Также он был конечным пунктом для торговых флотов с вином из Бордо, Байонны и Ла-Рошели, а также для генуэзских и пизанских карак, которые в течение первых десятилетий XIV века начали экспортировать шерсть с Солента и Темзы на мануфактуры Arte della Lanaво Флоренции в обмен на предметы роскоши из Италии и Востока. В Саутгемптон на баржах по Итчену – в то время судоходной реке вплоть до Винчестера – подвозилась шерсть из Уилтшира, Беркшира и низовий Глостершира, в то время как каботажные суда из Пула, Мелком Региса, Бридпорта, Лайма и Экзетера привозили ее из Дорсета, Сомерсета и Девона. Остальная шерсть подвозилась по Северну и Уорикширскому Эйвону для погрузки в Бристоль. Завернутые в холст товары грузили на подводы и вьючных лошадей и отправляли с высоких пастбищ к ближайшей реке.
В те дни, когда путь по воде был самым дешевым, английская торговля имела преимущества по двум причинам. Хотя ее реки вряд ли могли сравниться с континентальными, море всегда находилось рядом, а побережья были буквально усыпаны речными устьями, откуда товары могли отправляться либо за границу, либо в собственные порты государства. В то время, когда каждый второстепенный правитель от Вистулы до Биская пытался набить свои сундуки, взимая пошлину с товаров, Англия с ее сильной единой королевской властью была самой большой зоной свободной торговли в Европе. Почти единственные внутренние транспортные пошлины взимались за незначительные переправы, чтобы возместить расходы, когда мост или дорога находились в частных руках. По сравнению с провозом груза по Темзе, Северну или Хамберу, перевозка товаров по европейским рекам приводила к чрезвычайному росту их цен. В начале века на Везере находилось более тридцати постов, где взимались пошлины, а на Эльбе их было еще больше, около пятидесяти можно было встретить на Рейне и более восьмидесяти на австрийской территории Дуная. На французских реках и дорогах ситуация была не лучше; крупная ярмарка в Шампани, которая в течение веков являлась основным торговым пунктом северной Европы, задыхалась из-за огромных дорожных пошлин, взимавшихся после слияния фьефа с Французским королевством. Только при дворах Брабанта и Геннегау, а также в итальянских и фламандских торговых городах свободная торговля ценилась так же, как и в Англии Эдуарда I. В Пяти портах налоги и пошлины на вино колебались между 2-4 пенсами за бочонок, в то время как в Саутгемптоне средний налог на импортируемые товары составлял только 2 пенса за фунт. В большинстве портов английские товары освобождались от пошлин либо по королевской хартии, либо по договорам между одним городом и другим.
Так как побережье Англии по своей длине было гораздо больше, чем в любом другом западном королевстве, то в государстве проживало солидное морское население, занимавшееся ловлей рыбы, прибрежной торговлей и морскими поездками в Балтийские страны, Нидерланды, Францию и Бискайский пролив, уже тогда называвшийся «морем англичан». Хотя большинство морских перевозок осуществлялось иностранцами, а английские корабли были гораздо меньшего водоизмещения, чем суда Средиземноморских торговых государств – Генуи, Пизы, Венеции и Арагона, – английские моряки, привыкшие к приливам, отливам и штормам Ла-Манша и Северного моря, славились выносливостью, морским искусством и драчливостью. Постоянно они вступали в портовые драки не только со своими нормандскими, бретонскими, фламандскими и баскскими соперниками, но и между собой. Когда бы моряки из Пяти портов ни встречали рыбаков из Ярмута, которых они считали людьми, сующими нос не в свои дела, они вызывали тех на смертный бой, «on lond and strond».С семью привилегированными портами – Уинчелси, Ромни, Хитом, Дувром, Сандвичем, Гастингсом и Райем и их далекими «связями» – «портовые люди» лагун и бухт Суссекса и Кента долгое время были аристократами Ла-Манша и Северного моря, выполняли свои феодальные обязанности, в военное время предоставляя королю корабли, а их мирная жизнь состояла из испытанной смеси рыбной ловли, пиратства и торговли с северной Францией и Нидерландами. Но постепенно их гавани стали засоряться илом, судоходство все больше развивалось, а их доминирующее влияние стали оспаривать моряки западного побережья. С богатейшими рыбными территориями прямо у ворот и католической страной, питавшейся рыбой по пятницам и во время великого поста, англичане, жившие на побережье, обучались нелегкому делу покорения водных просторов, среди которых находился их остров. Хотя они редко отваживались заплывать дальше Испании или Норвегии – в последующее поколение чосеровский моряк знал побережья от Ютландии до Финистерре – они ходили по морям, полным штормов и изменчивых ветров, которые прекрасно подходили для изучения тонкостей морского дела. Целый народ, живший обособленно, передававший знания от отца к сыну, вносил в характер вялых простых людей струю безрассудства, легкомысленности, что в дальнейшем будет иметь далеко идущие последствия.
Также большую роль в формировании национального характера сыграли торговые отношения. Купеческий город со своей свободой и жизнью, полной благоприятных возможностей, сделал уже достаточно много для преобразования разобщенного английского общества, каким оно стало после нормандского завоевания, в более гибкое, где не было четких границ между различными социальными слоями. Многие из передовых купеческих семей, особенно в Лондоне и крупных портах, вышли из иностранных торговцев, осевших в Англии, как Бокойнты и Бакреллы, пришедших из Италии, и Арраксы, чье имя происходит от Арраса. Гораздо больше было предприимчивых английских сельских жителей, часто вилланов, убежавших от крепостной зависимости своих родных земель, чтобы искать счастья за стенами самоуправляемых привилегированных городов. Многие, поступившие таким образом, умерли от бедности и болезней в переполненных трущобах, прежде чем смогли пробиться через монополистические ограничения, с помощью которых прочно занявшие свое место бюргеры защищали себя и свои ремесла и торговлю. Другие прошли, иногда меньше, чем за поколение, путь от суровой неизменной жизни в феодальном поместье до высокого положения члена городского самоуправления (олдермена) или мэра и даже до места чиновника на королевской службе – поскольку в Англии корона всегда быстро привлекала на свою сторону опытных людей с деловыми и финансовыми способностями. Купцы с простыми именами, как Данстебл, Хейверил и Пигсфлеш, мимо наследственной феодальной иерархии получали должности чемберленов, дворецких и поставщиков, ссужая деньгами Корону или крупных магнатов, устраивали переводы фондов из одной части империи Плантагенетов в другую, предлагали закладные, чтобы обеспечить вышестоящих господ, как мирян, так и церковнослужителей, живыми деньгами, дабы удовлетворить их возрастающий вкус к роскоши. Поступая таким образом, хотя многие из них и разорились на этом пути, они разбогатели, вкладывая свою прибыль в землю и основывая укоренившиеся и получившие рыцарское звание семьи.
Такие купцы – продавцы шерсти, виноторговцы, бакалейщики, торговцы рыбой, тканями, мануфактурными товарами, кожей, галантерейщики и ювелиры – объединялись с целью взаимозащиты в гильдии, которые регулировали и контролировали местные условия и деятельность своих ремесел, а также входили в правление города, чтобы получить или унаследовать свободу. Как только они достигали положения горожанина или бюргера, они становились неприкосновенными для своих прежних хозяев и жили под защитой не только города, где ревностно охранялись права, но и королевских судов. Насколько быстро могли произойти такие трансформации, видно из иска об оскорблении и тюремном заключении во время царствования Эдуарда II, поданного лондонским торговцем тканями и олдерменом, неким Саймоном де Парисом, против Уолтера Пейджа, бейлифа сэра Роберта Тоуни, хозяина норфолкского имения Нектон, места, из которого истец был родом и которому принадлежал он и его предки. Когда он нанес визит в свой бывший дом, этого богатого гордого человека схватили и взяли под стражу местные власти, главным образом надеясь поживиться шантажом. Их защита строилась на том, что, хотя теперь он и горожанин, он родился вилланом и, оказавшись в Нектоне, «в его крепостном гнезде», был обязан выполнять службу по своему наследственному статусу. Когда бейлиф предложил ему место главного судьи деревни, Саймон отказался, после чего был арестован по закону феодального поместья и взят «под охрану с третьего часа до вечерни», когда шум, вызванный им, казалось, обеспечил его освобождение. Дело олдермена состояло в том, что он был свободным гражданином Лондона (и являлся таковым уже десять лет), неся службу в качестве королевского шерифа в городе и «отвечая перед казначейством», и «до этого самого дня» был олдерменом, то есть фигурой неприкосновенной, которого ни один человек не мог назвать вилланом. На что адвокат обвиняемого ответил, что
«...против того, что он является гражданином Лондона, мы ничего не имеем; но мы скажем вам, что его мать и мать его матери были крепостными, а значит, и он – виллан Роберта, как и все его предки, деды и прадеды и все те, кто держит его земли в поместье Нектона; и прародители Роберта пользовались вилланской службой предков Саймона, как, например, подушная подать, замужество их дочерей, большие и малые налоги, и Роберту до сих пор служат братья Саймона по отцу и матери... Где бы он ни говорил, что он не является нашим вилланом, он родился вилланом, и мы нашли его в нашем гнезде».
На что председательствующий главный судья, Бирфорд, заметил:
«Я слышал, что одного человека взяли в публичном доме и повесили, и если бы он остался дома, такое зло с ним бы не приключилось. Так и здесь. Если он был свободным гражданином, почему он не остался в городе?»
Потребовалось четыре года, прежде чем после постоянных отсрочек дело было наконец решено в пользу олдермена. И 100 фунтов – огромную сумму по тем временам – должны были выплатить лорд и его бейлиф.
* * *
Единственным наиболее существенным стимулом роста английского капитализма была война. Конфликты с Уэльсом, Шотландией и Францией, которые последовали вслед за столкновениями Эдуарда с Ллевелином и Баллиолем, стали огромным стимулом к развитию купечества. Хотя ни один английский торговец пока не мог предложить Короне кредиты, равные ссудам крупных банкирских и торговых домов Флоренции и Ломбардии, уже появились местные финансисты достаточно богатые, чтобы сыграть важную роль в снаряжении армий Эдуарда. Именно к тем, кто занимался шерстью, «главным товаром и драгоценностью Англии», он и обратился. Исключительно за грубые шерстяные товары можно было получить деньги, Фландрия и Италия всегда нуждались в ней. Именно благодаря экспорту шерсти в 1294 году Эдуард I отменил ненавистный maltote,чтобы финансировать свою войну против французского суверена. И именно благодаря помощи торговцев шерстью, во главе с крупным шропширским торговцем, Лоренсом из Ладлоу – «mercator notissimus»,как называли его королевские законоведы, – три года спустя он снарядил экспедицию во Фландрию. Когда Лоренс утонул на перегруженном судне, везшем шерсть в Голландию, монастырские хронисты увидели в этом перст Божий – отмщение за снижение цен на покупку сырья у домашних производителей, в том числе и Церкви, с помощью которых он и его собратья монополисты, надувая Святую Церковь, переложил на производителя свои финансовые потери. Памятником Лоренсу стал замечательный маленький замок Стиоксей, который он построил для себя рядом с Ладлоу. Два других крупных купца того времени – Гилберт из Честертона и Томас Дюран из Данстебла. Ссуды последнего приорату его родного местечка были так велики, что приор не посмел отклонить его приглашение на пир, которое самонадеянный парень послал магнатам графства, все они были у него в долгу под обеспечение своих будущих продаж шерсти.
Рыночная власть, которую сбор и экспорт шерсти дал богатым подданным в их отношениях с Короной, сыграла важную роль в развитии национального налогообложения и парламента. Право таможенных сборов всегда было королевской прерогативой, но в годы примитивной экономики, когда Короне необходимо было быстро собрать деньги, это было возможно только в сотрудничестве с теми, кто занимался товаром, подлежащим налогообложению. Таким образом, именно к торговцам шерстью как к корпорации обращались Эдуард I, его сын и внук, когда им требовались деньги. Иногда вместо того чтобы созвать парламент и попросить субсидии у купечества или сословия, представленного избранными горожанами, король собирал ассамблею лидирующих на рынке торговцев шерстью и договаривался с ними о налоге на экспортируемую шерсть. В любом случае он использовал принцип добиваться согласия у тех, кто подвергается налогообложению. Но как только выяснялось, что продавцы шерстью неизменно перекладывали налог на другие плечи, снижая цены на закупки шерсти у производителей, представители последних в парламенте начали требовать, чтобы король договаривался непосредственно с ними, а не с теми, кто платит налог только номинально. Поступая таким образом, они выдвигали как quid pro quo(одно вместо другого), сперва робко и в порядке эксперимента, требования не только компенсации нанесенного ущерба, но и контроля над расходованием денег и над королевскими чиновниками, заведующими им.
Пошлины на шерсть взимались с помощью рыночной таможни. Впервые она была учреждена в Лондоне и тринадцати других английских портах в начале царствования Эдуарда I, чтобы собирать «по древнему или великому обычаю» полмарки – 6 шиллингов 8 пенсов – за мешок, что гарантировал парламент 1275 года. Когда в 1297 году король силой позаимствовал все доступные запасы английской шерсти, чтобы профинансировать свою экспедицию в Нидерланды, пришлось учредить иностранную таможню, сначала в Дордрехте, а затем в Антверпене, чтобы взвешивать и оценивать конфискованную шерсть и взимать maltoteс купцов. Здесь и в рыночных городах в Англии, королевские представители – сборщики, ревизоры, досмотрщики, инспекторы, клерки, мерщики и грузчики – осуществляли древний и великий сбор и так называемую малую пошлину, которые Эдуард в последние годы своего правления навязал только иностранным экспортерам и который, упраздненный Ордайнерами в 1311 году, его сын восстановил после короткого триумфа в 1322 году. В год перед Бэннокберном, после первоначально неудачной попытки восстановить то, что было разрешено Ордайнерами, Эдуард II сделал привилегированную иностранную рыночную таможню – тогда в Сент-Омере – обязательной, через которую должна была проходить вся шерсть, экспортируемая в Нидерланды. В течение последующих тринадцати лет эта королевская таможня переезжала из одного фламандского города в другой. В 1326 году, из-за растущего недовольства, исходящего от производителей шерсти и мелких торговцев, она была перенесена обратно в Англию, а спустя два года Мортимер и королева Изабелла в поисках популярности ее и вовсе упразднили.
Но хотя свобода в торговле увеличила экспорт шерсти и подняла цены, получаемые изготовителями, Корона не могла больше существовать без доходов от таможенных пошлин и даваемых ими кредитов. В начале правления Эдуарда III иностранная таможня была возрождена и стала постоянным компонентом торговли шерстью и национальной системы налогообложения. Все это позволило королю занимать деньги под обеспечение таможенных сборов и направлять экспортируемую шерсть в любой город в Нидерландах, который устраивал его внешнюю политику в данный момент.
Увеличение производства шерсти коснулось почти всей сельской общины. Не только наличные деньги хозяев крупных феодальных и церковных поместий зависели от овечьей шерсти, но также и рыцарей графств, богатых свободных землевладельцев и даже сельских вилланов, чьи общинные стада помогали увеличиваться потоку шерсти из маноров на причалы и склады купцов-оптовиков. Разъезжая со своими вьючными лошадьми по фермам, деревням и монастырям и скупая произведенное за год сырье, чтобы продать экспортерам, отправляющимся на судах во Фландрию и Италию, «шерстянщики», предлагая кредит в обмен на низкие цены, получали долю тайной прибыли, не нарушая христианский запрет на ростовщичество. Многие зажиточные землевладельцы помимо производства шерсти занимались и такой оптовой торговлей, скупая шерсть у своих мелких соседей, у которых не хватало возможностей и умений, чтобы распоряжаться собственной продукцией. Цистерцианские аббатства северных и западных долин особенно активно включились в такой бизнес, получая от него и от своих стад прибыль, которая позволяла им заменять аскетические и простые постройки первых дней великолепными зданиями, которые все еще, после веков заброшенности и обветшания, делают Фаунтинс и Тинтерн, Риво и Биланд местами паломничества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
В те дни, когда путь по воде был самым дешевым, английская торговля имела преимущества по двум причинам. Хотя ее реки вряд ли могли сравниться с континентальными, море всегда находилось рядом, а побережья были буквально усыпаны речными устьями, откуда товары могли отправляться либо за границу, либо в собственные порты государства. В то время, когда каждый второстепенный правитель от Вистулы до Биская пытался набить свои сундуки, взимая пошлину с товаров, Англия с ее сильной единой королевской властью была самой большой зоной свободной торговли в Европе. Почти единственные внутренние транспортные пошлины взимались за незначительные переправы, чтобы возместить расходы, когда мост или дорога находились в частных руках. По сравнению с провозом груза по Темзе, Северну или Хамберу, перевозка товаров по европейским рекам приводила к чрезвычайному росту их цен. В начале века на Везере находилось более тридцати постов, где взимались пошлины, а на Эльбе их было еще больше, около пятидесяти можно было встретить на Рейне и более восьмидесяти на австрийской территории Дуная. На французских реках и дорогах ситуация была не лучше; крупная ярмарка в Шампани, которая в течение веков являлась основным торговым пунктом северной Европы, задыхалась из-за огромных дорожных пошлин, взимавшихся после слияния фьефа с Французским королевством. Только при дворах Брабанта и Геннегау, а также в итальянских и фламандских торговых городах свободная торговля ценилась так же, как и в Англии Эдуарда I. В Пяти портах налоги и пошлины на вино колебались между 2-4 пенсами за бочонок, в то время как в Саутгемптоне средний налог на импортируемые товары составлял только 2 пенса за фунт. В большинстве портов английские товары освобождались от пошлин либо по королевской хартии, либо по договорам между одним городом и другим.
Так как побережье Англии по своей длине было гораздо больше, чем в любом другом западном королевстве, то в государстве проживало солидное морское население, занимавшееся ловлей рыбы, прибрежной торговлей и морскими поездками в Балтийские страны, Нидерланды, Францию и Бискайский пролив, уже тогда называвшийся «морем англичан». Хотя большинство морских перевозок осуществлялось иностранцами, а английские корабли были гораздо меньшего водоизмещения, чем суда Средиземноморских торговых государств – Генуи, Пизы, Венеции и Арагона, – английские моряки, привыкшие к приливам, отливам и штормам Ла-Манша и Северного моря, славились выносливостью, морским искусством и драчливостью. Постоянно они вступали в портовые драки не только со своими нормандскими, бретонскими, фламандскими и баскскими соперниками, но и между собой. Когда бы моряки из Пяти портов ни встречали рыбаков из Ярмута, которых они считали людьми, сующими нос не в свои дела, они вызывали тех на смертный бой, «on lond and strond».С семью привилегированными портами – Уинчелси, Ромни, Хитом, Дувром, Сандвичем, Гастингсом и Райем и их далекими «связями» – «портовые люди» лагун и бухт Суссекса и Кента долгое время были аристократами Ла-Манша и Северного моря, выполняли свои феодальные обязанности, в военное время предоставляя королю корабли, а их мирная жизнь состояла из испытанной смеси рыбной ловли, пиратства и торговли с северной Францией и Нидерландами. Но постепенно их гавани стали засоряться илом, судоходство все больше развивалось, а их доминирующее влияние стали оспаривать моряки западного побережья. С богатейшими рыбными территориями прямо у ворот и католической страной, питавшейся рыбой по пятницам и во время великого поста, англичане, жившие на побережье, обучались нелегкому делу покорения водных просторов, среди которых находился их остров. Хотя они редко отваживались заплывать дальше Испании или Норвегии – в последующее поколение чосеровский моряк знал побережья от Ютландии до Финистерре – они ходили по морям, полным штормов и изменчивых ветров, которые прекрасно подходили для изучения тонкостей морского дела. Целый народ, живший обособленно, передававший знания от отца к сыну, вносил в характер вялых простых людей струю безрассудства, легкомысленности, что в дальнейшем будет иметь далеко идущие последствия.
Также большую роль в формировании национального характера сыграли торговые отношения. Купеческий город со своей свободой и жизнью, полной благоприятных возможностей, сделал уже достаточно много для преобразования разобщенного английского общества, каким оно стало после нормандского завоевания, в более гибкое, где не было четких границ между различными социальными слоями. Многие из передовых купеческих семей, особенно в Лондоне и крупных портах, вышли из иностранных торговцев, осевших в Англии, как Бокойнты и Бакреллы, пришедших из Италии, и Арраксы, чье имя происходит от Арраса. Гораздо больше было предприимчивых английских сельских жителей, часто вилланов, убежавших от крепостной зависимости своих родных земель, чтобы искать счастья за стенами самоуправляемых привилегированных городов. Многие, поступившие таким образом, умерли от бедности и болезней в переполненных трущобах, прежде чем смогли пробиться через монополистические ограничения, с помощью которых прочно занявшие свое место бюргеры защищали себя и свои ремесла и торговлю. Другие прошли, иногда меньше, чем за поколение, путь от суровой неизменной жизни в феодальном поместье до высокого положения члена городского самоуправления (олдермена) или мэра и даже до места чиновника на королевской службе – поскольку в Англии корона всегда быстро привлекала на свою сторону опытных людей с деловыми и финансовыми способностями. Купцы с простыми именами, как Данстебл, Хейверил и Пигсфлеш, мимо наследственной феодальной иерархии получали должности чемберленов, дворецких и поставщиков, ссужая деньгами Корону или крупных магнатов, устраивали переводы фондов из одной части империи Плантагенетов в другую, предлагали закладные, чтобы обеспечить вышестоящих господ, как мирян, так и церковнослужителей, живыми деньгами, дабы удовлетворить их возрастающий вкус к роскоши. Поступая таким образом, хотя многие из них и разорились на этом пути, они разбогатели, вкладывая свою прибыль в землю и основывая укоренившиеся и получившие рыцарское звание семьи.
Такие купцы – продавцы шерсти, виноторговцы, бакалейщики, торговцы рыбой, тканями, мануфактурными товарами, кожей, галантерейщики и ювелиры – объединялись с целью взаимозащиты в гильдии, которые регулировали и контролировали местные условия и деятельность своих ремесел, а также входили в правление города, чтобы получить или унаследовать свободу. Как только они достигали положения горожанина или бюргера, они становились неприкосновенными для своих прежних хозяев и жили под защитой не только города, где ревностно охранялись права, но и королевских судов. Насколько быстро могли произойти такие трансформации, видно из иска об оскорблении и тюремном заключении во время царствования Эдуарда II, поданного лондонским торговцем тканями и олдерменом, неким Саймоном де Парисом, против Уолтера Пейджа, бейлифа сэра Роберта Тоуни, хозяина норфолкского имения Нектон, места, из которого истец был родом и которому принадлежал он и его предки. Когда он нанес визит в свой бывший дом, этого богатого гордого человека схватили и взяли под стражу местные власти, главным образом надеясь поживиться шантажом. Их защита строилась на том, что, хотя теперь он и горожанин, он родился вилланом и, оказавшись в Нектоне, «в его крепостном гнезде», был обязан выполнять службу по своему наследственному статусу. Когда бейлиф предложил ему место главного судьи деревни, Саймон отказался, после чего был арестован по закону феодального поместья и взят «под охрану с третьего часа до вечерни», когда шум, вызванный им, казалось, обеспечил его освобождение. Дело олдермена состояло в том, что он был свободным гражданином Лондона (и являлся таковым уже десять лет), неся службу в качестве королевского шерифа в городе и «отвечая перед казначейством», и «до этого самого дня» был олдерменом, то есть фигурой неприкосновенной, которого ни один человек не мог назвать вилланом. На что адвокат обвиняемого ответил, что
«...против того, что он является гражданином Лондона, мы ничего не имеем; но мы скажем вам, что его мать и мать его матери были крепостными, а значит, и он – виллан Роберта, как и все его предки, деды и прадеды и все те, кто держит его земли в поместье Нектона; и прародители Роберта пользовались вилланской службой предков Саймона, как, например, подушная подать, замужество их дочерей, большие и малые налоги, и Роберту до сих пор служат братья Саймона по отцу и матери... Где бы он ни говорил, что он не является нашим вилланом, он родился вилланом, и мы нашли его в нашем гнезде».
На что председательствующий главный судья, Бирфорд, заметил:
«Я слышал, что одного человека взяли в публичном доме и повесили, и если бы он остался дома, такое зло с ним бы не приключилось. Так и здесь. Если он был свободным гражданином, почему он не остался в городе?»
Потребовалось четыре года, прежде чем после постоянных отсрочек дело было наконец решено в пользу олдермена. И 100 фунтов – огромную сумму по тем временам – должны были выплатить лорд и его бейлиф.
* * *
Единственным наиболее существенным стимулом роста английского капитализма была война. Конфликты с Уэльсом, Шотландией и Францией, которые последовали вслед за столкновениями Эдуарда с Ллевелином и Баллиолем, стали огромным стимулом к развитию купечества. Хотя ни один английский торговец пока не мог предложить Короне кредиты, равные ссудам крупных банкирских и торговых домов Флоренции и Ломбардии, уже появились местные финансисты достаточно богатые, чтобы сыграть важную роль в снаряжении армий Эдуарда. Именно к тем, кто занимался шерстью, «главным товаром и драгоценностью Англии», он и обратился. Исключительно за грубые шерстяные товары можно было получить деньги, Фландрия и Италия всегда нуждались в ней. Именно благодаря экспорту шерсти в 1294 году Эдуард I отменил ненавистный maltote,чтобы финансировать свою войну против французского суверена. И именно благодаря помощи торговцев шерстью, во главе с крупным шропширским торговцем, Лоренсом из Ладлоу – «mercator notissimus»,как называли его королевские законоведы, – три года спустя он снарядил экспедицию во Фландрию. Когда Лоренс утонул на перегруженном судне, везшем шерсть в Голландию, монастырские хронисты увидели в этом перст Божий – отмщение за снижение цен на покупку сырья у домашних производителей, в том числе и Церкви, с помощью которых он и его собратья монополисты, надувая Святую Церковь, переложил на производителя свои финансовые потери. Памятником Лоренсу стал замечательный маленький замок Стиоксей, который он построил для себя рядом с Ладлоу. Два других крупных купца того времени – Гилберт из Честертона и Томас Дюран из Данстебла. Ссуды последнего приорату его родного местечка были так велики, что приор не посмел отклонить его приглашение на пир, которое самонадеянный парень послал магнатам графства, все они были у него в долгу под обеспечение своих будущих продаж шерсти.
Рыночная власть, которую сбор и экспорт шерсти дал богатым подданным в их отношениях с Короной, сыграла важную роль в развитии национального налогообложения и парламента. Право таможенных сборов всегда было королевской прерогативой, но в годы примитивной экономики, когда Короне необходимо было быстро собрать деньги, это было возможно только в сотрудничестве с теми, кто занимался товаром, подлежащим налогообложению. Таким образом, именно к торговцам шерстью как к корпорации обращались Эдуард I, его сын и внук, когда им требовались деньги. Иногда вместо того чтобы созвать парламент и попросить субсидии у купечества или сословия, представленного избранными горожанами, король собирал ассамблею лидирующих на рынке торговцев шерстью и договаривался с ними о налоге на экспортируемую шерсть. В любом случае он использовал принцип добиваться согласия у тех, кто подвергается налогообложению. Но как только выяснялось, что продавцы шерстью неизменно перекладывали налог на другие плечи, снижая цены на закупки шерсти у производителей, представители последних в парламенте начали требовать, чтобы король договаривался непосредственно с ними, а не с теми, кто платит налог только номинально. Поступая таким образом, они выдвигали как quid pro quo(одно вместо другого), сперва робко и в порядке эксперимента, требования не только компенсации нанесенного ущерба, но и контроля над расходованием денег и над королевскими чиновниками, заведующими им.
Пошлины на шерсть взимались с помощью рыночной таможни. Впервые она была учреждена в Лондоне и тринадцати других английских портах в начале царствования Эдуарда I, чтобы собирать «по древнему или великому обычаю» полмарки – 6 шиллингов 8 пенсов – за мешок, что гарантировал парламент 1275 года. Когда в 1297 году король силой позаимствовал все доступные запасы английской шерсти, чтобы профинансировать свою экспедицию в Нидерланды, пришлось учредить иностранную таможню, сначала в Дордрехте, а затем в Антверпене, чтобы взвешивать и оценивать конфискованную шерсть и взимать maltoteс купцов. Здесь и в рыночных городах в Англии, королевские представители – сборщики, ревизоры, досмотрщики, инспекторы, клерки, мерщики и грузчики – осуществляли древний и великий сбор и так называемую малую пошлину, которые Эдуард в последние годы своего правления навязал только иностранным экспортерам и который, упраздненный Ордайнерами в 1311 году, его сын восстановил после короткого триумфа в 1322 году. В год перед Бэннокберном, после первоначально неудачной попытки восстановить то, что было разрешено Ордайнерами, Эдуард II сделал привилегированную иностранную рыночную таможню – тогда в Сент-Омере – обязательной, через которую должна была проходить вся шерсть, экспортируемая в Нидерланды. В течение последующих тринадцати лет эта королевская таможня переезжала из одного фламандского города в другой. В 1326 году, из-за растущего недовольства, исходящего от производителей шерсти и мелких торговцев, она была перенесена обратно в Англию, а спустя два года Мортимер и королева Изабелла в поисках популярности ее и вовсе упразднили.
Но хотя свобода в торговле увеличила экспорт шерсти и подняла цены, получаемые изготовителями, Корона не могла больше существовать без доходов от таможенных пошлин и даваемых ими кредитов. В начале правления Эдуарда III иностранная таможня была возрождена и стала постоянным компонентом торговли шерстью и национальной системы налогообложения. Все это позволило королю занимать деньги под обеспечение таможенных сборов и направлять экспортируемую шерсть в любой город в Нидерландах, который устраивал его внешнюю политику в данный момент.
Увеличение производства шерсти коснулось почти всей сельской общины. Не только наличные деньги хозяев крупных феодальных и церковных поместий зависели от овечьей шерсти, но также и рыцарей графств, богатых свободных землевладельцев и даже сельских вилланов, чьи общинные стада помогали увеличиваться потоку шерсти из маноров на причалы и склады купцов-оптовиков. Разъезжая со своими вьючными лошадьми по фермам, деревням и монастырям и скупая произведенное за год сырье, чтобы продать экспортерам, отправляющимся на судах во Фландрию и Италию, «шерстянщики», предлагая кредит в обмен на низкие цены, получали долю тайной прибыли, не нарушая христианский запрет на ростовщичество. Многие зажиточные землевладельцы помимо производства шерсти занимались и такой оптовой торговлей, скупая шерсть у своих мелких соседей, у которых не хватало возможностей и умений, чтобы распоряжаться собственной продукцией. Цистерцианские аббатства северных и западных долин особенно активно включились в такой бизнес, получая от него и от своих стад прибыль, которая позволяла им заменять аскетические и простые постройки первых дней великолепными зданиями, которые все еще, после веков заброшенности и обветшания, делают Фаунтинс и Тинтерн, Риво и Биланд местами паломничества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84