— Поняв свою ошибку, быстро добавляет: — Ты ему очень нравишься.
— Я рад.
— Ты знаешь, странно, но несколько лет назад, — говорит Маргарет, — дядя Эндрю совершенно не переносил пехотинцев. Скажу тебе по секрету, — она смеется, берет его под руку, — он всегда предпочитал флот. Он говорит, что у моряков манеры лучше.
— В общем, да.
На какое-то мгновение он теряется. Их вежливость и то, что его приняли в их семье как родственника, он видит в новом свете. Он пытается припомнить и с новой точки зрения пересмотреть все разговоры, которые велись при нем.
— Но ты не придавай этому значения, — говорит Маргарет, — ведь люди двулики. Страшно подумать, но мы считаем правильным и принимаем только то, что считается правильным и принято у нас в семье. Меня буквально потрясло, когда я впервые поняла это.
— Тогда со мной все в порядке, — облегченно говорит он.
— Нет, нет, ты ничего не думай. — Она начинает смеяться, и он после некоторого колебания присоединяется к ней. — Ты всего-навсего наш дальний родственник с Запада. Мы просто не привыкли к этому. — На ее продолговатом лице на какое-то мгновение отражается веселье. — Серьезно, до сих пор мы знали только флотских. И Том Гопкинсон, и Тэтчер Ллойд, ты, кажется, встречал его, оба они моряки, и дядя Эндрю хорошо знает их отцов. Но и ты нравишься ему. По-моему, он когда-то увлекался твоей мамой.
— Это уже лучше. — Они снова смеются, усаживаются на скамейку и бросают камешки в реку. — Ты очень жизнерадостна, Маргарет.
— О, я ведь тоже двулика. Если бы ты знал меня лучше, то сказал бы, что я страшно капризна.
— Уверен, что не сказал бы.
— Ты знаешь, я плакса. Я по-настоящему расплакалась, когда мы с Мино проиграли гонку на лодках два года назад. Это было глупо. Отец хотел, чтобы мы выиграли, и я испугалась, что он станет ругаться. Здесь нельзя и шагу ступить — всегда найдется причина, по которой то одно, то другое делать нежелательно. — На какое-то мгновение в ее голосе появляется горечь. — Ты на нас не похож, ты серьезен и кажешься таким солидным. — Ее голос снова звонок и весел. — Отец сказал мне, что ты второй по успеваемости в классе. Это неприлично.
— А середнячком было бы прилично?
— Только не тебе. Ты будешь генералом.
— Не верю. — В эти недели пребывания в Бостоне он научился говорить особым тоном, более высоким тембром, чуть-чуть размереннее. Он не мог найти слов, чтобы передать свое впечатление от города. Все здесь казались ему совершенными. — Ты просто смеешься надо мной. — Он слишком поздно спохватывается, что произнес банальную фразу из речевого обихода жителей Среднего Запада, и это на какой-то момент выводит его из равновесия.
— О нет. Я уверена, что ты станешь большим человеком.
— Ты мне нравишься, Маргарет.
— Иначе и быть не могло, после того как я наговорила тебе столько комплиментов. — Она снова смеется, а потом добавляет искренне: — Не исключено, что мне хочется понравиться тебе.
В конце лета, когда он уезжает, она крепко обнимает его и шепчет на ухо:
— Жаль, что мы не обручены, а то я поцеловала бы тебя.
— И мне жаль.
Впервые оп подумал о ней как о женщине, которую можно было бы полюбить. Мысль об этом немного смутила его, он почувствовал некоторую опустошенность.
В поезде на обратном пути она перестает быть для него живой, беспокоящей индивидуальностью, становится лишь центром в круге приятных воспоминаний о ее семье, об оставшемся позади Бостоне.
Рассказывая однокашникам о своей девушке, он испытывает новое для себя приятное чувство тождественности. «Это очень важно — иметь свою девушку», — решает он.
Он все время что-то познает и уже начинает понимать, что его ум должен работать на ралных уровнях. Есть вещи, о которых он думает как об объективно существующих, ситуации, в которых он должен добираться до сути; есть вещи, которые он относит к «глубоколежащим» — матрас, покоящийся на облаке, и ему вовсе не обязательно докапываться до его ножек; но есть и такие вещи и ситуации, о которых он должен говорить и в которых он должен поступать, учитывая тот эффект, который его слова и действия произведут на тех, с кем он живет и работает.
Это последнее правило он усваивает на уроке военной истории и тактики. (Чисто убранная комната с коричневыми стенами, доска и скамейки для слушателей, расставленные в строгом, проверенном временем порядке, как шахматы.)
— Сэр, справедливо ли будет сказать, — он получил разрешение говорить, — что Ли как полководец лучше Гранта? Я знаю, что их тактика сравнению не подлежит, но Грант лучше знал стратегию... Какое значение может иметь тактика, сэр, если... более сложное дело маневрирования войсками и их снабжения... поставлено как следует? Ведь тактика — это только часть целого. В таком случае не был ли Грант лучшим полководцем? Ведь он стремился учесть все. Грант не выделывал особых трюков, но зато умел продумать весь спектакль до конца.
Взрыв смеха в классе.
Каммингс совершил тройную ошибку — вступил в спор с преподавателем, показал себя бунтарем и позволил себе пошутить.
— В следующий раз, Каммингс, потрудитесь излагать свою мысль более кратко и четко.
— Слушаюсь, сэр.
— В данном случае вы не правы. Опыт всегда важнее всяких теоретических выкладок. Никакой стратег не может заранее предвидеть все аспекты стратегии, они изменчивы — так случилось под Ричмондом, так происходит сейчас в окопной войне в Европе. Тактика всегда имеет определяющее значение. — Преподаватель пишет на доске. — И еще, Каммингс...
— Да, сэр?
— Поскольку в лучшем случае к двадцати годам вы будете командовать батальоном, вам лучше заняться пока стратегическими проблемами взвода, а не армии.
Слышатся приглушенные смешки, а когда слушатели замечают в глазах преподавателя одобрение, раздается громкий, обидный для Каммингса смех.
Каммингсу долго еще припоминают это событие. «Эй, Каммингс, сколько часов тебе потребуется, чтобы взять Ричмонд?», «Говорят, тебя, Эд, посылают советником к французам. Если как следует продумать план атаки, линию Гинденбурга можно прорвать».
Этот случай многому научил Каммингса. Помимо всего прочего, он наконец понимает, что его не любят, не будут любить, что ему нельзя допускать ошибок, нельзя подставлять себя под удар всей стаи, что ему нужно терпеливо выжидать своего часа. Оп болезненно переживает случившееся и не может удержаться от того, чтобы не написать обо всем Маргарет. Он жаждет расплатиться за нанесенную ему обиду. Ведь существует мир, мир Маргарет, о котором смеющиеся над ним люди не имеют никакого представления.
Когда он заканчивает учебу, в журнале «Гаубица», издаваемом кадетами, под данными о его успеваемости появляется приписка: «Стратег». И как бы желая смягчить удар, который так не вязался с праздничным и сентиментальным настроением последних дней учебы, кто-то добавил: «О человеке судят не по словам, а по делам».
Краткосрочный отпуск он проводит с Маргарет. Объявление об их помолвке. Торопливая поездка на транспорт, уходящий в Европу, на фронт.
Каммингс работает в отделе планирования штаба главнокомандующего и живет в уцелевшем крыле дворца. Он занимает пустую, чисто убранную комнату, которая когда-то принадлежала горничной, но он об этом и не подозревает. Война доставляет ему удовольствие, позволяет избежать удручающе скучной возни со всякого рода формулярами, скрупулезной работы по составлению графиков передвижения войск. Звуки артиллерийских выстрелов являются для него приятным сопровождением работы, а голая, потрескивающая под колесами земля подчеркивает значение выводимых им цифр.
Был даже такой момент, когда сама война предстала перед ним в ярком свете, когда он понял ее сущность. Вместе со своим начальником в чине полковника, шофером-рядовым и двумя другими офицерами он отправляется в инспекционную поездку на фронт. Поездка носит характер пикника, они берут с собой бутерброды и горячий кофе в термосах. Правда, захватывают с собой и консервы, хотя и не знают, пригодятся ли они. Они едут на автомашине по тыловым дорогам к фронту. Автомашина подпрыгивает на выбоинах и воронках от снарядов, разбрызгивает грязь. Примерно в течение часа они едут по опустошенной равнине. Серое вечернее небо озаряется только вспышками артиллерийских выстрелов и тусклыми мигающими огнями сигнальных ракет, подобных вспышкам молнии в знойный летний вечер. Они подъезжают к гряде невысоких холмов, едва скрывающих из виду горизонт, останавливаются здесь, примерно в миле от границы, а потом медленно идут по ходу сообщения, который после утреннего дождя на полфута заполнен водой. На подходе ко второй линии траншей ход сообщения принимает зигзагообразную форму и становится глубже. Каждые сто ярдов Каммингс поднимается на бруствер и осторожно вглядывается в туманную даль ничейной земли.
В траншеях вторых эшелонов они останавливаются, располагаются в блиндаже с бетонными перекрытиями и почтительно слушают разговор между своим полковником и командиром полка, обороняющего этот участок фронта. Командир полка пришел сюда из-за предстоящего наступления. За час до темноты артиллерия начинает обстрел позиций противника, снаряды ложатся все ближе и ближе к вражеским окопам, и наконец последние пятнадцать минут огонь сосредоточивается на этих окопах. Немецкая артиллерия открывает ответный огонь, и с интервалом в несколько минут шальные снаряды рвутся неподалеку от наблюдательного пункта, где находится Каммингс. Заговорили минометы, гул выстрелов усиливается, заполняет все вокруг, так что людям, чтобы услышать друг друга, приходится кричать.
«Время! Вон они пошли!» — кричит кто-то.
Каммингс поднимает бинокль к глазам, смотрит через щель в бетонной стене. В сумерках люди, выпачканные в грязи, выглядят серебристыми тенями на серебристо-серой равнине. Снова начинается дождь. Люди с трудом двигаются вперед, после каждой перебежки падают прямо в грязь, пятясь назад, сползая на животе по свинцово-серой жиже. Немцы насторожились, отвечают бешеным огнем. Участились вспышки и звуки выстрелов с их стороны, и наконец огонь становится таким яростным, что у Каммингса притупляются чувства — он воспринимает эти вспышки только как ориентир, к которому стремится наступающая по равнине пехота.
Люди двигаются медленно, нагнувшись вперед, как бы преодолевая силу встречного ветра. Каммингс поражен медлительностью происходящего, какими-то сонливыми движениями людей при перебежках. Казалось, атака развивается без всякого плана, а люди действуют совершенно произвольно, перемещаясь, будто плавающие в бассейне листья, потревоженные брошенным камнем. И все же общее движение вперед было заметно. Все муравьи в конечном итогe всегда ползут в одном направлешш.
Каммингс видит через бинокль, как один солдат сначала бежит вперед, потом падает, встает и снова бежит. Это все равно что наблюдать за толпой с высоты многоэтажного дома или выделять взором одного щенка из общей массы постоянно передвигающихся щенят в витрине зоологического магазина. То, что движущаяся масса людей состоит из подразделений, воспринимается с трудом.
Солдат падает, вздрагивает, лежа в грязи, и Каммингс переводит свой бинокль на другого.
«Они в немецких траншеях!» — кричит кто-то.
Каммингс бросает быстрый взгляд вверх, видит, как несколько солдат, выставив штыки вперед, прыгают через бруствер окопа.
Солдаты похожи на разбегающихся с шестом наперевес прыгунов. Кажется, что они двигаются медленно, и Каммингса удивляет, почему так мало солдат следует за храбрецами. У него на языке вопрос: где же остальные? Но в это время раздается радостный возглас командира полка: «Они захватили траншею! Молодцы! Они захватили траншею!» У командира в руках телефонная трубка, он быстро выкрикивает какие-то приказы.
Немецкая артиллерия начинает обстрел только что занятой траншеи. Колонны солдат медленно двигаются в сумерках по поглощенному тишиной полю, обходя тела убитых и струйкой вливаясь в немецкие траншеи. Почти совсем темно; на востоке, где горит какое-то здание, небо приобрело розоватый оттенок. Каммингсу уже ничего не видно в бинокль, он убирает его и в изумлении молча смотрит вперед на поле боя. Оно кажется ему нетронутым, необычным, таким, какой он представляет себе поверхность луны. В воронках блестит вода, на ее слегка рябой поверхности длинные тени от трупов убитых.
— Ну как? — спрашивает его полковник.
— Это было...
Он не может найти слов. Слишком грандиозное, слишком потрясающее зрелище. Длинные, сухие описания боев, которые он читал в учебниках, теперь всплывают у него в памяти, но его мысли... он сейчас способен думать только о человеке, отдавшем приказ на наступление. Он вызывает у него восхищение. Какая воля! Какая ответственность! (Не находя более красочного слова, он использует военную терминологию.) Сколько людей, и кто-то командует ими, отдает им приказы, решает их судьбу. В темноте он растерянно смотрит на поле боя, пораженный зрелищем, равного которому ему никогда раньше не приходилось видеть.
«На что только способен человек... Командовать всем этим!»
У Каммингса перехватывает дыхание от нахлынувших на него чувств.
Каммингс возвращается с фронта капитаном (временное звание), его повышают и снижают в звании в одном приказе, ему присваивают звание первого лейтенанта (постоянное звание). Затем — женитьба на Маргарет при молчаливой оппозиции ее родителей, короткий медовый месяц, и они поселяются в одном из армейских гарнизонных городков, приятно проводят время на вечеринках и на субботних танцах в офицерском клубе.
Какое-то время их супружеские отношения причудливы.
Он должен покорить ее, выпить ее до дна, готов растерзать ее на части и поглотить без остатка.
В течение месяца или двух этот лейтмотив ослаблен их обоюдной неопытностью, непривычкой к интимностям, но вскоре это проходит.
И полгода, почти год их супружеская жизнь течет бурно и напряженно, доходит до того, что он, обессиленный, рыдает у нее на груди.
— Ты любишь меня? Ты моя? Люби меня.
— Да, да.
— Я разорву тебя, я тебя съем. Ты будешь вся моя, вся, вся...
Он и сам удивляется тем словам, которые произносит в эти минуты.
Маргарет в полном восторге, расценивает его поведение как настоящую любовь. Она вся цветет, ее фигура приобретает округлые очертания. Но так продолжается недолго. Год спустя она со всей очевидностью понимает, что оп страшный эгоист, что он борется с самим собой даже в минуты физической близости, и что-то отмирает в ее душе. Она освободилась от власти над собой, оставив семью, величавые улицы Бостона, оставила их только ради того, чтобы оказаться под его еще более ужасной властью, выполнять его еще более ужасные требования.
Они это понимают, но вслух этого не говорят. Тем не менее супружеская жизнь Каммингсов меняется, приобретает черты легкого и лицемерного товарищества, не имеющего прочной связующей основы. Любовные ласки становятся редкостью, а если это и случается, то каждый из них чувствует себя изолированным от другого. Он отступает от нее, зализывает свои раны, старается вырваться из замкнутого круга. Общение с внешним миром приобретает для них все большее значение.
Она увлекается хозяйством, кропотливо ведет подсчет всех плюсов и минусов от приемов гостей и визитов в гости. Они всегда тратят часа два на то, чтобы составить список приглашенных на ежемесячно устраиваемый прием. Однажды они целую неделю размышляли над тем, можно ли пригласить к себе в дом генерала, подробно разбирая все «за» и «против», и пришли к выводу, что это было бы неэтично, могло бы повредить им, даже если бы генерал пришел. Но несколько дней спустя капитан Каммингс снова возвращается к этому вопросу, просыпается на следующее утро с ясным сознанием того, что в приглашении генерала для него есть шанс, который нельзя упустить.
Они планируют все очень тщательно и выбирают субботу, когда генерал не работает и почти наверняка не будет занят. От денщика генерала Маргарет узнает о том, какие кушанья любит генерал. На танцах она в течение двадцати минут разговаривает с женой генерала и обнаруживает, что генерал знаком с одним из друзей ее отца.
Они посылают приглашение генералу, и он его принимает.
Неделя перед приемом проходит в хлопотах и волнении, на самом приеме Каммингсы чувствуют себя напряженно. Генерал входит, останавливается у закусочного столика, с аппетитом начинает поглощать копченую индейку, креветки, которые Маргарет специально заказывала в Бостоне.
В итоге прием удается, и генерал добродушно улыбается Каммингсу, довольный восемью рюмками шотландского виски, мягкой с оборками мебелью (он ожидал увидеть более грубую), приятным, острым вкусом креветок, поглощаемых между рюмками спиртного.
Прощаясь, он похлопывает Каммингса по плечу, целует Маргарет в щечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88