— Тут ничего уже не сделаешь, придется только ждать! — крикнул он Гольдстейну.
Его слова отнесло ветром, и Гольдстейн услышал только одно из них — «ждать». Он старался удержать палатку весом своего тела, схватившись руками за верхнюю распорку, но порывы ветра были настолько сильны, что распорка просто вырывалась из рук. Гольдстейн так промок, что его зеленый комбинезон казался черным. «На дне океана, наверное, вот так же», — подумал он. То, что сейчас происходило здесь, на земле, очень походило на подземные бури, о которых Гольдстейн читал когда-то. Несмотря на благоговейный страх перед стихией и необходимость удерживать палатку, Гольдстейн наблюдал за ураганом с захватывающим интересом. «Возможно, на земле происходило нечто подобное, когда она начала остывать», — подумал он и почувствовал сильное возбуждение, как будто являлся очевидцем сотворения мира. Конечно, думать о палатке в такой момент было глупо, но что поделаешь. Он был уверен, что палатка выдержит и устоит на месте; колышки были забиты на целых три фута, а почва глинистая и должна держать их крепко.
Если бы он только знал, что предстоит такая буря, то построил бы такое укрытие, которое выдержало бы любое испытание, а он лежал бы себе под ним совершенно сухим и ни о чем не беспокоился бы. Гольдстейн сердился на Риджеса. Тот должен был бы сказать ему, какие здесь бывают бури, ведь он уже повидал много и мог бы приготовиться. Гольдстейн уже прикидывал, как он установит палатку в следующий раз. Его ботинки насквозь промокли, и он начал усиленно шевелить пальцами, чтобы согреть замерзшие ноги. «Простое действие, — подумал он. — Наверное, человек, который изобрел соковыжималку, испытал нечто подобное».
Риджес наблюдал за бурей со страхом и покорностью. «Разверзлись хляби небесные», — думал он. Под порывами ветра джунгли пришли в беспокойное движение, а свинцово-зеленое небо расцветило их ярчайшими, сверкающими оттенками зеленого, так что Риджесу виделись райские кущи. Ему казалось, что все вокруг ожило и пришло в движение: и джунгли и окрасившаяся в грязно-золотистый цвет земля. Он со страхом продолжал смотреть на фантастически зеленые джунгли и оранжево-коричневую землю, лихорадочно пульсировавшую, как будто дождь наносил ей огромные рваные раны. Стихия пугала Риджеса.
«Господь бог дает, он же и берет назад», — мрачно подумал он.
Бури и штормы занимали особое место в его жизни; сначала он боялся их, потом научился мириться с их неизбежностью и принимать как должное. Ему вспомнилось красное морщинистое лицо отца с печальными и спокойными голубыми глазами. «Знаешь, сынок, — говорил он бывало, — человек работает, трудится всю жизнь, поливает землю своим потом, чтобы она кормила его. И вот работа вся сделана, но, если господу богу угодно, он может ниспослать бурю, и все труды пропадут даром». Риджес усвоил это лучше, чем что-либо.
Всю свою жизнь он и его отец трудились на бесплодной земле, боролись с разными вредными насекомыми и паразитами, обрабатывали свое поле при помощи единственного состарившегося мула, и очень часто все их труды пропадали в результате какой-нибудь одной черной ночи.
Риджес помог Гольдстейну закрепить колышки попрочнее просто потому, что соседу надо помогать, когда тот нуждается в этом. Риджес считал, что человек, с которым ты спишь в одной палатке, даже если он посторонний для тебя человек, все же является твоим соседом и ему надо помочь. В душе же Риджес считал, что попытки закрепить палатку бесполезны. «Пути господни неисповедимы, — думал он, — и человек не должен испытывать бога». Если буря должна снести их палатку, значит, так тому и быть, и любые усилия удержать ее будут напрасными. Поскольку Риджес не знал, что в эту минуту дождь в Миссисипи не идет, он молился богу, чтобы дождь не испортил только что засеянные отцом поля и не лишил его урожая. «Ради всего святого, не заливай полей моего отца», — бормотал он себе под нос. Но даже произнося эти слова, Риджес ни на что не надеялся; он молился, чтобы доказать свое уважение к богу.
Порывистый вeтep, словно многоножевая коса, налетал на бивак и срезал с кокосовых деревьев большие ветви и листья, обрушивая на них град ударов дождевых капель. Гольдстейн и Риджес видели, как ветер подбросил вверх чью-то палатку, и она, хлопая своими полотнищами, как испуганная птица, пролетела мимо них.
— А интересно, что происходит сейчас там, на фронте? — громко крикнул Гольдстейн. Он неожиданно вспомнил, что на острове на расстоянии многих миль друг от друга в джунглях разбито множество других таких же биваков.
Риджес пожал плечами.
— Наверное, держатся, — громко ответил он на вопрос Гольдстейна.
Гольдстейна очень интересовало, как все выглядит там, дальше, в глубине острова. За неделю, с тех нор как его назначили в разведывательный взвод, он видел лишь небольшой участок дороги, которую они прокладывали на расстоянии одной-двух миль от бивака.
Сейчас он попробовал представить себе атаку, предпринимаемую во время этого урагана, и содрогнулся от ужаса. Гольдстейн с еще большей силой сжал руками распорку палатки, стараясь во что бы то ни стало удержать ее.
«Вполне возможно, — подумал он, — что японцы атакуют сейчас и наш бивак. Интересно, несет ли кто-нибудь караул у пулеметов?»
— Умный генерал обязательно использует такой момент для атаки, — сказал он вслух.
— Да, пожалуй, — тихо отозвался Риджес.
Ветер на какой-то момент стих, и их голоса казались какими-то приглушенными, как будто они разговаривали в церкви. Гольдстейн смог наконец разжать пальцы, удерживавшие распорку, и с радостью почувствовал, как отходят уставшие руки. «Кровообращение разгоняет вредные последствия перенапряжения мышц, — подумал он. — Может быть, буря уже совсем перестала?» Вырытое в земле углубление для палатки заполнилось жидкой грязью, и это заставило Гольдстейна задуматься над вопросом: как же они будут спать эту ночь? Его начала пробирать дрожь. Только теперь он почувствовал, что одежда на нем совершенно мокрая. Ветер подул с прежней силой, и их молчаливая напряженная борьба за сохранение палатки возобновилась. Гольдстейн чувствовал себя так, как будто он старался удержать дверь, которую с другой стороны пытался открыть более сильный человек. Он увидел, как ветер сорвал и унес еще две палатки, а их обитатели с криком побежали в поисках другого укрытия. Смеясь и проклиная все на свете, в палатку Гольдстейна и Риджеса ввалились Вайман и Толио.
Юношеское костлявое лицо Ваймана расплылось в широкой улыбке.
— Ну и ну! Вот это дождичек! — закричал он сквозь хохот. Лицо его выражало что-то среднее между веселым возбуждением и вопросительным недоумением, словно он не понимал — то ли это бедствие, то ли цирковое представление.
— А где твое имущество и оружие? — прокричал Гольдстейн.
— Потерял. Все сорвало ветром. Винтовка утонула в большой луже.
Гольдстейн посмотрел на свою винтовку. Она лежала на бровке у основания палатки, забрызганная водой и грязью. Он пожалел, что не завернул ее перед началом дождя в свою грязную рубаху.
«Я все еще новичок, — подумал он про себя, — бывалый солдат обязательно вспомнил бы о ней и не дал бы намокнуть».
С большого мясистого носа Толио капала вода.
— Вы думаете, ваша палатка выдержит? — крикнул он.
— Не знаю, — ответил Гольдстейн. — Колышки, я Думаю, выдержат.
Четверо солдат едва разместились в маленькой палатке, хотя и сидели на корточках. Риджес почувствовал, как его ноги все больше и больше покрывает жидкая грязь, и пожалел, что не снял ботинки. «При такой проклятой погоде их приходится больше сушить, чем носить», — подумал он. С верхней распорки и швов палатки начали скатываться обильные ручейки воды. Один из них стекал прямо на согнутые колени Риджеса. В промокшей одежде было так холодно, что вода казалась теплой. Риджес глубоко вздохнул.
Внезапно в палатку ворвался страшный порыв ветра, надул ее, как шар, верхняя распорка сломалась и разорвала полотно. Палатка рухнула на солдат, как мокрая простыня. В течение нескольких секунд, пока полотно не подхватил порыв ветра, они возились под ним, как слепые котята. Вайман не удержался на корточках и шлепнулся задницей в мокрую грязь. Он никак не мог освободиться от накрывшего его полотна палатки и долго смеялся над своей беспомощностью. «Я такой немощный, что не могу вырваться из бумажного кулька», — подумал он, и ему стало от этого еще смешнее.
— Эй, ребята, где вы? — крикнул он, но полотно палатки в этот момент снова подхватил порыв ветра, оно надулось, как парус, окончательно оторвалось и, крутясь и раскачиваясь, как клочок бумажки, полетело над биваком. На одном из колышков остался лишь небольшой рваный кусок полотна, и теперь он развевался, как обтрепанный ветром флаг.
Все четверо поднялись было на ноги, но ветер дул так сильно, что пришлось пригнуться к земле. На небольшом не закрытом тучами участке неба над горизонтом светило ярко-красное заходящее солнце, но оно казалось бесконечно далеким. Дождь теперь стал очень холодным, и все замерзли до дрожи. Почти все палатки бивака сорвало ветром; с трудом удерживая равновесие, по грязным лужам в поисках укрытия пробирались промокшие насквозь солдаты. Их движения казались со стороны нелепыми, как движения людей в кинокартине, которую прокручивают слишком быстро.
— Господи, я окончательно замерзаю! — крикнул Толио.
— Надо найти какое-нибудь укрытие! — прокричал Вайман. Он был весь перемазан грязью и дрожал от холода так, что у него не попадал зуб на зуб. — Ну и дождь, черт бы его взял! — выругался он с досадой.
По лужам и грязи, падая и снова вставая, они побежали к автогаражу, чтобы укрыться от дождя под машинами.
Толио падал больше всех, как будто он потерял какой-то необходимый для равновесия балласт, и ветер бросал его из стороны в сторону, как пушинку.
— Я забыл свою винтовку! — крикнул бежавший позади него Гольдстейн.
— А за каким чертом она тебе? — ответил Толио, обернувшись назад.
Гольдстейн попытался остановиться и бежать обратно, но навстречу ветру двигаться было невозможно. Они бежали почти рядом, но кричать приходилось так громко, как будто их разделяло расстояние не меньше мили.
«Целую неделю мы работали и приводили бивак в порядок, — с горечью подумал Гольдстейн. — Каждую свободную минуту сооружали что-нибудь новое, а теперь вот палатку снесло, вся одежда и бумага для писем насквозь промокли, винтовка, наверное, заржавела. Земля везде мокрая, спать будет негде, все разрушено». Он почувствовал возбуждение и даже своеобразную веселость, какую иногда испытывает человек, когда события заканчиваются катастрофой или бедствием.
Ветер буквально втолкнул Гольдстейна и Толио на площадку гаража. Под действием ветра они даже натолкнулись друг на друга и больно ушиблись. Гольдстейн не удержался на ногах и растянулся в жидкой грязи. Он с трудом поднялся и спрятался от ветра за одной из грузовых машин. Здесь собралась почти вся рота: часть солдат забралась в кузовы, остальные, прижавшись друг к другу, сидели под машинами. У той, к которой добрался Гольдстейн, находилось около двадцати солдат. Они дрожали и стучали зубами от леденяще-холодного дождя. Небо над ними казалось совершенно темной чашей, разрываемой раскатами грома и извергающей потоки воды. Гольдстейн видел перед собой только окрашенный в зеленое грузовик и теснившихся около него солдат в мокрых темно-зеленых комбинезонах.
— Господи! — громко произнес кто-то рядом с ним.
Толио попытался закурить сигарету, но она насквозь промокла и рассыпалась у него в руках еще до того, как он достал из непромокаемого мешочка спички. Он бросил сигарету на землю и видел, как она тотчас же расползлась в грязи. Хотя Толио уже промок насквозь, дождь все еще был для него настоящей мукой: каждая падающая на спину капля казалась холодным, вызывающим отвращение слизнем. Он повернулся к стоявшему рядом солдату и крикнул:
— Вашу палатку снесло?
— Ага, — весело ответил тот.
Толио стало от этого легче. Он почесал свой черный подбородок и неожиданно почувствовал дружескую близость и теплоту ко всем окружавшим его людям. «Все они хорошие ребята, хорошие американцы», — подумал он. Руки у него просто окоченели от холода; чтобы хоть немного согреться, он сунул их в просторные карманы своих рабочих брюк. Почти стемнело. За машиной, да еще под кокосовыми деревьями, лица окружающих солдат узнавать становилось все труднее. Охватившее Толио чувство усилилось, теперь к этому чувству прибавились грусть и нежность. Толио вспомнилось, как выглядела его жена, когда она однажды украшала рождественскую елку. По его полным щекам побежали слезы. На минуту или две он совершенно забыл о войне, о дожде и обо всем другом; он знал, что через какоето время придется думать и решать, как и где спать, но в этот момент он не помнил ни о чем, кроме дома и жены...
По территории бивака неуклюже, словно плывя по лужам грязной воды, проехал джип и остановился приблизительно в тридцати футах от них. Толио видел, как из него вылезли генерал Каммингс и еще два офицера. Он подтолкнул Реда локтем. Генерал был без головного убора, а его форма насквозь промокла, но он тем не менее улыбался.
Толио смотрел на Каммингса с интересом и почтением; он видел его несколько раз, но лишь издалека, а так близко — впервые.
— Солдаты! Эй, солдаты у машины! — крикнул генерал, приближаясь к ним. — Как чувствуете себя? Промокли? —
Толио засмеялся вместе с другими. Генерал тоже смеялся. — Ничего, ничего, — продолжал он, — вы ведь не сахарные.
Ветер несколько ослаб, и генерал уже не так громко сказал, обращаясь к сопровождавшим его майору и лейтенанту:
— Я думаю, что дождь вот-вот прекратится. Я только что разговаривал с Вашингтоном, друзья из военного министерства заверили меня, что дождь должен прекратиться.
Оба офицера громко рассмеялись. На лице Толио появилась широкая улыбка. «Генерал замечательный человек, пример всем офицерам», — подумал он.
— Теперь вот что, солдаты, — громко сказал генерал, — я не думаю, что в нашем биваке уцелела хоть одна палатка. Как только буря прекратится, мы попытаемся доставить с берега какое-то количество плащ-накидок, но некоторым из вас придется остаться мокрыми в течение всей ночи. Конечно, хорошего в этом мало, но что поделаешь. На линии фронта сейчас не все спокойно, и некоторым из вас, возможно, придется провести ночь в еще худших условиях. — Генерал сделал короткую паузу, посмотрел на все еще темное небо и добавил, подмигивая: — Я полагаю, среди вас нет таких, которые оставили свой пост, когда началась буря, а если и есть.... им надо стрелой вернуться на место, как только я уеду. — Послышался общий хохот. Поскольку проливной дождь прекратился, большая часть солдат роты подошла к автомашине, где находился генерал. — Я говорю серьезно, солдаты, — продолжал он. — Если судить по данным, которые мы получили до того, как связь вышла из строя, то, мне кажется, ночью здесь могут появиться японцы, поэтому вам надо быть начеку. Мы находимся на достаточном удалении от линии фронта, но не так уж далеко, чтобы здесь не мог появиться противник. — Сказав это, генерал улыбнулся, возвратился вместе с офицерами к своему джипу и уехал.
— Я так и знал, слишком долго все было спокойно, — заметил Ред, сплюнув на землю. — Два против одного, что они воспользуются сегодняшней бурей и неожиданно нападут на нас.
— Нечего было скулить, когда все было тихо, — сердито отозвался Уилсон. — Вечно эти новички рвутся в бой, но кое-кто из них теперь, наверное, притих.
— А этот генерал — хороший парень, — вмешался Толио.
— Хороших генералов на свете не бывает, — возразил Ред, еще раз сплюнув.
— Слушай, Ред, — горячо запротестовал Толио, — где ты еще найдешь такого генерала, который вот так разговаривал бы с солдатами? По-моему, он хороший человек.
— Он просто бьет на то, чтобы его любили, — не унимался Ред. — Мягко стелет, да жестко спать. За каким чертом он рассказывает нам о своих опасениях и заботах? Мне вполне хватает своих.
Толио глубоко вздохнул и замолчал. «Ох уж и любит этот Ред спорить», — решил он. Дождь совсем прекратился, и Толио подумал о том, что надо возвращаться к остаткам своей палатки. Мысль об этом была неприятной, но Толио не любил сидеть без дела, тем более теперь, когда прекратилась буря.
— Пошли, — предложил он, — можно еще как-нибудь устроиться поспать.
— Это бесполезно, — проворчал Ред. — Ночью нам придется не спать, а воевать с япошками.
С наступлением ночи снова стало душно.
Генерал Каммингс был очень обеспокоен. После того как джип выбрался с площадки гаража, генерал приказал
шоферу:
— Везите нас к штабной батарее сто пятьдесят первого. — Повернувшись затем к майору Даллесону и лейтенанту Хирну, неудобно разместившимся на заднем сиденье, он добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88