— Эй, Полак, — позвал он.
— Ну-у... что тебе? — ответил тот сонным голосом.
Минетта забыл, что хотел сказать, и поэтому задал первый пришедший в голову вопрос:
— Как ты думаешь, дождь будет ночью?
— Проливной.
— Да-а...
В тот же вечер, сидя на одеялах в своей палатке, Крофт и Мартинес обсуждали новую расстановку людей во взводе.
— А этот итальяшка Мантелли — чудной человек, — заметил Крофт.
Мартинес пожал плечами. Итальянцы, испанцы, мексиканцы — все они, по его мнению, были одинаковыми. Ему не хотелось говорить на эту тему.
— Пять новых солдат, — пробормотал он глубокомысленно. — Когда же наконец наш взвод укомплектуют полностью? — спросил он, легонько хлопнув Крофта по спине. Такое выражение чувств было для него редкостью. Помолчав несколько секунд, он продолжал: — Как ты думаешь, нам придется повоевать теперь, а?
— Черт его знает, — тряхнув головой, ответил Крофт. Кашлянув как бы для того, чтобы прочистить горло, он продолжал: — Слупый-ка, Гроза Япошек, я хочу поговорить с тобой кой о чем. Я собираюсь разделить людей опять на два отделения и думаю в одно из них включить бывалых ребят, а в другое новичков вместе с тобой и Толио.
Мартинес потер свой нос.
— А Брауна в первое отделение? — поинтересовался он.
— Да.
— А капралом к Брауну Реда?
Крофт презрительно фыркнул.
— Я не надеюсь на Реда. Где уж ему командовать или приказывать, если он сам не умеет выполнять приказы. — Крофт поднял прутик и ударил им по краге. — Я думал назначить Уилсона, — продолжал он, — но тот ведь даже карту читать не умеет.
— А как насчет Галлахера?
— Я думал о нем. Его можно было бы назначить, но он в трудном положении часто выходит из себя и слишком горячится. Знаешь, — продолжал Крофт после короткой паузы, — я выбрал Стэнли. Браун прожужжал мне все уши, нахваливая Стэнли. Я считаю, что он подойдет для Брауна лучше всех.
Мартинес пожал плечами.
— Ну что ж, ты командир взвода, тебе и карты в руки.
Крофт сломал прутик пополам.
— Я знаю, что Стэнли подхалим, но у него хотя бы есть желание что-то сделать. О Реде и Уилсоне этого не скажешь. А если он не оправдает надежд, возьму да и разжалую его.
Мартинес кивнул головой.
— Ну что же, больше некого. — Он посмотрел на Крофта. — Та-а-к, значит, ты даешь мне в отделение этих сопливых новичков?
— Ага, — ответил Крофт, хлопнув Мартинеса по плечу. Это был единственный человек во взводе, которого он, Крофт, уважал, о котором даже по-отечески беспокоился, что было вовсе не в его характере. — Знаешь, Гроза Япошек, — продолжал он небрежно, — ты как-никак участвовал в боях больше, чем кто-либо, включая и меня. Отделение из обстрелянных ребят я собираюсь использовать в самых трудных вылазках и рейдах, потому что эти ребята знают, как и что делать. А твое отделение из новичков будем посылать пока на менее трудные и опасные задания. Поэтому я и назначаю их к тебе.
Мартинес помрачнел. Его лицо ничего не выражало, лишь нервно задрожало веко левою глаза.
— У Брауна последнее время сдают нервы, — сказал он.
— Да ну его к черту, этого Брауна! — раздраженно заметил Крофт. — После той переправы на резиновых лодках он все время увиливает и трусит. Теперь его очередь, а тебе надо отдохнуть, парень.
Мартинес поправил поясной ремень.
— Мартинес чертовски хороший разведчик, так? — произнес он гордо. — Браун хороший парень, но... нервы у него ни к черту. Так давай лучше мне отделение обстрелянных, а?
— С новичками тебе будет легче, — настаивал Крофт.
Мартинес отрицательно покачал головой.
— Новички меня не знают, и хорошего из этого ничего не получится. Мне это дело не нравится. — Он с трудом подбирал английские слова, чтобы высказать то, что думал. — Приказываю... а они меня не слушают. Или не хотят слушать.
Крофт кивнул в знак согласия. Доводы Мартинеса были обоснованными. И все же кто-кто, а он-то, Крофт, знал, что Мартинес боится. Иногда ночью в палатке вдруг раздавался душераздирающий стон. Мартинесу снились кошмары. Когда Крофт будил Мартинеса, положив руку ему на спину, тот вскакивал, как испуганная чем-то птица.
— Ты действительно хочешь в первое отделение? — мягко спросил Крофт.
— Да.
Мартинес нравился Крофту. Есть мексиканцы хорошие, есть плохие. Хорошего с пути не собьешь. «Хороший человек никогда не отказывается от работы», — подумал он. Крофт почувствовал новый прилив теплого чувства к Мартинесу.
— Ты хороший парень, старина, — ласково сказал он, похлопав товарища по плечу.
Мартинес закурил сигарету.
— И Браун боится, и Мартинес боится, — сказал он мягко, — но Мартинес лучше знает, как ходить в разведку.
Веко его левого глаза все еще нервно подергивалось. И сердце билось тревожно, как будто оно неожиданно попало в тиски.
МАШИНА ВРЕМЕНИ. ДЖУЛИО МАРТИНЕС, ИЛИ КАК ПОДКОВАТЬ КОБЫЛУ
Небольшого роста худощавый красивый мексиканец с аккуратно зачесанными вьющимися волосами и мелкими, резко выраженными чертами Лица. Он напоминал своей осанкой и грацией лань. И голова его, так же как у лани, никогда не находилась в состоянии полного покоя. Взгляд светло-карих глаз всегда был беспокойным, тревожным, как будто этот человек готов был вспорхнуть и улететь.
Маленькие мальчишки-мексиканцы тоже питаются разными американскими небылицами, они тоже хотят быть героями, летчиками, любовниками, финансистами.
1926 год. Восьмилетний Джулио Мартинес шагает по вонючим улицам Сан-Антонио, спотыкается о булыжники, смотрит на техасское небо. Вчера он видел, как над городом пролетел аэроплан.
Джулио маленький и думает, что сегодня обязательно увидит другой аэроплан.
(«Когда я вырасту, я буду строить аэропланы».)
Коротенькие белые штанишки, прикрывающие бедра до половины. Сквозь рукава белой рубашки с открытым воротом видны худые коричневые детские ручки. Волосы темные, со спутанными вьющимися локонами. Хитрый маленький мексиканец.
(«Учитель любит меня. Мама любит меня, большая толстая мама, от которой всегда чем-то пахнет; руки у нее большие, а грудь мягкая».)
Мексиканский квартал не замощен. Маленькие, тощие, поникшие от жары деревца. Здесь вечная пыль и грязь, пахнет керосином, горелым маслом, навозом и потом лениво тащущих телеги страдающих шпатом лошадей. Босые старики посасывают свои трубки.
Мама трясет спящего Джулио и говорит по-испански:
— А ну, лентяй, вставай, сходи-ка купи перца и фунт пятнистых бобов.
Джулио зажимает в кулаке монетку, она приятно охлаждает ладонь.
— Мам, когда я вырасту, я буду летать на аэроплане.
— Да, да, мой милый, — ласково отвечает мама, чмокая его своими пахучими толстыми и влажными губами, — обязательно будешь. А теперь иди и принеси, что я сказала.
— Знаешь, мама, я много, много всего буду делать.
— Ты будешь зарабатывать деньги, у тебя будет земля, — соглашается с улыбкой мама, — а теперь быстренько беги, малыш.
Маленькие мексиканские мальчишки подрастают, на подбородке у них появляется темный пушок волос. Если ты тихий и стеснительный, девочек тебе найти трудно. Но у тебя есть старший брат Исидро. Ему уже двадцать лет, он красиво одевается, у него коричневые с белым ботинки, а бачки на щеках уже не меньше двух дюймов. Джулио слушает его рассказы.
— У меня девочки настоящие, взрослые. Блондинки. Алиса Стюарт, Пегги Рейли, Мэри Хеннесси. Белые протестантские девочки.
— И у меня они будут.
Исидро смеется.
Джулио узнал девочек, когда ему исполнилось пятнадцать. На одной из соседних улиц была такая девочка, которая не носила трусиков. Маленькая чумазая девочка, Изабель Флорес. Она охотно отдавалась любому мальчишке.
Джулио Мартинес уже взрослый парень. У него теперь есть свои деньги. Он работает в харчевне. Буфетчиком.
Вонь от залитой салом решетки, на которой жарятся целые туши, от шипящих на раскаленной сковородке сосисок с чесноком, Джо и Немо, Хэрри и Дик, Уайт Тауэр. Сало на шипящей плите, пригоревшие крощки и кусочки. Прогорклый жир. Все это надо соскабливать железной лопаткой. На Мартинесе белая куртка.
Техасцы народ нетерпеливый.
— Эй вы, ребята, поторапливайтесь!
— Есть, сэр!
Проститутки не сводят с Джулио глаз. Привлекательный парень.
— Слушаю, мисс.
На освещенной электрическими фонарями улице мелькают машины. Болят ноги от цементного пола. («У меня будет много денег».)
Но работы, на которой можно было бы заработать много денег, нет. Что может делать мексиканский парень в Сан-Антонио? Он может быть буфетчиком в харчевне, коридорным или посыльным в гостинице, может собирать хлопок, когда он созреет, может даже завести свою лавчонку. Но он не может быть ни доктором, ни адвокатом, ни крупным торговцем.
Впрочем, мексиканский парень может еще любить женщин.
У Роза литы большой живот; он почти такой же, как у ее отца Педро Санчеса.
— Ты женишься на моей дочери, — говорит Педро.
— Си. («Есть девочки получше Розалиты».)
— Тебе так или иначе пора жениться.
— Си. («Розалита будет толстая, по дому будут бегать ребятишки, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. А он будет рыть кюветы на дорогах».)
— Но ты ведь был первым у нее.
— Си.
— Я поговорю об этом с синьорой Мартинес.
— Си. Пожалуйста.
Джулио шагает по утрамбованной грязной улице. Кое-где их теперь покрывают булыжником.
(«Устал? Не находишь себе места? От тебя забеременела девушка? Подавайся в армию!»)
1937 год. Мартинес — рядовой солдат. В 1939 году он все еще рядовой. Симпатичный стеснительный мексиканский парень хорошего поведения. Снаряжение и обмундирование всегда в безупречном порядке, и этого вполне достаточно для службы в бронекавалерийских частях.
Иногда приходится выполнять работу денщика. Ухаживать за офицерскими садами. Тебе могут приказать прислуживать на устраиваемых офицерами вечеринках. Чистить лошадь после езды; если это кобыла, регулярно протирать ей хвост. В конюшнях жарко и душно.
Солдат бьет лошадь по голове. Это единственный способ добиться от плохо соображающего и безмолвного четвероногого хоть какого-то повиновения. Лошадь ржет от боли, лягается. Солдат бьет ее еще раз. («Проклятое четвероногое все время пыталось сегодня сбросить меня. Обращайся с лошадью, как с негром, и она будет действовать правильно».)
Когда Мартинес выходит из стойла, солдат замечает его и кричит:
— Эй, Джулио, держи язык за зубами!
Рефлекторная дрожь. («Эй ты, парень, поторапливайся с соусом!»)
Наклон головы, улыбка.
— Будет сделано, — отвечает Джулио.
Форт Райли большой, весь в зелени, казармы из красного кирпича. Офицеры живут в очаровательных маленьких коттеджах с садиками. Мартинес — ординарец у лейтенанта Брэдфорда.
— Джулио, хорошенько почисти сегодня мои ботинки.
— Да, сэр.
Лейтенант отпивает глоток вина из стаканчика.
— Хочешь, Мартинес?
— Благодарю вас, сэр.
— Приведи сегодня в порядок весь дом, Джулио.
— Да, сэр, будет сделано.
— И не делай ничего, что могло бы меня рассердить, — подмигивает лейтенант.
— Нет, сэр, не сделаю.
Лейтенант и его жена, миссис Брэдфорд, уходят.
— По-моему, ты лучший ординарец из всех, которые у нас были, — хвалит она.
— Благодарю вас, мэм.
После введения военной службы по призыву Мартинес стал капралом. Когда ему пришлось впервые обучать солдат своего отделения, он настолько боялся, что его команды были едва слышны.
(«Чтобы я подчинялся когда-нибудь паршивому мексиканцу!»)
Отделение, становись! Налево равняйсь! Отделение, смир-но! Шагом-марш! Кругом-марш! Кругом-марш! («Вы, ребята, должны понять: нет на свете ничего трудней, чем быть хорошим сержантом. Твердость и решительность — вот что самое главное».) Отделение, кругом-марш! Солдатские ботинки звонко шлепают по красной глине; с потных лиц на гимнастерки то и дело срываются капельки пота. Ать, два, три... Ать, два, три. («С белыми протестантскими девочками я был тверд и решителен. И сержантом я буду хорошим».)
Отделение, стой! Вольно!
Мартинес отправляется на заморский театр военных действий, он капрал разведывательного взвода пехотной дивизии генерала Каммингса.
Здесь кое-что новое. Здесь можно любить австралийских девушек. Улица Сиднея. Его берет под руку блондинка с веснушками.
— О, ты очень симпатичный, Джулио.
— Ты тоже.
Вкус австралийского пива. Австралийские солдаты, выпрашивающие у тебя доллар.
— Янки, есть у тебя шиллинги?
— Янки? О'кей, — бормочет Джулио.
Мартинес смотрит на тонкие стебельки травы. Дзи-и-нь, дзии-нь — одна за другой пролетают над головой пули. Их свист пропадает где-то в густых зарослях. Зажатая в руке граната кажется холодной и тяжелой. Джулио бросает гранату вперед, быстро прячет голову и прикрывает ее руками. («Руки у мамы большие, а грудь мягкая».) Ба-а-бах!
— — Попал ты в этого ублюдка?
— А где он, черт его возьми?
Мартинес медленно ползет вперед. Японец лежит на спине с задранным вверх подбородком и разорванным животом.
— Я попал в него.
— Молодец, Мартинес, ты хороший солдат.
Мартинес стал сержантом.
Маленькие мексиканские мальчики тоже питаются всякими американскими небылицами. Они не могут быть летчиками, финансистами или офицерами, но героями они стать могут. Вовсе не обязательно спотыкаться о булыжники и смотреть, задрав голову, На техасское небо. Любой человек может стать героем.
Героем... Но не белым протестантским парнем, твердым и решительным.
3.
В офицерской столовой вот-вот должен был разгореться спор. В течение целых десяти минут подполковник Конн произносил речь, понося профессиональные союзы, а лейтенант Хирн, слушая его, возмущался все больше и больше. К спору располагала и сама обстановка. Столовую соорудили слишком поспешно, и она получилась недостаточно большой, чтобы вместить для трапезы сорок офицеров. Для нее соединили вместе две палатки, каждая из которых была рассчитана на отделение, но и этого пространства оказалось недостаточно, чтобы расставить шесть столов, двенадцать скамеек и оборудование полевой кухни. Боевая операция только началась, и питание в офицерской столовой еще ничем не отличалось от питания в столовой для рядовых. Несколько раз офицерам пекли пирожки и кексы, и один раз, после того как интендантам удалось купить на стоявшем поблизости торговом судне корзину помидоров, приготовили салат. В остальные дни меню было самое посредственное. А поскольку офицеры платили за питание из положенной им продовольственной надбавки, такое положение вызывало справедливые нарекания. Всякий раз во время приема пищи то за одним столом, то за другим люди роптали и возмущались, правда приглушенными голосами, потому что генерал Каммингс питался в этой же столовой за отведенным для него в уголке маленьким столиком.
В полдень офицеры были раздражены, как правило, больше, чем по утрам и вечерам. Палатку для столовой установили в наименее подходящей части бивака — в нескольких сотнях ярдов от берега на совершенно не прикрытом кокосовыми деревьями пятачке. Прямые солнечные лучи так нагревали воздух внутри палатки, что даже мухи и те летали, будто сонные. Офицеры ели, изнемогая от зноя; в поставленные перед ними тарелки и на стол около них то и деле падали капельки пота с рук и лица. На Моутэми, там, где дивизия располагалась постоянным биваком, офицерскую столовую соорудили в небольшой лощине рядом с извивавшимся между скалами быстрым ручейком, и контраст между той и этой столовой был теперь очень заметным. Обычно разговаривали здесь мало, и тем не менее перебранка могла возникнуть запросто. В перебранках участвовали — во всяком случае, так было до этого — лишь равные или близкие друг к другу по чину. Капитан спорил, например, с майором или майор обрушивался на подполковника, но чтобы лейтенанты вступали в словесный бой с полковником — такого еще не бывало.
Лейтенант Хирн отдавал себе в этом полный отчет. Он отдавал себе отчет и во многих других вещах. Казалось, даже самый глупый человек должен был представлять себе, что такой чин, как второй лейтенант, к тому же еще единственный второй лейтенант во всем объединенном штабе, не отважится лезть на рожон. Кроме того, лейтенант Хирн считал себя обиженным. Другие же офицеры полагали, что Хирну крупно и незаслуженно повезло, когда его, прибывшего в дивизию к концу кампании на Моутэми, назначили адъютантом к генералу Каммингсу.
К тому же у Хирна почти не было друзей. Это был верзила с копной черных волос и крупным неподвижным лицом. Его невозмутимые карие глаза холодно поблескивали над слегка крючковатым, коротким и тупым носом. Большой рот с тонкими губами был маловыразительным и образовывал своеобразный уступ над плотной массой подбородка. Говорил он довольно неожиданным для такого рослого человека тонким пронзительным голосом с заметной высокомерной окраской.
Ему нравились очень немногие люди — большинство с беспокойством ощущало это после первых минут разговора. В общем, он относился к той категории людей, которых почему-то хочется видеть униженными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88