Он не отрицал этого, он не пытался даже оправдаться!
– Предатель! – выкрикнул Гримальди и бросился на него. – Подлый вонючий предатель, лживый сукин сын!
Морозов неуловимо быстрым движением загородил ему дорогу, схватил за запястья и оттолкнул к стене. Гримальди упал, опрокинув торшер, и лампочка разлетелась вдребезги. По лбу его потекли струйки едкого пота: пальцы Морозова были холодны и тверды, словно стальные прутья.
– Спокойно! – прошипел Дмитрий. – Это гораздо серьезнее, чем ссора между двумя любовниками.
Морозов кивнул Калинину. Тот развернулся и быстро вышел в коридор.
– Сядьте! – прикрикнул Морозов на Гримальди, и тот подчинился; подойдя к кровати на трясущихся ногах, он тяжело уселся на ее край, стараясь не задеть разложенные по покрывалу папки. Сердце его билось неровно, а во рту пересохло. – Теперь выслушайте меня, – сказал Морозов все тем же твердым, властным голосом. – Мы можем арестовать вас за шпионаж, так как располагаем неопровержимыми свидетельствами вашей шпионской деятельности начиная с 1948 года и по настоящее время. Остаток своей жизни вы проведете в тюрьме.
Он помолчал.
– Мы можем пристрелить вас и избавиться от тела – никто никогда не узнает о том, что с вами случилось...
Достав из помятого жестяного портсигара сигарету без фильтра, Морозов закурил.
– Мы можем выслать вас обратно на родину и опубликовать все эти документы. Все эти подложные документы. Если ваше начальство отнесется ко всему этому с должной серьезностью, то вас обвинят в том, что на протяжении многих лет вы являлись двойным агентом, предавая свою страну и сотрудничая с КГБ. Если у них есть хоть малейшее чувство юмора, то вы станете посмешищем всей разведки.
Морозов с жадностью затянулся и выпустил струю серого, удушливого дыма. Октябрь до сих пор не проронил ни слова, хотя и сверлил Гримальди своими узкими, злыми глазами. Все это время из репродуктора лилась романтическая музыка Чайковского, и только теперь Октябрь выключил ее.
– Средства массовой информации во всем мире распишут вас как доверчивого “голубого”, который сорок лет водил ЦРУ за нос, причинив непоправимый вред своей стране. И все ради чего? Ради русской задницы!
Он хихикнул.
– Даже если вас выпустят, что маловероятно, вам негде будет укрыться от позора. “Посмотрите на него! – скажут все разведки мира. – Посмотрите на эту глупую старую бабу! И такой человек возглавлял советский отдел. Что за тупари у них там в ЦРУ?”
Гримальди уставился Морозову в лицо.
– Итак, мистер Гримальди, что вы выбираете? – спросил тот.
Гримальди отвернулся, чувствуя, что на глазах у него выступили слезы. Весь его мир в одночасье рухнул, не оставив ничего, кроме позора и стыда. Что ему теперь делать? Гнить в вонючих темницах Лубянки или покрыть себя бесчестьем? Но как выдержать публичное унижение? Он был гордым человеком, и всю свою жизнь он посвятил фирме, где сделал блестящую карьеру. Теперь же он действительно станет посмешищем всей Америки.
– Итак? – холодно спросил Морозов, поглядывая на часы. – Я не могу сидеть тут с вами целый день.
Гримальди сглотнул и облизал сухие губы.
– Что вам нужно? – спросил он.
Брат Алекса хищно улыбнулся и сел на кровать рядом с ним.
Глава 17
Благоуханная майская ночь понемногу вторгалась в спящую мирным сном Женеву. Никита Серебров неподвижно сидел у окна в своем номере гостиницы “Гранд-отель Мондиаль” и смотрел в сгущающиеся сумерки. Окно его выходило на серебристое озерцо, и он не отрываясь глядел на гибкий и тонкий фонтан воды – символ города – который вздымался высоко в небо.
Одежда его была аккуратно развешана в шкафу, туалетные принадлежности разложены на мраморной полке в ванной, книги и бумаги аккуратными стопками заполняли узкий письменный стол рядом с телефоном.
Серебров был одет в строгий темный костюм, кремового цвета сорочку и дорогой галстук. На часах было семь сорок восемь. Точно через двенадцать минут, оставив в номере отеля все свое имущество, он выйдет из комнаты, прокрадется на улицу и уйдет к американцам.
Ему было сорок три года. Тело его стало грузным, и к тому же он начал лысеть, однако на мир он глядел большими и печальными темно-карими глазами, и большинство женщин до сих пор находили их обезоруживающими и неотразимыми. По-английски он говорил превосходно, да и французским владел не хуже. Последние шестнадцать лет он был первым заместителем Дмитрия Морозова. Он был вместе с ним в Париже, вместе с ним вернулся в Москву, и всегда, где бы “Управление мокрых дел” ни наносило свои эффектные удары, – в Хельсинки, в Кабуле, во Франкфурте или в Мехико – за спиной Морозова всегда стоял он, Никита Серебров.
Он был талантливым штабистом и довел до совершенства рутинную, механическую работу по подготовке той или иной операции, организуя своевременное прибытие и отправку агентов, снабжение их поддельными паспортами и документами, расписывая по минугам операции и подготавливая мгновенное исчезновение исполнителей. Великолепный организатор, педантичный, словно немец, Серебров представлялся самому себе в качестве современного атланта, держащего на своих плечах весь Тринадцатый отдел. Сам Морозов высоко ценил его, хотя стрелял Серебров скверно, а инструктора карате неизменно приходили в отчаяние от его “успехов”.
В молодые годы он очень любил опасности и приключения. Особенно по душе ему было ощущение того, что он принадлежит к элите советского общества. У него была собственная “Волга” последней модели, жил он в просторной квартире неподалеку от улицы Горького, владел дачей к югу от Москвы, а двое его сыновей посещали спецшколу. Его жена Катерина была простой и добродушной женщиной, очень полной, с пробивающимися над верхней губой темными усиками, однако она была способным анестезиологом и получала неплохую зарплату в одной из московских больниц. Может быть, он и любил ее когда-то, но теперь любовь ушла. Он не мог даже припомнить, когда он ее полюбил и за что. Самое главное заключалось в том, что Серебров больше не любил, более того – терпеть ее не мог. Для него Катерина оказалась слишком вульгарной, к тому же она постоянно его пилила. Некоторое время он искал утешения в своей захватывающей работе и в редкой коллекции марок, а всю любовь, в которой он отказывал жене, Никита Серебров перенес на свою страну. Даже горбачевские реформы и развал советской империи не повлияли на его взгляды. Возможно, однако, что это ему просто казалось.
Но все это было до его поездки в Америку ранней осенью 1989 года, когда Дмитрий Морозов отправил его во Флориду для подготовки убийства кубинского эмигранта Мигеля Гарсии. Его экстремистская организация существовала, судя по всему, на средства ЦРУ, и планировала покушение на Фиделя Кастро.
Серебров приехал в Майами в конце сентября и в течение двенадцати дней только тем и занимался, что выслеживал Гарсию и готовил операцию. В его австралийском паспорте значилось, что он – инженер, чех по национальности, эмигрировавший в Австралию в 1982 году. Он уже привез свою ударную команду, проинструктировал агентов, проверил пути отхода и выдал оружие, доставленное ребятами из другого подразделения. Однако накануне операции он получил шифровку, которая предписывала ему ничего не предпринимать, оставаясь наготове.
Серебров догадался, что в Московском центре, а может быть, даже и в самом Кремле, разгорелась ожесточенная борьба за власть. Его подозрения вскоре подтвердились. Старинный приятель Сереброва, курьер Тринадцатого отдела, с которым у него произошла короткая встреча в коктейль-холле аэропорта Форт-Лаудердейла, сказал Никите:
– Этот сукин сын Горбачев возражает против нашей операции. Собственно говоря, ему не по душе все наши проекты. Он очень хочет разрядки напряженности в отношениях с Америкой и намеревается помешать всем нашим акциям против американцев. Поверь мне, этот кретин недолго думая отправит нас плавать по канализации. Ходят слухи, что он даже хотел распустить Тринадцатый отдел.
Серебров тогда был рассержен, но отнюдь не удивлен. С некоторых пор изменнические идеи Горбачева стали главной темой мрачных разговоров в буфете департамента. Даже Морозов, который вначале поддерживал Горбачева, теперь готов был свернуть ему шею. Он так и говорил, не скрывая своих мыслей, и даже добавлял, что нужно что-то предпринять, пока не стало слишком поздно.
Курьер блаженно посасывал замороженную “Маргариту” – коктейль из текилы с лимонным соком, и Серебров доверительно наклонился к нему.
– На что мне ориентироваться? – спросил он. – Люди наготове, они ждут сигнала. Что я должен им сказать?
Ангельский голосок в громкоговорителях прочирикал что-то невнятное о чистом флоридском воздухе.
– Жди, – был ответ. – Жди, пока они не решат, что делать. Оставайся в Орландо, в Майами, здесь, в Форт-Лодердейле, но только не возвращайся в Москву. Пока ты и твои люди здесь, Дмитрий может надавить на Горбачева и заставить его действовать. Он всегда может сказать, что наша бригада уже на месте и что слишком поздно сворачивать проект. Но, если ты вернешься в Москву, Горбачев сорвет всю операцию. И тогда Тринадцатому отделу крышка.
Поэтому Серебров ждал. Три долгих недели стали его первыми настоящими каникулами, к тому же он впервые оставался в Америке столь долгое время. За это время он успел полюбить всей душой эту страну, здешний полный соблазнов образ жизни, прекрасные пляжи, шелестящие на ветру пальмы, счастливые часы отдыха, глубоководную рыбалку, кабельное телевидение, восходы солнца, которые он встречал с бокалом текилы в руке, траву, футбол, автомашины “понтиак трансам”, Диснейленд и золотоволосую и темнокожую секс-богиню родом из Индианы, которая служила официанткой в ресторанчике на берегу. Имя ее было Хэтти, но все звали ее не иначе как Булочка.
Он так никогда и не узнал, была ли Хэтти “подложена” ему злейшим врагом Тринадцатого отдела Алексом Гордоном. На самом деле это уже было ему глубоко безразлично. Он никогда не принадлежал к тем сексуальным маньякам, которые из-за юбки готовы распрощаться со всеми своими принципами и предать родину, он был хладнокровным и честным агентом. И все же бездонные сексуальные аппетиты Хэтти и ее потрясающая опытность в постельных делах сводили его с ума. Серебров даже не подозревал, что женщины могут быть столь изобретательны. Немало приятных минут ему доставили и их совместные путешествия с Хэтти, во время которых они открывали все новые и новые злачные места Южной Флориды, и он не считал зазорным тратить на нее немалые суммы из горбачевских денег.
Однако куда бы он ни шел и куда бы ни ехал, его не оставляла мысль о том, какой замечательной могла бы быть его жизнь, останься он в этом солнечном раю. Он задумывался об уик-эндах на рифах, о рыбалке на Бимини и на Больших Багамах, о пиршествах у кромки прибоя, о блюдах из даров моря, о безумных ночах в дискотеках и ночных клубах. Часто он представлял себе, как его и Булочку в изысканных костюмах провожает к их столику в гурманском ресторане “Бока Ратон” почтительный метрдотель во фраке и с европейским акцентом. Да это и не обязательно должна была быть Хэтти; Южная Флорида кишела Булочками и красотками похлеще, съехавшимися со всей Америки. Серебров лишь с завистью посматривал на молодых американцев, вне всякого сомнения менее способных и талантливых, чем он сам, которые останавливали свои сверкающие, новенькие авто перед собственными гаражами и входили в собственные аккуратные белые домики, выстроенные на берегу залива, на берегу океана или просто на краю прозрачного мерцающего бассейна. А по ночам они ложились в постели со своими длинноногими, сексуальными американками и начинали новое путешествие в страну чудес...
“Что в них есть такое, чего нет у меня? – не переставал спрашивать себя Никита. – Почему я не могу жить такой же обеспеченной и спокойной жизнью? Одной лишь публикацией собственных воспоминаний я смогу заработать целую кучу денег, и это будет лишь дополнением к изрядной премии, которую выплатит ЦРУ. Всю оставшуюся жизнь я смогу провести над своими драгоценными альбомами с марками, я смогу наконец расстаться с Катериной и никогда больше про нее не вспоминать. Коммунизм – моя единственная вера, но в коммунистической России мне никогда не жить такой жизнью. К тому же страна разваливается на части, анархия и голод захлестнут Советский Союз через считанные месяцы”.
И он позволил себе отдаться на волю мечтам, столь свойственным многим стареющим мужчинам, к тому же неудачно женатым: снова начать все сначала, в другом мире и с другой женщиной, осуществить все то, что он хотел сделать в жизни, да так и не собрался. Для большинства мужчин эти мечты так и оставались мечтами, но для него – высокопоставленного офицера КГБ, заветного приза цэрэушников – все это выглядело вполне осязаемым.
Эти мысли так прочно завладели его сознанием, что он испытал почти что физическое облегчение, когда в переполненном баре в северном Майами к нему подошла с долгожданным предложением дружелюбная супружеская парочка.
Это была его последняя ночь в Штатах. Планируемое покушение на Гарсию было окончательно похоронено, и следующим утром он должен был вылететь в Мехико, а оттуда – через Гавану – в Москву. Через пару стаканов его новые знакомцы залопотали что-то о своем близком друге, издателе толстого журнала, который, по их словам, был весьма заинтересован в том, чтобы публиковать разные интересные материалы, и...
– Боже мой, вы такой интересный человек! – сказали ему, и Никита Серебров мгновенно понял, чего добивались от него эти симпатичные мистер и миссис Озак. Это были люди ЦРУ, как говорится – пробы ставить некуда, и он не сомневался, что их “друг-издатель” – один из сотрудников Алекса Гордона. Он согласился встретиться с издателем через несколько недель в Европе. Уже вернувшись домой и упаковывая вещи, он подумал, что Озаки сэкономили ему расходы на телефонный звонок. Если бы они не вышли на него, он сам бы позвонил Алексу Гордону в Лэнгли. Его телефонный номер он давно выучил наизусть.
На подготовку побега ушло еще шесть месяцев. Конечно, он ничего не сказал Катерине. Тайком он опорожнял свои альбомы, раскладывая драгоценные марки по пронумерованным пластиковым пакетикам, которые, в свою очередь, складывал на дне чемодана под одеждой. Это было единственным напоминанием о его прошлой жизни, которое он намеревался взять с собой в жизнь новую. Для этого Серебров специально приготовил пояс с кармашками, который можно носить под одеждой. Он знал, что будет скучать по своим дочерям, но чем старше они становились, тем сильнее и сильнее они становились похожими на свою мать, и одна мысль об этом способна была разогнать его тоску. Однажды, может быть, он просто привезет их к себе в Америку погостить.
В Женеву Серебров вылетел в прошлый понедельник для проведения очередного совещания с резидентом Тринадцатого отдела. Американцы еще раз связались с ним и подтвердили свою готовность, их оперативная группа была уже на месте. Сегодня днем он рассовал пакетики с марками по карманам широкого пояса, а пояс затянул на своей расплывшейся талии. Поверх он надел просторную рубашку. “Первое, что я сделаю, оказавшись в Америке, это сяду на диету и начну ходить в тренажерный зал”, – подумал он. Приняв такое решение, он побрился и причесал свои волосы таким образом, чтобы прикрыть увеличивающуюся плешь. В Америке существовали специальные лосьоны, стимулирующие рост волос, а на крайний случай всегда оставалась имплантация. Операция вживления волос была не из дешевых, но он надеялся, что с деньгами ЦРУ он сможет себе это позволить. А может, просто потребовать изменение прически в качестве одного из условий – в порядке маскировки?
Он побрызгал лицо лосьоном после бритья, кончил одеваться, закурил сигарету и уселся у окна, ожидая условленного времени.
Когда он снова посмотрел на часы, было без одной минуты восемь. Он встал и вышел из номера, опустив ключ в карман. Ладони его стали липкими и влажными, а живот то и дело стискивала судорога страха. На лифте он спустился вниз. Во рту у него было сухо, а когда лифт остановился на третьем этаже и впустил еще одного пассажира, сердце у него чуть не оборвалось.
Наконец он оказался в вестибюле. В этот час там было полно народа: новые постояльцы сгрудились у стойки консьержа, а в дверях толпились спешащие на ужин, в театр или на концерт.
Серебров подошел к газетному киоску и купил “Журналь де Женев”. Возможно, в вестибюле гостиницы находился один из соглядатаев Дмитрия, который тайно следил за ним. Морозов частенько направлял людей из подразделения внутренней безопасности следить за своими же оперативниками, опасаясь предательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Предатель! – выкрикнул Гримальди и бросился на него. – Подлый вонючий предатель, лживый сукин сын!
Морозов неуловимо быстрым движением загородил ему дорогу, схватил за запястья и оттолкнул к стене. Гримальди упал, опрокинув торшер, и лампочка разлетелась вдребезги. По лбу его потекли струйки едкого пота: пальцы Морозова были холодны и тверды, словно стальные прутья.
– Спокойно! – прошипел Дмитрий. – Это гораздо серьезнее, чем ссора между двумя любовниками.
Морозов кивнул Калинину. Тот развернулся и быстро вышел в коридор.
– Сядьте! – прикрикнул Морозов на Гримальди, и тот подчинился; подойдя к кровати на трясущихся ногах, он тяжело уселся на ее край, стараясь не задеть разложенные по покрывалу папки. Сердце его билось неровно, а во рту пересохло. – Теперь выслушайте меня, – сказал Морозов все тем же твердым, властным голосом. – Мы можем арестовать вас за шпионаж, так как располагаем неопровержимыми свидетельствами вашей шпионской деятельности начиная с 1948 года и по настоящее время. Остаток своей жизни вы проведете в тюрьме.
Он помолчал.
– Мы можем пристрелить вас и избавиться от тела – никто никогда не узнает о том, что с вами случилось...
Достав из помятого жестяного портсигара сигарету без фильтра, Морозов закурил.
– Мы можем выслать вас обратно на родину и опубликовать все эти документы. Все эти подложные документы. Если ваше начальство отнесется ко всему этому с должной серьезностью, то вас обвинят в том, что на протяжении многих лет вы являлись двойным агентом, предавая свою страну и сотрудничая с КГБ. Если у них есть хоть малейшее чувство юмора, то вы станете посмешищем всей разведки.
Морозов с жадностью затянулся и выпустил струю серого, удушливого дыма. Октябрь до сих пор не проронил ни слова, хотя и сверлил Гримальди своими узкими, злыми глазами. Все это время из репродуктора лилась романтическая музыка Чайковского, и только теперь Октябрь выключил ее.
– Средства массовой информации во всем мире распишут вас как доверчивого “голубого”, который сорок лет водил ЦРУ за нос, причинив непоправимый вред своей стране. И все ради чего? Ради русской задницы!
Он хихикнул.
– Даже если вас выпустят, что маловероятно, вам негде будет укрыться от позора. “Посмотрите на него! – скажут все разведки мира. – Посмотрите на эту глупую старую бабу! И такой человек возглавлял советский отдел. Что за тупари у них там в ЦРУ?”
Гримальди уставился Морозову в лицо.
– Итак, мистер Гримальди, что вы выбираете? – спросил тот.
Гримальди отвернулся, чувствуя, что на глазах у него выступили слезы. Весь его мир в одночасье рухнул, не оставив ничего, кроме позора и стыда. Что ему теперь делать? Гнить в вонючих темницах Лубянки или покрыть себя бесчестьем? Но как выдержать публичное унижение? Он был гордым человеком, и всю свою жизнь он посвятил фирме, где сделал блестящую карьеру. Теперь же он действительно станет посмешищем всей Америки.
– Итак? – холодно спросил Морозов, поглядывая на часы. – Я не могу сидеть тут с вами целый день.
Гримальди сглотнул и облизал сухие губы.
– Что вам нужно? – спросил он.
Брат Алекса хищно улыбнулся и сел на кровать рядом с ним.
Глава 17
Благоуханная майская ночь понемногу вторгалась в спящую мирным сном Женеву. Никита Серебров неподвижно сидел у окна в своем номере гостиницы “Гранд-отель Мондиаль” и смотрел в сгущающиеся сумерки. Окно его выходило на серебристое озерцо, и он не отрываясь глядел на гибкий и тонкий фонтан воды – символ города – который вздымался высоко в небо.
Одежда его была аккуратно развешана в шкафу, туалетные принадлежности разложены на мраморной полке в ванной, книги и бумаги аккуратными стопками заполняли узкий письменный стол рядом с телефоном.
Серебров был одет в строгий темный костюм, кремового цвета сорочку и дорогой галстук. На часах было семь сорок восемь. Точно через двенадцать минут, оставив в номере отеля все свое имущество, он выйдет из комнаты, прокрадется на улицу и уйдет к американцам.
Ему было сорок три года. Тело его стало грузным, и к тому же он начал лысеть, однако на мир он глядел большими и печальными темно-карими глазами, и большинство женщин до сих пор находили их обезоруживающими и неотразимыми. По-английски он говорил превосходно, да и французским владел не хуже. Последние шестнадцать лет он был первым заместителем Дмитрия Морозова. Он был вместе с ним в Париже, вместе с ним вернулся в Москву, и всегда, где бы “Управление мокрых дел” ни наносило свои эффектные удары, – в Хельсинки, в Кабуле, во Франкфурте или в Мехико – за спиной Морозова всегда стоял он, Никита Серебров.
Он был талантливым штабистом и довел до совершенства рутинную, механическую работу по подготовке той или иной операции, организуя своевременное прибытие и отправку агентов, снабжение их поддельными паспортами и документами, расписывая по минугам операции и подготавливая мгновенное исчезновение исполнителей. Великолепный организатор, педантичный, словно немец, Серебров представлялся самому себе в качестве современного атланта, держащего на своих плечах весь Тринадцатый отдел. Сам Морозов высоко ценил его, хотя стрелял Серебров скверно, а инструктора карате неизменно приходили в отчаяние от его “успехов”.
В молодые годы он очень любил опасности и приключения. Особенно по душе ему было ощущение того, что он принадлежит к элите советского общества. У него была собственная “Волга” последней модели, жил он в просторной квартире неподалеку от улицы Горького, владел дачей к югу от Москвы, а двое его сыновей посещали спецшколу. Его жена Катерина была простой и добродушной женщиной, очень полной, с пробивающимися над верхней губой темными усиками, однако она была способным анестезиологом и получала неплохую зарплату в одной из московских больниц. Может быть, он и любил ее когда-то, но теперь любовь ушла. Он не мог даже припомнить, когда он ее полюбил и за что. Самое главное заключалось в том, что Серебров больше не любил, более того – терпеть ее не мог. Для него Катерина оказалась слишком вульгарной, к тому же она постоянно его пилила. Некоторое время он искал утешения в своей захватывающей работе и в редкой коллекции марок, а всю любовь, в которой он отказывал жене, Никита Серебров перенес на свою страну. Даже горбачевские реформы и развал советской империи не повлияли на его взгляды. Возможно, однако, что это ему просто казалось.
Но все это было до его поездки в Америку ранней осенью 1989 года, когда Дмитрий Морозов отправил его во Флориду для подготовки убийства кубинского эмигранта Мигеля Гарсии. Его экстремистская организация существовала, судя по всему, на средства ЦРУ, и планировала покушение на Фиделя Кастро.
Серебров приехал в Майами в конце сентября и в течение двенадцати дней только тем и занимался, что выслеживал Гарсию и готовил операцию. В его австралийском паспорте значилось, что он – инженер, чех по национальности, эмигрировавший в Австралию в 1982 году. Он уже привез свою ударную команду, проинструктировал агентов, проверил пути отхода и выдал оружие, доставленное ребятами из другого подразделения. Однако накануне операции он получил шифровку, которая предписывала ему ничего не предпринимать, оставаясь наготове.
Серебров догадался, что в Московском центре, а может быть, даже и в самом Кремле, разгорелась ожесточенная борьба за власть. Его подозрения вскоре подтвердились. Старинный приятель Сереброва, курьер Тринадцатого отдела, с которым у него произошла короткая встреча в коктейль-холле аэропорта Форт-Лаудердейла, сказал Никите:
– Этот сукин сын Горбачев возражает против нашей операции. Собственно говоря, ему не по душе все наши проекты. Он очень хочет разрядки напряженности в отношениях с Америкой и намеревается помешать всем нашим акциям против американцев. Поверь мне, этот кретин недолго думая отправит нас плавать по канализации. Ходят слухи, что он даже хотел распустить Тринадцатый отдел.
Серебров тогда был рассержен, но отнюдь не удивлен. С некоторых пор изменнические идеи Горбачева стали главной темой мрачных разговоров в буфете департамента. Даже Морозов, который вначале поддерживал Горбачева, теперь готов был свернуть ему шею. Он так и говорил, не скрывая своих мыслей, и даже добавлял, что нужно что-то предпринять, пока не стало слишком поздно.
Курьер блаженно посасывал замороженную “Маргариту” – коктейль из текилы с лимонным соком, и Серебров доверительно наклонился к нему.
– На что мне ориентироваться? – спросил он. – Люди наготове, они ждут сигнала. Что я должен им сказать?
Ангельский голосок в громкоговорителях прочирикал что-то невнятное о чистом флоридском воздухе.
– Жди, – был ответ. – Жди, пока они не решат, что делать. Оставайся в Орландо, в Майами, здесь, в Форт-Лодердейле, но только не возвращайся в Москву. Пока ты и твои люди здесь, Дмитрий может надавить на Горбачева и заставить его действовать. Он всегда может сказать, что наша бригада уже на месте и что слишком поздно сворачивать проект. Но, если ты вернешься в Москву, Горбачев сорвет всю операцию. И тогда Тринадцатому отделу крышка.
Поэтому Серебров ждал. Три долгих недели стали его первыми настоящими каникулами, к тому же он впервые оставался в Америке столь долгое время. За это время он успел полюбить всей душой эту страну, здешний полный соблазнов образ жизни, прекрасные пляжи, шелестящие на ветру пальмы, счастливые часы отдыха, глубоководную рыбалку, кабельное телевидение, восходы солнца, которые он встречал с бокалом текилы в руке, траву, футбол, автомашины “понтиак трансам”, Диснейленд и золотоволосую и темнокожую секс-богиню родом из Индианы, которая служила официанткой в ресторанчике на берегу. Имя ее было Хэтти, но все звали ее не иначе как Булочка.
Он так никогда и не узнал, была ли Хэтти “подложена” ему злейшим врагом Тринадцатого отдела Алексом Гордоном. На самом деле это уже было ему глубоко безразлично. Он никогда не принадлежал к тем сексуальным маньякам, которые из-за юбки готовы распрощаться со всеми своими принципами и предать родину, он был хладнокровным и честным агентом. И все же бездонные сексуальные аппетиты Хэтти и ее потрясающая опытность в постельных делах сводили его с ума. Серебров даже не подозревал, что женщины могут быть столь изобретательны. Немало приятных минут ему доставили и их совместные путешествия с Хэтти, во время которых они открывали все новые и новые злачные места Южной Флориды, и он не считал зазорным тратить на нее немалые суммы из горбачевских денег.
Однако куда бы он ни шел и куда бы ни ехал, его не оставляла мысль о том, какой замечательной могла бы быть его жизнь, останься он в этом солнечном раю. Он задумывался об уик-эндах на рифах, о рыбалке на Бимини и на Больших Багамах, о пиршествах у кромки прибоя, о блюдах из даров моря, о безумных ночах в дискотеках и ночных клубах. Часто он представлял себе, как его и Булочку в изысканных костюмах провожает к их столику в гурманском ресторане “Бока Ратон” почтительный метрдотель во фраке и с европейским акцентом. Да это и не обязательно должна была быть Хэтти; Южная Флорида кишела Булочками и красотками похлеще, съехавшимися со всей Америки. Серебров лишь с завистью посматривал на молодых американцев, вне всякого сомнения менее способных и талантливых, чем он сам, которые останавливали свои сверкающие, новенькие авто перед собственными гаражами и входили в собственные аккуратные белые домики, выстроенные на берегу залива, на берегу океана или просто на краю прозрачного мерцающего бассейна. А по ночам они ложились в постели со своими длинноногими, сексуальными американками и начинали новое путешествие в страну чудес...
“Что в них есть такое, чего нет у меня? – не переставал спрашивать себя Никита. – Почему я не могу жить такой же обеспеченной и спокойной жизнью? Одной лишь публикацией собственных воспоминаний я смогу заработать целую кучу денег, и это будет лишь дополнением к изрядной премии, которую выплатит ЦРУ. Всю оставшуюся жизнь я смогу провести над своими драгоценными альбомами с марками, я смогу наконец расстаться с Катериной и никогда больше про нее не вспоминать. Коммунизм – моя единственная вера, но в коммунистической России мне никогда не жить такой жизнью. К тому же страна разваливается на части, анархия и голод захлестнут Советский Союз через считанные месяцы”.
И он позволил себе отдаться на волю мечтам, столь свойственным многим стареющим мужчинам, к тому же неудачно женатым: снова начать все сначала, в другом мире и с другой женщиной, осуществить все то, что он хотел сделать в жизни, да так и не собрался. Для большинства мужчин эти мечты так и оставались мечтами, но для него – высокопоставленного офицера КГБ, заветного приза цэрэушников – все это выглядело вполне осязаемым.
Эти мысли так прочно завладели его сознанием, что он испытал почти что физическое облегчение, когда в переполненном баре в северном Майами к нему подошла с долгожданным предложением дружелюбная супружеская парочка.
Это была его последняя ночь в Штатах. Планируемое покушение на Гарсию было окончательно похоронено, и следующим утром он должен был вылететь в Мехико, а оттуда – через Гавану – в Москву. Через пару стаканов его новые знакомцы залопотали что-то о своем близком друге, издателе толстого журнала, который, по их словам, был весьма заинтересован в том, чтобы публиковать разные интересные материалы, и...
– Боже мой, вы такой интересный человек! – сказали ему, и Никита Серебров мгновенно понял, чего добивались от него эти симпатичные мистер и миссис Озак. Это были люди ЦРУ, как говорится – пробы ставить некуда, и он не сомневался, что их “друг-издатель” – один из сотрудников Алекса Гордона. Он согласился встретиться с издателем через несколько недель в Европе. Уже вернувшись домой и упаковывая вещи, он подумал, что Озаки сэкономили ему расходы на телефонный звонок. Если бы они не вышли на него, он сам бы позвонил Алексу Гордону в Лэнгли. Его телефонный номер он давно выучил наизусть.
На подготовку побега ушло еще шесть месяцев. Конечно, он ничего не сказал Катерине. Тайком он опорожнял свои альбомы, раскладывая драгоценные марки по пронумерованным пластиковым пакетикам, которые, в свою очередь, складывал на дне чемодана под одеждой. Это было единственным напоминанием о его прошлой жизни, которое он намеревался взять с собой в жизнь новую. Для этого Серебров специально приготовил пояс с кармашками, который можно носить под одеждой. Он знал, что будет скучать по своим дочерям, но чем старше они становились, тем сильнее и сильнее они становились похожими на свою мать, и одна мысль об этом способна была разогнать его тоску. Однажды, может быть, он просто привезет их к себе в Америку погостить.
В Женеву Серебров вылетел в прошлый понедельник для проведения очередного совещания с резидентом Тринадцатого отдела. Американцы еще раз связались с ним и подтвердили свою готовность, их оперативная группа была уже на месте. Сегодня днем он рассовал пакетики с марками по карманам широкого пояса, а пояс затянул на своей расплывшейся талии. Поверх он надел просторную рубашку. “Первое, что я сделаю, оказавшись в Америке, это сяду на диету и начну ходить в тренажерный зал”, – подумал он. Приняв такое решение, он побрился и причесал свои волосы таким образом, чтобы прикрыть увеличивающуюся плешь. В Америке существовали специальные лосьоны, стимулирующие рост волос, а на крайний случай всегда оставалась имплантация. Операция вживления волос была не из дешевых, но он надеялся, что с деньгами ЦРУ он сможет себе это позволить. А может, просто потребовать изменение прически в качестве одного из условий – в порядке маскировки?
Он побрызгал лицо лосьоном после бритья, кончил одеваться, закурил сигарету и уселся у окна, ожидая условленного времени.
Когда он снова посмотрел на часы, было без одной минуты восемь. Он встал и вышел из номера, опустив ключ в карман. Ладони его стали липкими и влажными, а живот то и дело стискивала судорога страха. На лифте он спустился вниз. Во рту у него было сухо, а когда лифт остановился на третьем этаже и впустил еще одного пассажира, сердце у него чуть не оборвалось.
Наконец он оказался в вестибюле. В этот час там было полно народа: новые постояльцы сгрудились у стойки консьержа, а в дверях толпились спешащие на ужин, в театр или на концерт.
Серебров подошел к газетному киоску и купил “Журналь де Женев”. Возможно, в вестибюле гостиницы находился один из соглядатаев Дмитрия, который тайно следил за ним. Морозов частенько направлял людей из подразделения внутренней безопасности следить за своими же оперативниками, опасаясь предательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66