Все, однако, чувствовали, что перед лицом таких могущественных людей, как Ланкастер и Латимер, общинам бесполезно будет действовать без, как кто-то правильно заметил, «совета и помощи тех, кто могущественнее и мудрее». Было, таким образом, предложено обратиться к лордам и испросить назначение комиссии из четырех епископов, четырех графов и четырех баронов для консультации с ними по вопросу о внесении улучшений и исправлений.
Эти прения, длившиеся целый день, закончились речью управляющего графа Марча, рыцаря графства от Херефорда по имени Питер де ла Map. Он подвел итог дебатам и мнениям, высказанным Общинами, да так умело, что он был единодушно приглашен быть оратором от Общин или их спикером. Именно он первым занял эту должность. «Не страшась угроз со стороны своих врагов, – как свидетельствует Сент-Олбанский хронист, – стойкий к интригам завистников», он исполнял свои обязанности с твердостью и решимостью. Когда Общины прибыли к дверям Белой Палаты и только их лидерам разрешено было переступить порог, остальные же были оттеснены назад, де ла Map, не испугавшись неудовольствия герцога Ланкастера, отказался говорить до тех пор, пока все члены палаты не будут впущены в зал. Он не пошел также ни на какие уступки, когда герцог, столкнувшись с его упрямым молчанием и «большой неловкостью», заметил: «Сэр Питер, нет необходимости для того, чтобы так много представителей Общин присутствовали здесь для ответа, но достаточно двух или трех, согласно существующему обычаю». В конце концов, когда стало ясно, что у короны нет никакой надежды получить субсидии до тех пор, пока Общины не будут удовлетворены, герцог согласился, и те, кого оставили за дверями, вошли.
Удовлетворив свое требование в назначении комиссии лордов под руководством врага, как графа Марча, так и герцога Ланкастера, епископа Уильяма Викенгемского, 12 мая Общины вернулись к делу. Через своего спикера они настояли на том, что перед тем, как обсуждать королевскую просьбу о даровании субсидий, те, кто виновен в растрате и присвоении уже вотированных налогов, должны быть лишены должностей и наказаны за «то, что воспользовались своей хитростью для обмана короля». Когда Ланкастер спросил: «Как это и кто те, кто воспользовались обманом?», де ла Map храбро довел свою атаку до конца, обвинив Латимера в его присутствии, так же, как и его агента Лайонса и всемогущую любовницу короля Алису Перрерс. Латимер, способный и грозный, сражавшийся при Креси и Орее, указал на то, что перенесение рыночной таможни было санкционировано королем и советом. Но его обвинитель, «готовый перенести любые страдания ради правды и справедливости», ответил, «что это произошло вопреки закону Англии и вопреки статуту, принятому парламентом, и что то, что было утверждено в парламенте статутом, не может быть отменено без согласия парламента и что он предъявит им статут». После чего он извлек книгу статутов и зачитал данный статут «в присутствии всех лордов и Общин, так, чтобы никто не смог ему противоречить».
В результате Общины, поддержанные большинством лордов, добились восстановления рыночной таможни в Кале, смещения виновных министров и высылки любовницы короля, которую описывали как «даму или девицу, имеющую каждый год из доходов нашего господина короля две или три тысячи фунтов золота и серебра без какого-либо видимого возвращения обратно в казну и к его большому вреду». Когда Латимер и Лайонс отказались признать выдвинутые против них обвинения и потребовали судебного разбирательства, де ла Map от имени Общин объявил, что они будут отстаивать свои обвинения в качестве истца «в полном парламенте» перед судом пэров, товарищей Латимера по палате. Это закончилось тем, что Латимер был объявлен бесчестным – возможно, несправедливо, ибо его дело был весьма спорным, – «общим приговором парламента». Таким образом, состоялся первый в английской истории процесс импичмента, парламент же приобрел новую юридическую функцию, или, скорее, вернул себе старую функцию в новой форме, где лорды выступали в качестве судей, а общины – обвинителей. Это было возможным только потому, что в результате политики Эдуарда III по умиротворению и жалованию своих магнатов, они стали теперь основной составляющей королевского Совета в парламенте – высшего трибунала в королевстве – заменив его министров и профессиональных советников и судей, которые проводили в Совете интересы своего господина во времена Эдуарда I. В этом судебном процессе, проведенном на самом высшем уровне против одного из главных министров и советников короля, сам король не принял участия, хотя обвинение было выдвинуто от его имени. Обращение к короне за принятием меры как делом чести было заменено юридическим процессом, который, так как лорды и общины объединились против него, ни король, ни его советники не смогли предотвратить.
Именно после этого появилось осознание – впервые предварительно выраженное магнатами за семьдесят лет до настоящих событий в ходе оппозиции Гавестону – разделения между королем как человеком и короной, осуществляющей власть по отношению ко всем в определенных вопросах по совету и с согласия народных представителей в парламенте. Именно эту концепцию робкие Общины теперь быстро усвоили, как и ланкастерские лорды во времена Эдуарда II. Никаких нападок не было осуществлено ни на старого короля, ни на его сына и воспреемника Джона Гонтского, который на практике вел себя как король последние три года. После того как лорды решили, что обвинения Общин против Латимера обоснованны и его подельники были выявлены, короля почтительно информировали, что «по совету Общин и с согласия лордов он должен прогнать от себя тех, кто был ни хорошим, ни полезным и не доверять вероломным советникам и злоумышленникам. Король милостиво сказал лордам, что он желал бы делать только то, что будет полезным для его королевства, и лорды поблагодарили его, превознося его истинно великолепное правление, и что он назначит трех епископов, трех графов и трех баронов» – названных парламентом – для укрепления своего Совета. «И король ответил терпеливо, что он охотно последует их совету и доброму указу». В то же время лорд Латимер и два других члена Совета, сэр Джон Невилл и сэр Ричард Стаффорд, были изгнаны от двора, Алиса Перрерс разделила их участь, король же принес «присягу в присутствии лордов, что указанная Алиса никогда не появится в окружении снова».
Пока заседало это важное собрание, вошедшее в историю под названием «добрый» парламент, Черный Принц умер в своем маноре Кеннингтон, расположенном на берегу реки. Хотя он и находился в дружеских отношениях со своим братом, Ланкастером, которого он назначил своим душеприказчиком, он все-таки совершил путешествие в Лондон из Беркхемстеда на носилках, чтобы оказать поддержку противникам его плохого управления и процветающей коррупции. Его смерть 8 июня 1376 года лишила Общины главной опоры. Их почти последний акт перед парламентом закончился петицией к королю, в которой говорилось, что «королю доставит удовольствие, а также к большому удобству всего остального королевства вызвать благородное дитя Ричарда Бордоского, сына и наследника лорда Эдуарда явиться перед парламентом, чтобы лорды и Общины могли увидеть и оказать ему почести как истинному наследнику королевства» – требование, которое, несмотря на то, что оно подразумевало поражение Ланкастера, было удовлетворено. Их кумир и герой – «главный цвет рыцарства всего света», как назвал его Фруассар, – был похоронен осенью в Кентербери, рядом с мощами Св. Томаса. Его изображение, плакированное в золотом стальном вооружении, все еще находится на его могиле из Пербекского мрамора в кафедральном соборе. Там он стоит с открытым забралом, руками, сложенными в молитве, у ног его сидит преданный пес, а над пологом прикреплен его шлем, мантия и щит, латные рукавицы и меч.
Перед тем как парламент был распущен, 10 июля рыцари графства дали пир в честь своих товарищей – горожан. Король пожертвовал две бочки красного вина и восемь оленей, а лорды пожаловали «большую сумму золотом и много вина». Но как только члены парламента обратились за обычными приказами на выдачу им жалования, после чего как они, так и магнаты отправились в свои графства, правительство Джона Гонтского и дряхлый король насладились местью. Петер де ла Map был брошен в застенки Ноттингемского замка, а Уильям Викенгемский, который вместе с графом Марча являлся главным противником правления Ланкастера, был вызван на Совет в Вестминстер, обвинен в присвоении общественных средств в те времена, когда он был канцлером, то есть пять лет назад, и, после двухдневного суда, лишен своих церковных владений и доходов – акт политической мести, который остановил строительные работы в Уинчестерском соборе и разрушил новый колледж, который был недавно основан в Оксфорде для бедных студентов. Граф Марча, несмотря на свои родственные связи с королевской семьей, был вынужден оставить свою должность маршала, лорд Латимер был восстановлен в должности, финансист Лайонс выпущен из тюрьмы, а Алиса Перрерс вернулась на свое доходное место в королевской постели. «Добрый» парламент был провозглашен недействительным и все принятые им акты аннулированы.
Все это, однако, сделало Джона Гонтского еще более непопулярным. Правитель Англии вместо своего быстро стареющего отца, претендент на Кастильский трон, герцог Ланкастера и самый богатый человек в королевстве, оказалось, что после смерти брата он претендует на наследование престола. Хотя в Рождество девятилетний сын Черного Принца Ричард Бордосский был формально признан наследником престола и пожалован титулами своего отца – принца Уэльского, герцога Корнуолла и графа Честера, недоверие народа не было успокоено. Несколько недель спустя оно вылилось в события перед собором Св. Павла, где церковный суд присяжных, состоящий из его оппонентов епископов, допрашивал по обвинению в ереси протеже герцога по имени Джон Уиклиф, доктора и лектора Оксфордского университета, чьи радикальные взгляды на церковную реформу и возвращение к апостольской бедности вызвали нападки со стороны Уильяма Викенгемского и его прелатов. Когда в попытке повлиять на ход процесса и внушить лондонским подмастерьям благоговейный страх, Ланкастер и его новый граф маршал лорд Перси попытались применить свою власть в пределах городских стен, они были вынуждены спасаться бегством через реку и прятаться в маноре принца Уэльского Кеннингтон из-за бешеного взрыва жестокости лондонской толпы. В то же время подмастерья подожгли Маршалси и попытались разграбить резиденцию Ланкастера Савой. И хотя с помощью тенденциозно подобранного парламента под председательством своего сенешаля герцог мог восстановить свои позиции и отомстить лондонцам, в его северных владениях его власть зависела только от продолжительности жизни короля.
21 июня 1377 года выживший из ума старик с длинной белой бородой, брошенный своими слугами и ограбленный своей преданной любовницей, Эдуард III умер после полувекового пребывания на троне. Его смерть обозначила конец эпохи, ибо он был рожден всего лишь через несколько лет после смерти своего деда Эдуарда I, который сам был правнуком первого Плантагенета. На последнем этапе своего царствования, по словам историка XVII века, «он увидел все свои великие приобретения, добытые так дорого, таким тяжелым трудом и пролитой кровью, ускользнувшими от него». Еще до того, как его тело могло быть погребено в Вестминстерском аббатстве рядом с остальными, разразилась война с Францией и французы высадились в Райе.
Глава XI
ВИДЕНИЕ ПЕТРА ПАХАРЯ
Ибо некий Питер Пахарь нас всех опроверг
И свел все науки только к любви навек.
Уильям Ленгленд
Проблема, с которой столкнулась Англия в конце царствования Эдуарда III, носила моральный характер. На нее обрушилась череда катастроф: поражение в войне, потеря завоеванных территорий, смерть принцев. Урожаи упали, цены на шерсть резко снизились, эпидемия чумы вернулась в четвертый раз. Правители государства обвиняли друг друга в измене и присвоении общественных земель, и, хотя дворцы сияли богатством, бедняки стонали под гнетом налогов. Теперь, имея ребенка на троне, снова разразилась война, и французы приближались к Англии, находясь на подступах к ней, сжигая ее корабли и порты и угрожая вторжением.
Этому могло быть только одно объяснение. Королевство нарушило заповеди Господни и страдало в наказание. Ибо средневековый человек верил, что Божественное правосудие правит миром и что рано или поздно каждое нарушение его будет наказано. Мысль об этом захватила каждого, от короля до последнего крестьянина. Истинные звери в воняющих городских alsatias,объявленные вне закона в лесах, наемники, когда они убивали, жгли и грабили в соответствии со своей жестокой профессией не могли избежать его настойчивых, беспокоящих напоминаний.
Господь повелел людям жить в гармонии с Божественным порядком; задачей же тех, кто правит, было следить за соблюдением этого порядка. Функция короля как высшего судьи покоилась на этом тезисе; его судьи, хотя теперь и не священники, носили, как и теперь, духовное одеяние. Правитель, который не справился с осуществлением правосудия, являлся тираном, тем, чья гордыня, скупость или амбициозность ввергли его королевство в несчастья, которые последовали за нарушением Божественного порядка, – вот что епископ Рочестерский Брайтон, читая проповедь перед молодым королем в соборе Св. Павла в день его коронации, назвал «открытой местью Господа; избиение могущественных, голод, смерть, штормы и ветры, не считая внутренних усобиц и войн».
Чтобы определить справедливость – justitiaили правоту – средневековый человек обращался к церкви. Религия пронизывала любое политическое действие. Когда король выпускал статут «по просьбе своих Общин и по их ходатайству», в преамбуле говорилось, что статут выпускался «во славу и к удовлетворению Господа, для исправления тяжких правонарушений и притеснений, от которых страдают люди, и для облегчения их состояния». Когда Общины обсуждали состояние королевства в «добром» парламенте, они сидели в зале для собрания каноников Вестминстерского аббатства подобно монахам в кругу, тогда как каждый оратор начинал свою речь с аналоя словами «Jube Domine benedicere» – «Тебя, Господи, славим» – и заканчивал ее одной и той же знакомой по литургии фразой «Tu, autem, Domine, Miserere nobis» – «Господи, помилуй нас». А когда спикер палаты вступал в должность он провозглашал, что будет исполнять их «из почтения к Господу».
При этом Церковь существовала для того чтобы учить людей, как жить по справедливости, но было совершенно очевидно, что это именно то, чего не выполняли так много ее министров. Она не стояла над миром, как хотели святые; она являлась частью его. Так как каждое мирское деяние совершалось с именем Христа и с благословения церкви, получалось, что христианство стало истинно мирской религией. Чем богаче становилось общество и чем больше людей обогащалось, тем более материально настроенной становилась и Церковь. Официальное христианство превратилось в гигантское крупное предпринимательство. Именно оно сделало существование богаче и полнее, поощряло художественные и интеллектуальные достижения, и, во времена, когда жизнь была суровой и опасной, а смерть – постоянным гостем, внушала миллионам чувство надежды и защищенности. При этом многие, если не большинство из тех, кто служил церкви, были простыми мужчинами и женщинами, без особого чувства призвания вступавшие в нее, потому что священничество являлось единственной профессией, предлагавшей продвижение для всех, кто не являлся воином, землевладельцем или купцом. Служение Церкви было дорогой к богатству, власти и высокому положению, а также к любому просвещению и знанию.
Обычный клирик и мирянин рассматривал драму жизни Христа, смерть и воскрешение, абсолютно не подвергавшихся сомнению, скорее, как удивительную историю успеха, в чью честь и была придумана вся эта блестящая доктрина средневековой религии, нежели как способ достижения духовных целей. Великолепные церкви и их сокровища, процессии, мистерии и захватывающие обряды, знакомая компания ангелов-хранителей и святых, готовых помочь всем тем, кто умилостивит их, и Святая Церковь лично, следящая за духовными успехами человека подобно мудрому и дальновидному банкиру, наблюдающему за ценными бумагами своих клиентов, – все это было предназначено для его обогащения. И основываясь на принципе, что те, кого следует наделить прежде всего, – это богатые и успешные в делах люди, «собственники», кому Церковь больше всего и предлагала.
Ибо хотя вступление в ряды священничества было открыто для всех, и даже для сына последнего крестьянина, если его господин жаловал вознаграждение, мог вознести его, с необходимым участием и патронажем, на блестящую вершину его профессии, образовывалась непреодолимая пропасть между избранными и общей массой простых клириков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Эти прения, длившиеся целый день, закончились речью управляющего графа Марча, рыцаря графства от Херефорда по имени Питер де ла Map. Он подвел итог дебатам и мнениям, высказанным Общинами, да так умело, что он был единодушно приглашен быть оратором от Общин или их спикером. Именно он первым занял эту должность. «Не страшась угроз со стороны своих врагов, – как свидетельствует Сент-Олбанский хронист, – стойкий к интригам завистников», он исполнял свои обязанности с твердостью и решимостью. Когда Общины прибыли к дверям Белой Палаты и только их лидерам разрешено было переступить порог, остальные же были оттеснены назад, де ла Map, не испугавшись неудовольствия герцога Ланкастера, отказался говорить до тех пор, пока все члены палаты не будут впущены в зал. Он не пошел также ни на какие уступки, когда герцог, столкнувшись с его упрямым молчанием и «большой неловкостью», заметил: «Сэр Питер, нет необходимости для того, чтобы так много представителей Общин присутствовали здесь для ответа, но достаточно двух или трех, согласно существующему обычаю». В конце концов, когда стало ясно, что у короны нет никакой надежды получить субсидии до тех пор, пока Общины не будут удовлетворены, герцог согласился, и те, кого оставили за дверями, вошли.
Удовлетворив свое требование в назначении комиссии лордов под руководством врага, как графа Марча, так и герцога Ланкастера, епископа Уильяма Викенгемского, 12 мая Общины вернулись к делу. Через своего спикера они настояли на том, что перед тем, как обсуждать королевскую просьбу о даровании субсидий, те, кто виновен в растрате и присвоении уже вотированных налогов, должны быть лишены должностей и наказаны за «то, что воспользовались своей хитростью для обмана короля». Когда Ланкастер спросил: «Как это и кто те, кто воспользовались обманом?», де ла Map храбро довел свою атаку до конца, обвинив Латимера в его присутствии, так же, как и его агента Лайонса и всемогущую любовницу короля Алису Перрерс. Латимер, способный и грозный, сражавшийся при Креси и Орее, указал на то, что перенесение рыночной таможни было санкционировано королем и советом. Но его обвинитель, «готовый перенести любые страдания ради правды и справедливости», ответил, «что это произошло вопреки закону Англии и вопреки статуту, принятому парламентом, и что то, что было утверждено в парламенте статутом, не может быть отменено без согласия парламента и что он предъявит им статут». После чего он извлек книгу статутов и зачитал данный статут «в присутствии всех лордов и Общин, так, чтобы никто не смог ему противоречить».
В результате Общины, поддержанные большинством лордов, добились восстановления рыночной таможни в Кале, смещения виновных министров и высылки любовницы короля, которую описывали как «даму или девицу, имеющую каждый год из доходов нашего господина короля две или три тысячи фунтов золота и серебра без какого-либо видимого возвращения обратно в казну и к его большому вреду». Когда Латимер и Лайонс отказались признать выдвинутые против них обвинения и потребовали судебного разбирательства, де ла Map от имени Общин объявил, что они будут отстаивать свои обвинения в качестве истца «в полном парламенте» перед судом пэров, товарищей Латимера по палате. Это закончилось тем, что Латимер был объявлен бесчестным – возможно, несправедливо, ибо его дело был весьма спорным, – «общим приговором парламента». Таким образом, состоялся первый в английской истории процесс импичмента, парламент же приобрел новую юридическую функцию, или, скорее, вернул себе старую функцию в новой форме, где лорды выступали в качестве судей, а общины – обвинителей. Это было возможным только потому, что в результате политики Эдуарда III по умиротворению и жалованию своих магнатов, они стали теперь основной составляющей королевского Совета в парламенте – высшего трибунала в королевстве – заменив его министров и профессиональных советников и судей, которые проводили в Совете интересы своего господина во времена Эдуарда I. В этом судебном процессе, проведенном на самом высшем уровне против одного из главных министров и советников короля, сам король не принял участия, хотя обвинение было выдвинуто от его имени. Обращение к короне за принятием меры как делом чести было заменено юридическим процессом, который, так как лорды и общины объединились против него, ни король, ни его советники не смогли предотвратить.
Именно после этого появилось осознание – впервые предварительно выраженное магнатами за семьдесят лет до настоящих событий в ходе оппозиции Гавестону – разделения между королем как человеком и короной, осуществляющей власть по отношению ко всем в определенных вопросах по совету и с согласия народных представителей в парламенте. Именно эту концепцию робкие Общины теперь быстро усвоили, как и ланкастерские лорды во времена Эдуарда II. Никаких нападок не было осуществлено ни на старого короля, ни на его сына и воспреемника Джона Гонтского, который на практике вел себя как король последние три года. После того как лорды решили, что обвинения Общин против Латимера обоснованны и его подельники были выявлены, короля почтительно информировали, что «по совету Общин и с согласия лордов он должен прогнать от себя тех, кто был ни хорошим, ни полезным и не доверять вероломным советникам и злоумышленникам. Король милостиво сказал лордам, что он желал бы делать только то, что будет полезным для его королевства, и лорды поблагодарили его, превознося его истинно великолепное правление, и что он назначит трех епископов, трех графов и трех баронов» – названных парламентом – для укрепления своего Совета. «И король ответил терпеливо, что он охотно последует их совету и доброму указу». В то же время лорд Латимер и два других члена Совета, сэр Джон Невилл и сэр Ричард Стаффорд, были изгнаны от двора, Алиса Перрерс разделила их участь, король же принес «присягу в присутствии лордов, что указанная Алиса никогда не появится в окружении снова».
Пока заседало это важное собрание, вошедшее в историю под названием «добрый» парламент, Черный Принц умер в своем маноре Кеннингтон, расположенном на берегу реки. Хотя он и находился в дружеских отношениях со своим братом, Ланкастером, которого он назначил своим душеприказчиком, он все-таки совершил путешествие в Лондон из Беркхемстеда на носилках, чтобы оказать поддержку противникам его плохого управления и процветающей коррупции. Его смерть 8 июня 1376 года лишила Общины главной опоры. Их почти последний акт перед парламентом закончился петицией к королю, в которой говорилось, что «королю доставит удовольствие, а также к большому удобству всего остального королевства вызвать благородное дитя Ричарда Бордоского, сына и наследника лорда Эдуарда явиться перед парламентом, чтобы лорды и Общины могли увидеть и оказать ему почести как истинному наследнику королевства» – требование, которое, несмотря на то, что оно подразумевало поражение Ланкастера, было удовлетворено. Их кумир и герой – «главный цвет рыцарства всего света», как назвал его Фруассар, – был похоронен осенью в Кентербери, рядом с мощами Св. Томаса. Его изображение, плакированное в золотом стальном вооружении, все еще находится на его могиле из Пербекского мрамора в кафедральном соборе. Там он стоит с открытым забралом, руками, сложенными в молитве, у ног его сидит преданный пес, а над пологом прикреплен его шлем, мантия и щит, латные рукавицы и меч.
Перед тем как парламент был распущен, 10 июля рыцари графства дали пир в честь своих товарищей – горожан. Король пожертвовал две бочки красного вина и восемь оленей, а лорды пожаловали «большую сумму золотом и много вина». Но как только члены парламента обратились за обычными приказами на выдачу им жалования, после чего как они, так и магнаты отправились в свои графства, правительство Джона Гонтского и дряхлый король насладились местью. Петер де ла Map был брошен в застенки Ноттингемского замка, а Уильям Викенгемский, который вместе с графом Марча являлся главным противником правления Ланкастера, был вызван на Совет в Вестминстер, обвинен в присвоении общественных средств в те времена, когда он был канцлером, то есть пять лет назад, и, после двухдневного суда, лишен своих церковных владений и доходов – акт политической мести, который остановил строительные работы в Уинчестерском соборе и разрушил новый колледж, который был недавно основан в Оксфорде для бедных студентов. Граф Марча, несмотря на свои родственные связи с королевской семьей, был вынужден оставить свою должность маршала, лорд Латимер был восстановлен в должности, финансист Лайонс выпущен из тюрьмы, а Алиса Перрерс вернулась на свое доходное место в королевской постели. «Добрый» парламент был провозглашен недействительным и все принятые им акты аннулированы.
Все это, однако, сделало Джона Гонтского еще более непопулярным. Правитель Англии вместо своего быстро стареющего отца, претендент на Кастильский трон, герцог Ланкастера и самый богатый человек в королевстве, оказалось, что после смерти брата он претендует на наследование престола. Хотя в Рождество девятилетний сын Черного Принца Ричард Бордосский был формально признан наследником престола и пожалован титулами своего отца – принца Уэльского, герцога Корнуолла и графа Честера, недоверие народа не было успокоено. Несколько недель спустя оно вылилось в события перед собором Св. Павла, где церковный суд присяжных, состоящий из его оппонентов епископов, допрашивал по обвинению в ереси протеже герцога по имени Джон Уиклиф, доктора и лектора Оксфордского университета, чьи радикальные взгляды на церковную реформу и возвращение к апостольской бедности вызвали нападки со стороны Уильяма Викенгемского и его прелатов. Когда в попытке повлиять на ход процесса и внушить лондонским подмастерьям благоговейный страх, Ланкастер и его новый граф маршал лорд Перси попытались применить свою власть в пределах городских стен, они были вынуждены спасаться бегством через реку и прятаться в маноре принца Уэльского Кеннингтон из-за бешеного взрыва жестокости лондонской толпы. В то же время подмастерья подожгли Маршалси и попытались разграбить резиденцию Ланкастера Савой. И хотя с помощью тенденциозно подобранного парламента под председательством своего сенешаля герцог мог восстановить свои позиции и отомстить лондонцам, в его северных владениях его власть зависела только от продолжительности жизни короля.
21 июня 1377 года выживший из ума старик с длинной белой бородой, брошенный своими слугами и ограбленный своей преданной любовницей, Эдуард III умер после полувекового пребывания на троне. Его смерть обозначила конец эпохи, ибо он был рожден всего лишь через несколько лет после смерти своего деда Эдуарда I, который сам был правнуком первого Плантагенета. На последнем этапе своего царствования, по словам историка XVII века, «он увидел все свои великие приобретения, добытые так дорого, таким тяжелым трудом и пролитой кровью, ускользнувшими от него». Еще до того, как его тело могло быть погребено в Вестминстерском аббатстве рядом с остальными, разразилась война с Францией и французы высадились в Райе.
Глава XI
ВИДЕНИЕ ПЕТРА ПАХАРЯ
Ибо некий Питер Пахарь нас всех опроверг
И свел все науки только к любви навек.
Уильям Ленгленд
Проблема, с которой столкнулась Англия в конце царствования Эдуарда III, носила моральный характер. На нее обрушилась череда катастроф: поражение в войне, потеря завоеванных территорий, смерть принцев. Урожаи упали, цены на шерсть резко снизились, эпидемия чумы вернулась в четвертый раз. Правители государства обвиняли друг друга в измене и присвоении общественных земель, и, хотя дворцы сияли богатством, бедняки стонали под гнетом налогов. Теперь, имея ребенка на троне, снова разразилась война, и французы приближались к Англии, находясь на подступах к ней, сжигая ее корабли и порты и угрожая вторжением.
Этому могло быть только одно объяснение. Королевство нарушило заповеди Господни и страдало в наказание. Ибо средневековый человек верил, что Божественное правосудие правит миром и что рано или поздно каждое нарушение его будет наказано. Мысль об этом захватила каждого, от короля до последнего крестьянина. Истинные звери в воняющих городских alsatias,объявленные вне закона в лесах, наемники, когда они убивали, жгли и грабили в соответствии со своей жестокой профессией не могли избежать его настойчивых, беспокоящих напоминаний.
Господь повелел людям жить в гармонии с Божественным порядком; задачей же тех, кто правит, было следить за соблюдением этого порядка. Функция короля как высшего судьи покоилась на этом тезисе; его судьи, хотя теперь и не священники, носили, как и теперь, духовное одеяние. Правитель, который не справился с осуществлением правосудия, являлся тираном, тем, чья гордыня, скупость или амбициозность ввергли его королевство в несчастья, которые последовали за нарушением Божественного порядка, – вот что епископ Рочестерский Брайтон, читая проповедь перед молодым королем в соборе Св. Павла в день его коронации, назвал «открытой местью Господа; избиение могущественных, голод, смерть, штормы и ветры, не считая внутренних усобиц и войн».
Чтобы определить справедливость – justitiaили правоту – средневековый человек обращался к церкви. Религия пронизывала любое политическое действие. Когда король выпускал статут «по просьбе своих Общин и по их ходатайству», в преамбуле говорилось, что статут выпускался «во славу и к удовлетворению Господа, для исправления тяжких правонарушений и притеснений, от которых страдают люди, и для облегчения их состояния». Когда Общины обсуждали состояние королевства в «добром» парламенте, они сидели в зале для собрания каноников Вестминстерского аббатства подобно монахам в кругу, тогда как каждый оратор начинал свою речь с аналоя словами «Jube Domine benedicere» – «Тебя, Господи, славим» – и заканчивал ее одной и той же знакомой по литургии фразой «Tu, autem, Domine, Miserere nobis» – «Господи, помилуй нас». А когда спикер палаты вступал в должность он провозглашал, что будет исполнять их «из почтения к Господу».
При этом Церковь существовала для того чтобы учить людей, как жить по справедливости, но было совершенно очевидно, что это именно то, чего не выполняли так много ее министров. Она не стояла над миром, как хотели святые; она являлась частью его. Так как каждое мирское деяние совершалось с именем Христа и с благословения церкви, получалось, что христианство стало истинно мирской религией. Чем богаче становилось общество и чем больше людей обогащалось, тем более материально настроенной становилась и Церковь. Официальное христианство превратилось в гигантское крупное предпринимательство. Именно оно сделало существование богаче и полнее, поощряло художественные и интеллектуальные достижения, и, во времена, когда жизнь была суровой и опасной, а смерть – постоянным гостем, внушала миллионам чувство надежды и защищенности. При этом многие, если не большинство из тех, кто служил церкви, были простыми мужчинами и женщинами, без особого чувства призвания вступавшие в нее, потому что священничество являлось единственной профессией, предлагавшей продвижение для всех, кто не являлся воином, землевладельцем или купцом. Служение Церкви было дорогой к богатству, власти и высокому положению, а также к любому просвещению и знанию.
Обычный клирик и мирянин рассматривал драму жизни Христа, смерть и воскрешение, абсолютно не подвергавшихся сомнению, скорее, как удивительную историю успеха, в чью честь и была придумана вся эта блестящая доктрина средневековой религии, нежели как способ достижения духовных целей. Великолепные церкви и их сокровища, процессии, мистерии и захватывающие обряды, знакомая компания ангелов-хранителей и святых, готовых помочь всем тем, кто умилостивит их, и Святая Церковь лично, следящая за духовными успехами человека подобно мудрому и дальновидному банкиру, наблюдающему за ценными бумагами своих клиентов, – все это было предназначено для его обогащения. И основываясь на принципе, что те, кого следует наделить прежде всего, – это богатые и успешные в делах люди, «собственники», кому Церковь больше всего и предлагала.
Ибо хотя вступление в ряды священничества было открыто для всех, и даже для сына последнего крестьянина, если его господин жаловал вознаграждение, мог вознести его, с необходимым участием и патронажем, на блестящую вершину его профессии, образовывалась непреодолимая пропасть между избранными и общей массой простых клириков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84