Должно быть, его сверкающий ЗИМ въезжал в Кремль через Спасские ворота, расположенные как раз напротив пряничных куполов храма Василия Блаженного, и полковник Морозов устало поднимал ладонь к лакированному козырьку фуражки, отвечая на почтительные приветствия мрачных охранников, вытягивающихся по стойке “смирно” при виде знакомого автомобиля.
Потом, несколько часов спустя, наверное, перед самым рассветом, машина Морозова выезжала из ворот Кремля, как это делали теперь современные шикарные лимузины с затемненными стеклами, и охранники из КГБ и милиция снова брали под козырек. “Когда-нибудь я тоже въеду в Кремль на черной “чайке”, – подумал Дмитрий.
Однако, больше чем Кремль и Красную площадь, Дмитрий хотел увидеть площадь Дзержинского. Одна из центральных площадей Москвы, названная в честь аскетичного польского аристократа, первого руководителя органов ВЧК, как раз и была тем местом, где располагалась главная цитадель государственной безопасности и печально известная внутренняя тюрьма.
Площадь была пустынна. Накрапывал мелкий дождь, затянутое низкими облаками небо хмурилось, а по тротуарам гулял пронзительный осенний ветер. Дмитрий пересек площадь, остановился в тени зловещего памятника Феликсу Дзержинскому, который стоял на чугунном постаменте в своей черной шинели палача, и долго смотрел на огромное здание, нависающее над северной оконечностью площади. Темные слепые окна и массивный фасад излучали угрозу, словно какой-нибудь легендарный замок или мрачный бастион средневековья.
Здесь, в одной из камер, была казнена его мать, однако Дмитрий почти не думал о ней. Он думал только об отце, воображая себе те страшные минуты, когда несколько офицеров, может быть, столь же молодых, как и он сам, с такими же эмблемами в петлицах вошли в кабинет Бориса Морозова, приказали сдать пистолет и следовать за ними. Должно быть, последовала унизительная и позорная сцена, когда с отца срывали погоны и награды. Оскорбления, темная камера, обвинение в измене. И, наконец, лагерь под Воркутой, пронизывающий холод, голод, побои и комендантский взвод.
Чувствуя, как черная пелена ненависти застилает ему глаза, Дмитрий поклялся самому себе: “Вы, убийцы моего отца! Однажды я найду вас, кто бы вы ни были, найду и уничтожу. Но знайте же, что я не брошусь на вас в самоубийственном порыве. Сначала я вскарабкаюсь на самый верх, стану вашим начальником, может быть, даже председателем КГБ. А уж тогда я воспользуюсь своей властью, чтобы добраться до вас!”
Взрыв звонкого детского смеха вывел его из состояния мрачной задумчивости. Дмитрий увидел стайку детей, прильнувших к огромным, ярко освещенным витринам “Детского мира”.
“Как странно, – подумал Дмитрий, – что этот дворец игрушек, самый большой магазин детских товаров в СССР, символ детской радости, был воздвигнут напротив страшных казематов Лубянки”.
Еще некоторое время Дмитрий рассматривал чугунный памятник Дзержинскому. Даже Хрущев, осудив преступления Сталина и Берии и обвинив их в смерти десятков тысяч человек, не осмелился убрать зловещую статую, и она осталась возвышаться в самом сердце Москвы.
“Что за народ мы, русские! – подумал Дмитрий. – Что в прошлом, что в настоящем мы ненавидим сильную власть и дисциплину и в то же время восхищаемся ею. Мы презирали тайную полицию и в то же время пресмыкались перед ней. Мы выступали против жестокостей и пыток, боролись за свои человеческие права, не переставая возносить на трон собственных катов и палачей. Какой другой народ создал бы памятник человеку, основавшему самую кровавую секретную службу в мире? Какой другой народ назвал бы именем этого человека одну из главных площадей своей столицы и превратил одно из красивейших зданий города в тюрьму, в которой приводят в исполнение смертные приговоры?”
“Я буду чекистом, – размышлял он на пути в казарму. – Я стану самым надежным, самым рьяным, но никогда не стану преданным. Вся вера и чистота, которые были даны мне при рождении, остались далеко в прошлом, в детском доме имени Панфилова. Я расстался со всем этим еще до того, как потерял свою невинность с дочерью повара Валей...”
* * *
– Сони в артиллерии... – рявкнул высокий плотный сержант, инструктор по физподготовке, и шестьдесят две глотки дружно подхватили незамысловатую частушку, отмеряя ритм грохотом сапогов по плацу:
– Франты в кавалерии... Пьяницы во флоте... Идиот в пехоте!..
– Ну а кто такие вы? – снова завопил сержант, и они отвечали:
– Бравые парни КГБ!
Они уже минут пятнадцать носились кругами по внутреннему дворику Высшей школы, топча усталыми ногами неровный плац. Стояло морозное февральское утро, однако Дмитрий чувствовал себя превосходно. Утренняя зарядка всегда нравилась ему. Его тренировки в детдоме принесли свои плоды: в отличие от многих своих сокурсников, которые пыхтели и спотыкались елею и справа от него, Дмитрий был в превосходной физической форме.
Сержант, огромный, наголо стриженный латыш, снова что-то крикнул, и Дмитрий подумал, что инструктора больше заботят его глупые прибаутки, чем физические упражнения. В этот раз сержант вспомнил шутку, основанную на интерпретации известной аббревиатуры ОГПУ – так раньше называлось КГБ:
– О, господи, помоги убежать!
Дмитрий и остальные курсанты хором проорали ответ, основанный на том же наборе букв, прочитываемых в обратном порядке:
– Убежишь – поймаем, голову оторвем!
Сержант громко заржал.
“Жуть как смешно!” – сердито подумал Дмитрий.
И все же зарядка нравилась ему, как нравилась и напряженная учеба. Сегодня рано утром, проведя бессонную ночь в библиотеке, он закончил свое небольшое исследование по истории органов КГБ. Это была захватывающая драматичная история, напомнившая ему бескомпромиссную и жестокую борьбу средневековых баронов за влияние и власть. Каждый претендовал на трон, и каждый новый руководитель секретной службы уничтожал своего предшественника.
Начиналась история с Феликса Дзержинского, который в декабре 1917 года основал Всероссийскую Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. ВЧК проводила в жизнь политику красного террора, провозглашенную в сентябре 1918 года Лениным.
Романтический ореол, окружавший первых чекистов, притягивал к себе Дмитрия, однако вскоре ВЧК превратилась в ОГПУ, которое, следуя ленинским курсом, разоблачало и уничтожало уцелевших врагов революции: белогвардейцев, дворян, кулаков, коварных иностранных шпионов. ОГПУ было реорганизовано и переименовано в НКВД, превосходную организацию, которая, к несчастью, превратилась в инструмент сталинских чисток в 30-х годах, погубивших немало преданных коммунистов.
В 1936 году первый нарком внутренних дел Генрих Ягода был убран со своего поста по приказу Сталина, и его место занял кровожадный заплечных дел мастер Николай Ежов, прозванный в народе “кровавым карликом”. Однако и Ежову была уготована незавидная судьба: он был расстрелян в той же камере Лубянской тюрьмы, в которой сам казнил своего предшественника Ягоду.
В своем исследовании Дмитрий писал, что “в эти мрачные годы Сталин использовал аппарат советских секретных служб для своих преступных целей”.
В 1938 году на сцене появился Лаврентий Берия, верный сподвижник Сталина. В разные годы возглавляемая им организация называлась НКВД, НКГБ, Министерство внутренних дел, объединившее милицию и госбезопасность, Министерство государственной безопасности. Именно Берия отдал приказ об аресте Бориса Морозова, однако сам до его казни не дожил. В 1953 году, вскоре после смерти Сталина, настал черед Берии быть расстрелянным в сырой камере на Лубянке. Основы современного Комитета государственной безопасности были заложены именно тогда: госбезопасность отделилась от Министерства внутренних дел, причем оба ведомства быстро стали непримиримыми соперниками.
“С созданием КГБ круг замкнулся, – писал Дмитрий в заключение. – КГБ приобрел тот же политический статус и полномочия, что и революционная Чрезвычайная комиссия. Вот так ЧК восстала из пепла”.
В 1967 году, незадолго до того, как Дмитрий попал в Высшую школу, новым председателем КГБ стал Юрий Андропов, похожий на учителя человек с болезненным желтоватым лицом, седеющими русыми волосами и светлыми глазами, которые казались большими из-за сильных очков в металлической оправе.
Одновременно с изучением истории органов Дмитрий углубился во внутреннюю структуру ведомства. Он узнал, что председатель Комитета подчиняется непосредственно Политбюро. Центральный аппарат КГБ, располагавшийся в зданиях на площади Дзержинского и прилегающих улицах, состоял из нескольких относительно независимых друг от друга подразделений: четырех главных управлений, семи независимых управлений и шести отделов. Эти основные составляющие, в свою очередь, подразделялись на многочисленные отделы, подотделы, направления и службы.
Основная мощь КГБ была сосредоточена в следующих основных подразделениях: Первое Главное управление (разведывательные операции за рубежом), Второе Главное управление (контрразведывательная служба и надзор за гражданами), Пятое Главное управление (борьба с инакомыслием) и Управление вооруженных сил, отвечающее за благонадежность всех советских офицеров армии и флота, начиная с Генерального штаба и заканчивая командирами рот.
Дмитрий был поражен обширными, почти безграничными возможностями КГБ. Многочисленные подразделения и службы в составе управлений занимались всем: шпионажем, проведением диверсий и убийствами за пределами СССР, надзором за иностранными туристами, студентами и бизнесменами; внедрением агентов в западные страны и сексуальным шантажом высокопоставленных иностранных чиновников, управлением разведспутниками над Восточной Европой; операциями против Китая; охраной советских руководителей и руководством многотысячными пограничными войсками, которые направлялись для участия в пограничных конфликтах. Охрана КГБ ведала исправительно-трудовыми лагерями в Заполярье и стояла на страже Кремля. Оперработники КГБ контролировали выдачу въездных и выездных виз, надзирали за работой телефонной связи и радио, проводя в случае необходимости широкомасштабные дезинформационные кампании. Сотрудники КГБ как тени преследовали потенциальных врагов советского строя: диссидентов, священников, евреев, представителей этнических меньшинств; боролись против эмигрантских организаций за рубежом и западных движений правого толка. Следователи КГБ раскрывали экономические преступления, охраняли промышленные секреты, а научно-исследовательские лаборатории КГБ разрабатывали смертоносные и необнаружимые яды и отравляющие вещества.
Огромное впечатление произвела на Дмитрия численность личного состава гигантской машины КГБ. Девяносто тысяч офицеров аппарата работали в СССР и по всему миру, а ведь были еще четырехсоттысячные пограничные войска и войска специального назначения, телохранители, охранники, чиновники, вольнонаемные служащие, а также сотни тысяч информаторов, агентов влияния и прочих добровольных помощников, большинство из которых получало вознаграждение из государственного кармана.
Понемногу Дмитрий понял, что КГБ превратился в замкнутый, тайный мир; опутав своей паутиной весь Советский Союз, КГБ мог дотянуться до самого отдаленного уголка земного шара. Из штаба на Лубянке, известного также как Московский центр, КГБ контролировал ситуацию как в самой маленькой деревушке на территории СССР, так и в столицах иностранных держав, армейских штабах, научных центрах. Ради их же собственной безопасности за советскими гражданами постоянно наблюдали тайно, следили и в открытую, проверяли и перепроверяли, постоянно оценивая степень личной благонадежности каждого. Никакая страна не могла представить себе подлинных масштабов этой тайной организации, которая охраняла Советскую страну, одновременно стараясь проникнуть в секреты своих противников.
Внутри самого Советского Союза сотрудники КГБ были людьми особой породы, закрытой кастой избранных, которые в сравнении с остальными гражданами стояли на более высоком уровне материального благополучия.
– Возьми, например, Москву, – сказал ему как-то вечером некто Миша Пономарев, когда они были в библиотеке одни. – Ты думаешь, что знаешь Москву?
Высокий и нескладный, с узким лицом и круглыми глазами, белорус по национальности, Миша Пономарев был двадцатисемилетним слушателем выпускного курса и в мае заканчивал Высшую школу. Фашисты повесили его родителей в Борисове во время войны, и всю свою жизнь он провел в детских домах и приютах. Может быть, из-за схожей судьбы они и сблизились с Дмитрием. Познакомились они на занятиях – будучи учащимся старшего курса, Пономарев иногда замещал преподавателя, который читал им лекции по организации и структуре КГБ.
– В Москве существует два города, – увлеченно рассказывал он, а Дмитрий думал, что Пономарев – самый жизнерадостный из курсантов их школы. – Один город – это тот, что виден любому туристу: Красная площадь, Ново-Девичий монастырь, парк Горького, Большой театр, ВДНХ и прочее. Другой город – это наш город.
Дмитрий удивленно приподнял брови.
– Секретный город правительства и КГБ! – с торжеством объявил Пономарев и сделал паузу, как бы ожидая, пока эти слова поглубже проникнут в сознание его младшего товарища.
– Вообрази себе карту Москвы, – продолжал он, описывая руками в воздухе большой круг. – Нет, постой...
Он сорвался с места и скрылся между стеллажами с книгами. В следующую секунду он вынырнул оттуда, с победоносным видом развернув перед Дмитрием подробную карту города.
– Давай ограничимся территорией Садового кольца, а начнем мы, конечно же, с Кремля. – Его длинный палец ткнул в то место, где была изображена Красная площадь. – В нескольких сотнях метров от Кремля находятся как официальные, так и секретные объекты КГБ: здания на площади Дзержинского, Малой Лубянке, Кузнецком мосту. Если двинуться по улице Горького, то попадешь в район, где стоят жилые дома КГБ – на Можайском шоссе, Первой Мещанской, на Арбате. – Его пальцы порхали над картой, описывая расширяющиеся концентрические окружности. – Все это внутри Садового кольца. Кстати, позади Большого театра располагается штаб МВД.
Дмитрий кивнул. Министерству внутренних дел подчинялись милиция и внутренние войска.
– Вот здесь, внизу, – энтузиазм Пономарева достиг невероятной силы, – на Калужском шоссе, расквартировано спецподразделение КГБ, охраняющее Академию наук, а на Покровском бульваре стоят две дивизии МВД и КГБ, находящиеся в постоянной боевой готовности.
Пономарев смотрел на Дмитрия с горделивым выражением на лице и напоминал фокусника, который только что достал из своего цилиндра жирного кролика.
– Теперь видишь, как мы контролируем город? А ведь я еще не упомянул о клубе КГБ, о жилых кварталах, таких, как на Кутузовском проспекте, где живут члены Политбюро и наши руководители.
– А где живет Андропов?
– На Кутузовском, в том же доме, где находится квартира Брежнева. – Пономарев на секунду замолчал. – Я не упомянул о наших конспиративных квартирах, таких, как... вот: Новокузнецкая, 32, Болотная, 62, Сиротская, 11, Таганская, 17, и еще особняк на Зубовской площади... – Его палец ткнулся в карту в нескольких местах. – Кроме всего перечисленного, у нас есть десятки явочных квартир по всему городу. В Подмосковье есть специальные колхозы, которые выращивают для нас овощи, собственные бойни, где для нас заготавливают мясо, своя собственная медицинская служба, свои повара, электрики, прочие специалисты.
– Ты сказал – собственные?
– Давай-ка я тебе кое-что покажу, – усмехнулся Пономарев. – Одевайся и пошли.
– Куда? – удивился Дмитрий.
– Увидишь.
Примерно полчаса спустя они сидели в элегантном ресторане на восьмом этаже здания на Лубянке, куда Миша благодаря своему положению имел право приводить гостей. Дмитрий впервые попал в это здание и теперь испытывал такое благоговение, что у него перехватывало дыхание Его сердце отчаянно колотилось, когда он показывал свои корочки охранникам на входе, а сам рассматривал массивные ворота с укрепленным на них гербом СССР В лифте он молчал, думая о секретных планах, которые, быть может, именно сейчас рождаются за запертыми дверьми кабинетов в нескольких метрах от него.
В ресторане он во все глаза рассматривал сотрудников в военной форме и в гражданских костюмах, которые неслышно шагали по ковровым дорожкам. Он был уверен, что все они – отчаянные головы, отважные разведчики, вернувшиеся из-за границы после выполнения своих важных секретных миссий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Потом, несколько часов спустя, наверное, перед самым рассветом, машина Морозова выезжала из ворот Кремля, как это делали теперь современные шикарные лимузины с затемненными стеклами, и охранники из КГБ и милиция снова брали под козырек. “Когда-нибудь я тоже въеду в Кремль на черной “чайке”, – подумал Дмитрий.
Однако, больше чем Кремль и Красную площадь, Дмитрий хотел увидеть площадь Дзержинского. Одна из центральных площадей Москвы, названная в честь аскетичного польского аристократа, первого руководителя органов ВЧК, как раз и была тем местом, где располагалась главная цитадель государственной безопасности и печально известная внутренняя тюрьма.
Площадь была пустынна. Накрапывал мелкий дождь, затянутое низкими облаками небо хмурилось, а по тротуарам гулял пронзительный осенний ветер. Дмитрий пересек площадь, остановился в тени зловещего памятника Феликсу Дзержинскому, который стоял на чугунном постаменте в своей черной шинели палача, и долго смотрел на огромное здание, нависающее над северной оконечностью площади. Темные слепые окна и массивный фасад излучали угрозу, словно какой-нибудь легендарный замок или мрачный бастион средневековья.
Здесь, в одной из камер, была казнена его мать, однако Дмитрий почти не думал о ней. Он думал только об отце, воображая себе те страшные минуты, когда несколько офицеров, может быть, столь же молодых, как и он сам, с такими же эмблемами в петлицах вошли в кабинет Бориса Морозова, приказали сдать пистолет и следовать за ними. Должно быть, последовала унизительная и позорная сцена, когда с отца срывали погоны и награды. Оскорбления, темная камера, обвинение в измене. И, наконец, лагерь под Воркутой, пронизывающий холод, голод, побои и комендантский взвод.
Чувствуя, как черная пелена ненависти застилает ему глаза, Дмитрий поклялся самому себе: “Вы, убийцы моего отца! Однажды я найду вас, кто бы вы ни были, найду и уничтожу. Но знайте же, что я не брошусь на вас в самоубийственном порыве. Сначала я вскарабкаюсь на самый верх, стану вашим начальником, может быть, даже председателем КГБ. А уж тогда я воспользуюсь своей властью, чтобы добраться до вас!”
Взрыв звонкого детского смеха вывел его из состояния мрачной задумчивости. Дмитрий увидел стайку детей, прильнувших к огромным, ярко освещенным витринам “Детского мира”.
“Как странно, – подумал Дмитрий, – что этот дворец игрушек, самый большой магазин детских товаров в СССР, символ детской радости, был воздвигнут напротив страшных казематов Лубянки”.
Еще некоторое время Дмитрий рассматривал чугунный памятник Дзержинскому. Даже Хрущев, осудив преступления Сталина и Берии и обвинив их в смерти десятков тысяч человек, не осмелился убрать зловещую статую, и она осталась возвышаться в самом сердце Москвы.
“Что за народ мы, русские! – подумал Дмитрий. – Что в прошлом, что в настоящем мы ненавидим сильную власть и дисциплину и в то же время восхищаемся ею. Мы презирали тайную полицию и в то же время пресмыкались перед ней. Мы выступали против жестокостей и пыток, боролись за свои человеческие права, не переставая возносить на трон собственных катов и палачей. Какой другой народ создал бы памятник человеку, основавшему самую кровавую секретную службу в мире? Какой другой народ назвал бы именем этого человека одну из главных площадей своей столицы и превратил одно из красивейших зданий города в тюрьму, в которой приводят в исполнение смертные приговоры?”
“Я буду чекистом, – размышлял он на пути в казарму. – Я стану самым надежным, самым рьяным, но никогда не стану преданным. Вся вера и чистота, которые были даны мне при рождении, остались далеко в прошлом, в детском доме имени Панфилова. Я расстался со всем этим еще до того, как потерял свою невинность с дочерью повара Валей...”
* * *
– Сони в артиллерии... – рявкнул высокий плотный сержант, инструктор по физподготовке, и шестьдесят две глотки дружно подхватили незамысловатую частушку, отмеряя ритм грохотом сапогов по плацу:
– Франты в кавалерии... Пьяницы во флоте... Идиот в пехоте!..
– Ну а кто такие вы? – снова завопил сержант, и они отвечали:
– Бравые парни КГБ!
Они уже минут пятнадцать носились кругами по внутреннему дворику Высшей школы, топча усталыми ногами неровный плац. Стояло морозное февральское утро, однако Дмитрий чувствовал себя превосходно. Утренняя зарядка всегда нравилась ему. Его тренировки в детдоме принесли свои плоды: в отличие от многих своих сокурсников, которые пыхтели и спотыкались елею и справа от него, Дмитрий был в превосходной физической форме.
Сержант, огромный, наголо стриженный латыш, снова что-то крикнул, и Дмитрий подумал, что инструктора больше заботят его глупые прибаутки, чем физические упражнения. В этот раз сержант вспомнил шутку, основанную на интерпретации известной аббревиатуры ОГПУ – так раньше называлось КГБ:
– О, господи, помоги убежать!
Дмитрий и остальные курсанты хором проорали ответ, основанный на том же наборе букв, прочитываемых в обратном порядке:
– Убежишь – поймаем, голову оторвем!
Сержант громко заржал.
“Жуть как смешно!” – сердито подумал Дмитрий.
И все же зарядка нравилась ему, как нравилась и напряженная учеба. Сегодня рано утром, проведя бессонную ночь в библиотеке, он закончил свое небольшое исследование по истории органов КГБ. Это была захватывающая драматичная история, напомнившая ему бескомпромиссную и жестокую борьбу средневековых баронов за влияние и власть. Каждый претендовал на трон, и каждый новый руководитель секретной службы уничтожал своего предшественника.
Начиналась история с Феликса Дзержинского, который в декабре 1917 года основал Всероссийскую Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. ВЧК проводила в жизнь политику красного террора, провозглашенную в сентябре 1918 года Лениным.
Романтический ореол, окружавший первых чекистов, притягивал к себе Дмитрия, однако вскоре ВЧК превратилась в ОГПУ, которое, следуя ленинским курсом, разоблачало и уничтожало уцелевших врагов революции: белогвардейцев, дворян, кулаков, коварных иностранных шпионов. ОГПУ было реорганизовано и переименовано в НКВД, превосходную организацию, которая, к несчастью, превратилась в инструмент сталинских чисток в 30-х годах, погубивших немало преданных коммунистов.
В 1936 году первый нарком внутренних дел Генрих Ягода был убран со своего поста по приказу Сталина, и его место занял кровожадный заплечных дел мастер Николай Ежов, прозванный в народе “кровавым карликом”. Однако и Ежову была уготована незавидная судьба: он был расстрелян в той же камере Лубянской тюрьмы, в которой сам казнил своего предшественника Ягоду.
В своем исследовании Дмитрий писал, что “в эти мрачные годы Сталин использовал аппарат советских секретных служб для своих преступных целей”.
В 1938 году на сцене появился Лаврентий Берия, верный сподвижник Сталина. В разные годы возглавляемая им организация называлась НКВД, НКГБ, Министерство внутренних дел, объединившее милицию и госбезопасность, Министерство государственной безопасности. Именно Берия отдал приказ об аресте Бориса Морозова, однако сам до его казни не дожил. В 1953 году, вскоре после смерти Сталина, настал черед Берии быть расстрелянным в сырой камере на Лубянке. Основы современного Комитета государственной безопасности были заложены именно тогда: госбезопасность отделилась от Министерства внутренних дел, причем оба ведомства быстро стали непримиримыми соперниками.
“С созданием КГБ круг замкнулся, – писал Дмитрий в заключение. – КГБ приобрел тот же политический статус и полномочия, что и революционная Чрезвычайная комиссия. Вот так ЧК восстала из пепла”.
В 1967 году, незадолго до того, как Дмитрий попал в Высшую школу, новым председателем КГБ стал Юрий Андропов, похожий на учителя человек с болезненным желтоватым лицом, седеющими русыми волосами и светлыми глазами, которые казались большими из-за сильных очков в металлической оправе.
Одновременно с изучением истории органов Дмитрий углубился во внутреннюю структуру ведомства. Он узнал, что председатель Комитета подчиняется непосредственно Политбюро. Центральный аппарат КГБ, располагавшийся в зданиях на площади Дзержинского и прилегающих улицах, состоял из нескольких относительно независимых друг от друга подразделений: четырех главных управлений, семи независимых управлений и шести отделов. Эти основные составляющие, в свою очередь, подразделялись на многочисленные отделы, подотделы, направления и службы.
Основная мощь КГБ была сосредоточена в следующих основных подразделениях: Первое Главное управление (разведывательные операции за рубежом), Второе Главное управление (контрразведывательная служба и надзор за гражданами), Пятое Главное управление (борьба с инакомыслием) и Управление вооруженных сил, отвечающее за благонадежность всех советских офицеров армии и флота, начиная с Генерального штаба и заканчивая командирами рот.
Дмитрий был поражен обширными, почти безграничными возможностями КГБ. Многочисленные подразделения и службы в составе управлений занимались всем: шпионажем, проведением диверсий и убийствами за пределами СССР, надзором за иностранными туристами, студентами и бизнесменами; внедрением агентов в западные страны и сексуальным шантажом высокопоставленных иностранных чиновников, управлением разведспутниками над Восточной Европой; операциями против Китая; охраной советских руководителей и руководством многотысячными пограничными войсками, которые направлялись для участия в пограничных конфликтах. Охрана КГБ ведала исправительно-трудовыми лагерями в Заполярье и стояла на страже Кремля. Оперработники КГБ контролировали выдачу въездных и выездных виз, надзирали за работой телефонной связи и радио, проводя в случае необходимости широкомасштабные дезинформационные кампании. Сотрудники КГБ как тени преследовали потенциальных врагов советского строя: диссидентов, священников, евреев, представителей этнических меньшинств; боролись против эмигрантских организаций за рубежом и западных движений правого толка. Следователи КГБ раскрывали экономические преступления, охраняли промышленные секреты, а научно-исследовательские лаборатории КГБ разрабатывали смертоносные и необнаружимые яды и отравляющие вещества.
Огромное впечатление произвела на Дмитрия численность личного состава гигантской машины КГБ. Девяносто тысяч офицеров аппарата работали в СССР и по всему миру, а ведь были еще четырехсоттысячные пограничные войска и войска специального назначения, телохранители, охранники, чиновники, вольнонаемные служащие, а также сотни тысяч информаторов, агентов влияния и прочих добровольных помощников, большинство из которых получало вознаграждение из государственного кармана.
Понемногу Дмитрий понял, что КГБ превратился в замкнутый, тайный мир; опутав своей паутиной весь Советский Союз, КГБ мог дотянуться до самого отдаленного уголка земного шара. Из штаба на Лубянке, известного также как Московский центр, КГБ контролировал ситуацию как в самой маленькой деревушке на территории СССР, так и в столицах иностранных держав, армейских штабах, научных центрах. Ради их же собственной безопасности за советскими гражданами постоянно наблюдали тайно, следили и в открытую, проверяли и перепроверяли, постоянно оценивая степень личной благонадежности каждого. Никакая страна не могла представить себе подлинных масштабов этой тайной организации, которая охраняла Советскую страну, одновременно стараясь проникнуть в секреты своих противников.
Внутри самого Советского Союза сотрудники КГБ были людьми особой породы, закрытой кастой избранных, которые в сравнении с остальными гражданами стояли на более высоком уровне материального благополучия.
– Возьми, например, Москву, – сказал ему как-то вечером некто Миша Пономарев, когда они были в библиотеке одни. – Ты думаешь, что знаешь Москву?
Высокий и нескладный, с узким лицом и круглыми глазами, белорус по национальности, Миша Пономарев был двадцатисемилетним слушателем выпускного курса и в мае заканчивал Высшую школу. Фашисты повесили его родителей в Борисове во время войны, и всю свою жизнь он провел в детских домах и приютах. Может быть, из-за схожей судьбы они и сблизились с Дмитрием. Познакомились они на занятиях – будучи учащимся старшего курса, Пономарев иногда замещал преподавателя, который читал им лекции по организации и структуре КГБ.
– В Москве существует два города, – увлеченно рассказывал он, а Дмитрий думал, что Пономарев – самый жизнерадостный из курсантов их школы. – Один город – это тот, что виден любому туристу: Красная площадь, Ново-Девичий монастырь, парк Горького, Большой театр, ВДНХ и прочее. Другой город – это наш город.
Дмитрий удивленно приподнял брови.
– Секретный город правительства и КГБ! – с торжеством объявил Пономарев и сделал паузу, как бы ожидая, пока эти слова поглубже проникнут в сознание его младшего товарища.
– Вообрази себе карту Москвы, – продолжал он, описывая руками в воздухе большой круг. – Нет, постой...
Он сорвался с места и скрылся между стеллажами с книгами. В следующую секунду он вынырнул оттуда, с победоносным видом развернув перед Дмитрием подробную карту города.
– Давай ограничимся территорией Садового кольца, а начнем мы, конечно же, с Кремля. – Его длинный палец ткнул в то место, где была изображена Красная площадь. – В нескольких сотнях метров от Кремля находятся как официальные, так и секретные объекты КГБ: здания на площади Дзержинского, Малой Лубянке, Кузнецком мосту. Если двинуться по улице Горького, то попадешь в район, где стоят жилые дома КГБ – на Можайском шоссе, Первой Мещанской, на Арбате. – Его пальцы порхали над картой, описывая расширяющиеся концентрические окружности. – Все это внутри Садового кольца. Кстати, позади Большого театра располагается штаб МВД.
Дмитрий кивнул. Министерству внутренних дел подчинялись милиция и внутренние войска.
– Вот здесь, внизу, – энтузиазм Пономарева достиг невероятной силы, – на Калужском шоссе, расквартировано спецподразделение КГБ, охраняющее Академию наук, а на Покровском бульваре стоят две дивизии МВД и КГБ, находящиеся в постоянной боевой готовности.
Пономарев смотрел на Дмитрия с горделивым выражением на лице и напоминал фокусника, который только что достал из своего цилиндра жирного кролика.
– Теперь видишь, как мы контролируем город? А ведь я еще не упомянул о клубе КГБ, о жилых кварталах, таких, как на Кутузовском проспекте, где живут члены Политбюро и наши руководители.
– А где живет Андропов?
– На Кутузовском, в том же доме, где находится квартира Брежнева. – Пономарев на секунду замолчал. – Я не упомянул о наших конспиративных квартирах, таких, как... вот: Новокузнецкая, 32, Болотная, 62, Сиротская, 11, Таганская, 17, и еще особняк на Зубовской площади... – Его палец ткнулся в карту в нескольких местах. – Кроме всего перечисленного, у нас есть десятки явочных квартир по всему городу. В Подмосковье есть специальные колхозы, которые выращивают для нас овощи, собственные бойни, где для нас заготавливают мясо, своя собственная медицинская служба, свои повара, электрики, прочие специалисты.
– Ты сказал – собственные?
– Давай-ка я тебе кое-что покажу, – усмехнулся Пономарев. – Одевайся и пошли.
– Куда? – удивился Дмитрий.
– Увидишь.
Примерно полчаса спустя они сидели в элегантном ресторане на восьмом этаже здания на Лубянке, куда Миша благодаря своему положению имел право приводить гостей. Дмитрий впервые попал в это здание и теперь испытывал такое благоговение, что у него перехватывало дыхание Его сердце отчаянно колотилось, когда он показывал свои корочки охранникам на входе, а сам рассматривал массивные ворота с укрепленным на них гербом СССР В лифте он молчал, думая о секретных планах, которые, быть может, именно сейчас рождаются за запертыми дверьми кабинетов в нескольких метрах от него.
В ресторане он во все глаза рассматривал сотрудников в военной форме и в гражданских костюмах, которые неслышно шагали по ковровым дорожкам. Он был уверен, что все они – отчаянные головы, отважные разведчики, вернувшиеся из-за границы после выполнения своих важных секретных миссий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66