Финэйр”, следующий рейсом №118 до Хельсинки с остановками в Праге и Москве.
Электрический пистолет и одежда канадца Стефана Наги вернулись в камеру хранения на франкфуртской железнодорожной станции, а ключ от ячейки, в презервативе из особо прочного латекса, покоился на дне смывного бачка в мужском туалете на вокзале Гауптбанхофф.
* * *
По дороге домой Дмитрия немного беспокоило, как отреагирует Октябрь, когда он доложит, что не застрелил Любимова, а ликвидировал его голыми руками. Однако Октябрь, казалось, вовсе не был расстроен тем, что Дмитрий отступил от буквы приказа.
Он принял Дмитрия в своем мрачном кабинете, заставил сесть в единственное кресло для посетителей, а сам принялся ходить вокруг него, слушая доклад. Вопросы, которые он изредка задавал, отнюдь не звучали враждебно, напротив, Дмитрию показалось, что внезапный приступ жестокости нисколько не удивил Октября.
– Что ты чувствовал, когда убивал его? – спросил Октябрь, в упор разглядывая Дмитрия.
Тот не произнес ни слова, только открыто заглянул в глаза учителя, и на изнуренном лице старого чекиста мелькнула слабая улыбка.
– Тебе понравилось, – заключил он. – Это славно. Это очень, очень хорошо.
Однако самый главный сюрприз ждал Дмитрия, когда Октябрь рассказал ему правду о его жертве.
Заговорщическим шепотом, странно поблескивая глазами, Октябрь сообщил Дмитрию, что Любимов никогда не был изменником. Его “измена” была поставлена и тщательно отрежиссирована Московским центром. Любимов оказался на Западе в качестве двойного агента, и сведения, поставляемые им ЦРУ, на три четверти состояли из умело подобранной дезинформации.
– Потом произошла заминка, – рассказывал Октябрь, без устали шагая вокруг Дмитрия; длинноногий и длиннорукий, он напоминал паука, плетущего свои смертоносные сети. – Американцы почуяли, что потянуло гнильцой, и кто-то в Лэнгли предположил, что Любимов – подсадная утка и что его предательство – “чекистский спектакль”.
– У них были какие-то доказательства? – перебил Дмитрий.
– Нет, но раз уж они начали сомневаться в его словах, то можно было быть уверенным – они будут проверять и перепроверять всю информацию, которую он им передавал. Между тем операция с Любимовым была одной из самых трудных и дорогостоящих. Несколько лет мы подготавливали почву, а теперь все наши усилия могли пойти псу под хвост.
Он помолчал.
– Чтобы спасти проект, нам во что бы то ни стало нужно было убедить Лэнгли в том, что Любимов действительно был предателем и что все его сообщения – истинная правда. Какое доказательство может быть более убедительным, чем убийство предателя агентами КГБ?
Дмитрий почувствовал в груди леденящий холод.
– Вы хотите сказать, – заговорил он, – что я убил одного из наших людей? Одного из своих товарищей-чекистов?
Октябрь остановился и посмотрел на него.
– Именно так. Зато теперь американцы поверят каждому его слову. – От его кривой улыбки кровь стыла в жилах. – Или тебе его жалко?
“Не его, – хотел сказать Дмитрий. – Не его, а себя и всех остальных, которые тоже могут оказаться втянутыми в твою игру, Октябрь”.
– Скажите, – медленно проговорил Дмитрий, – вы намеренно приказали убрать одного из наших лучших людей?
Октябрь кивнул.
– Откуда мне знать, – продолжал Дмитрий, – что завтра или через год вы не принесете меня в жертву в одной из своих шахматных партий?
Старик хихикнул, и на его лице появилась хитрая улыбка.
– В том-то и дело, сынок, что ты никогда не можешь быть в этом уверен.
Когда Дмитрий уже был у дверей, собираясь уходить, Октябрь сказал ему в спину:
– Ты, безусловно, понимаешь, что я пошутил?
– Безусловно, – отозвался Дмитрий.
Хриплый смех Октября, напоминающий кашель чахоточного больного, звучал у него в ушах даже после того, как он вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
* * *
В последующие годы Дмитрий убил еще четырех человек: двоих в Мюнхене, одного в Нью-Йорке и одного в Мадриде. Трое из них были известными диссидентами, один – американским агентом, который уже готов был проникнуть в СССР под видом испанского коммуниста, героя гражданской войны.
Дмитрий быстро познакомился с западным образом жизни и легко привык к нему. Никто из богатых бездельников, кочующих по миру в погоне за удовольствиями, не путешествовал по Европе и Северной Америке столько, сколько пришлось Дмитрию Морозову Он, однако, вел скромный, почти аскетический образ жизни. Европа предлагала столько удовольствий и соблазнов, что у любого русского, особенно у такого, как он, отягощенного памятью о голодном и холодном детдомовском детстве, могла запросто закружиться голова. Именно поэтому Дмитрий не мог себе позволить ни малейшего отклонения от своих строгих правил. Он ежедневно рисковал жизнью и прекрасно понимал, к чему может привести самая ничтожная его ошибка. Ему было известно, что начинается все с повторного посещения одного и того же ресторана с хорошей кухней, одного и того же ночного клуба или отеля-люкс, а заканчивается тем, что его тело изрешеченное пулями, найдут однажды утром в придорожной грязи. Любое нарушение правил работы могло привести его к гибели.
Особенно отчетливо Дмитрий понял это после печального опыта в Лиссабоне в 1972 году. В столицу Португалии его послали, чтобы ликвидировать лидера латышских эмигрантов, который предпринимал попытки создать правительство в изгнании. Однако когда Дмитрий прокрался в его номер, то столкнулся с телохранителем своей жертвы, о котором не знал. Ему едва удалось спастись, и он отделался только пулей в плече. По возвращении Дмитрия в Москву Октябрь предупредил его, что ему никогда больше нельзя появляться в Лиссабоне. Что касается незапланированной встречи с телохранителем, Октябрь объяснил ее несчастливым стечением обстоятельств.
Однако Дмитрий лучше знал, в чем тут дело. Если бы он более тщательно изучил привычки своей жертвы, а не наслаждался омарами с пивом в “Каскэ” в ночь своего прибытия, то не носил бы теперь в десяти сантиметрах от сердца расплющенную пулю калибра 7,65.
Остальные его операции были успешными. Он никогда не пользовался оружием и никогда не жалел свои жертвы, как никто и никогда не жалел его самого. Только самая последняя его жертва – хрупкая, как статуэтка, эстонка – на мгновение возбудила его желание, и он прижимал ее тело к себе на секунду дольше, чем обычно, прежде чем сломать ей шею.
Дмитрий также принимал участие в похищении Эрнста Мюллера, заместителя директора секретной службы Западной Германии, и переправлял его в ГДР. Мюллер оказался для Штази настоящим кладом. Прежде чем его ликвидировали, он сообщил бесценную информацию о совместных операциях Пуллаха и Лэнгли в странах Варшавского Договора.
За успехи в работе, увенчавшиеся успешным похищением Мюллера, Октябрь перевел Дмитрия на должность руководителя оперативной работой в Западной Европе. В этой должности Дмитрий и появился в Париже, работая под “крышей” высшего должностного лица Торгпредства.
Однажды он поздним вечером был в своем парижском кабинете, когда в дверь кто-то постучал. Подняв глаза от документов, Дмитрий увидел перед собой рослого красивого, элегантно одетого мужчину. Это был полковник ГРУ Олег Калинин.
Глава 10
Аэропорт Ла Гардия скрывался под снегом, однако посадочная полоса была чисто убрана, и посадка прошла гладко.
“Командир самолета, экипаж и тридцать три тысячи акционеров Северо-Американской авиакомпании благодарят вас за полет на нашем лайнере”, – произнес голос в динамиках. Алекс закрыл томик избранных стихов Дилана Томаса, отметив закладкой место, где остановился. Книгу пламенного валлийца он положил в сумку. В последнее время, после многих лет изучения русской поэзии, он заново открывал для себя творчество английских и американских мастеров романтической школы. Талант Томаса, жизнь которого завершилась столь трагическим образом, буквально загипнотизировал его, а одно из стихотворений напомнило о матери: “Мертвы влюбленные, но их жива любовь, и смерть вовек се не победит”.
Клаудия, одетая в светлый вышитый полушубок из овчины, в белые джинсы и сапожки на высоких тонких каблуках, ждала его у входа в здание аэропорта. Привстав на цыпочки, она махала ему рукой, и один из пассажиров, обгоняя Алекса, завистливо пробормотал:
– Почему это некоторым достается все самое лучшее!..
– Боже мой, я все время забываю, насколько ты красива, – прошептал Алекс, обнимая ее.
– Где уж тебе помнить, – поддела Клаудия. – Красотки из Провиденса небось не давали тебе прохода!
Она крепко поцеловала его, затем схватила за руку и потащила за собой.
– Идем! – сказала она, и на ее левой щеке появилась крошечная, нежная ямочка. Рукой она поправила свои пышные черные волосы. С неба снова посыпался снег, и крупные снежинки расцветали на ее волосах словно маргаритки.
– Возьмем такси, я плачу! – объявила она не терпящим возражений тоном.
Уже сидя в салоне автомобиля, Алекс хотел поинтересоваться, чем вызвана эта внезапная щедрость, однако Клаудия сама засыпала его вопросами. Останется ли он в Провиденсе после того, как получит докторскую степень? Может быть, он хочет остаться преподавать в Университете Брауна? Как насчет Колумбийского университета? Остается ли в силе приглашение из Стэнфордского университета? Алекс ответил, что нет, оставаться в Брауне он не хочет, не хочет и преподавать в Колумбийском университете. Что касается Стэнфорда, то их предложение остается в силе, но все будет зависеть от одной вещи.
– От какой? – спросила Клаудия.
– От тебя, – напрямик ответил Алекс.
Похоже, Клаудия ждала этого вопроса. Устроившись поудобнее на сиденье, она словно горностаевую мантию накинула на плечи свой полушубок и принялась рассказывать о своих приключениях, не переводя дыхания и не давая ему вставить ни слова. За последние три недели она обзвонила абсолютно все фирмы, занимающиеся моделированием одежды, и везде получила отказ. Никто не пригласил ее на собеседование, никого не интересовали ни ее анкетные данные, ни наброски, ни ее диплом художника-дизайнера. Везде ей отвечали, что сейчас все штатные вакансии заполнены и что, напротив, в настоящее время они вынуждены даже проводить увольнения. “Нет, – говорили ей, – благодарим вас, мисс Беневенто, однако мы не нуждаемся в новых дизайнерах одежды. Те работники, что у нас есть, вполне нас устраивают. Еще раз спасибо. Просьба не звонить больше и не рассчитывать на наш звонок”.
Бородатый водитель такси на переднем сиденье сочувственно покачал головой. Похоже, что неудачи Клаудии всерьез расстроили его.
А Алекс не мог оторвать глаз от своей Клаудии. Она так увлеклась рассказом, сопровождая его энергичными, выразительными жестами рук и мимикой. Ее живость была заразительна. Рассказывая Алексу о своих попытках, она подражала голосам, которые отвечали ей по телефону, копируя французский акцент, итальянские интонации или протяжный южный выговор. Слово в слово передавая ему отрицательные ответы, которые ей пришлось выслушать, она делала равнодушно-презрительное лицо, а глаза ее метали молнии.
Она не оставляла своих попыток, но никто, совсем никто не нуждался в ее услугах. Однако – в любой истории, которую рассказывала Клаудия, всегда было это “однако”, многозначительное и торжествующее – однако в конце концов она сказала себе: “Basta! Хватит! Ты молода, Клаудия, ты талантлива... ”
– То есть нет, – спохватилась она, – что я говорю! Не просто талантлива, а уникальна, и к тому же – недурна собой. Довольно стоять на кухне своего дома в Бруклине и, держась за материнскую юбку, уговаривать по телефону этих надутых индюков. Так может поступать толстая, старая и уродливая баба. “Ступай к ним, – сказала я себе, – и покажи им, что ты можешь!”
Алекс искоса посмотрел на нее, любуясь ею, отчасти заинтригованный се рассказом. Она вела себя как типичная итальянская девушка во второразрядных голливудских фильмах. Он подозревал, что Клаудия нарочно подражает им, чтобы развлечь его. Она была слишком умна и образованна и вряд ли думала так же, как говорила. Просто с Клаудией никогда нельзя было быть ни в чем уверенным.
Клаудия между тем продолжала рассказывать. Приняв решение, она отправилась завоевывать Манхэттен, вооруженная анкетами и набросками летней коллекции.
– Я показывала их тебе в Нью-Хэйвене, помнишь? Алекс кивнул. Он все прекрасно помнил, однако теперь у него появилась причина для беспокойства. Водитель такси был настолько заворожен Клаудией и ее рассказом, что смотрел в основном не на заснеженную дорогу, а на нее, кивая головой, сочувственно вздыхая, цокая языком в знак сопереживания ее трудностям и бросая на нее долгие взгляды.
Чтобы сократить свое длинное повествование, Клаудия сказала, что стареющие церберы, с ненавистью уставившись на нее у Халстона, Анны Кляйн и Олега Кассини, заявили ей, что без договоренности с ними она не сделает и шага, и выставили ее. В конце концов она попала к Гавермаеру, и так случилось, что она выходила из лифта как раз в тот момент, когда сам мистер Гавермаер намеревался в него войти. По словам Клаудии он оказался замечательным пожилым джентльменом, вовсе не таким, каким описывают его в газетах злобные критики.
– Я взяла его за рукав и не выпустила до тех пор, пока он не выслушал мою маленькую речь. Догадайся, Алекс, что было потом?
– Он взял тебя на работу, – предположил Алекс неуверенно.
– Как ты догадался?
– Браво! – воскликнул, торжествуя, водитель. Алекс наклонился вперед и попросил новообретенного поклонника Клаудии почаще поглядывать на дорогу. Одновременно он обратил внимание на то, что машина мчится по каким-то незнакомым улицам. Мелькнула вывеска с надписью “Сорок девятая улица”.
– Это что за черт? – воскликнул он, обращаясь к водителю. – Это же не Бруклин. Куда мы едем?
Негромкий смех Клаудии заставил его обернуться к ней. Ее глаза озорно сверкали в полутьме салона.
– Не бойся, профессор, – улыбнулась она. – Спокойнее.
Алекс вздохнул.
– Мне следовало догадаться, что это твои проделки. Что ты наговорила водителю?
Такси уже свернуло на Парк-авеню и плавно затормозило. Швейцар в парадной форме и при всех регалиях предупредительно распахнул перед ними дверцу.
– Рады приветствовать вас в “Уолдорф-Астории”, мисс. Добро пожаловать, сэр.
Таинственно улыбаясь, Клаудия с достоинством ступила на мраморные ступеньки роскошного отеля и пересекла шикарный вестибюль, выдержанный в бело-голубых тонах. На нее оборачивались, и Клаудии, похоже, это нравилось. Пожилой джентльмен в бархатном смокинге, сидевший под старинными вычурными часами, привстал со своего места и улыбнулся Клаудии.
Алекс следовал за ней со своей дорожной сумкой в руках, одновременно сбитый с толку и зачарованный. Невольно он подумал о том, что каждая минута в обществе Клаудии становится для него волшебным приключением, еще одним откровением и уроком в познании радостей жизни. Конечно же, его Клаудия была уникальной девушкой.
– Тридцать первый, – шепнула Клаудия с заговорщическим видом одетому в ливрею лифтеру и подмигнула. Все время, пока лифт поднимался наверх, бедняга неуверенно переступал с ноги на ногу по застеленному ковром полу и теребил пуговицы, по всей видимости, борясь с желанием немедленно вызвать кого-то из службы безопасности гостиницы.
Когда лифт выгрузил их на нужном этаже, Клаудия взяла Алекса за руку, подвела к высоким двойным дверям и отперла замок. Отбрасывая со лба прядь волос, она сказала:
– Добро пожаловать в мою скромную обитель! С этими словами она отступила в сторону, давая Алексу возможность войти первым.
При виде роскошного номера-люкс Алекс растерялся. Освещенные мягким светом апартаменты были обставлены дорогой мебелью светло-серого и теплого сливового Цвета. Оклеенные бежевыми обоями стены были украшены цветными акварелями и карандашными набросками с изображением парижских достопримечательностей – Сакре-Кёра, Триумфальной арки, запруженных гуляющими Елисейских полей. Гостиная напоминала собой выставку изысканной мебели конца девятнадцатого – начала двадцатого столетия. Крышка письменного стола у окна, освещенного настольной лампой с желтым абажуром, была сделана из зеленоватого итальянского мрамора. Алексу особенно понравилась висевшая над ним акварель. На ней была изображена баржа на Сене, которая проходила под мостом, а на заднем плане виднелись очертания собора Парижской богоматери. Под ногами слегка пружинил мягкий ковер нежно-бежевых тонов, а рядом с дверью стояли две вазы восточной работы. На круглом журнальном столике, расположенном между двумя старомодными креслами с мягкими подлокотниками, были аппетитно разложены на подносе самые разнообразные бугерброды-канапе и лежала перевязанная хрустящей золотой ленточкой коробка “
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Электрический пистолет и одежда канадца Стефана Наги вернулись в камеру хранения на франкфуртской железнодорожной станции, а ключ от ячейки, в презервативе из особо прочного латекса, покоился на дне смывного бачка в мужском туалете на вокзале Гауптбанхофф.
* * *
По дороге домой Дмитрия немного беспокоило, как отреагирует Октябрь, когда он доложит, что не застрелил Любимова, а ликвидировал его голыми руками. Однако Октябрь, казалось, вовсе не был расстроен тем, что Дмитрий отступил от буквы приказа.
Он принял Дмитрия в своем мрачном кабинете, заставил сесть в единственное кресло для посетителей, а сам принялся ходить вокруг него, слушая доклад. Вопросы, которые он изредка задавал, отнюдь не звучали враждебно, напротив, Дмитрию показалось, что внезапный приступ жестокости нисколько не удивил Октября.
– Что ты чувствовал, когда убивал его? – спросил Октябрь, в упор разглядывая Дмитрия.
Тот не произнес ни слова, только открыто заглянул в глаза учителя, и на изнуренном лице старого чекиста мелькнула слабая улыбка.
– Тебе понравилось, – заключил он. – Это славно. Это очень, очень хорошо.
Однако самый главный сюрприз ждал Дмитрия, когда Октябрь рассказал ему правду о его жертве.
Заговорщическим шепотом, странно поблескивая глазами, Октябрь сообщил Дмитрию, что Любимов никогда не был изменником. Его “измена” была поставлена и тщательно отрежиссирована Московским центром. Любимов оказался на Западе в качестве двойного агента, и сведения, поставляемые им ЦРУ, на три четверти состояли из умело подобранной дезинформации.
– Потом произошла заминка, – рассказывал Октябрь, без устали шагая вокруг Дмитрия; длинноногий и длиннорукий, он напоминал паука, плетущего свои смертоносные сети. – Американцы почуяли, что потянуло гнильцой, и кто-то в Лэнгли предположил, что Любимов – подсадная утка и что его предательство – “чекистский спектакль”.
– У них были какие-то доказательства? – перебил Дмитрий.
– Нет, но раз уж они начали сомневаться в его словах, то можно было быть уверенным – они будут проверять и перепроверять всю информацию, которую он им передавал. Между тем операция с Любимовым была одной из самых трудных и дорогостоящих. Несколько лет мы подготавливали почву, а теперь все наши усилия могли пойти псу под хвост.
Он помолчал.
– Чтобы спасти проект, нам во что бы то ни стало нужно было убедить Лэнгли в том, что Любимов действительно был предателем и что все его сообщения – истинная правда. Какое доказательство может быть более убедительным, чем убийство предателя агентами КГБ?
Дмитрий почувствовал в груди леденящий холод.
– Вы хотите сказать, – заговорил он, – что я убил одного из наших людей? Одного из своих товарищей-чекистов?
Октябрь остановился и посмотрел на него.
– Именно так. Зато теперь американцы поверят каждому его слову. – От его кривой улыбки кровь стыла в жилах. – Или тебе его жалко?
“Не его, – хотел сказать Дмитрий. – Не его, а себя и всех остальных, которые тоже могут оказаться втянутыми в твою игру, Октябрь”.
– Скажите, – медленно проговорил Дмитрий, – вы намеренно приказали убрать одного из наших лучших людей?
Октябрь кивнул.
– Откуда мне знать, – продолжал Дмитрий, – что завтра или через год вы не принесете меня в жертву в одной из своих шахматных партий?
Старик хихикнул, и на его лице появилась хитрая улыбка.
– В том-то и дело, сынок, что ты никогда не можешь быть в этом уверен.
Когда Дмитрий уже был у дверей, собираясь уходить, Октябрь сказал ему в спину:
– Ты, безусловно, понимаешь, что я пошутил?
– Безусловно, – отозвался Дмитрий.
Хриплый смех Октября, напоминающий кашель чахоточного больного, звучал у него в ушах даже после того, как он вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
* * *
В последующие годы Дмитрий убил еще четырех человек: двоих в Мюнхене, одного в Нью-Йорке и одного в Мадриде. Трое из них были известными диссидентами, один – американским агентом, который уже готов был проникнуть в СССР под видом испанского коммуниста, героя гражданской войны.
Дмитрий быстро познакомился с западным образом жизни и легко привык к нему. Никто из богатых бездельников, кочующих по миру в погоне за удовольствиями, не путешествовал по Европе и Северной Америке столько, сколько пришлось Дмитрию Морозову Он, однако, вел скромный, почти аскетический образ жизни. Европа предлагала столько удовольствий и соблазнов, что у любого русского, особенно у такого, как он, отягощенного памятью о голодном и холодном детдомовском детстве, могла запросто закружиться голова. Именно поэтому Дмитрий не мог себе позволить ни малейшего отклонения от своих строгих правил. Он ежедневно рисковал жизнью и прекрасно понимал, к чему может привести самая ничтожная его ошибка. Ему было известно, что начинается все с повторного посещения одного и того же ресторана с хорошей кухней, одного и того же ночного клуба или отеля-люкс, а заканчивается тем, что его тело изрешеченное пулями, найдут однажды утром в придорожной грязи. Любое нарушение правил работы могло привести его к гибели.
Особенно отчетливо Дмитрий понял это после печального опыта в Лиссабоне в 1972 году. В столицу Португалии его послали, чтобы ликвидировать лидера латышских эмигрантов, который предпринимал попытки создать правительство в изгнании. Однако когда Дмитрий прокрался в его номер, то столкнулся с телохранителем своей жертвы, о котором не знал. Ему едва удалось спастись, и он отделался только пулей в плече. По возвращении Дмитрия в Москву Октябрь предупредил его, что ему никогда больше нельзя появляться в Лиссабоне. Что касается незапланированной встречи с телохранителем, Октябрь объяснил ее несчастливым стечением обстоятельств.
Однако Дмитрий лучше знал, в чем тут дело. Если бы он более тщательно изучил привычки своей жертвы, а не наслаждался омарами с пивом в “Каскэ” в ночь своего прибытия, то не носил бы теперь в десяти сантиметрах от сердца расплющенную пулю калибра 7,65.
Остальные его операции были успешными. Он никогда не пользовался оружием и никогда не жалел свои жертвы, как никто и никогда не жалел его самого. Только самая последняя его жертва – хрупкая, как статуэтка, эстонка – на мгновение возбудила его желание, и он прижимал ее тело к себе на секунду дольше, чем обычно, прежде чем сломать ей шею.
Дмитрий также принимал участие в похищении Эрнста Мюллера, заместителя директора секретной службы Западной Германии, и переправлял его в ГДР. Мюллер оказался для Штази настоящим кладом. Прежде чем его ликвидировали, он сообщил бесценную информацию о совместных операциях Пуллаха и Лэнгли в странах Варшавского Договора.
За успехи в работе, увенчавшиеся успешным похищением Мюллера, Октябрь перевел Дмитрия на должность руководителя оперативной работой в Западной Европе. В этой должности Дмитрий и появился в Париже, работая под “крышей” высшего должностного лица Торгпредства.
Однажды он поздним вечером был в своем парижском кабинете, когда в дверь кто-то постучал. Подняв глаза от документов, Дмитрий увидел перед собой рослого красивого, элегантно одетого мужчину. Это был полковник ГРУ Олег Калинин.
Глава 10
Аэропорт Ла Гардия скрывался под снегом, однако посадочная полоса была чисто убрана, и посадка прошла гладко.
“Командир самолета, экипаж и тридцать три тысячи акционеров Северо-Американской авиакомпании благодарят вас за полет на нашем лайнере”, – произнес голос в динамиках. Алекс закрыл томик избранных стихов Дилана Томаса, отметив закладкой место, где остановился. Книгу пламенного валлийца он положил в сумку. В последнее время, после многих лет изучения русской поэзии, он заново открывал для себя творчество английских и американских мастеров романтической школы. Талант Томаса, жизнь которого завершилась столь трагическим образом, буквально загипнотизировал его, а одно из стихотворений напомнило о матери: “Мертвы влюбленные, но их жива любовь, и смерть вовек се не победит”.
Клаудия, одетая в светлый вышитый полушубок из овчины, в белые джинсы и сапожки на высоких тонких каблуках, ждала его у входа в здание аэропорта. Привстав на цыпочки, она махала ему рукой, и один из пассажиров, обгоняя Алекса, завистливо пробормотал:
– Почему это некоторым достается все самое лучшее!..
– Боже мой, я все время забываю, насколько ты красива, – прошептал Алекс, обнимая ее.
– Где уж тебе помнить, – поддела Клаудия. – Красотки из Провиденса небось не давали тебе прохода!
Она крепко поцеловала его, затем схватила за руку и потащила за собой.
– Идем! – сказала она, и на ее левой щеке появилась крошечная, нежная ямочка. Рукой она поправила свои пышные черные волосы. С неба снова посыпался снег, и крупные снежинки расцветали на ее волосах словно маргаритки.
– Возьмем такси, я плачу! – объявила она не терпящим возражений тоном.
Уже сидя в салоне автомобиля, Алекс хотел поинтересоваться, чем вызвана эта внезапная щедрость, однако Клаудия сама засыпала его вопросами. Останется ли он в Провиденсе после того, как получит докторскую степень? Может быть, он хочет остаться преподавать в Университете Брауна? Как насчет Колумбийского университета? Остается ли в силе приглашение из Стэнфордского университета? Алекс ответил, что нет, оставаться в Брауне он не хочет, не хочет и преподавать в Колумбийском университете. Что касается Стэнфорда, то их предложение остается в силе, но все будет зависеть от одной вещи.
– От какой? – спросила Клаудия.
– От тебя, – напрямик ответил Алекс.
Похоже, Клаудия ждала этого вопроса. Устроившись поудобнее на сиденье, она словно горностаевую мантию накинула на плечи свой полушубок и принялась рассказывать о своих приключениях, не переводя дыхания и не давая ему вставить ни слова. За последние три недели она обзвонила абсолютно все фирмы, занимающиеся моделированием одежды, и везде получила отказ. Никто не пригласил ее на собеседование, никого не интересовали ни ее анкетные данные, ни наброски, ни ее диплом художника-дизайнера. Везде ей отвечали, что сейчас все штатные вакансии заполнены и что, напротив, в настоящее время они вынуждены даже проводить увольнения. “Нет, – говорили ей, – благодарим вас, мисс Беневенто, однако мы не нуждаемся в новых дизайнерах одежды. Те работники, что у нас есть, вполне нас устраивают. Еще раз спасибо. Просьба не звонить больше и не рассчитывать на наш звонок”.
Бородатый водитель такси на переднем сиденье сочувственно покачал головой. Похоже, что неудачи Клаудии всерьез расстроили его.
А Алекс не мог оторвать глаз от своей Клаудии. Она так увлеклась рассказом, сопровождая его энергичными, выразительными жестами рук и мимикой. Ее живость была заразительна. Рассказывая Алексу о своих попытках, она подражала голосам, которые отвечали ей по телефону, копируя французский акцент, итальянские интонации или протяжный южный выговор. Слово в слово передавая ему отрицательные ответы, которые ей пришлось выслушать, она делала равнодушно-презрительное лицо, а глаза ее метали молнии.
Она не оставляла своих попыток, но никто, совсем никто не нуждался в ее услугах. Однако – в любой истории, которую рассказывала Клаудия, всегда было это “однако”, многозначительное и торжествующее – однако в конце концов она сказала себе: “Basta! Хватит! Ты молода, Клаудия, ты талантлива... ”
– То есть нет, – спохватилась она, – что я говорю! Не просто талантлива, а уникальна, и к тому же – недурна собой. Довольно стоять на кухне своего дома в Бруклине и, держась за материнскую юбку, уговаривать по телефону этих надутых индюков. Так может поступать толстая, старая и уродливая баба. “Ступай к ним, – сказала я себе, – и покажи им, что ты можешь!”
Алекс искоса посмотрел на нее, любуясь ею, отчасти заинтригованный се рассказом. Она вела себя как типичная итальянская девушка во второразрядных голливудских фильмах. Он подозревал, что Клаудия нарочно подражает им, чтобы развлечь его. Она была слишком умна и образованна и вряд ли думала так же, как говорила. Просто с Клаудией никогда нельзя было быть ни в чем уверенным.
Клаудия между тем продолжала рассказывать. Приняв решение, она отправилась завоевывать Манхэттен, вооруженная анкетами и набросками летней коллекции.
– Я показывала их тебе в Нью-Хэйвене, помнишь? Алекс кивнул. Он все прекрасно помнил, однако теперь у него появилась причина для беспокойства. Водитель такси был настолько заворожен Клаудией и ее рассказом, что смотрел в основном не на заснеженную дорогу, а на нее, кивая головой, сочувственно вздыхая, цокая языком в знак сопереживания ее трудностям и бросая на нее долгие взгляды.
Чтобы сократить свое длинное повествование, Клаудия сказала, что стареющие церберы, с ненавистью уставившись на нее у Халстона, Анны Кляйн и Олега Кассини, заявили ей, что без договоренности с ними она не сделает и шага, и выставили ее. В конце концов она попала к Гавермаеру, и так случилось, что она выходила из лифта как раз в тот момент, когда сам мистер Гавермаер намеревался в него войти. По словам Клаудии он оказался замечательным пожилым джентльменом, вовсе не таким, каким описывают его в газетах злобные критики.
– Я взяла его за рукав и не выпустила до тех пор, пока он не выслушал мою маленькую речь. Догадайся, Алекс, что было потом?
– Он взял тебя на работу, – предположил Алекс неуверенно.
– Как ты догадался?
– Браво! – воскликнул, торжествуя, водитель. Алекс наклонился вперед и попросил новообретенного поклонника Клаудии почаще поглядывать на дорогу. Одновременно он обратил внимание на то, что машина мчится по каким-то незнакомым улицам. Мелькнула вывеска с надписью “Сорок девятая улица”.
– Это что за черт? – воскликнул он, обращаясь к водителю. – Это же не Бруклин. Куда мы едем?
Негромкий смех Клаудии заставил его обернуться к ней. Ее глаза озорно сверкали в полутьме салона.
– Не бойся, профессор, – улыбнулась она. – Спокойнее.
Алекс вздохнул.
– Мне следовало догадаться, что это твои проделки. Что ты наговорила водителю?
Такси уже свернуло на Парк-авеню и плавно затормозило. Швейцар в парадной форме и при всех регалиях предупредительно распахнул перед ними дверцу.
– Рады приветствовать вас в “Уолдорф-Астории”, мисс. Добро пожаловать, сэр.
Таинственно улыбаясь, Клаудия с достоинством ступила на мраморные ступеньки роскошного отеля и пересекла шикарный вестибюль, выдержанный в бело-голубых тонах. На нее оборачивались, и Клаудии, похоже, это нравилось. Пожилой джентльмен в бархатном смокинге, сидевший под старинными вычурными часами, привстал со своего места и улыбнулся Клаудии.
Алекс следовал за ней со своей дорожной сумкой в руках, одновременно сбитый с толку и зачарованный. Невольно он подумал о том, что каждая минута в обществе Клаудии становится для него волшебным приключением, еще одним откровением и уроком в познании радостей жизни. Конечно же, его Клаудия была уникальной девушкой.
– Тридцать первый, – шепнула Клаудия с заговорщическим видом одетому в ливрею лифтеру и подмигнула. Все время, пока лифт поднимался наверх, бедняга неуверенно переступал с ноги на ногу по застеленному ковром полу и теребил пуговицы, по всей видимости, борясь с желанием немедленно вызвать кого-то из службы безопасности гостиницы.
Когда лифт выгрузил их на нужном этаже, Клаудия взяла Алекса за руку, подвела к высоким двойным дверям и отперла замок. Отбрасывая со лба прядь волос, она сказала:
– Добро пожаловать в мою скромную обитель! С этими словами она отступила в сторону, давая Алексу возможность войти первым.
При виде роскошного номера-люкс Алекс растерялся. Освещенные мягким светом апартаменты были обставлены дорогой мебелью светло-серого и теплого сливового Цвета. Оклеенные бежевыми обоями стены были украшены цветными акварелями и карандашными набросками с изображением парижских достопримечательностей – Сакре-Кёра, Триумфальной арки, запруженных гуляющими Елисейских полей. Гостиная напоминала собой выставку изысканной мебели конца девятнадцатого – начала двадцатого столетия. Крышка письменного стола у окна, освещенного настольной лампой с желтым абажуром, была сделана из зеленоватого итальянского мрамора. Алексу особенно понравилась висевшая над ним акварель. На ней была изображена баржа на Сене, которая проходила под мостом, а на заднем плане виднелись очертания собора Парижской богоматери. Под ногами слегка пружинил мягкий ковер нежно-бежевых тонов, а рядом с дверью стояли две вазы восточной работы. На круглом журнальном столике, расположенном между двумя старомодными креслами с мягкими подлокотниками, были аппетитно разложены на подносе самые разнообразные бугерброды-канапе и лежала перевязанная хрустящей золотой ленточкой коробка “
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66