А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Точно. Всегда трудно приспособиться друг к другу.
Гольдстейн пришелся Стэнли по душе.
— Послушай, — сказал он вдруг, — какого мнения ты обо мне? — Он был еще так молод, что мог сделать этот вопрос кульминацией любого доверительного разговора.
— О-о! — На такой вопрос Гольдстейн всегда отвечал то, что хочется людям услышать. Он не был сознательно нечестен, он всегда тепло относился к человеку, который задавал ему такой вопрос, даже если никогда не был ему другом. — Я бы сказал, что ты культурный парень и твердо стоишь на земле. Ты несколько мечтателен, но это неплохо. Я бы сказал, что из тебя выйдет толк. — До этого момента Стэнли не совсем нравился Гольдстейну именно по этим причинам, но Гольдстейн себе в этом не признался. Он уважительно относился к успеху. А как только Стэнли обнажил свои слабости, Гольдстейн был готов превратить в добродетель все его остальные качества. — Ты очень серьезен для твоего возраста, очень серьезен, — закончил Гольдстейн.
— Я всегда старался сделать больше, чем должен. — Стэнли потер свой длинный прямой нос, потрогал усы, которые за последние два дня стали какими-то уж очень жидкими. — Я был старостой в младшем классе школы, — сказал он пренебрежительным тоном. — — Я не хочу сказать, что этим можно хвалиться, но я научился обходиться с людьми.
— Это, наверно, был ценный опыт, — сказал Гольдстейн задумчиво.
— Знаешь, — доверительно продолжал Стэнли, — многие во взводе не любят меня потому, что я прибыл сюда позже их, а уже капрал. Они считают, что я подхалимничал, но в этом нет ни капли правды. Я просто не хлопал ушами, а выполнял, что приказано. Но, должен сказать тебе, это не так уж легко. Те, что давно во взводе, считают, что они хозяева, и бездельничают в нарядах, стараясь всю тяжесть взвалить на других. Я просто ненавижу их. — Его голос стал сиплым. — Я знаю, что у меня нелегкая работа, и не утверждаю, что не совершаю ошибок. Но я учусь и стараюсь, к делу отношусь серьезно. Разве можно требовать от меня больше?
— Нет. Конечно нельзя, — согласился Гольдстейн.
— Знаешь, что я скажу, я все время присматривался к тебе. Ты неплохой парень. Я видел, как ты выполняешь порученное дело. Ни один сержант не смог бы потребовать от подчиненного большего усердия. Это я говорю для того, чтобы ты знал — все всё видят.
Стэнли, сам того не сознавая, снова ощутил свое превосходство над Гольдстейном. В его тоне, мягком и уважительном, прозвучали нотки снисходительности. Сейчас он чувствовал себя сержантом, разговаривающим с самым последним рядовым. Он совсем забыл, что две минуты назад напряженно ждал, когда Гольдстейн скажет, что уважает его.
Голъдстейн остался доволен, но это удовлетворение было каким-то расплывчатым. «Вот так всегда на военной службе, — подумал он. — Мнение юнца имеет такое большое значение».
Уилсон снова застонал. Они прекратили разговор, перевернулись на живот и, приподнявшись на локтях, стали прислушиваться к тому, что происходило рядом. Браун, тяжело вздохнув, сел и попытался успокоить Уилсона.
— В чем дело, дружище, в чем дело? — спросил он ласково, как бы успокаивая ребенка.
— О-о, этот живот доконает меня, черт возьми!
Браун вытер пот с лица товарища.
— Ты узнаешь, кто разговаривает с тобой, Уилсон?
— Это ведь ты, Браун, да?
— Да. — Сержант почувствовал облегчение. Уилсону, наверно, стало лучше — он впервые узнал его. — Как чувствуешь себя, Уилсон?
— Хорошо. Но я ничего не вижу.
— Это потому, что темно.
Уилсон обрадованно усмехнулся и произнес слабым голосом:
— Я думал, что из-за этой дырки в животе потерял зрение. — Он чмокнул губами, словно обиженная женщина. — Вот проклятие. — Он попытался повернуться на носилках. — Где я?
— Мы несем тебя к берегу. Стэнли, Гольдстейн, Риджес и я.
Уилсон задумался.
— И с разведкой для меня все кончено?
— Да. Для всех нас, дружище.
Уилсон снова усмехнулся.
— Ручаюсь, Крофт злился, как потревоженная пчела. Черт возьми, теперь-то они обязательно меня оперируют и вырежут всю эту дрянь, правда, Браун?
— Конечно, тебя вылечат.
— После операции у меня будет два пупка, один над другим. В таком виде я буду очень привлекателен для женщин. — Он попытался засмеяться, но закашлялся. — Трудно выдумать что-нибудь более привлекательное.
— Ты все-таки неисправимый пошляк, Уилсон.
Тот вздрогнул.
— У меня во рту вкус крови. Это ничего, а?
— Ничего, — солгал Браун. — Просто кровь выходит и туда и сюда.
— Ну разве это не проклятие для человека, который пробыл во взводе так долго, быть раненным в такой момент? — Уилсон умолк, вспоминая что-то. — Только бы эта дырка в животе перестала болеть.
— Все будет хорошо.
— Послушай, а меня ведь искали японцы там, в поле. Они были в двух-трех ярдах от меня. Я слышал, как они болтали о чем-то. Они искали меня. — Уилсона опять затрясло.
«Он снова бредит», — подумал Браун и спросил; — Тебе не холодно?
Уилсон только вздрогнул в ответ. Постепенно, пока он говорил, температура у него спала, тело становилось влажным и холодным.
Его сильно знобило.
— Дать тебе еще одно одеяло? — спросил Браун.
— Ага. Если можно.
Браун отошел от носилок, направляясь к тому месту, где расположились остальные.
— У кого-нибудь есть второе одеяло? — спросил он.
Сразу никто не ответил.
— У меня только одно одеяло, — сказал Гольдстейн. — Но я могу обойтись и плащом.
Риджес промолчал, а Стэнли предложил:
— И я могу спать под плащом.
— Вы вдвоем обойдетесь как-нибудь одним одеялом и плащом, а один плащ и одеяло я возьму.
Браун возвратился к Уилсону, укрыл его своим одеялом и одеялом и плащом, взятыми у товарищей.
— Так лучше, дружище?
Уилсон стал дрожать меньше.
— Хорошо, — пробормотал он.
— Конечно.
Несколько минут они молчали, а потом Уилсон снова заговорил:
— Я очень благодарен вам за все, что делаете для меня. — На глазах у него навернулись слезы. — Вы хорошие ребята, и я сделал бы для вас все, что хотите. Человеку хорошо только тогда, когда у него друзья. А вы так заботитесь обо мне. Клянусь, Браун, может быть, мы когда-нибудь и ссорились,но когда я поправлюсь, то сделаю для тебя все, что ты захочешь. Я всегда знал, что ты хороший друг.
— Ну ладно, ладно.
— Нет, человек хочет, хочет... — От желания высказаться Уилсон начал заикаться. — Я ценю это и хочу, чтобы ты знал, что всегда буду тебе другом. Ты сможешь сказать, что есть такой человек — Уилсон, который никогда ничего плохого о тебе не скажет.
— Ты лучше успокойся, друг.
Но Уилсон продолжал еще громче:
— Ладно. Я постараюсь уснуть, но не думай, что я не благодарен вам. — Уилсон снова стал заговариваться, а через несколько минут умолк.
Браун задумчиво смотрел в темноту. И снова поклялся себе:
«Я должен доставить его в лагерь».
МАШИНА ВРЕМЕНИ. УИЛЬЯМ БРАУН, ИЛИ СЕГОДНЯ БЕЗ ЯБЛОЧНОГО ПИРОГА.
Среднего роста, слегка полноватый, с мальчишеским веснушчатым лицом, вздернутым носом и каштановыми, с рыжеватым отливом волосами. Однако вокруг глаз можно было заметить морщинки, а на подбородке несколько тропических язв. В общем ему можно было дать лет двадцать восемь.
Соседи всегда любили Вилли Брауна — он такой честный мальчик, у него обычное приятное лицо, какое можно увидеть на рекламах в витринах магазинов, банков и других учреждений.
— Хорошенький мальчик у вас, — говорили соседи его отцу Джеймсу Брауну.
— Да, хороший, но вы посмотрели бы на мою дочь. Она-то уж писаная красавица.
Вилли Браун очень популярен. Матери школьных друзей всегда ставят его в пример, он — любимец учителей.
Но ему это не нравится.
— Ох уж эта старая ворона, — говорит он об учительнице. — На нее и плюнуть жалко. — Он сплевывает на покрытый пылью школьный двор. — Не знаю, почему она не оставит меня в покое.
И семья у него хорошая. Отец работает на железной дороге, в Талсе, служащим, хотя начинал карьеру в депо. У семьи Браунов свой дом в пригороде, приличный участок за домом. Джим Браун — хороший хозяин, все время понемногу делает свой дом благоустроеннее, устраивает водопровод, подправляет дверь, чтобы легче закрывалась. Он не такой человек, чтобы залезать в долги.
— Элла и я стараемся придерживаться бюджета, — говорит он гордо. — Если оказывается, что немного перерасходовали, то просто отказываемся от виски на неделю. (Далее извинительным тоном.) Я считаю спиртное роскошью, особенно если приходится нарушать закон, чтобы достать его. Кроме того, никогда нет уверенности, что не ослепнешь от этого виски.
Джим Браун старается быть в курсе событий. Читает «Сатердей ивнинг пост» и «Кольерс», а в начале двадцатых годов участвовал в коллективной подписке на «Ридерс дайджест». Сведения, почерпнутые из этих журналов, очень удобны для разговоров в гостях; единственная нечестность, которую отмечают в нем люди, состоит в том, что в разговорах о статьях он не упоминает источник.
— Знаете ли вы, что в двадцать восьмом году сигареты курило тридцать миллионов человек? — спрашивал он бывало.
«Литерари дайджест» держит его в курсе политических событий.
— На последних выборах я голосовал за Герберта Гувера, — с удовольствием признается он, — хотя я всегда был демократом, насколько мне помнится. Но на следующих выборах думаю голосовать за демократов. По-моему, пусть одна партия побудет у власти, а потом другая.
Миссис Браун согласно кивает.
— Я разрешаю Джиму играть ведущую роль в наших политических убеждениях.
Она не добавляет при этом, что такую же роль отводит ему и в ведении хозяйства, но об этом можно догадаться.
Приятные люди, приятная семья, по воскресеньям, конечно, ходят в церковь. Единственное, в чем миссис Браун имеет твердое мнение, — это в вопросе об отношении к новой морали.
— Не знаю почему, но народ больше не богобоязнен. Женщины пыот в барах и делают бог знает что еще. Это неправильно, совсем не по-христиански.
Мистер Браун согласно кивает. У него есть несколько оговорок по этому поводу. Но в конце концов женщины всегда больше религиозны, чем мужчины, скажет он в доверительной беседе.
Естественно, Брауны гордятся своими детьми и с радостью расскажут вам, как Пэтти учит Уильяма танцевать — ведь он теперь уже в средней школе.
— Мы раздумываем, стоит ли посылать его в университет при нынешней депрессии и связанных с этим других делах, по теперь, кажется, поняли, что делать, — говорит миссис Браун. — Мой муж, — добавляет она, — всегда хотел, чтобы дети учились, тем более что ему самому это не удалось.
Брат и сестра хорошие друзья. На веранде, там, где рядом с софой из кленового дерева стоит ваза (она использовалась как цветочный горшок, пока каучуконосное растение не завяло) и радиоприемник, девушка объясняет брату, как партнер должен вести партнершу в танце.
— Вот смотри, Вилли. Это просто. Ты только не бойся держать меня.
— А кто боится?
— Ты не такой уж смельчак, — отвечает она с позиций старшей но возрасту ученицы средней школы. — Скоро ты будешь назначать свидания.
— Ха! — восклицает юноша с презрением. Но он чувствует ее маленькие упругие груди у своей груди. Он почти такой же ростом, как и она. — Это я-то буду назначать свидания?
— Да, будешь.
Они шаркают ногами по гладкому каменному полу.
— Эй, Пэтти, когда к тебе придет Том Элкинс, дай мне поговорить с ним. Я хочу спросить его, смогут ли принять меня в футбольную команду через пару лет.
— Этот Том Элкинс старый дурак.
Для Вилли это имя священно. Он с презрением смотрит на сестру.
— Какие у тебя претензии к Тому Элкинсу?
— Ну хорошо, хорошо, Вилли, ты будешь в команде.
Он так и не вырос особенно, но уже на предпоследнем курсе стал руководителем клуба болельщиков, и ему удалось уговорить отца купить ему подержанный автомобиль.
— Ты не понимаешь, папа. Мне действительно нужна машина.
Нужно ездить то туда, то сюда. В прошлую пятницу, например, чтобы собрать команду для тренировки перед игрой с вадсвортскими ребятами, я потратил весь вечер на беготню.
— А ты уверен, что это не будет излишней роскошью?
— Мне действительно нужна машина, папа. Я буду каждое лето работать, чтобы вернуть тебе деньги.
— Не в этом дело, хотя тебе и нужно поработать, чтобы ты не испортился. Знаешь, я поговорю об этом с матерью.
Победа за ним, и он улыбается. Глубоко в его сознании, под покровом искренности в этой беседе, живет память и о многих других победах. (Беседы юношей в гардеробной после занятий физкультурой, долгие дискуссии в подвалах, превращенных в клубные помещения.)
Народная мудрость; если хочешь овладеть девчонкой, нужно иметь автомашину.
В выпускном классе его жизнь — сплошное веселье. Он член совета школьного самоуправления и руководит школой танцев. Свидания субботними вечерами у кинотеатра «Корона», а раз или два в загородных гостиницах. По пятницам вечеринки в домах подруг.
В течение какого-то времени он даже чувствует себя влюбленным.
И всегда руководство болельщиками. Он приседает на корточки, становится на колени в белых фланелевых брюках, грубом белом свитере, недостаточно теплом для ветреной осенней погоды. Перед ним кричат тысячи ребят, прыгают девчонки в зеленых юбках, их оголенные колени краснеют от холода.
— Давайте крикнем дружно: «Кардли», — командует он в мегафон, бегая туда и сюда. Наступает тишина, уважительное молчание, пока он поднимает руку, взмахивает ею пад головой и опускает.
— Кардли ура! Кардли ура! — несется над полем, И все ребята кричат, наблюдая за тем, как он кувыркается «колесом», встает, хлопает в ладони, поворачивается к игровому полю с выражением преданности и мольбы на лице и в позе. Он главный. Сотни ребят ждут его сигнала. Миг славы, о котором вспомнится позже.
В промежутке между баскетбольным сезоном и бейсболом он разбирает свою машину, устанавливает глушитель (ему надоел треск выхлопа), смазывает коробку скоростей и окрашивает шасси в бледно-зеленый цвет.
С отцом у них происходят важные разговоры.
— Нам нужно серьезно подумать над тем, чем ты займешься, Вилли.
— Я, кажется, решил выбрать профессию механика, папа.
В этом нет ничего удивительного. Они разговаривали об этом много раз, но сегодня оба понимают, что разговор серьезный.
— Я рад слышать это, Вилли. Не хочу сказать, что пытался навязать тебе какое-то мнение, но лучше ничего не придумаешь.
— Я действительно люблю машины.
— Я заметил это, сынок. (Пауза.) Тебя интересует авиационная техника?
— Да, кажется так.
— Именно. Мне кажется, это хороший выбор. Дело перспективное. — Отец похлопывает сына по плечу. — Позволь, однако, кое-что сказать тебе, Вилли. Я заметил, что ты держишься немного заносчиво с ребятами. Конечно, это пока не слишком страшно, и к родителям ты относишься хорошо. Но это неверная политика, сынок. Неплохо знать, что ты можешь что-то сделать лучше других, но не надо показывать этого.
— Никогда и в голову не приходило. — Он покачивает головой. — Послушай, папа, серьезного в этом ничего нет, но теперь я послежу за собой. Хорошо, что ты сказал мне об этом.
Отец довольно смеется.
— Конечно, Вилли. Отец ведь может сказать сыну кое-что полезное.
— Ты отличный человек, отец.
Их отношения отличаются теплотой. Вилли чувствует себя взрослее, готовым разговаривать с отцом как с другом.
В то лето он работает в кинотеатре «Корона» билетером. Это отличная работа. Ему знакома почти половина приходящих в кино людей, и он имеет возможность поговорить с ними несколько минут, прежде чем усадить их на места. (Неплохо дружить со всеми, ведь никогда не знаешь, к кому придется обратиться с просьбой.) Скучно бывает только днем, когда зрителей мало. Случается, однако, поболтать с несколькими девчонками, но после разрыва с возлюбленной из выпускного класса он не очень интересуется девушками. «Никаких свадебных колоколов для меня», — шутит он.
Однажды он встречает Биверли. (Стройная, черноглазая и черноволосая, с возбуждающим красным ртом, подчеркнутым помадой.)
— Как понравилась картина, Глория? — спрашивает он подругу Биверли.
— Мне показалась она скучноватой.
— Да, ужасная. (К Биверли.) Хелло!
— Хелло, Вилли.
Он широко улыбается.
— Откуда вы знаете мепя?
— Я училась в школе на класс моложе вас. Я помню, как вы руководили болельщиками.
Взаимные представления. Легкий разговор.
— Значит, вы знаете меня?
— Вас все знают, Вилли.
— Да? Это ужасно, правда?
Они смеются. Прежде чем она уходит, он назначает ей свидание.
Жаркие летние вечера, томный запах деревьев, земля как подходящее тесто. В дни свиданий они отправляются в автомашине по шоссе, идущему за город в парк на гряде холмов.
В машине они перекатываются по сиденью, изгибаются, ударяются коленями и спиной о переключатель скоростей, руль и ручки на дверях.
— Ну давай же, детка. Я ничего не сделаю без твоего согласия, но давай же.
— Нет, не могу. Лучше не надо.
— О боже, Биверли, я люблю тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88