Саттон, – наотрез отказался пианист, когда тот объяснил причину своего звонка. – Ваши самовлюбленные королевы экрана ничуть меня не волнуют.
– Все, за исключением этой, – проворчал Саттон. – Она – одно из чудес природы. Настоящая красавица, с подлинным талантом, обаянием, чувствительностью и монашеской скромностью.
– Возможно, я не слишком хорошо знаю Голливуд, друг мой, – рассмеялся Паулос, – но одно мне прекрасно известно: ни одна монахиня просто не выживет в этой клоаке.
– Она воспитывалась в монастыре, клянусь жизнью, – продолжал ничуть не обескураженный Саттон. – Я обещал, что мы заедем за ней в восемь.
– Нет! – запротестовал Паулос, начиная тревожиться, но было слишком поздно. Саттон повесил трубку.
Паулос задумчиво покачал головой. Валентина! Окажется ли она такой же прекрасной в жизни, как на экране? Сомнительно. Просто физически невозможно. Скорее это еще одна актриса, как две капли воды похожая на десяток остальных бездушных кукол, с которыми он успел познакомиться за три месяца жизни в Голливуде. Из тех, кто не может говорить ни о чем, кроме себя, самовлюбленная, эгоцентричная, жалкое подобие ослепительного, необыкновенного создания, которое представало на экране. Паулос видел все ее фильмы.
Он неожиданно помрачнел. Почему во всем, что касается Валентины, сама мысль о том, что иллюзии развеются, кажется такой невыносимой?
Валентина придирчиво разглядывала себя в зеркале. Сегодня вечером она должна казаться безудержно счастливой, ослепительно прекрасной. Однако ее глаза распухли от слез, а губы искусаны. Но она уже приняла решение. Назад дороги нет!
В семь часов она вынула легкое, летящее платье из ярко-зеленого прозрачного шифона и начала одеваться. Потом взяла в руки флакон духов, но тут же его отложила. «Арпеж», любимый аромат Видала. Больше она никогда не притронется к этим духам.
Как-то давным-давно Роган подарил ей «Же Ревьен». Валентина дотронулась пробочкой до запястий и шеи, гадая, кто из известных голливудских распутников будет ее партнером в этот вечер.
В дверь позвонили, и Валентина пошла открывать. Она разрешила Элли взять отпуск и не намеревалась вновь видеть горничную, пока не исполнит свой план. Элли немедленно поймет, что происходит, а вынести ее неодобрение сейчас просто нет сил.
– Дорогая, ты выглядишь словно дар богов, – вкрадчиво произнес Саттон, целуя ее в щеку и удивленно поднимая брови при виде скромно обставленной комнаты. Как он успел заметить, горничной нигде не было. Странно. – Позволь представить тебе Паулоса. Он приехал в Голливуд, чтобы писать музыку для «Метро-Голдвин-Мейер», но твердит, что разочаровался в Голливуде и на днях возвращается в культурную атмосферу Парижа и Рима.
Несколько мгновений Паулос не мог пошевелиться. Ее волосы казались унизанными сверкающими хрустальными бусинками света. Все в ней словно мерцало и переливалось. Все, кроме глаз – дымчато-серых, полных невыразимой печали. Паулос выступил вперед и благоговейно взял ее за руку, сознавая, что только сейчас с ним произошло чудо.
Первой реакцией Валентины было удивление. Впрочем, оно тотчас же сменилось облегчением. Молодой человек, крепко сжимавший ее пальцы, не был похож на типичного завсегдатая голливудских премьер и вечеринок. Серые умные глаза. Точеное лицо с тонкими чертами.
– Я счастлив познакомиться с вами, – искренне воскликнул он, и, к своей радости, Валентина не ощутила на себе слишком знакомого похотливо-оценивающего взгляда.
– Паулос – это русское имя? – поинтересовалась она, надевая палантин.
– Нет, греческое.
Валентине понравился его мягкий, негромкий голос, и хотя он взял ее под руку, пока они направлялись к машине, однако немедленно отстранился, как только они уселись. Валентина не знала, что и думать. Но по крайней мере ей не придется отбиваться от слишком назойливых знаков внимания!'
– Куда едем? – осведомился Саттон, устраиваясь рядом с водителем.
– Ты просто невозможен! – раздраженно воскликнула Клер. – Неужели ты не успел заказать столик?
– Дорогая моя, я не имел ни малейшего представления, куда захотят поехать наши гости. Насколько я знаю, Валентина питает тайную страсть к дешевым забегаловкам, и…
– Хватит глупостей, Саттон! – резко перебила его Клер. – Ни у Валентины, ни у меня нет желания бегать по грязным кабакам! Отправимся в «Романофф».
– А я думал, – негодующе вскинулся Саттон, – что у тебя нет желания посещать злачные места! Майк Романофф – просто позер.
– Майк Романофф – джентльмен, – заявила Клер Хайд со стальными нотками в голосе, услышав которые ее муж мгновенно и покорно смолк. – Он просто лапочка и один из добрейших людей, которых я знаю.
– В «Романофф», – устало велел Саттон шоферу, и Валентина заметила, что Паулос широко улыбнулся.
– Мне нравится Его императорское высочество, – поддержал он Клер, когда лимузин выехал на бульвар Сан-сет. – Мы встретились в первую неделю после моего приезда.
– Этот человек просто самозванец и шарлатан, – процедил Саттон, закуривая сигару.
– Конечно, – согласилась жена, – но очень милый шарлатан, чего не скажешь о многих других мошенниках в этом городе.
– Я с ним не знакома, – вмешалась Валентина, наконец уверившись в том, что вечер не станет таким тяжким испытанием, как она боялась. – Он действительно русский?
– Он не знает ни слова по-русски, дорогая, – усмехнулся Саттон. – Не удивлюсь, если он не был дальше нью-йоркского Баттери-парка.
– Думаю, здесь вы ошибаетесь, – покачал головой Паулос, и Валентина снова отметила, какой приятный у него голос. – Возможно, он и не бывал в России, но в Европе – наверняка.
– Какой кошмар! – театрально вздохнул Саттон. – Если такой умный человек, как вы, попался на удочку этого типа, то что говорить об остальной доверчивой публике?!
– Это не совсем так, – дружелюбно возразил Паулос. – Просто мне нравятся люди, отличающиеся бьющим через край жизнелюбием.
– Вздор! – фыркнул Саттон, однако, когда они вошли в ресторан, тепло обнял Его императорское высочество принца Михаила Александровича Романофф.
– К сожалению, мы не успели заказать столик, старина. Нас четверо.
Майк Романофф оглядел гостей, и глаза его радостно зажглись при виде Валентины.
– Божественная Валентина! – воскликнул он, восторженно улыбаясь и почтительно целуя ей руку. – Конечно, мы найдем для вас столик. – И, обратившись к подошедшему метрдотелю, велел: – Немедленно пересадите эту деревенщину за четвертым столиком.
– Но это влиятельные люди, мистер Романофф!.. Они…
– Деревенские болваны, – докончил за него Майк. – Пересадите их.
– Да, сэр.
«Деревенские болваны» мгновенно подевались куда-то, а Валентину, Паулоса и чету Хайдов с поклонами проводили за столик. Обедающие оборачивались, улыбались и приветствовали их. Валентина слышала, как ее имя передавалось из уст в уста и присутствующие осведомлялись друг у друга, кто этот молодой человек рядом с известной звездой. К завтрашнему дню Луэлла непременно прознает обо всем и не преминет упомянуть в своей колонке, что Валентина, которую редко видели на людях без ее наставника и Свенгали, Видала Ракоши, вчера ужинала в обществе молодого пианиста и композитора мистера Паулоса Хайретиса.
Фотограф, пользуясь выпавшей возможностью, поспешно подбежал к их столику, и Валентина отшатнулась, ослепленная вспышкой.
– Наверное, с вами это постоянно случается, – посетовал Паулос, наблюдая, как бесцеремонно волокут к выходу дерзкого репортера вышибалы Майка. Майк был профессионалом своего дела и поэтому безошибочно чувствовал клиентов, которым нравилось подобное внимание, и тех, кто старался избегать излишней шумихи. Ослепительно прекрасная, очаровательная Валентина, несомненно, относилась к этой последней и редкой категории.
– Нет, – покачала она головой, радуясь, что цель этого вечера была достигнута. – Я не часто бываю в ресторанах по вечерам.
Паулос окинул ее долгим задумчивым взглядом. Она оказалась совершенно не той, какую он ожидал увидеть. Ни малейшей претенциозности, никакого жеманства и надменности, особенно присущих тем, кто стал знаменит совсем недавно. В ней было нечто необычайное. И загадочное. Что-то глубоко потаенное – качество, которого он так и не смог определить.
Валентина подняла глаза, Паулос непроизвольно сжал кулаки. Почему в ее глазах столько страдания, боли, одиночества и отчаяния? Ведь ей завидуют миллионы!
Он молча сидел, пока Хайды обсуждали, стоит ли Саттону сниматься в очередной исторической мелодраме. Эта женщина чем-то тронула его сердце. За двадцать пять лет его жизни лишь музыка имела над ним такую власть.
– Саттон предупреждал, что вы не такая, как другие, – сказал он наконец, борясь с желанием сжать ее пальцы, зная, что она немедленно отстранится. – И оказался прав.
– Я разочаровала вас? – серьезно спросила Валентина.
Публика признала ее как экранную богиню, великую актрису. Вполне естественно, если Паулос Хайретис разочаруется в настоящей Валентине, поскольку в жизни она была всего лишь женщиной, которая любила Видала Ракоши.
– Нет, мне кажется, это невозможно, – мягко улыбнулся Паулос.
– Тогда чего вы не ожидали во мне встретить? – с детским любопытством произнесла она.
– Такой неизбывной грусти, – просто ответил он и увидел, как глаза Валентины тревожно вспыхнули.
Она поспешно отвернулась.
– Это так очевидно? – выговорила она наконец, невидяще уставясь на серебро и хрусталь.
– По крайней мере для меня.
Воцарилось долгое молчание. Паулос пристально смотрел на изящную руку без единого кольца, лежавшую рядом с его рукой.
– Думаю, – медленно начал он, – вам необходим друг, Валентина. Могу я стать этим другом?
Его волосы были темными, кожа оливковой, однако он даже отдаленно не напоминал Видала. Не обладал энергией и решительностью Видала. И никогда не сможет зажечь пламя, пожирающее ее каждый раз при одном его взгляде или слове. В ее жизни не будет другого Видала. Он безраздельно завладел ее душой и сердцем, и теперь внутри остался лишь ледяной холод. А одиночество было хуже любой пытки.
– Да, – тихо ответила она, – я бы хотела видеть вас своим другом, Паулос.
На следующее утро она появилась на площадке в гриме и костюме, внешне сдержанная и невозмутимая. Видал устремился к ней, не обращая внимания на любопытных.
– Где ты была, черт побери?! Я с ума сходил от беспокойства!
Лицо его осунулось, было видно, что он всю ночь не спал и перенес страдания, тяжесть которых невозможно представить.
Валентина глубоко, прерывисто вздохнула.
– Я ужинала с Саттоном и Клер Хайд…
– Что?! – взорвался он, и все присутствующие невольно сжались. – Ты сказала, что заболела! Но тебя не было дома весь день! И никто не знал, где ты!
– Прости, я…
Но он, не дав ей договорить, схватил за руку и бегом потащил с площадки. Оказавшись на улице, он почти швырнул Валентину на стену студии.
– Что происходит? – выдохнул он, сверкая глазами. – Хайды тут ни при чем! Ты была с чертовым греком! Все утренние газеты пестрят вашими снимками!
Именно этого она и добивалась. Замысел удался! Валентина сжала кулаки, моля Бога дать ей силы.
– Да, – небрежно бросила она, словно речь шла о самых обычных вещах, – он очень мил. Он…
– Сукин сын! – прошипел Видал, стискивая ее запястья с такой силой, что кости, казалось, вот-вот хрустнут. – Ты не ночевала дома! Была с ним? Спала с этим…
Несмотря на сжигавшую его ярость, взгляд Видала по-прежнему оставался недоверчивым. Одно ее слово. Лишь одно слово, и все будет как прежде. Валентина подумала о ребенке, о Кариане, о бездне безумия, в которую та соскользнет, если Видал оставит ее, и поняла, что не может строить будущее, забыв об этом.
– Да, – ответила она вслух и тут же вскрикнула от боли – увесистая пощечина снова отбросила ее к стене.
– Nem! Nem! Nem!!! – побелев, зарычал он, и когда она, вырвавшись, бросилась бежать, безнадежно выговорил вслед лишь одно слово: – Валентина…
В его голосе звенела невыразимая тоска, но она не оглянулась, не остановилась. Только ступив на площадку, она взяла себя в руки, отдышалась и, подойдя к парусиновому стулу, на спинке которого было выведено ее имя, молча уселась, игнорируя нескрываемо любопытные взгляды окружающих. Прошло не менее двадцати минут, прежде чем появился Видал, мрачный, напряженный, со страшным лицом.
– Начали! – процедил он, глядя сквозь Валентину. – Все по местам. Дон, передвинь юпитер немного левее.
В этот день Валентине потребовалось собрать все силы и мужество, чтобы не сломиться окончательно. Видал заговаривал с ней только в самых крайних обстоятельствах и то лишь затем, чтобы дать очередные указания; ледяной голос хлестал ее безжалостным кнутом.
Вечером она, ни с кем не прощаясь, просто ушла с площадки и, не сняв ни грима, ни костюма, побрела к лимузину.
– Домой или в отель? – сочувственно спросил водитель, сгоравший от желания узнать, что мучает Валентину и чем ей можно помочь.
– В отель. Я не вернусь домой. Никогда. Слишком много воспоминаний связано с этим домом.
Там звучал смех Видала, были радость и счастье, поцелуи и объятия.
Портье передал ей записку – приглашение от новых соседей вместе посидеть в баре сегодня вечером. Отложив ее, Валентина устало направилась в ванную и включила воду. С их стороны очень мило пригласить ее, но ей нужно другое общество. Ей необходимо встречаться с людьми, о которых часто пишут в светской хронике. Она попытается, чтобы ее имя связали с именем какого-нибудь мужчины. Новости о ее появлении в ресторане под руку с Паулосом Хайретисом уже распространились по всему городу.
Перед тем как принять ванну, Валентина несколько раз позвонила по телефону. Четверо мужчин были женаты, пятый – всем известный бабник. Прекрасно. У нее есть час, чтобы отдохнуть, переодеться и выглядеть соответственно взятой на себя роли.
Когда она вышла из ванной, в дверь позвонили, и Валентина застыла. Ужас и надежда боролись в ней. Накинув махровый халат, она дрожащими пальцами стянула пояс и повернула ручку замка. На пороге стоял Паулос.
– Можно войти? – осведомился он с очаровательно застенчивой улыбкой. – Я хотел спросить, не поужинаете ли вы со мной сегодня?
– У меня… у меня свидание, – пробормотала она, с трудом приходя в себя.
Улыбка Паулоса померкла. Он только сейчас понял, как был наивен. Конечно, она не останется одна, у нее столько поклонников!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46