Поверх монашеского одеяния на ней был серый фартук. От свежевымытого пола пахло чем-то терпким. Когда они добрались до часовни, Онофре кинул унылый взгляд на тело в гробу, освещенное зыбким пламенем двух свечей, на изможденное пергаментное лицо, бесчувственное в своем забвении, и ему показалось, что оно перечеркивало все воспоминания о предыдущей жизни.
– Можете закрывать гроб, – тихо произнес он.
– Пока ваш отец был с нами, – сказала настоятельница, – несмотря на некоторые недоразумения, ему все-таки удалось подружиться с несколькими стариками, и они хотели бы присутствовать на заупокойной молитве, разумеется, если вы не имеете ничего против.
Две монахини привели группу стариков, шаркавших по полу ногами. Далеко не все знали Американца при жизни, а теперь, хитровато щуря глаза, присоединились к грустной церемонии только для того, чтобы не пропустить неожиданного развлечения, посланного им самим небом. Все были одеты в рваные обноски.
– Мы зависим от подаяний, поэтому наше финансовое положение крайне прискорбно, – объяснила настоятельница.
По окончании церемонии, когда все отправились на кладбище, сестра Сокорро потянула Онофре за рукав.
– Пойдемте со мной. Я вам кое-что покажу, – прошептала она.
Он послушно пошел за ней к узкой, выкрашенной голубой краской двери. Монашенка открыла ее огромным ключом, привязанным к поясу ленточкой. Дверь вела в темный закуток. Монашенка на секунду скрылась внутри и тут же вышла с пучком ивовых прутьев.
– Мы учим наших больных плести корзины. Ваш отец как раз начал делать одну, но не сильно продвинулся – он не умел работать руками. Правда, он был уже очень плох, когда год назад его привез сюда ваш брат. Он и заплатил за эти прутья – теперь они ваши.
Вернувшись с кладбища, Онофре повел Жоана в тот самый ресторан, где много лет назад он и отец случайно встретили Балдрича, Вилаграна и Таперу. Братья расправились с супом в полном молчании. Пока они ждали второго блюда, Онофре сказал:
– Я имел намерение приехать пораньше, но не смог. Ужинал с царицей – так-то вот.
– Я не понимаю, что значит царица, – ответил Жоан. – И не упрекаю тебя ни в чем – можешь не извиняться.
– Само собой, все понесенные тобой расходы будут оплачены, – заверил Онофре.
– Я тут подумал и решил продать землю, – сказал Жоан, словно не слыша слов Онофре. – Для этого мне нужно твое письменное согласие. – Он пристально посмотрел на брата. Тот молчал: вероятно, ждал, чтобы он выложил все до конца, прежде чем высказаться самому, поэтому Жоан продолжил: – Потом я уеду в Барселону. Нет, не говори мне ничего, – добавил он поспешно, предвидя возражения.
Онофре узнал это упрямство на его лице – оно напомнило ему мать. Кувшин вина, принесенный официантом, был уже пуст, хотя Онофре едва сделал пару глотков.
– Говори тише, – сказал он. – Здесь нас знают, и все на нас смотрят.
– Плевать я хотел! – закричал Жоан.
– Ну вот, понеслось! – сказал Онофре улыбаясь. – Как я погляжу, не такой уж ты умный, как воображаешь. Успокойся и лучше послушай мой план – я его приготовил специально к нашему разговору. – Он хлопнул в ладоши и приказал пришедшему на зов официанту снова наполнить кувшин. – Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь, хотя мы едва знакомы; мы братья, а потому не можем сильно отличаться друг от друга и волей-неволей должны договориться. Ты сыт по горло копанием в земле. Разве не так? Тебе до смерти надоела деревенская жизнь. Неужели ты думаешь, что я тебя не понимаю и буду ставить тебе палки в колеса? – Заметив, с какой скоростью исчезает вино, он придвинул ему кувшин: Жоан стал наливать себе стакан за стаканом и механически отправлять их в рот. По мере того как он пил, его глубоко посаженные глаза теряли блеск и все больше тускнели. – Земля ничего не дает, и я прекрасно это знаю. Все богатство в лесе. С этого момента мы займемся исключительно лесом. Он растет сам по себе, за ним не надо ухаживать. Требуется одна-единственная вещь – следить за тем, чтобы туда не заходили чужаки и не воровали древесину. Дерево в городе стоит целое состояние, но кто-то должен постоянно находиться здесь и присматривать за лесом, – он источник нашего богатства.
– Кого ты хочешь обмануть этими сказками? – возразил Жоан. – Лес принадлежит всем, никто не может владеть им как собственностью. – Он понизил голос.
Пришел его черед испытать на себе вкрадчивое обаяние Онофре Боувилы, и теперь, оказавшись лицом к лицу с братом, он почувствовал, как копившаяся годами ненависть отходит на второй план. Против его воли им овладевали любопытство и алчность.
– Верно. До сих пор лес принадлежал всем, – сказал Онофре, – то есть никому конкретно. Но представь себе: если бы вся долина превратилась в субъект административного управления, если бы вместо прихода она вдруг отошла муниципалитету, то все земли, не находящиеся в частном владении, то есть ничейные, стали бы коммунальной собственностью и оказались в подчинении у сеньора алькальда… Ты бы хотел стать алькальдом, Жоан?
– Нет, – ответил тот.
– Ну что же. Посмотрим, не изменишь ли ты свое решение в дальнейшем, – сказал Онофре.
Он вспоминал этот разговор, вспоминал, каких огромных денег и неимоверных хлопот стоило ему это страстное желание подчинить себе брата, завоевать расположение этого едва знакомого ему человека, в чьих глазах читалось лишь чувство звериной ненависти и смертельной обиды. Внезапное появление карабинеров на причале отвлекло его от горьких мыслей. Он вздрогнул. Заметив его реакцию, карабинеры поднесли руки к фуражкам, отдавая ему честь.
– Извините, дон Онофре, мы не хотели напугать вас, – оправдывались они. – Мы ищем контрабандный груз табака.
Со дня похорон он больше не видел Жоана и не присутствовал при том моменте, когда тот занял главенствующий пост в муниципалитете. Также ему ничего не было известно, чем конкретно он там занимался. Время от времени на его склады в Пуэбло-Нуэво завозили древесину и кору пробкового дуба, которыми изобиловали горные склоны. Тем не менее он сидел и думал: «Мою семью только и составляют, что придурковатый сын да вульгарные девицы, называющие себя моими дочерьми, и у меня нет других кровных родственников, кроме Жоана. Только сумасшедший способен прервать эту связь и резать свои корни по живому».
3
Пообедав, братья тотчас расстались. Оба все еще ощущали холодность встречи, но пришли к соглашению. В половине третьего Жоан заспешил домой, чтобы воспользоваться оставшимися светлыми часами дня, а Онофре решил прогуляться по улицам Бассоры; его поезд отходил только в восемь вечера. Этот город, поражавший его воображение в детстве, теперь казался ему пошлым и уродливым, воздух – полным смрада, прохожие, попадавшиеся ему на пути, – грубыми мужланами. «Даже мозги – и те забиты у них сажей», – подумал он. Онофре не замечал, что ноги сами несли его на знакомую улицу с крытыми галереями по обе стороны; он вошел в один из домов, поднялся на первый этаж и постучал. На зов вышла робкая женщина благочестивого вида, и он спросил, жил ли тут когда-нибудь таксидермист. Она провела его в гостиную. Человек, о котором он толковал, приходится ей отцом, он жив, но очень стар и давно оставил свое занятие, сообщила она. Сейчас оба живут на скромный капитал, накопленный за время работы отца, и ни в чем не нуждаются. Его провели в комнату таксидермиста, и Онофре спросил, помнит ли он, как много лет назад ему принесли мертвую обезьяну. Чучельник не раздумывая ответил, что отлично помнит: за время своей профессиональной деятельности ему ни разу не приходилось иметь дело с животным, о котором он сейчас спрашивает. Работа была трудной – это он тоже хорошо помнил, – анатомия обезьяны была ему неизвестна, к тому же она была такой маленькой и с такими хрупкими косточками. Он вложил в нее все свое прилежание и искусство и потратил уйму времени, но в конце концов чучело удалось на славу – он признавал это без ложной скромности. Шло время, а заказчик не появлялся. Его он тоже хорошо помнит, хотя с той поры утекло много воды: это был мужчина в соломенной шляпе, одетый во все белое, а в руках он держал тростниковую трость; да, вот еще – его сопровождал мальчик.
– Видите, какая светлая у меня голова, и это в моем-то возрасте! – закончил свои воспоминания старый таксидермист.
– Отец, не надо так волноваться, – успокаивала его женщина и, отведя Онофре в сторонку, объяснила: старик легко приходил в сильное возбуждение, а потом допоздна не мог заснуть.
– Что стало с обезьяной? – спросил Онофре, не обращая внимания на ее объяснения.
Чучельник с видимым усилием перебирал в памяти давние события: он сначала держал обезьяну в шкафу, чтобы уберечь ее от пыли, но убедившись, что за ней никто не придет, поместил ее в мастерской на полке как образец… Старик замолк.
– А потом? – подстегнул его Онофре.
Потом он уже не помнил. Дочь пришла ему на помощь:
– Отец, ее забрал сеньор Катасус, неужели вы забыли?
– Да, да, – обрадовался таксидермист. Сеньор Катасус и его шурин часто снабжали его
охотничьими трофеями для изготовления чучел и были его лучшими клиентами. Всегда приносили крупную дичь – косулю или кабана. Однажды они увидели обезьяну, и им взбрело в голову забрать ее, а ему было без разницы – все равно она много лет пылилась без дела на полке. Таксидермист рассудил, что не будет большой беды, если он подарит обезьяну своим лучшим клиентам.
Семья Катасус жила за городом в собственном доме, который показал ему ветеран кубинской войны, встреченный на стоянке экипажей рядом с вокзалом. Он хорошо знал эту семью. Войдя в прихожую, Онофре вручил служанке свою визитную карточку и, ожидая, все спрашивал себя, зачем он совершает эту глупость. «Дурацкие поступки добром не кончаются, – подумал он. – Может, лучше отказаться от этой сентиментальной затеи сейчас, пока не поздно?» К нему вышел Катасус собственной персоной. Это был круглый, как шар, моложавый на вид мужчина лет семидесяти, похожий на деревенского жителя.
– Боувила?! – удивился он. – Какая честь! – О своем госте он много слышал и даже имел с ним общих знакомых. До его ушей также дошли сведения о банкете, данном в честь царицы. – Здесь, в провинции, такие вещи имеют широкий резонанс, – признался он, добродушно посмеиваясь. – Но позвольте, чем обязан удовольствию принимать вас в моем доме?
– Меня привело к вам дело личного свойства, – ответил Онофре и в двух словах объяснил, о чем шла речь. – Вам покажется абсурдным мой интерес к такой безделице, как обезьяна, – закончил он.
– Нет, нет, ни в коей мере, – ответил Катасус с явной симпатией, – но дело в том, что я, к сожалению, не могу исполнить вашу просьбу, хотя полон желания угодить вам.
Его шурин, некий Эскласанс, владелец завода по перегонке спирта, увидел обезьяну в доме чучельника, и его осенила блестящая идея окрестить свою водку «Обезьяновкой». Он уже уговорил таксидермиста подарить ему чучело, чье изображение хотел использовать в качестве рекламы, когда вдруг юрист, ведший его дела в Барселоне, написал ему о невозможности воплощения столь оригинального замысла, поскольку под этой маркой выпускалась другая продукция, зарегистрированная раньше, и на рынке по чистой случайности уже продавалась анисовая водка с точно таким же названием. Шурин отдал обезьяну детишкам; они долго с ней играли, а когда подросли, то вынесли обезьяну на чердак и, наконец, побитую молью и истрепанную, выбросили на помойку.
– Удивительно, – сказал Катасус, – как это после стольких лет вы смогли проследить судьбу обезьяны и даже восстановить ее во всех деталях. – Он посмотрел на стенные часы с маятником, словно хотел избавиться от нежданного гостя, но не мог придумать благовидную причину. Онофре тоже искал предлог распрощаться, однако хозяин заговорил снова: – До отхода поезда еще полных два часа, а мы, как говорится, в двух шагах от вокзала. Проходите, сделайте милость. Вы нас очень обяжете, если разделите с нами наш скромный праздник, у нас, видите ли, маленькое семейное торжество.
Онофре послушно прошел в просторную столовую с лепными украшениями на потолке, дубовой мебелью и столом, за которым сидели человек двенадцать-тринадцать. Катасус начал знакомить его с гостями, Онофре небрежно кивал, едва удостаивая их вниманием. Среди собравшихся были сыновья Катасуса с женами, близкие и дальние родственники и один весьма живописный субъект по имени Сантьяго Бельталь, представленный ему последним.
– Сантьяго – изобретатель, – отрекомендовал его Катасус с насмешливой церемонностью.
По язвительной интонации и многозначительным перемигиваниям развеселившихся родственников Онофре сделал вывод, что перед ним один из тех неудачников, которые своими чудачествами и глупыми выходками служат для потехи публики на семейных сборищах, превращаясь незаметно для себя в шутов. Сантьяго Бельталю, чье имя навсегда войдет в его жизнь, было тогда двадцать восемь лет, но голодное выражение лица и изможденный вид делали его вдвое старше своего возраста – казалось, он был одержим навязчивой идеей, а потому прекратил есть и спать. Соломенные волосы, висевшие прямыми сальными космами, выпуклые влажные глаза, длинный нос и широкий рот с тонкими губами и крупными лошадиными зубами только подчеркивали нелепость его наружности. Картину довершали старый шерстяной пиджак с многочисленными следами штопки, обтрепанный по краям галстук кричащего цвета, слишком короткие брюки и веревочные штиблеты. Все это отнюдь не прибавляло уважения к нему, наоборот, вызывало жалость. Хотя было очевидно, что нищий изобретатель существовал лишь за счет подачек, он едва притрагивался к булочкам и сладостям, в изобилии присутствовавшим на столе – стоило только протянуть руку. Они обменялись долгим взглядом. На какое-то мгновение Бельталь слился с образом полоумного парня, так и не понятого им до конца, который отправился на Кубу, переполненный бредовыми фантазиями, а вернулся сломленный духом, но полный все теми же фантазиями. Тень молодого отца промелькнула перед глазами и исчезла, воссоединившись с бренными останками, преданными земле несколько часов назад. Его осенила абсурдная мысль: «Я, непонятно зачем, искал несуществующую обезьяну, а взамен судьба посылает мне этого идиота». Не дав обществу как следует поупражняться в изъявлении приличных случаю любезностей, Катасус пустился в воспоминания об обезьяне, однако его прервал один из гостей, осчастлививший слушателей необыкновенными познаниями в области зоологии. В одной книге он прочитал о необычайно развитом интеллекте этих животных и о том, что древние египтяне, не веруя в Бога, поклонялись обезьянам. Другой кабальеро сообщил присутствующим сведения, почерпнутые им из самых достоверных источников: в Китае и Японии обезьян не обожествляют, как в Древнем Египте, а едят, причем их мясо считается настоящим деликатесом. Третий назвал все это цветочками, поскольку в некоторых местах Южной Америки вытворяют еще и не такое – подумать только, там едят кайманов и змей! Один из гостей предположил, что это, должно быть, в Чили. Сестра отца, уточнил он, вышла замуж за торговца шерстью, и они эмигрировали в Чили. Однако жена не преминула его поправить: они уехали вовсе не в Чили, а в Венесуэлу. Дама посетовала, почему именно она, не будучи кровной родственницей этих людей, должна помнить такие веши, тогда как муж не знает, куда уехала его собственная тетка, и нашла этот факт очень печальным. Любитель змей и кайманов изложил способ их приготовления: умертвив змею, рассказывал он, ее распиливают на кусочки величиной в пядь или около того, затем зашивают эти кусочки по краям и жарят на жире или растительном масле на манер свиных колбасок, потом подумал и глубокомысленно добавил: мясо этих рептилий, а также злаковые составляют основную пищу обитателей этой зоны Южной Америки. Гастрономическую тему прервала сеньора, которая пожаловалась на белые пятна, выступившие у нее на коже бог знает отчего. Другая тут же порекомендовала ей уехать на воды в Калдас-де-Бои. Молодой человек поделился с обществом последними новостями, дошедшими до него из Парижа: там улицы запружены автомобилями, и на каждом шагу валяются трупы собак, кошек и ослов, сбитых этими монстрами. Мода на автомобили, мрачно заметил пожилой сеньор, доселе воздерживавшийся от участия в разговоре, принесет многим семьям несчастье. С этим согласились почти все присутствующие. Катасус, покачав головой, заметил, что при всех издержках нельзя противостоять прогрессу, особенно в сфере науки. Так проходил вечер. Онофре Боувила хранил упорное молчание. Краешком глаза он наблюдал за Сантьяго Бельталем: тот тоже не произнес ни слова, но в отличие от Онофре ему не нужно было притворяться прилежным слушателем – он думал о своем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Можете закрывать гроб, – тихо произнес он.
– Пока ваш отец был с нами, – сказала настоятельница, – несмотря на некоторые недоразумения, ему все-таки удалось подружиться с несколькими стариками, и они хотели бы присутствовать на заупокойной молитве, разумеется, если вы не имеете ничего против.
Две монахини привели группу стариков, шаркавших по полу ногами. Далеко не все знали Американца при жизни, а теперь, хитровато щуря глаза, присоединились к грустной церемонии только для того, чтобы не пропустить неожиданного развлечения, посланного им самим небом. Все были одеты в рваные обноски.
– Мы зависим от подаяний, поэтому наше финансовое положение крайне прискорбно, – объяснила настоятельница.
По окончании церемонии, когда все отправились на кладбище, сестра Сокорро потянула Онофре за рукав.
– Пойдемте со мной. Я вам кое-что покажу, – прошептала она.
Он послушно пошел за ней к узкой, выкрашенной голубой краской двери. Монашенка открыла ее огромным ключом, привязанным к поясу ленточкой. Дверь вела в темный закуток. Монашенка на секунду скрылась внутри и тут же вышла с пучком ивовых прутьев.
– Мы учим наших больных плести корзины. Ваш отец как раз начал делать одну, но не сильно продвинулся – он не умел работать руками. Правда, он был уже очень плох, когда год назад его привез сюда ваш брат. Он и заплатил за эти прутья – теперь они ваши.
Вернувшись с кладбища, Онофре повел Жоана в тот самый ресторан, где много лет назад он и отец случайно встретили Балдрича, Вилаграна и Таперу. Братья расправились с супом в полном молчании. Пока они ждали второго блюда, Онофре сказал:
– Я имел намерение приехать пораньше, но не смог. Ужинал с царицей – так-то вот.
– Я не понимаю, что значит царица, – ответил Жоан. – И не упрекаю тебя ни в чем – можешь не извиняться.
– Само собой, все понесенные тобой расходы будут оплачены, – заверил Онофре.
– Я тут подумал и решил продать землю, – сказал Жоан, словно не слыша слов Онофре. – Для этого мне нужно твое письменное согласие. – Он пристально посмотрел на брата. Тот молчал: вероятно, ждал, чтобы он выложил все до конца, прежде чем высказаться самому, поэтому Жоан продолжил: – Потом я уеду в Барселону. Нет, не говори мне ничего, – добавил он поспешно, предвидя возражения.
Онофре узнал это упрямство на его лице – оно напомнило ему мать. Кувшин вина, принесенный официантом, был уже пуст, хотя Онофре едва сделал пару глотков.
– Говори тише, – сказал он. – Здесь нас знают, и все на нас смотрят.
– Плевать я хотел! – закричал Жоан.
– Ну вот, понеслось! – сказал Онофре улыбаясь. – Как я погляжу, не такой уж ты умный, как воображаешь. Успокойся и лучше послушай мой план – я его приготовил специально к нашему разговору. – Он хлопнул в ладоши и приказал пришедшему на зов официанту снова наполнить кувшин. – Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь, хотя мы едва знакомы; мы братья, а потому не можем сильно отличаться друг от друга и волей-неволей должны договориться. Ты сыт по горло копанием в земле. Разве не так? Тебе до смерти надоела деревенская жизнь. Неужели ты думаешь, что я тебя не понимаю и буду ставить тебе палки в колеса? – Заметив, с какой скоростью исчезает вино, он придвинул ему кувшин: Жоан стал наливать себе стакан за стаканом и механически отправлять их в рот. По мере того как он пил, его глубоко посаженные глаза теряли блеск и все больше тускнели. – Земля ничего не дает, и я прекрасно это знаю. Все богатство в лесе. С этого момента мы займемся исключительно лесом. Он растет сам по себе, за ним не надо ухаживать. Требуется одна-единственная вещь – следить за тем, чтобы туда не заходили чужаки и не воровали древесину. Дерево в городе стоит целое состояние, но кто-то должен постоянно находиться здесь и присматривать за лесом, – он источник нашего богатства.
– Кого ты хочешь обмануть этими сказками? – возразил Жоан. – Лес принадлежит всем, никто не может владеть им как собственностью. – Он понизил голос.
Пришел его черед испытать на себе вкрадчивое обаяние Онофре Боувилы, и теперь, оказавшись лицом к лицу с братом, он почувствовал, как копившаяся годами ненависть отходит на второй план. Против его воли им овладевали любопытство и алчность.
– Верно. До сих пор лес принадлежал всем, – сказал Онофре, – то есть никому конкретно. Но представь себе: если бы вся долина превратилась в субъект административного управления, если бы вместо прихода она вдруг отошла муниципалитету, то все земли, не находящиеся в частном владении, то есть ничейные, стали бы коммунальной собственностью и оказались в подчинении у сеньора алькальда… Ты бы хотел стать алькальдом, Жоан?
– Нет, – ответил тот.
– Ну что же. Посмотрим, не изменишь ли ты свое решение в дальнейшем, – сказал Онофре.
Он вспоминал этот разговор, вспоминал, каких огромных денег и неимоверных хлопот стоило ему это страстное желание подчинить себе брата, завоевать расположение этого едва знакомого ему человека, в чьих глазах читалось лишь чувство звериной ненависти и смертельной обиды. Внезапное появление карабинеров на причале отвлекло его от горьких мыслей. Он вздрогнул. Заметив его реакцию, карабинеры поднесли руки к фуражкам, отдавая ему честь.
– Извините, дон Онофре, мы не хотели напугать вас, – оправдывались они. – Мы ищем контрабандный груз табака.
Со дня похорон он больше не видел Жоана и не присутствовал при том моменте, когда тот занял главенствующий пост в муниципалитете. Также ему ничего не было известно, чем конкретно он там занимался. Время от времени на его склады в Пуэбло-Нуэво завозили древесину и кору пробкового дуба, которыми изобиловали горные склоны. Тем не менее он сидел и думал: «Мою семью только и составляют, что придурковатый сын да вульгарные девицы, называющие себя моими дочерьми, и у меня нет других кровных родственников, кроме Жоана. Только сумасшедший способен прервать эту связь и резать свои корни по живому».
3
Пообедав, братья тотчас расстались. Оба все еще ощущали холодность встречи, но пришли к соглашению. В половине третьего Жоан заспешил домой, чтобы воспользоваться оставшимися светлыми часами дня, а Онофре решил прогуляться по улицам Бассоры; его поезд отходил только в восемь вечера. Этот город, поражавший его воображение в детстве, теперь казался ему пошлым и уродливым, воздух – полным смрада, прохожие, попадавшиеся ему на пути, – грубыми мужланами. «Даже мозги – и те забиты у них сажей», – подумал он. Онофре не замечал, что ноги сами несли его на знакомую улицу с крытыми галереями по обе стороны; он вошел в один из домов, поднялся на первый этаж и постучал. На зов вышла робкая женщина благочестивого вида, и он спросил, жил ли тут когда-нибудь таксидермист. Она провела его в гостиную. Человек, о котором он толковал, приходится ей отцом, он жив, но очень стар и давно оставил свое занятие, сообщила она. Сейчас оба живут на скромный капитал, накопленный за время работы отца, и ни в чем не нуждаются. Его провели в комнату таксидермиста, и Онофре спросил, помнит ли он, как много лет назад ему принесли мертвую обезьяну. Чучельник не раздумывая ответил, что отлично помнит: за время своей профессиональной деятельности ему ни разу не приходилось иметь дело с животным, о котором он сейчас спрашивает. Работа была трудной – это он тоже хорошо помнил, – анатомия обезьяны была ему неизвестна, к тому же она была такой маленькой и с такими хрупкими косточками. Он вложил в нее все свое прилежание и искусство и потратил уйму времени, но в конце концов чучело удалось на славу – он признавал это без ложной скромности. Шло время, а заказчик не появлялся. Его он тоже хорошо помнит, хотя с той поры утекло много воды: это был мужчина в соломенной шляпе, одетый во все белое, а в руках он держал тростниковую трость; да, вот еще – его сопровождал мальчик.
– Видите, какая светлая у меня голова, и это в моем-то возрасте! – закончил свои воспоминания старый таксидермист.
– Отец, не надо так волноваться, – успокаивала его женщина и, отведя Онофре в сторонку, объяснила: старик легко приходил в сильное возбуждение, а потом допоздна не мог заснуть.
– Что стало с обезьяной? – спросил Онофре, не обращая внимания на ее объяснения.
Чучельник с видимым усилием перебирал в памяти давние события: он сначала держал обезьяну в шкафу, чтобы уберечь ее от пыли, но убедившись, что за ней никто не придет, поместил ее в мастерской на полке как образец… Старик замолк.
– А потом? – подстегнул его Онофре.
Потом он уже не помнил. Дочь пришла ему на помощь:
– Отец, ее забрал сеньор Катасус, неужели вы забыли?
– Да, да, – обрадовался таксидермист. Сеньор Катасус и его шурин часто снабжали его
охотничьими трофеями для изготовления чучел и были его лучшими клиентами. Всегда приносили крупную дичь – косулю или кабана. Однажды они увидели обезьяну, и им взбрело в голову забрать ее, а ему было без разницы – все равно она много лет пылилась без дела на полке. Таксидермист рассудил, что не будет большой беды, если он подарит обезьяну своим лучшим клиентам.
Семья Катасус жила за городом в собственном доме, который показал ему ветеран кубинской войны, встреченный на стоянке экипажей рядом с вокзалом. Он хорошо знал эту семью. Войдя в прихожую, Онофре вручил служанке свою визитную карточку и, ожидая, все спрашивал себя, зачем он совершает эту глупость. «Дурацкие поступки добром не кончаются, – подумал он. – Может, лучше отказаться от этой сентиментальной затеи сейчас, пока не поздно?» К нему вышел Катасус собственной персоной. Это был круглый, как шар, моложавый на вид мужчина лет семидесяти, похожий на деревенского жителя.
– Боувила?! – удивился он. – Какая честь! – О своем госте он много слышал и даже имел с ним общих знакомых. До его ушей также дошли сведения о банкете, данном в честь царицы. – Здесь, в провинции, такие вещи имеют широкий резонанс, – признался он, добродушно посмеиваясь. – Но позвольте, чем обязан удовольствию принимать вас в моем доме?
– Меня привело к вам дело личного свойства, – ответил Онофре и в двух словах объяснил, о чем шла речь. – Вам покажется абсурдным мой интерес к такой безделице, как обезьяна, – закончил он.
– Нет, нет, ни в коей мере, – ответил Катасус с явной симпатией, – но дело в том, что я, к сожалению, не могу исполнить вашу просьбу, хотя полон желания угодить вам.
Его шурин, некий Эскласанс, владелец завода по перегонке спирта, увидел обезьяну в доме чучельника, и его осенила блестящая идея окрестить свою водку «Обезьяновкой». Он уже уговорил таксидермиста подарить ему чучело, чье изображение хотел использовать в качестве рекламы, когда вдруг юрист, ведший его дела в Барселоне, написал ему о невозможности воплощения столь оригинального замысла, поскольку под этой маркой выпускалась другая продукция, зарегистрированная раньше, и на рынке по чистой случайности уже продавалась анисовая водка с точно таким же названием. Шурин отдал обезьяну детишкам; они долго с ней играли, а когда подросли, то вынесли обезьяну на чердак и, наконец, побитую молью и истрепанную, выбросили на помойку.
– Удивительно, – сказал Катасус, – как это после стольких лет вы смогли проследить судьбу обезьяны и даже восстановить ее во всех деталях. – Он посмотрел на стенные часы с маятником, словно хотел избавиться от нежданного гостя, но не мог придумать благовидную причину. Онофре тоже искал предлог распрощаться, однако хозяин заговорил снова: – До отхода поезда еще полных два часа, а мы, как говорится, в двух шагах от вокзала. Проходите, сделайте милость. Вы нас очень обяжете, если разделите с нами наш скромный праздник, у нас, видите ли, маленькое семейное торжество.
Онофре послушно прошел в просторную столовую с лепными украшениями на потолке, дубовой мебелью и столом, за которым сидели человек двенадцать-тринадцать. Катасус начал знакомить его с гостями, Онофре небрежно кивал, едва удостаивая их вниманием. Среди собравшихся были сыновья Катасуса с женами, близкие и дальние родственники и один весьма живописный субъект по имени Сантьяго Бельталь, представленный ему последним.
– Сантьяго – изобретатель, – отрекомендовал его Катасус с насмешливой церемонностью.
По язвительной интонации и многозначительным перемигиваниям развеселившихся родственников Онофре сделал вывод, что перед ним один из тех неудачников, которые своими чудачествами и глупыми выходками служат для потехи публики на семейных сборищах, превращаясь незаметно для себя в шутов. Сантьяго Бельталю, чье имя навсегда войдет в его жизнь, было тогда двадцать восемь лет, но голодное выражение лица и изможденный вид делали его вдвое старше своего возраста – казалось, он был одержим навязчивой идеей, а потому прекратил есть и спать. Соломенные волосы, висевшие прямыми сальными космами, выпуклые влажные глаза, длинный нос и широкий рот с тонкими губами и крупными лошадиными зубами только подчеркивали нелепость его наружности. Картину довершали старый шерстяной пиджак с многочисленными следами штопки, обтрепанный по краям галстук кричащего цвета, слишком короткие брюки и веревочные штиблеты. Все это отнюдь не прибавляло уважения к нему, наоборот, вызывало жалость. Хотя было очевидно, что нищий изобретатель существовал лишь за счет подачек, он едва притрагивался к булочкам и сладостям, в изобилии присутствовавшим на столе – стоило только протянуть руку. Они обменялись долгим взглядом. На какое-то мгновение Бельталь слился с образом полоумного парня, так и не понятого им до конца, который отправился на Кубу, переполненный бредовыми фантазиями, а вернулся сломленный духом, но полный все теми же фантазиями. Тень молодого отца промелькнула перед глазами и исчезла, воссоединившись с бренными останками, преданными земле несколько часов назад. Его осенила абсурдная мысль: «Я, непонятно зачем, искал несуществующую обезьяну, а взамен судьба посылает мне этого идиота». Не дав обществу как следует поупражняться в изъявлении приличных случаю любезностей, Катасус пустился в воспоминания об обезьяне, однако его прервал один из гостей, осчастлививший слушателей необыкновенными познаниями в области зоологии. В одной книге он прочитал о необычайно развитом интеллекте этих животных и о том, что древние египтяне, не веруя в Бога, поклонялись обезьянам. Другой кабальеро сообщил присутствующим сведения, почерпнутые им из самых достоверных источников: в Китае и Японии обезьян не обожествляют, как в Древнем Египте, а едят, причем их мясо считается настоящим деликатесом. Третий назвал все это цветочками, поскольку в некоторых местах Южной Америки вытворяют еще и не такое – подумать только, там едят кайманов и змей! Один из гостей предположил, что это, должно быть, в Чили. Сестра отца, уточнил он, вышла замуж за торговца шерстью, и они эмигрировали в Чили. Однако жена не преминула его поправить: они уехали вовсе не в Чили, а в Венесуэлу. Дама посетовала, почему именно она, не будучи кровной родственницей этих людей, должна помнить такие веши, тогда как муж не знает, куда уехала его собственная тетка, и нашла этот факт очень печальным. Любитель змей и кайманов изложил способ их приготовления: умертвив змею, рассказывал он, ее распиливают на кусочки величиной в пядь или около того, затем зашивают эти кусочки по краям и жарят на жире или растительном масле на манер свиных колбасок, потом подумал и глубокомысленно добавил: мясо этих рептилий, а также злаковые составляют основную пищу обитателей этой зоны Южной Америки. Гастрономическую тему прервала сеньора, которая пожаловалась на белые пятна, выступившие у нее на коже бог знает отчего. Другая тут же порекомендовала ей уехать на воды в Калдас-де-Бои. Молодой человек поделился с обществом последними новостями, дошедшими до него из Парижа: там улицы запружены автомобилями, и на каждом шагу валяются трупы собак, кошек и ослов, сбитых этими монстрами. Мода на автомобили, мрачно заметил пожилой сеньор, доселе воздерживавшийся от участия в разговоре, принесет многим семьям несчастье. С этим согласились почти все присутствующие. Катасус, покачав головой, заметил, что при всех издержках нельзя противостоять прогрессу, особенно в сфере науки. Так проходил вечер. Онофре Боувила хранил упорное молчание. Краешком глаза он наблюдал за Сантьяго Бельталем: тот тоже не произнес ни слова, но в отличие от Онофре ему не нужно было притворяться прилежным слушателем – он думал о своем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62