Принц-рыцарь пожаловал ему ежегодную ренту в пять сотен марок, а когда он узнал, что Одли, рыцарь Подвязки, передал его четырем чеширским оруженосцам (сквайрам), которые очень мужественно сражались бок о бок с ним – Даттону из Даттона, Делвзу из Доддингтона, Фулхерсту из Бартомли и Хокстону из Райнхилла, – он удвоил награду.
* * *
Когда новости о Пуатье и пленении французского короля достигли Англии, беспокойство сменилось радостью. Победа, одержанная принцем, превзошла даже Креси. «Самый доблестный принц во всем этом свете, – таким он показался современнику, – который когда-либо существовал со времен Юлия Цезаря и короля Артура». Англия сама по себе поднялась на новую ступень славы. Иностранцы отмечали: «англичане везде имеют гордый вид»; «когда благородный Эдуард получил Англию в молодые годы, – писал льежский хронист Жан ле Бель, – все были не высокого мнения об англичанах, никто не говорил об их могуществе или храбрости... Теперь они самые лучшие и достойные воины, известные человечеству». Найдя то, что казалось надежным путем к победе над почти любым войском, они видели перед собой бесконечные возможности получения выкупов, добычи и других выгод. Земля Франции была для них закрыта, пока английский длинный лук не отворил ее.
Ибо выигранное богатство было чрезмерным. Цена, установленная за короля Франции, равнялась 300 тыс. крон. «Я такой могущественный господин, – сказал принц своим офицерам после Пуатье, – что я вас всех сделаю богатыми». Даже самые последние солдаты вернулись, имея на продажу боевых коней, мечи, драгоценности, платья и меха. Вряд ли по всей Англии можно было найти женщину, как говорили, без какого-либо украшения, кубка или куска тончайшего льна, принесенного домой завоевателями. Те, кто был достаточно удачлив и взял в плен крупного магната, сам стал лордом. Сэру Томасу Дагуорту было предложено 4900 фунтов – огромные деньги – в качестве выкупа за Карла Блуасского. Оруженосец (сквайр) из северного графства, взявший в плен короля Давида при Невиллз Кроссе, получил годовую ренту в 500 фунтов – что равняется годовому доходу в 20000 фунтов сегодня – и ранг знаменосца.
Возможно, наиболее романтичным было приобретение состояния на французском поле боя Томасом Холландом, младшим сыном из весьма незнатной ланкаширской семьи. Он, довольно рано завоевав благосклонность дам на турнирах, но не богатство, стал миллионером, как теперь это можно назвать, взяв в плен графа О при штурме Кана в 1346 году. Однако его успех на этом не закончился. Поощряемый своим богатством, он стал претендовать на руку – а сердцем он уже владел – красавицы принцессы Джоанны Кентской, с которой, еще когда она была девочкой 12 лет, он заключил тайный брак, о котором она побоялась объявить, когда ее кузен, король, заставлял ее выйти замуж за графа Солсбери. И, хотя случился большой скандал, а ее муж заточил ее в темницу, богатства Холланда оказалось достаточно, чтобы получить папский декрет, аннулирующий ее второй брак, вернуть ее Холланду и вместе с ней титул графов Кентских.
Великолепие, летом 1357 года сопровождавшее прибытие французского короля, затмило даже основание Ордена Подвязки. Следуя за ним на маленькой черной верховой лошади, принц провез своего пленника по лондонским улицам на белом боевом коне, пока звонили колокола, фонтаны извергали вино, а тысячи ливрейных членов гильдий маршировали вслед за своими конными старшинами и олдерменами по улицам, увешанным гобеленами. Когда процессия достигла Вестминстер-холла, король Эдуард поднялся со своего трона, чтобы обнять своего товарища суверена. Помещенный в новом дворце герцога Ланкастера, Савое, – перестроенном на свою долю добычи, полученной в Гиени, – поверженный монарх принял участие, вместе с пленным королем Шотландии, в череде пиров и турниров – как говорили, самых великолепных со времен короля Артура. Бедняга не имел никаких иллюзий насчет назначения этих празднеств: «он никогда не видел или не знал, – говорит он, – чтобы такие королевские праздники и пиры обходились без дальновидного расчета на золото и серебро». Когда деньги, потребованные за него в качестве выкупа, не пришли, его перевели из Савоя в Сомертонский замок в линкольнширской глуши.
Если шотландцы и были способны выкупить своего короля, хотя бы посредством продажи от его имени полного экспорта шерсти, то Франция была не в состоянии удовлетворить требования англичан. Не только восстания в Нормандии и на севере против правительства восемнадцатилетнего дофина ставили ее в такое положение, но и орды профессиональных солдат, проигнорировавших двухлетнее перемирие после Пуатье, отказались вернуться домой, нанимаясь к любому, кто мог им платить, продолжали жить на вольных хлебах в сельской местности. Одна такая банда наемников или «свободная компания», под командованием чеширского рыцаря Роберта Ноллиса, устроилась в богатой сельской местности к югу от Парижа и стада хозяйкой сорока замков. Обуглившиеся крыши, которые знаменовали их продвижение, стали известными как «ноллисовские митры»; «qui Robert Canolle prendera, cent mille moutons gagnera»(«Роберта Кнолля (Ноллиса) в плен кто возьмет, наживет 100 тысяч золотых монет»), написал этот свирепый англичанин на своем знамени. Другая банда под командованием валлийца Джона Гриффита опустошала долину Луары, пока гасконец по кличке «архидьякон» опустошил Прованс, заставив даже папу заплатить деньги. Французский приор, вынужденный скрываться в лесах, оставил следующую картину жизни этих ненавистных банд. «В год от рождества Господа нашего 1358 англичане пришли в Шантекок, захватили замок и сожгли все окрестности. Затем они подчинили себе все эти земли, приказали всем землевладельцам как крупным, так и мелким, платить выкуп за свои жизни, имущество или угрожали сжечь их дома. Растревоженные и запуганные, многие пришли к англичанам и согласились выкупить себя, если те прекратят на некоторое время свои преследования... Некоторых они держали в тайных тюрьмах, угрожая им каждый день смертью, а некоторых они беспрестанно пытали, давая плетей, избивая, моря голодом и держа в страшной нужде. Другие, которым ничего не оставалось, как бежать,...делали себе шалаши в лесах, там ели в страхе, печали и горе свой хлеб... Среди них и я, Гуго де Монжерон, приор Брайле в приходе Дома,...ежедневно видел и слышал о грязных и ужасных поступках наших врагов, о сожженных домах и о многих убитых, оставшихся лежать в деревнях и хуторах».
«Виноградники, – написал другой свидетель, – не обрезались и сохранялись от гниения трудом человеческих рук; поля не засеивались и не вспахивались, не было ни скота, ни дичи в полях. Мелодичный звук колоколов раздавался, но не как призыв к молитве, но чтобы предупредить людей о том, что им нужно скрываться». Поэт Петрарка, посетивший Францию, писал, что она была настолько опустошенной, что он едва мог поверить, что это была та же самая страна, которую он знал.
Из-за всех своих несчастий, пленения короля и большого количества знати, Франция впала в гражданскую войну и анархию. Пока дофин со своим правительством боролся против мятежа бюргеров в Париже, восстало голодающее крестьянство Иль де Франса и Пикардии и стало мстить своим правителям убийствами, пытками и насилием. При таких обстоятельствах все попытки выкупить короля и заключить мир с Англией потерпели неудачу. Единственное условие, которое Эдуард принял бы во внимание, был отказ от французских прав на все земли, которые он завоевал. И хотя, в обмен на отказ от его прав на французский трон, король Иоанн был теперь готов даже на это, подданные Эдуарда в парламенте, опьяненные его победами, настаивали на уступке им Пуату, Анжу, Майна, Турена и Нормандии. Это было больше, чем французское правительство могло уступить, несмотря на безвыходное положение.
Эдуард таким образом готовился к тому, чтобы показать противнику, на что еще он был способен. «Он просто заявил, что его намерением является отправиться обратно в королевство Франция и не возвращаться до тех пор, пока он не закончит свою войну либо не заключит мир, соответствующий его достоинству и выгоде». Чтобы привести свои слова в исполнение, он предложил пойти маршем на Реймс и короноваться там в качестве короля Франции. И снова он собрал великую армию. Под ее знамена, мечтая о добыче в случае победы, стекались не только англичане, но и фламандцы, гегенаусцы, брабантцы, германцы и даже французы. В Сандвиче было собрано 1100 кораблей и беспрецедентное количество еды и запасов. Там насчитывалось шесть тысяч повозок и телег, передвижные мастерские для оружейников и кузнецов. Ручные мельницы и полевые пекарни, даже складные рыбачьи лодки с Северна для того, чтобы обеспечивать армию рыбой из французских рек во время Великого Поста, а также тридцать соколов и шестьдесят пар грейхаундов для забавы короля. В противоположность всем правилам ведения войны в средние века Эдуард намеревался начать поход осенью и провести зимнюю кампанию.
В начале октября 1359 года авангард под командованием Ланкастера высадился в Кале. Король прибыл вслед за ним в конце месяца. Никогда еще, как говорили, «из Англии не отправлялась такая армия, так хорошо организованная». Присутствовали почти все видные представители английского рыцарства – королевские сыновья, Эдмунд Вудстокский, Джон Гонтский, Лайонел Кларенский и Эдмунд Ленглийский; графы Уорика, Саффолка, Херефорда, Нортгемптона, Стаффорда, Солсбери, Марча и Оксфорда; лорды Деспенсер, Перси, Невилл, Моубрей, Грей, Фитцуолтер, Гастингс, Берерш, Кобем и рыцари Орена Подвязки Джон Чендос и Джеймс Одли. В начале ноября они выступили, отправившись из Кале «со всеми своими людьми и обозом в самом лучшем порядке, в котором когда-либо находилась армия вне городских стен; было радостно, – пишет Фруассар, – наблюдать их. У констебля было пять сотен вооруженных рыцарей и тысяча лучников впереди своего войска. Затем шел король со своим войском из трех тысяч тяжеловооруженных воинов и пяти тысяч лучников, в полном порядке двигавшихся вслед за констеблем; а затем шли все повозки, длиной в две лиги, включившие более пяти тысяч колесниц и телег, в каждой телеге по крайней мере четыре хороших лошади, привезенных из Англии, обеспечивавших все необходимые припасы для армии. Затем шло войско принца и его братьев, где насчитывалось две тысячи копейщиков на хороших конях и богато украшенных... и пять сотен слуг с киркомотыгами и топорами, чтобы делать ровную дорогу для прохода обоза».
Весь день шел дождь. Они проехали через Артуа и мимо города Арраса, через известковые верховья Соммы, все эти города однажды должны были стать полем боя другой и еще более великой английской армии. «Страна, – писал Фруассар, – уже долго лежала в нищете и была сильно разорена и это было самое унылое время года во французском королевстве и сильный голод прошел во всей стране... Также в это время года шел сильный дождь и было мокро, что доставляло им много трудностей, а также их лошадям, ибо большую часть дня непрерывно шел дождь, так что вино в том году мало ценилось». Однако несмотря на то, что существовала жесткая дисциплина и армия держалась в постоянной готовности к бою, враг так и не появился. Дофин учился на глупости своего отца, а его приказы были таковы, что никто не рискнул встретиться с англичанами в открытом бою. Когда после четырехнедельного марша они прибыли, промокшие и падшие духом, к воротам Реймса, они нашли их запертыми. Никто, несмотря на повторные призывы, ни архиепископ, ни жители и не собирались их открывать.
Англичане все еще могли уничтожить любую армию феодальной Франции, которую та могла выставить против них. Но они не могли захватить хорошо укрепленный город, кроме как взять его внезапностью или голодом, и они стали Готовиться к долгой осаде Реймса. Почти два месяца при плохой погоде они занимали окрестные высоты, пока дозорные отряды проводили разведку местности до самых парижских стен, пытаясь вызвать соперников на бой. Но никаких сражений не последовало. В поэме Уильяма Ленгленда «Видение о Петре Пахаре», первая часть которой была написана вскоре после этих событий, аллегорическая леди «Мид» – дух порока на суде перед королем – обращается к своему обвинителю как к одному из тех, кто служил в этой горькой кампании, браня его за то, что пока он там
«Крался в убежище, ибо замерзли твои пальцы,
Думая, что эта зима продлится вечно,
И трясясь от страха умереть из-за ливня»...
«Город был силен и хорошо оборонялся, – пишет Фруассар, – король Англии не позволил бы ни одной атаки, потому что он не стал бы ни мучить, ни ранить своих людей. У них не было никакого комфорта, ибо они были там в самый разгар зимы, во время Св. Андрея, когда дуют сильные ветры и идет дождь... и невозможно достать фураж для лошадей».
В середине января, не имея больше возможности сохранить свою армию на замерзшей шампанской равнине, Эдуард отказался от своей идеи короноваться в Реймсе и направился на юг в Бургундию, надеясь найти ранние пастбища для своих лошадей. Но зима 1360 года оказалась самой длинной за все столетие. Захватив город виноделов Тоннер, он оставался в бургундских нагорьях почти весь Великий Пост, занимаясь соколиной охотой и соблюдая пост, пока бесполезно ожидал появления травы. В конце концов, получив контрибуцию в 200 тыс. флоринов и заключив трехлетнее перемирие с герцогом Бургундским, он вновь направился на север к Парижу, все еще надеясь, что погода изменится и дело ускорится. По пути он узнал, что норманнские пираты разграбили и сожгли королевский порт Уинчелси, изнасиловав нескольких несчастных дам, которые нашли убежище в церкви Св. Томаса, и убили несколько сотен горожан перед тем, как были изгнаны местным ополчением. В ярости, пока он стоял в Корбеле в течение страстной недели, возмущенный король сжег все французские деревни в пределах видимости французской столицы.
Но хотя после Пасхи он продемонстрировал свою армию в полной боевой готовности под стенами парижан, гарнизон даже не пошевелился. Дофин был мудрее своих лет. Прождав четыре дня, когда герольды посылали вызов за вызовом, Эдуард вновь был вынужден отступить. Ибо, так как апрель был таким же холодным, как и май, не было фуража для лошадей и только благодаря «свободным компаниям» люди еле-еле были обеспечены едой. Единственным выходом для него было искать местность с более мягким климатом на юго-западе в долине Луары или Бретани, где можно было бы сделать новые запасы для армии, пока он будет в состоянии начать осаду Парижа этой осенью. Однако ему пришлось вынести не только зиму, даже теперь, в первый день отступления, 13 апреля, надолго запомнившееся как Черный Понедельник – «отвратительный день, полный тумана и града, настолько холодный, что многие умерли, сидя в седле» – ледяной шторм обрушился на армию, и они вынуждены были бросить много повозок. Две недели спустя, уже по пути к Луаре в Шартр, гроза с градом величиной с голубиное яйцо, нанесла армии такой же ущерб, как если бы на них кидали каменные ядра: «Такая буря грома, молнии и града, что, казалось, наступил конец света». Беспомощные в своих латах, говорят, что в тот день молнией было убито больше рыцарей, чем погибло при Креси и Пуатье вместе взятых. Именно этот шторм, как говорит один хронист, явился причиной того, что английский король «направился к церкви Богородицы в Шартре и поклялся перед девой Марией, что примет условия мира».
Даже отступая, Эдуард делал попытки вызвать французов на бой. «Некоторые рыцари из свиты герцога Ланкастера, – писал Гай Хетонский, – переодетые в бригандов или мародерствующих солдат, без копий, ехали, делая вид, что у них нет оружия, чтобы заставить врага напасть на,них... Некоторые... довели свой маскарад до такой степени... что они попали в беду и были взяты в плен». Именно при таком нападении в начале того года молодой оруженосец по имени Джеффри Чосер, из свиты принца Лайонела Кларенского, был взят в плен, и затем выкуплен за 16 фунтов вместе с другими офицерами королевского двора.
Но если Эдуарду не удалось короноваться в Реймсе и довести дофина до еще одного Креси, французы, в свою очередь, больше не могли продолжать войну. Почти все, что угодно, казалось лучше, чем эта неопределенная продолжительность войны, ибо, пока оставались англичане, страна не могла самостоятельно избавиться от бригандов, а также несчастий и анархии, которым они являлись причиной. Даже перед тем, как Эдуард высадился в Кале, Ноллис предложил ему услуги своей «большой компании» и ему вернули милость, и после этого по всей Франции он и ему подобные продолжали свои гнусности.
Таким образом, в конце апреля в лагерь Черного Принца в Шартре прибыли послы. На этот раз они были готовы признать принцип, за который Эдуард боролся почти четверть века – полную независимость его французских доминионов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
* * *
Когда новости о Пуатье и пленении французского короля достигли Англии, беспокойство сменилось радостью. Победа, одержанная принцем, превзошла даже Креси. «Самый доблестный принц во всем этом свете, – таким он показался современнику, – который когда-либо существовал со времен Юлия Цезаря и короля Артура». Англия сама по себе поднялась на новую ступень славы. Иностранцы отмечали: «англичане везде имеют гордый вид»; «когда благородный Эдуард получил Англию в молодые годы, – писал льежский хронист Жан ле Бель, – все были не высокого мнения об англичанах, никто не говорил об их могуществе или храбрости... Теперь они самые лучшие и достойные воины, известные человечеству». Найдя то, что казалось надежным путем к победе над почти любым войском, они видели перед собой бесконечные возможности получения выкупов, добычи и других выгод. Земля Франции была для них закрыта, пока английский длинный лук не отворил ее.
Ибо выигранное богатство было чрезмерным. Цена, установленная за короля Франции, равнялась 300 тыс. крон. «Я такой могущественный господин, – сказал принц своим офицерам после Пуатье, – что я вас всех сделаю богатыми». Даже самые последние солдаты вернулись, имея на продажу боевых коней, мечи, драгоценности, платья и меха. Вряд ли по всей Англии можно было найти женщину, как говорили, без какого-либо украшения, кубка или куска тончайшего льна, принесенного домой завоевателями. Те, кто был достаточно удачлив и взял в плен крупного магната, сам стал лордом. Сэру Томасу Дагуорту было предложено 4900 фунтов – огромные деньги – в качестве выкупа за Карла Блуасского. Оруженосец (сквайр) из северного графства, взявший в плен короля Давида при Невиллз Кроссе, получил годовую ренту в 500 фунтов – что равняется годовому доходу в 20000 фунтов сегодня – и ранг знаменосца.
Возможно, наиболее романтичным было приобретение состояния на французском поле боя Томасом Холландом, младшим сыном из весьма незнатной ланкаширской семьи. Он, довольно рано завоевав благосклонность дам на турнирах, но не богатство, стал миллионером, как теперь это можно назвать, взяв в плен графа О при штурме Кана в 1346 году. Однако его успех на этом не закончился. Поощряемый своим богатством, он стал претендовать на руку – а сердцем он уже владел – красавицы принцессы Джоанны Кентской, с которой, еще когда она была девочкой 12 лет, он заключил тайный брак, о котором она побоялась объявить, когда ее кузен, король, заставлял ее выйти замуж за графа Солсбери. И, хотя случился большой скандал, а ее муж заточил ее в темницу, богатства Холланда оказалось достаточно, чтобы получить папский декрет, аннулирующий ее второй брак, вернуть ее Холланду и вместе с ней титул графов Кентских.
Великолепие, летом 1357 года сопровождавшее прибытие французского короля, затмило даже основание Ордена Подвязки. Следуя за ним на маленькой черной верховой лошади, принц провез своего пленника по лондонским улицам на белом боевом коне, пока звонили колокола, фонтаны извергали вино, а тысячи ливрейных членов гильдий маршировали вслед за своими конными старшинами и олдерменами по улицам, увешанным гобеленами. Когда процессия достигла Вестминстер-холла, король Эдуард поднялся со своего трона, чтобы обнять своего товарища суверена. Помещенный в новом дворце герцога Ланкастера, Савое, – перестроенном на свою долю добычи, полученной в Гиени, – поверженный монарх принял участие, вместе с пленным королем Шотландии, в череде пиров и турниров – как говорили, самых великолепных со времен короля Артура. Бедняга не имел никаких иллюзий насчет назначения этих празднеств: «он никогда не видел или не знал, – говорит он, – чтобы такие королевские праздники и пиры обходились без дальновидного расчета на золото и серебро». Когда деньги, потребованные за него в качестве выкупа, не пришли, его перевели из Савоя в Сомертонский замок в линкольнширской глуши.
Если шотландцы и были способны выкупить своего короля, хотя бы посредством продажи от его имени полного экспорта шерсти, то Франция была не в состоянии удовлетворить требования англичан. Не только восстания в Нормандии и на севере против правительства восемнадцатилетнего дофина ставили ее в такое положение, но и орды профессиональных солдат, проигнорировавших двухлетнее перемирие после Пуатье, отказались вернуться домой, нанимаясь к любому, кто мог им платить, продолжали жить на вольных хлебах в сельской местности. Одна такая банда наемников или «свободная компания», под командованием чеширского рыцаря Роберта Ноллиса, устроилась в богатой сельской местности к югу от Парижа и стада хозяйкой сорока замков. Обуглившиеся крыши, которые знаменовали их продвижение, стали известными как «ноллисовские митры»; «qui Robert Canolle prendera, cent mille moutons gagnera»(«Роберта Кнолля (Ноллиса) в плен кто возьмет, наживет 100 тысяч золотых монет»), написал этот свирепый англичанин на своем знамени. Другая банда под командованием валлийца Джона Гриффита опустошала долину Луары, пока гасконец по кличке «архидьякон» опустошил Прованс, заставив даже папу заплатить деньги. Французский приор, вынужденный скрываться в лесах, оставил следующую картину жизни этих ненавистных банд. «В год от рождества Господа нашего 1358 англичане пришли в Шантекок, захватили замок и сожгли все окрестности. Затем они подчинили себе все эти земли, приказали всем землевладельцам как крупным, так и мелким, платить выкуп за свои жизни, имущество или угрожали сжечь их дома. Растревоженные и запуганные, многие пришли к англичанам и согласились выкупить себя, если те прекратят на некоторое время свои преследования... Некоторых они держали в тайных тюрьмах, угрожая им каждый день смертью, а некоторых они беспрестанно пытали, давая плетей, избивая, моря голодом и держа в страшной нужде. Другие, которым ничего не оставалось, как бежать,...делали себе шалаши в лесах, там ели в страхе, печали и горе свой хлеб... Среди них и я, Гуго де Монжерон, приор Брайле в приходе Дома,...ежедневно видел и слышал о грязных и ужасных поступках наших врагов, о сожженных домах и о многих убитых, оставшихся лежать в деревнях и хуторах».
«Виноградники, – написал другой свидетель, – не обрезались и сохранялись от гниения трудом человеческих рук; поля не засеивались и не вспахивались, не было ни скота, ни дичи в полях. Мелодичный звук колоколов раздавался, но не как призыв к молитве, но чтобы предупредить людей о том, что им нужно скрываться». Поэт Петрарка, посетивший Францию, писал, что она была настолько опустошенной, что он едва мог поверить, что это была та же самая страна, которую он знал.
Из-за всех своих несчастий, пленения короля и большого количества знати, Франция впала в гражданскую войну и анархию. Пока дофин со своим правительством боролся против мятежа бюргеров в Париже, восстало голодающее крестьянство Иль де Франса и Пикардии и стало мстить своим правителям убийствами, пытками и насилием. При таких обстоятельствах все попытки выкупить короля и заключить мир с Англией потерпели неудачу. Единственное условие, которое Эдуард принял бы во внимание, был отказ от французских прав на все земли, которые он завоевал. И хотя, в обмен на отказ от его прав на французский трон, король Иоанн был теперь готов даже на это, подданные Эдуарда в парламенте, опьяненные его победами, настаивали на уступке им Пуату, Анжу, Майна, Турена и Нормандии. Это было больше, чем французское правительство могло уступить, несмотря на безвыходное положение.
Эдуард таким образом готовился к тому, чтобы показать противнику, на что еще он был способен. «Он просто заявил, что его намерением является отправиться обратно в королевство Франция и не возвращаться до тех пор, пока он не закончит свою войну либо не заключит мир, соответствующий его достоинству и выгоде». Чтобы привести свои слова в исполнение, он предложил пойти маршем на Реймс и короноваться там в качестве короля Франции. И снова он собрал великую армию. Под ее знамена, мечтая о добыче в случае победы, стекались не только англичане, но и фламандцы, гегенаусцы, брабантцы, германцы и даже французы. В Сандвиче было собрано 1100 кораблей и беспрецедентное количество еды и запасов. Там насчитывалось шесть тысяч повозок и телег, передвижные мастерские для оружейников и кузнецов. Ручные мельницы и полевые пекарни, даже складные рыбачьи лодки с Северна для того, чтобы обеспечивать армию рыбой из французских рек во время Великого Поста, а также тридцать соколов и шестьдесят пар грейхаундов для забавы короля. В противоположность всем правилам ведения войны в средние века Эдуард намеревался начать поход осенью и провести зимнюю кампанию.
В начале октября 1359 года авангард под командованием Ланкастера высадился в Кале. Король прибыл вслед за ним в конце месяца. Никогда еще, как говорили, «из Англии не отправлялась такая армия, так хорошо организованная». Присутствовали почти все видные представители английского рыцарства – королевские сыновья, Эдмунд Вудстокский, Джон Гонтский, Лайонел Кларенский и Эдмунд Ленглийский; графы Уорика, Саффолка, Херефорда, Нортгемптона, Стаффорда, Солсбери, Марча и Оксфорда; лорды Деспенсер, Перси, Невилл, Моубрей, Грей, Фитцуолтер, Гастингс, Берерш, Кобем и рыцари Орена Подвязки Джон Чендос и Джеймс Одли. В начале ноября они выступили, отправившись из Кале «со всеми своими людьми и обозом в самом лучшем порядке, в котором когда-либо находилась армия вне городских стен; было радостно, – пишет Фруассар, – наблюдать их. У констебля было пять сотен вооруженных рыцарей и тысяча лучников впереди своего войска. Затем шел король со своим войском из трех тысяч тяжеловооруженных воинов и пяти тысяч лучников, в полном порядке двигавшихся вслед за констеблем; а затем шли все повозки, длиной в две лиги, включившие более пяти тысяч колесниц и телег, в каждой телеге по крайней мере четыре хороших лошади, привезенных из Англии, обеспечивавших все необходимые припасы для армии. Затем шло войско принца и его братьев, где насчитывалось две тысячи копейщиков на хороших конях и богато украшенных... и пять сотен слуг с киркомотыгами и топорами, чтобы делать ровную дорогу для прохода обоза».
Весь день шел дождь. Они проехали через Артуа и мимо города Арраса, через известковые верховья Соммы, все эти города однажды должны были стать полем боя другой и еще более великой английской армии. «Страна, – писал Фруассар, – уже долго лежала в нищете и была сильно разорена и это было самое унылое время года во французском королевстве и сильный голод прошел во всей стране... Также в это время года шел сильный дождь и было мокро, что доставляло им много трудностей, а также их лошадям, ибо большую часть дня непрерывно шел дождь, так что вино в том году мало ценилось». Однако несмотря на то, что существовала жесткая дисциплина и армия держалась в постоянной готовности к бою, враг так и не появился. Дофин учился на глупости своего отца, а его приказы были таковы, что никто не рискнул встретиться с англичанами в открытом бою. Когда после четырехнедельного марша они прибыли, промокшие и падшие духом, к воротам Реймса, они нашли их запертыми. Никто, несмотря на повторные призывы, ни архиепископ, ни жители и не собирались их открывать.
Англичане все еще могли уничтожить любую армию феодальной Франции, которую та могла выставить против них. Но они не могли захватить хорошо укрепленный город, кроме как взять его внезапностью или голодом, и они стали Готовиться к долгой осаде Реймса. Почти два месяца при плохой погоде они занимали окрестные высоты, пока дозорные отряды проводили разведку местности до самых парижских стен, пытаясь вызвать соперников на бой. Но никаких сражений не последовало. В поэме Уильяма Ленгленда «Видение о Петре Пахаре», первая часть которой была написана вскоре после этих событий, аллегорическая леди «Мид» – дух порока на суде перед королем – обращается к своему обвинителю как к одному из тех, кто служил в этой горькой кампании, браня его за то, что пока он там
«Крался в убежище, ибо замерзли твои пальцы,
Думая, что эта зима продлится вечно,
И трясясь от страха умереть из-за ливня»...
«Город был силен и хорошо оборонялся, – пишет Фруассар, – король Англии не позволил бы ни одной атаки, потому что он не стал бы ни мучить, ни ранить своих людей. У них не было никакого комфорта, ибо они были там в самый разгар зимы, во время Св. Андрея, когда дуют сильные ветры и идет дождь... и невозможно достать фураж для лошадей».
В середине января, не имея больше возможности сохранить свою армию на замерзшей шампанской равнине, Эдуард отказался от своей идеи короноваться в Реймсе и направился на юг в Бургундию, надеясь найти ранние пастбища для своих лошадей. Но зима 1360 года оказалась самой длинной за все столетие. Захватив город виноделов Тоннер, он оставался в бургундских нагорьях почти весь Великий Пост, занимаясь соколиной охотой и соблюдая пост, пока бесполезно ожидал появления травы. В конце концов, получив контрибуцию в 200 тыс. флоринов и заключив трехлетнее перемирие с герцогом Бургундским, он вновь направился на север к Парижу, все еще надеясь, что погода изменится и дело ускорится. По пути он узнал, что норманнские пираты разграбили и сожгли королевский порт Уинчелси, изнасиловав нескольких несчастных дам, которые нашли убежище в церкви Св. Томаса, и убили несколько сотен горожан перед тем, как были изгнаны местным ополчением. В ярости, пока он стоял в Корбеле в течение страстной недели, возмущенный король сжег все французские деревни в пределах видимости французской столицы.
Но хотя после Пасхи он продемонстрировал свою армию в полной боевой готовности под стенами парижан, гарнизон даже не пошевелился. Дофин был мудрее своих лет. Прождав четыре дня, когда герольды посылали вызов за вызовом, Эдуард вновь был вынужден отступить. Ибо, так как апрель был таким же холодным, как и май, не было фуража для лошадей и только благодаря «свободным компаниям» люди еле-еле были обеспечены едой. Единственным выходом для него было искать местность с более мягким климатом на юго-западе в долине Луары или Бретани, где можно было бы сделать новые запасы для армии, пока он будет в состоянии начать осаду Парижа этой осенью. Однако ему пришлось вынести не только зиму, даже теперь, в первый день отступления, 13 апреля, надолго запомнившееся как Черный Понедельник – «отвратительный день, полный тумана и града, настолько холодный, что многие умерли, сидя в седле» – ледяной шторм обрушился на армию, и они вынуждены были бросить много повозок. Две недели спустя, уже по пути к Луаре в Шартр, гроза с градом величиной с голубиное яйцо, нанесла армии такой же ущерб, как если бы на них кидали каменные ядра: «Такая буря грома, молнии и града, что, казалось, наступил конец света». Беспомощные в своих латах, говорят, что в тот день молнией было убито больше рыцарей, чем погибло при Креси и Пуатье вместе взятых. Именно этот шторм, как говорит один хронист, явился причиной того, что английский король «направился к церкви Богородицы в Шартре и поклялся перед девой Марией, что примет условия мира».
Даже отступая, Эдуард делал попытки вызвать французов на бой. «Некоторые рыцари из свиты герцога Ланкастера, – писал Гай Хетонский, – переодетые в бригандов или мародерствующих солдат, без копий, ехали, делая вид, что у них нет оружия, чтобы заставить врага напасть на,них... Некоторые... довели свой маскарад до такой степени... что они попали в беду и были взяты в плен». Именно при таком нападении в начале того года молодой оруженосец по имени Джеффри Чосер, из свиты принца Лайонела Кларенского, был взят в плен, и затем выкуплен за 16 фунтов вместе с другими офицерами королевского двора.
Но если Эдуарду не удалось короноваться в Реймсе и довести дофина до еще одного Креси, французы, в свою очередь, больше не могли продолжать войну. Почти все, что угодно, казалось лучше, чем эта неопределенная продолжительность войны, ибо, пока оставались англичане, страна не могла самостоятельно избавиться от бригандов, а также несчастий и анархии, которым они являлись причиной. Даже перед тем, как Эдуард высадился в Кале, Ноллис предложил ему услуги своей «большой компании» и ему вернули милость, и после этого по всей Франции он и ему подобные продолжали свои гнусности.
Таким образом, в конце апреля в лагерь Черного Принца в Шартре прибыли послы. На этот раз они были готовы признать принцип, за который Эдуард боролся почти четверть века – полную независимость его французских доминионов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84