Они были слишком сонные, чтобы разговаривать, и в темноте кузова только тлели кончики нескольких сигарет. Когда машина проезжала через Юрлово, сонно залаяла собака, ее поддержали другие. Дмитрий раздавил недокуренную сигарету на полу и, завернувшись в шинель, продремал весь остаток пути.
Он проснулся, когда грузовик неожиданно резко затормозил. Луч мощного фонаря осветил кузов, скользнул по лицу Дмитрия и на мгновение ослепил его, вызвав в памяти ночь у каменоломни, когда он сражался с Кузьмой Буниным. Машина стояла у какой-то дорожной заставы. Очевидно, их остановили для проверки. Дмитрий слышал голоса, торопливые шаги, гул мощных моторов. Их грузовик тронулся с места и снова остановился, проехав совсем немного. Яркий свет, просачиваясь сквозь малейшие дыры в брезентовом тенте кузова, брызнул внутрь.
– Всем выйти! – раздалась резкая команда, и Дмитрий узнал хриплый голос их наставника.
Он выпрыгнул из кузова. Все вокруг было ярко освещено многочисленными мощными прожекторами и батареями красных, белых и синих огней, расположенных двумя ровными параллельными рядами на земле. Они были на взлетной полосе аэродрома. За их спинами высилось огромное здание терминала, выстроенного из бетона и стекла. Большинство окон было ярко освещено. На противоположной стороне взлетной полосы, в длинном здании, разделенном на открытые боксы, Дмитрий разглядел силуэты пожарных и буксировочных машин, а также несколько белых машин “скорой помощи”. Справа маячили в темноте огромные прямоугольные ангары, а на площадке по левую руку от них стояло несколько пассажирских самолетов. Один из них, принадлежавший, судя по надписи на борту, компании “Пан Американ”, обслуживали техники в светлых комбинезонах.
– Ё моё! – прошептал за спиной Дмитрия Селецын. – Это же Внуково!
В международном аэропорту кипела жизнь. То и дело проезжали военные грузовики, из которых выгружались солдаты в форме пограничных войск, немедленно занимая позиции внутри и вокруг здания аэровокзала. Милиционеры и люди в гражданском торопливо пробегали по летному полю. Громоздкие тягачи, взревев моторами, потянули от кишки перехода огромный лайнер, и сквозь высокие окна курсантам стало видно элегантное убранство депутатского зала.
– Взгляните-ка на флаги, – пробормотал Арно. Рядом с красным флагом СССР реяли на ветру огромные оранжево-бело-зеленые полотнища.
– Это чьи такие? – спросил Дмитрий.
– Индийские, – подсказал кто-то из темноты. – Индира Ганди прибывает с государственным визитом.
Арно и Дмитрий повернулись к Виктору Селецыну, и он не разочаровал их.
– Грёбаная Индира! – простонал он.
– Идите-ка за мной! – раздался совсем рядом резкий голос Октября.
Этот человек обладал, по-видимому, редкой и не слишком приятной способностью неожиданно возникать словно из-под земли, причем никто, как правило, не замечал, как и когда он приблизился. Придерживая на плечах развевающийся не по погоде легкий плащ. Октябрь ввел их в полутемный зал, похожий на зал отлета.
Курсанты сгрудились вокруг своего наставника.
– Московский центр постигла настоящая катастрофа. Офицер Тринадцатого отдела полковник Лялин оказался предателем, – сказал Октябрь, и его глаза странно блеснули в темноте. – Он передал английской “Интеллидженс сервис” имена ста пяти наших агентов. Всех их англичане выдворили из страны. – Помолчав, он продолжал: – Гораздо хуже другое. Лялин рассказал противнику о существовании Тринадцатого отдела. На протяжении нескольких лет нам удавалось скрывать существование подразделения, специализирующегося на террористических актах. Лялин раскрыл врагам имена наших сотрудников, работающих за рубежом, и всем им пришлось в спешке бежать, спасая свои жизни. Уже вечером все они оставили важнейшие города Европы и Америки. Надеюсь, им удастся добраться домой живыми.
– А что будет с нашим отделом? – спросил Арно.
Кто-то зажег спичку, прикуривая, и Дмитрий разглядел серьезные, напряженные лица товарищей.
– Нашего отдела больше не существует, – сказал Октябрь.
– Но его можно восстановить, – предположил Дмитрий.
– Вы правы, Морозов. – Октябрь как-то странно крякнул. – Но для этого нам нужны новые люди, совершенно неизвестные, чьих имен не было бы ни в одном из списков, к которым мог иметь доступ предатель Лялин. Нужна совершенно новая команда.
– Если хотите, мы станем этой новой командой, – сказал Дмитрий. Темнота и напряженная атмосфера кризисной ситуации позволили ему пренебречь субординацией.
– Я должен убедить политическое руководство в том, что это возможно.
– А политическое руководство... – начал Дмитрий.
– Товарищ Брежнев прервал свою поездку по Чехословакии. Его самолет сядет через несколько минут. Председатель КГБ Андропов и большинство членов Политбюро уже здесь. Я надеюсь, мы сумеем убедить их.
Дмитрий задумался, почему встреча происходит именно здесь, а не в Москве. Ответ казался очевидным: Октябрь хотел поговорить с Брежневым до того, как он встретится с другими руководителями КГБ, которые могут посоветовать ему нечто прямо противоположное. Лишь только он подумал об этом, как сразу весь план Октября стал ему предельно ясен: он пытался использовать ситуацию с изменой Лялина в свою пользу и возглавить Тринадцатый отдел. Может быть, он даже предложил Андропову представить членам Политбюро новое оперативное подразделение, способное заменить Тринадцатый отдел. У Андропова, должно быть, есть немало причин, чтобы принять его предложение; в частности, предложение Октября снимало лишнюю головную боль, связанную с ликвидацией последствий измены Лялина. “Неприкасаемых” же привезли во Внуково для того, чтобы доказать всему Политбюро, что у КГБ есть отлично подготовленные резервы, готовые выполнять любые сложные задания. Если Октябрю удастся убедить Брежнева, то на этом их подготовка закончится, и “неприкасаемые” станут новым “Управлением мокрых дел”. Одновременно закончится и ссылка Октября в Юрлово.
– А как же Индира Ганди? – спросил Босджанов, казах из Алма-Аты.
– Она прилетает сегодня, – объяснил Октябрь, – но центральная диспетчерская будет держать ее самолет в воздухе до тех пор, пока не закончится заседание Политбюро.
Оглядев свою маленькую армию, он добавил:
– Мне нужно идти. Оставайтесь здесь и ведите себя тихо.
На рассвете приземлился личный Ил-62 Брежнева. Самолет немедленно отбуксировали к входу в депутатский зал. Дмитрий и его товарищи смотрели из окна, как грузный Генеральный секретарь спускается по трапу, целуется и обнимается с товарищами из Политбюро. Крупные снежинки кружились над головами советских руководителей и опускались им на плечи.
Одним из последних к Брежневу подошел Андропов, но тот только холодно посмотрел на председателя КГБ и пожал ему руку. Затем все члены Политбюро вошли в депутатский зал. Октября нигде не было видно.
Курсанты сидели в неудобных пластиковых креслах и ждали. Арно и запасливый Босджанов принялись играть в карты, и некоторые из “неприкасаемых” присоединились к ним. Круглолицая стюардесса в белоснежном фартуке принесла им безвкусный кофе с печеньем.
Дмитрий не ел и не участвовал в карточной игре. Стоя у окна, он смотрел, как снег укрывает тонким покрывалом летное поле, серые взлетные полосы и шеренгу изящных самолетов на стоянке. Здесь, во Внукове, были ворота в другой мир, в другую жизнь.
– Товарищи офицеры!
В дверях комнаты стоял Октябрь, его лицо ничего не выражало.
– Оставить здесь шинели и построиться снаружи. Это ненадолго, – приказал он.
Дмитрий бросил взгляд через плечо. Несколько “чаек” медленно подруливали к депутатскому залу, чтобы забрать и развезти по домам членов Политбюро.
– Председатель Андропов хочет лично пожать вам руки – сказал Октябрь, и в его голосе проскользнула нотка триумфа. Потом он замолчал, однако налицо его вползала хитрая улыбка. – Поздравляю вас. Вы зачислены на службу в Тринадцатый отдел.
Глава 9
Нину увезли в Маунтзейский госпиталь с прободением язвы в тот же день, когда Алекс уехал в Браун. Это был прекрасный прозрачный теплый сентябрьский день. Утром она стояла у окна и смотрела, как он грузит сбои вещи в свой первый автомобиль – ярко-красный “мустанг” с откидным верхом. Этот подержанный автомобиль Алекс приобрел на свои деньги, проработав все лето на бруклинской мойке машин.
Первый приступ боли в животе Нина почувствовала в тот момент, когда Алекс внизу обменялся долгим прощальным поцелуем с Клаудией. Девчонка прижалась к нему всем своим телом, обняв так, словно Алекс целиком принадлежал ей одной. Положительно, у нее нет никакого стыда, раз она ведет себя таким образом прямо посередине улицы, на глазах у всех, словно потаскуха.
Нина была счастлива, что Алекс уедет из Нью-Йорка. Она была уверена, что в Университете Брауна Алекс встретит других девушек и позабудет свою маленькую итальянку. Поджав губы, Нина наблюдала за ними из окна до тех пор, пока они не разжали объятия и Алекс не укатил прочь. Потом она пошла на кухню, чтобы заварить себе чаю, но по дороге рухнула на исцарапанный паркет.
Она очнулась в госпитале примерно три часа спустя. Ее нашла уборщица Майра, пришедшая убирать в квартире. Слава богу, Майра не стала вызывать “скорую”, а попросила соседа донести Нину до такси. Нина готова была скорее умереть, чем позволить нести себя в машину “медицинской помощи”, которая под вой сирен и вспышки красных огней повезет ее через весь город на потеху соседям. Она успела заставить Майру поклясться, что та не скажет никому ни словечка о ее болезни, однако Майра, конечно же, не способна была хранить секрет дольше пятнадцати минут. Ее огромный рот почти никогда не закрывался, и новость о болезни Нины распространилась по округе со скоростью лесного пожара в ветреный день.
На следующий день примчался из Провиденса Алекс. Впоследствии Нина узнала, что он только-только приехал в студенческий городок и еще не начал распаковывать вещи, когда Клаудия сообщила ему о несчастье. Алекс бросился в аэропорт и сел на первый же самолет до Нью-Йорка. Когда Нина в очередной раз вышла из забытья, он сидел в изголовье ее больничной койки.
– Ниночка, любимая моя, – сказал он по-русски, с мягкими и ласковыми интонациями. – Как ты могла так поступить со мной, родная моя?
Несмотря на все ее возражения, Алекс оставался с ней на протяжении шести дней, пока доктор Шапирштейн не решил, что можно обойтись без операции. Тогда Алекс отвез ее домой и взял с нее слово, что она не будет забывать вовремя принимать лекарства, станет следить за своей диетой и не будет расстраиваться. На седьмой день он вернулся в Браун.
Лишь только дверь за ним закрылась, в квартире повисла тяжелая тишина. Отчаяние и одиночество прокрались в сердце Нины.
Так начались для Нины годы унылого одиночества. Смерть Самуэля положила конец той жизни, которую она ненавидела всем сердцем, но к которой успела привыкнуть. Вот теперь и Алекс расправил крылья и оставил ее в одиночестве. Из-за болезни она вынуждена была оставить работу, а ее товарищи из Движения в защиту мира либо умерли, либо разочаровались. Единственным светлым пятном в ее одинокой жизни был теперь Алекс.
На протяжении последующих четырех лет Нина жила ожиданием его писем, телефонных звонков и коротких наездов домой на выходные и праздники. Она читала его учебники, его университетские работы и расспрашивала о преподавателях и профессорах. Вскоре она знала об Университете Брауна почти все, ни разу там не побывав. В летние месяцы Алекс возвращался на каникулы, и Нина чувствовала себя счастливейшим человеком на свете. Понемногу Алекс превратился в привлекательного, уверенного в себе молодого человека, и Нина не сомневалась, что он станет выдающимся ученым.
Однако нередко бывало и так, что Нина, сидя у окна, погружалась в размышления и ее охватывало ощущение неудачи. Алекс, ее Алекс неотвратимо отдалялся, уходил от нее. Мальчик, которого она воспитала и чье мировоззрение формировалось под ее непосредственным влиянием, молодой человек, которого она хотела видеть достойным памяти своей сестры, избрал свой, чуждый ей путь. Трещина между ними продолжала увеличиваться с каждым днем.
Она вспоминала, как с огорчением заметила, что уже в детстве Алекс не остался равнодушным к многочисленным соблазнам, которыми была полна Америка. Это были игры, кино, спорт... Он вырос и полюбил Америку больше, чем Россию. Еще в детстве и ранней юности Алексу нравился Джон Кеннеди, несмотря на его агрессивную политику на Кубе и во Вьетнаме. Гибель обожаемого президента от руки убийцы повергла мальчика в отчаяние. Следующее потрясение настигло его, когда он узнал правду о смерти родителей. Он еще не был готов понять и примириться с подобными ужасными фактами. Его восхищению Советской страной был нанесен сокрушительный удар, к тому же он был глубоко возмущен тем, как советская бюрократическая машина поступала с его письмами к брату.
А потом появилась эта девчонка, вскружившая ему голову. Нина была убеждена, что Клаудия – худшее из несчастий, которые свалились на голову Алекса. Конечно, она не возражала против того, чтобы у Алекса появилась подружка, однако эта итальянка всерьез завладела Алексом и намеревалась отнять его у нее. Нина хорошо помнила свою киевскую юность, когда в шестнадцать лет она сама была околдована Сашей Колодным. Как-то в самом начале романа Алекса она намекнула, что ему следует больше времени уделять учебе.
– Не беспокойся о Клаудии, – сказала она тогда. – Твоя Клаудия никуда не убежит.
– Что это, Нина?! – Алекс приподнял брови в шутливом удивлении. – Ты, кажется, ревнуешь?
– Прекрати! – резко оборвала она его.
Наверное, она действительно ревновала, однако ей казалось, что она имеет на это право. В конце концов, всю свою жизнь она посвятила ему одному Она так любила их спокойные вечера, когда они вдвоем слушали классическую музыку или обсуждали русскую литературу или историю. Теперь у Алекса вдруг не стало хватать для нее времени. Всеми его свободными вечерами завладела эта нахальная девчонка со смазливым личиком и крепкой молодой грудью.
Между тем Клаудия была с Ниной очень приветлива, и Нина старалась отвечать тем же, хотя подчас ей бывало нелегко сдержать свою неприязнь, которую она испытывала всякий раз при встрече с итальянкой. Спазмы перехватывали ей горло, кровь отливала от лица, а тон, каким она разговаривала с соперницей, становился холодным и враждебным.
Самое неприятное заключалось в том, что Алекс влюбился не только в девчонку; ему пришлась по сердцу вся семья Беневенто. В их доме он проводил гораздо больше времени, чем в своей квартире. Беневенто буквально поглотили его, обращаясь с ним так, как обращались бы с одним из своих. Им удалось дать ему то, чего у Алекса никогда не было, – чувство полноценной семьи.
Незадолго до того, как Алекс уехал учиться в университете, между ним и Ниной произошла серьезная ссора. Приближение этого события Нина предвидела уже давно, однако, когда катастрофа разразилась, она оказалась к ней совершенно не готова. Началось все тревожным летом 1967 года, когда на Ближнем Востоке разгорелась война между Израилем и его соседями. В один из дней Алекс вернулся из школы, проклиная русских на чем свет стоит. Брежнева он готов был задушить своими собственными руками, а Моше Даян, генерал израильской армии, напоминавший черной повязкой на глазу благородного морского разбойника, вызывал у Алекса искреннее восхищение. Нина попыталась объяснить мальчику позицию Советского Союза, однако он крикнул ей что-то обидное и выбежал из дома, громко хлопнув дверью.
Год спустя русские танки вторглись в Чехословакию, и Алекс организовал в студгородке Брауна марш протеста. Этому событию уделили свое внимание две программы телевизионных новостей, и Нина увидела своего Алекса, выступавшего с горячей речью, в которой он обличал “красный империализм” и агитировал толпу против “советской агрессии”. Нине стало так стыдно, что всю ночь ее мучили сильные боли в желудке, однако она не стала обращаться к врачам. Несколько дней подряд она не отвечала на телефонные звонки, боясь, что кто-то может позвонить ей по поводу выступления Алекса на митинге.
Немного успокоившись, Нина решила прибегнуть к новой тактике. Она станет избегать прямых столкновений, призывая на помощь логику и здравый смысл. Когда Алекс приехал погостить на уик-энд, она приготовила для него кофе и, расставляя чашки на кухонном столе, попыталась объяснить происходящее.
– Израиль, – сказала она, – является империалистическим государством, это всем известно. Моше Даян сражался еще против британской армии Восстание в Чехословакии было частью заговора западных держав, и Советская Армия вошла в Прагу по просьбе чешского народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Он проснулся, когда грузовик неожиданно резко затормозил. Луч мощного фонаря осветил кузов, скользнул по лицу Дмитрия и на мгновение ослепил его, вызвав в памяти ночь у каменоломни, когда он сражался с Кузьмой Буниным. Машина стояла у какой-то дорожной заставы. Очевидно, их остановили для проверки. Дмитрий слышал голоса, торопливые шаги, гул мощных моторов. Их грузовик тронулся с места и снова остановился, проехав совсем немного. Яркий свет, просачиваясь сквозь малейшие дыры в брезентовом тенте кузова, брызнул внутрь.
– Всем выйти! – раздалась резкая команда, и Дмитрий узнал хриплый голос их наставника.
Он выпрыгнул из кузова. Все вокруг было ярко освещено многочисленными мощными прожекторами и батареями красных, белых и синих огней, расположенных двумя ровными параллельными рядами на земле. Они были на взлетной полосе аэродрома. За их спинами высилось огромное здание терминала, выстроенного из бетона и стекла. Большинство окон было ярко освещено. На противоположной стороне взлетной полосы, в длинном здании, разделенном на открытые боксы, Дмитрий разглядел силуэты пожарных и буксировочных машин, а также несколько белых машин “скорой помощи”. Справа маячили в темноте огромные прямоугольные ангары, а на площадке по левую руку от них стояло несколько пассажирских самолетов. Один из них, принадлежавший, судя по надписи на борту, компании “Пан Американ”, обслуживали техники в светлых комбинезонах.
– Ё моё! – прошептал за спиной Дмитрия Селецын. – Это же Внуково!
В международном аэропорту кипела жизнь. То и дело проезжали военные грузовики, из которых выгружались солдаты в форме пограничных войск, немедленно занимая позиции внутри и вокруг здания аэровокзала. Милиционеры и люди в гражданском торопливо пробегали по летному полю. Громоздкие тягачи, взревев моторами, потянули от кишки перехода огромный лайнер, и сквозь высокие окна курсантам стало видно элегантное убранство депутатского зала.
– Взгляните-ка на флаги, – пробормотал Арно. Рядом с красным флагом СССР реяли на ветру огромные оранжево-бело-зеленые полотнища.
– Это чьи такие? – спросил Дмитрий.
– Индийские, – подсказал кто-то из темноты. – Индира Ганди прибывает с государственным визитом.
Арно и Дмитрий повернулись к Виктору Селецыну, и он не разочаровал их.
– Грёбаная Индира! – простонал он.
– Идите-ка за мной! – раздался совсем рядом резкий голос Октября.
Этот человек обладал, по-видимому, редкой и не слишком приятной способностью неожиданно возникать словно из-под земли, причем никто, как правило, не замечал, как и когда он приблизился. Придерживая на плечах развевающийся не по погоде легкий плащ. Октябрь ввел их в полутемный зал, похожий на зал отлета.
Курсанты сгрудились вокруг своего наставника.
– Московский центр постигла настоящая катастрофа. Офицер Тринадцатого отдела полковник Лялин оказался предателем, – сказал Октябрь, и его глаза странно блеснули в темноте. – Он передал английской “Интеллидженс сервис” имена ста пяти наших агентов. Всех их англичане выдворили из страны. – Помолчав, он продолжал: – Гораздо хуже другое. Лялин рассказал противнику о существовании Тринадцатого отдела. На протяжении нескольких лет нам удавалось скрывать существование подразделения, специализирующегося на террористических актах. Лялин раскрыл врагам имена наших сотрудников, работающих за рубежом, и всем им пришлось в спешке бежать, спасая свои жизни. Уже вечером все они оставили важнейшие города Европы и Америки. Надеюсь, им удастся добраться домой живыми.
– А что будет с нашим отделом? – спросил Арно.
Кто-то зажег спичку, прикуривая, и Дмитрий разглядел серьезные, напряженные лица товарищей.
– Нашего отдела больше не существует, – сказал Октябрь.
– Но его можно восстановить, – предположил Дмитрий.
– Вы правы, Морозов. – Октябрь как-то странно крякнул. – Но для этого нам нужны новые люди, совершенно неизвестные, чьих имен не было бы ни в одном из списков, к которым мог иметь доступ предатель Лялин. Нужна совершенно новая команда.
– Если хотите, мы станем этой новой командой, – сказал Дмитрий. Темнота и напряженная атмосфера кризисной ситуации позволили ему пренебречь субординацией.
– Я должен убедить политическое руководство в том, что это возможно.
– А политическое руководство... – начал Дмитрий.
– Товарищ Брежнев прервал свою поездку по Чехословакии. Его самолет сядет через несколько минут. Председатель КГБ Андропов и большинство членов Политбюро уже здесь. Я надеюсь, мы сумеем убедить их.
Дмитрий задумался, почему встреча происходит именно здесь, а не в Москве. Ответ казался очевидным: Октябрь хотел поговорить с Брежневым до того, как он встретится с другими руководителями КГБ, которые могут посоветовать ему нечто прямо противоположное. Лишь только он подумал об этом, как сразу весь план Октября стал ему предельно ясен: он пытался использовать ситуацию с изменой Лялина в свою пользу и возглавить Тринадцатый отдел. Может быть, он даже предложил Андропову представить членам Политбюро новое оперативное подразделение, способное заменить Тринадцатый отдел. У Андропова, должно быть, есть немало причин, чтобы принять его предложение; в частности, предложение Октября снимало лишнюю головную боль, связанную с ликвидацией последствий измены Лялина. “Неприкасаемых” же привезли во Внуково для того, чтобы доказать всему Политбюро, что у КГБ есть отлично подготовленные резервы, готовые выполнять любые сложные задания. Если Октябрю удастся убедить Брежнева, то на этом их подготовка закончится, и “неприкасаемые” станут новым “Управлением мокрых дел”. Одновременно закончится и ссылка Октября в Юрлово.
– А как же Индира Ганди? – спросил Босджанов, казах из Алма-Аты.
– Она прилетает сегодня, – объяснил Октябрь, – но центральная диспетчерская будет держать ее самолет в воздухе до тех пор, пока не закончится заседание Политбюро.
Оглядев свою маленькую армию, он добавил:
– Мне нужно идти. Оставайтесь здесь и ведите себя тихо.
На рассвете приземлился личный Ил-62 Брежнева. Самолет немедленно отбуксировали к входу в депутатский зал. Дмитрий и его товарищи смотрели из окна, как грузный Генеральный секретарь спускается по трапу, целуется и обнимается с товарищами из Политбюро. Крупные снежинки кружились над головами советских руководителей и опускались им на плечи.
Одним из последних к Брежневу подошел Андропов, но тот только холодно посмотрел на председателя КГБ и пожал ему руку. Затем все члены Политбюро вошли в депутатский зал. Октября нигде не было видно.
Курсанты сидели в неудобных пластиковых креслах и ждали. Арно и запасливый Босджанов принялись играть в карты, и некоторые из “неприкасаемых” присоединились к ним. Круглолицая стюардесса в белоснежном фартуке принесла им безвкусный кофе с печеньем.
Дмитрий не ел и не участвовал в карточной игре. Стоя у окна, он смотрел, как снег укрывает тонким покрывалом летное поле, серые взлетные полосы и шеренгу изящных самолетов на стоянке. Здесь, во Внукове, были ворота в другой мир, в другую жизнь.
– Товарищи офицеры!
В дверях комнаты стоял Октябрь, его лицо ничего не выражало.
– Оставить здесь шинели и построиться снаружи. Это ненадолго, – приказал он.
Дмитрий бросил взгляд через плечо. Несколько “чаек” медленно подруливали к депутатскому залу, чтобы забрать и развезти по домам членов Политбюро.
– Председатель Андропов хочет лично пожать вам руки – сказал Октябрь, и в его голосе проскользнула нотка триумфа. Потом он замолчал, однако налицо его вползала хитрая улыбка. – Поздравляю вас. Вы зачислены на службу в Тринадцатый отдел.
Глава 9
Нину увезли в Маунтзейский госпиталь с прободением язвы в тот же день, когда Алекс уехал в Браун. Это был прекрасный прозрачный теплый сентябрьский день. Утром она стояла у окна и смотрела, как он грузит сбои вещи в свой первый автомобиль – ярко-красный “мустанг” с откидным верхом. Этот подержанный автомобиль Алекс приобрел на свои деньги, проработав все лето на бруклинской мойке машин.
Первый приступ боли в животе Нина почувствовала в тот момент, когда Алекс внизу обменялся долгим прощальным поцелуем с Клаудией. Девчонка прижалась к нему всем своим телом, обняв так, словно Алекс целиком принадлежал ей одной. Положительно, у нее нет никакого стыда, раз она ведет себя таким образом прямо посередине улицы, на глазах у всех, словно потаскуха.
Нина была счастлива, что Алекс уедет из Нью-Йорка. Она была уверена, что в Университете Брауна Алекс встретит других девушек и позабудет свою маленькую итальянку. Поджав губы, Нина наблюдала за ними из окна до тех пор, пока они не разжали объятия и Алекс не укатил прочь. Потом она пошла на кухню, чтобы заварить себе чаю, но по дороге рухнула на исцарапанный паркет.
Она очнулась в госпитале примерно три часа спустя. Ее нашла уборщица Майра, пришедшая убирать в квартире. Слава богу, Майра не стала вызывать “скорую”, а попросила соседа донести Нину до такси. Нина готова была скорее умереть, чем позволить нести себя в машину “медицинской помощи”, которая под вой сирен и вспышки красных огней повезет ее через весь город на потеху соседям. Она успела заставить Майру поклясться, что та не скажет никому ни словечка о ее болезни, однако Майра, конечно же, не способна была хранить секрет дольше пятнадцати минут. Ее огромный рот почти никогда не закрывался, и новость о болезни Нины распространилась по округе со скоростью лесного пожара в ветреный день.
На следующий день примчался из Провиденса Алекс. Впоследствии Нина узнала, что он только-только приехал в студенческий городок и еще не начал распаковывать вещи, когда Клаудия сообщила ему о несчастье. Алекс бросился в аэропорт и сел на первый же самолет до Нью-Йорка. Когда Нина в очередной раз вышла из забытья, он сидел в изголовье ее больничной койки.
– Ниночка, любимая моя, – сказал он по-русски, с мягкими и ласковыми интонациями. – Как ты могла так поступить со мной, родная моя?
Несмотря на все ее возражения, Алекс оставался с ней на протяжении шести дней, пока доктор Шапирштейн не решил, что можно обойтись без операции. Тогда Алекс отвез ее домой и взял с нее слово, что она не будет забывать вовремя принимать лекарства, станет следить за своей диетой и не будет расстраиваться. На седьмой день он вернулся в Браун.
Лишь только дверь за ним закрылась, в квартире повисла тяжелая тишина. Отчаяние и одиночество прокрались в сердце Нины.
Так начались для Нины годы унылого одиночества. Смерть Самуэля положила конец той жизни, которую она ненавидела всем сердцем, но к которой успела привыкнуть. Вот теперь и Алекс расправил крылья и оставил ее в одиночестве. Из-за болезни она вынуждена была оставить работу, а ее товарищи из Движения в защиту мира либо умерли, либо разочаровались. Единственным светлым пятном в ее одинокой жизни был теперь Алекс.
На протяжении последующих четырех лет Нина жила ожиданием его писем, телефонных звонков и коротких наездов домой на выходные и праздники. Она читала его учебники, его университетские работы и расспрашивала о преподавателях и профессорах. Вскоре она знала об Университете Брауна почти все, ни разу там не побывав. В летние месяцы Алекс возвращался на каникулы, и Нина чувствовала себя счастливейшим человеком на свете. Понемногу Алекс превратился в привлекательного, уверенного в себе молодого человека, и Нина не сомневалась, что он станет выдающимся ученым.
Однако нередко бывало и так, что Нина, сидя у окна, погружалась в размышления и ее охватывало ощущение неудачи. Алекс, ее Алекс неотвратимо отдалялся, уходил от нее. Мальчик, которого она воспитала и чье мировоззрение формировалось под ее непосредственным влиянием, молодой человек, которого она хотела видеть достойным памяти своей сестры, избрал свой, чуждый ей путь. Трещина между ними продолжала увеличиваться с каждым днем.
Она вспоминала, как с огорчением заметила, что уже в детстве Алекс не остался равнодушным к многочисленным соблазнам, которыми была полна Америка. Это были игры, кино, спорт... Он вырос и полюбил Америку больше, чем Россию. Еще в детстве и ранней юности Алексу нравился Джон Кеннеди, несмотря на его агрессивную политику на Кубе и во Вьетнаме. Гибель обожаемого президента от руки убийцы повергла мальчика в отчаяние. Следующее потрясение настигло его, когда он узнал правду о смерти родителей. Он еще не был готов понять и примириться с подобными ужасными фактами. Его восхищению Советской страной был нанесен сокрушительный удар, к тому же он был глубоко возмущен тем, как советская бюрократическая машина поступала с его письмами к брату.
А потом появилась эта девчонка, вскружившая ему голову. Нина была убеждена, что Клаудия – худшее из несчастий, которые свалились на голову Алекса. Конечно, она не возражала против того, чтобы у Алекса появилась подружка, однако эта итальянка всерьез завладела Алексом и намеревалась отнять его у нее. Нина хорошо помнила свою киевскую юность, когда в шестнадцать лет она сама была околдована Сашей Колодным. Как-то в самом начале романа Алекса она намекнула, что ему следует больше времени уделять учебе.
– Не беспокойся о Клаудии, – сказала она тогда. – Твоя Клаудия никуда не убежит.
– Что это, Нина?! – Алекс приподнял брови в шутливом удивлении. – Ты, кажется, ревнуешь?
– Прекрати! – резко оборвала она его.
Наверное, она действительно ревновала, однако ей казалось, что она имеет на это право. В конце концов, всю свою жизнь она посвятила ему одному Она так любила их спокойные вечера, когда они вдвоем слушали классическую музыку или обсуждали русскую литературу или историю. Теперь у Алекса вдруг не стало хватать для нее времени. Всеми его свободными вечерами завладела эта нахальная девчонка со смазливым личиком и крепкой молодой грудью.
Между тем Клаудия была с Ниной очень приветлива, и Нина старалась отвечать тем же, хотя подчас ей бывало нелегко сдержать свою неприязнь, которую она испытывала всякий раз при встрече с итальянкой. Спазмы перехватывали ей горло, кровь отливала от лица, а тон, каким она разговаривала с соперницей, становился холодным и враждебным.
Самое неприятное заключалось в том, что Алекс влюбился не только в девчонку; ему пришлась по сердцу вся семья Беневенто. В их доме он проводил гораздо больше времени, чем в своей квартире. Беневенто буквально поглотили его, обращаясь с ним так, как обращались бы с одним из своих. Им удалось дать ему то, чего у Алекса никогда не было, – чувство полноценной семьи.
Незадолго до того, как Алекс уехал учиться в университете, между ним и Ниной произошла серьезная ссора. Приближение этого события Нина предвидела уже давно, однако, когда катастрофа разразилась, она оказалась к ней совершенно не готова. Началось все тревожным летом 1967 года, когда на Ближнем Востоке разгорелась война между Израилем и его соседями. В один из дней Алекс вернулся из школы, проклиная русских на чем свет стоит. Брежнева он готов был задушить своими собственными руками, а Моше Даян, генерал израильской армии, напоминавший черной повязкой на глазу благородного морского разбойника, вызывал у Алекса искреннее восхищение. Нина попыталась объяснить мальчику позицию Советского Союза, однако он крикнул ей что-то обидное и выбежал из дома, громко хлопнув дверью.
Год спустя русские танки вторглись в Чехословакию, и Алекс организовал в студгородке Брауна марш протеста. Этому событию уделили свое внимание две программы телевизионных новостей, и Нина увидела своего Алекса, выступавшего с горячей речью, в которой он обличал “красный империализм” и агитировал толпу против “советской агрессии”. Нине стало так стыдно, что всю ночь ее мучили сильные боли в желудке, однако она не стала обращаться к врачам. Несколько дней подряд она не отвечала на телефонные звонки, боясь, что кто-то может позвонить ей по поводу выступления Алекса на митинге.
Немного успокоившись, Нина решила прибегнуть к новой тактике. Она станет избегать прямых столкновений, призывая на помощь логику и здравый смысл. Когда Алекс приехал погостить на уик-энд, она приготовила для него кофе и, расставляя чашки на кухонном столе, попыталась объяснить происходящее.
– Израиль, – сказала она, – является империалистическим государством, это всем известно. Моше Даян сражался еще против британской армии Восстание в Чехословакии было частью заговора западных держав, и Советская Армия вошла в Прагу по просьбе чешского народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66