С каждым годом появляются все новые продукты, и в конце концов, по мере про
никновения этих новинок в твой пантеон шампуней, зубных паст, торговых а
втоматов, журналов, автомобилей и фломастеров, теряешь привычные ориент
иры, не можешь поместить новый продукт в соответствующую ячейку среди зн
акомых торговых марок, потому что их тоже не успел толком усвоить. Что кас
ается шампуней, я, кажется, уже дошел до такого состояния; семейство «Флек
с» меня наконец доконало, и теперь я живу исключительно прошлым: если не с
читать по-настоящему ярких образцов, любой пост-«флексовский» продукт (
вроде этой шведской дряни с березой и ромашкой, «Хельса») для меня не суще
ствует, не присутствует в моей жизни, сколько бы раз я ни видел его на полк
ах. Теоретически могу предположить, что существует момент времени, когда
совокупный объем всех историй о мелочах, накапливающихся у меня в памят
и, охватывающих ряд отделов «Си-ви-эс» и даже творений цивилизации в цело
м, достигнет критической массы и сделает меня пресыщенным, апатичным, не
способным высечь из себя ни единой новой искры энтузиазма; подобного соб
ытия я ожидаю, когда сами аптеки сети «Си-ви-эс» станут жалкими и устарев
шими, как «Райт Эйдз» и «Оскос» до них. Красные буквы и белые запечатанные
пакеты померкнут в тени новинки, которую мы даже вообразить себе не може
м, Ц более чистой, заразительно живой
Распад уже начался: последние несколько ра
з, когда я заходил в «Си-ви-эс», мне вообще не запечатали пакет,
хотя степлер лежал рядом с кассовым аппаратом Ц они просто перешли на п
ластиковые пакеты с двумя прорезями, образующими ручки; верх пакета похо
ж на лямки комбинезона, запечатать степлером этот пластик невозможно. Хо
телось бы знать, неужели пристальное наблюдение и хронометраж подсказа
ли руководству «Си-ви-эс», что из-за хронической нехватки персонала загл
януть в незапечатанные пакеты охраннику будет легче, чем кассирам Ц тра
тить лишние секунды на работу степлером.
.
Впрочем, пока аптеки «Си-ви-эс» занимают в жизни более видное место, чем, с
кажем, «Крэйт-энд-Бэррел», или «Пир-1», или рестораны, национальные парки,
аэропорты, «треугольники науки», вестибюли контор или банки. Все перечис
ленные места Ц новшества для данного периода, а «Си-ви-эс» Ц повседневн
ость. И где-то в этом заведении, по словам Тины, которая осведомлена лучше
меня, есть пара шнурков, приготовленных как раз для рокового дня, когда мо
и шнурки износятся и лопнут. К моему разочарованию, отдел под вывеской «у
ход за ногами» предлагал только упаковки мозольного пластыря, пемзу, сре
дства для размягчения мозолей и натоптышей, чехольчики на пальцы ног, пр
испособления для подстригания вросших ногтей, а остальное место занима
ла продукция «Доктора Шолла». Я заглянул и в «чулки-носки», но нашел там л
ишь первые. Я уже был готов поверить, что в «Си-ви-эс» не торгуют тем, что мн
е нужно, когда, пройдя по проходу 8А под вывеской «чистящие средства», увид
ел шнурки, развешанные поверх банок с кремом для обуви «Киви», рядом с губ
ками и латексными перчатками на подкладке. Это были 69-центовые «сменные ш
нурки для парадной обуви» марки «Си-ви-эс». Легкий дешевый блеск наводил
на мысль, что они сплетены из искусственного волокна, но человеку в здрав
ом уме и в голову не пришло бы требовать непременно натуральные шнурки. В
таблице на обороте каждой упаковки количество парных отверстий на боти
нках соотносилось с необходимой длиной шнурков: согласно ей, я купил для
своих ботинок (с пятью отверстиями) шнурки длиной двадцать семь дюймов. Б
отинки выглядели обшарпанными, и я чуть было не прихватил заодно банку ч
ерного крема «Киви» Ц меня привлек ее архаичный дизайн, такой американс
кий, но проверенный временем, как дизайн банок оливкового масла «Филиппо
Берио», а еще я заметил трогательное сходство птицы киви в белом полукру
ге на банке и белого, вписанного в овал пингвина на черном томике, который
нес в руке. Но я вспомнил, что дома у меня лежат несколько банок черного «К
иви» Ц удивительно, как эта компания до сих пор не разорилась, ведь каждо
й банки хватает очень надолго, думал я: она быстрее затеряется в недрах шк
афа, чем иссякнет ее содержимое.
У каждой кассы вытянулись очереди. Понаблюдав за действиями кассиров, я
выбрал самую опытную на вид женщину Ц индийских или пакистанских крове
й, в голубом свитере, хотя в очереди к ней стояло на два человека больше, че
м в другие кассы: просто я пришел к выводу, что разница в скорости, с которо
й обслуживает клиентов проворный, ловкий кассир и медленный и туповатый
, составляет три к одному, ввиду различия в способностях и интеллекте, и да
же четыре к одному, если сделку осложняет необходимость вернуть какую-л
ибо покупку или заглянуть в алфавитную распечатку с ценами, поскольку на
одном из товаров ценника не оказалось. Индианка была настоящей професси
оналкой: она считывала информацию с ценников и тут же укладывала покупки
в пакет, не хватаясь за них второй раз, она не ждала, когда покупатель набе
рет точную сумму мелочью Ц на своем опыте она уже убедилась, что после сл
ов «подождите, сейчас поищу!», копания в карманах и подсчетов на ладони ис
комой комбинации монет наверняка не найдется, покупатель разведет рука
ми «нет, не наберу» и вручит ей двадцатидолларовую купюру. Выдвижной ящи
к кассы она закрывала бедром и одновременно отрывала чек, а хромированны
м ручным степлером, прикованным цепочкой к прилавку, пользовалась так ум
ело, что лучше нельзя было и пожелать. Единственная заминка получилась, к
огда индианка отсчитывала сдачу женщине, стоявшей передо мной (щипчики,
вазелин «Интенсивный уход», жевательная резинка «Трайдент», светлые ко
лготки и упаковка длинных «Мальборо Лайтс»), и у нее кончились десятицен
товые монетки. Новая партия была запаяна в плотный целлофан. Кассирше по
надобилось десять секунд невозмутимого, бесстрастного сгибания и разг
ибания ленты, чтобы вытряхнуть в поддон четыре десятицентовика
Это промедление я ей
сразу простил: упаковка монет в пластик чрезвычайно осложнила жизнь кас
сира. Бумажные рулоны для мелочи были прекрасны: оригинальные тона, мягк
ая оберточная бумага, отяжелевшая от монет; опытные кассиры навострилис
ь рвать эти рулоны об край поддона и высыпать в него все монеты за какие-н
ибудь пять секунд. Но несмотря на все это, впервые увидев целлофановые ру
лоны (примерно в 1980 году), я заволновался и оживился; в прозрачной упаковке
было легко различить монеты, к тому же целлофан казался продуктом работы
некоего блистательного сортировщика, кассира, или упаковщика из банка.
Но несмотря на неуправляемую плотность, целлофан, в отличие от бумаги, ле
гко рвался, стоило проколоть его (как упаковку грампластинок) Ц и, конечн
о, тяжелые упаковки монет порой рвались сами, поэтому сторонникам целлоф
ановых чехлов для мелочи пришлось увеличить толщину выбранного матери
ала, что периодически раздражало кассирш, особенно с длинными ногтями. З
десь не хватало самой малости Ц язычка, за который можно было бы потянут
ь и вскрыть рулон, подобного нитке на упаковке пластыря, но более функцио
нального.
. Но несмотря на эту задержку, я дошел до индианки со своими шнурками
быстрее, чем добрался бы до любого другого кассира. (Честно говоря, я наблю
дал за ней и раньше, когда заходил за берушами, поэтому уже знал, что она ра
ботает быстрее всех.) Я разменял десятку. Кассирша выложила купюры мне на
ладонь, а мелочь насыпала в образовавшееся корытце Ц самый рискованный
, требующий максимальной ловкости способ, при котором одна рука у меня ос
тавалась свободной для пакета, зато удавалось избежать неловкого прико
сновения к чужой теплой ладони. Мне хотелось объяснить индианке, насколь
ко она шустра, как я рад, что она находит новые жесты и прямые пути, благода
ря которым сделка становится приятной, но не нашел приемлемого, не вызыв
ающего смущения способа выразить эту мысль. Кассирша улыбнулась, церемо
ниально кивнула, и я ушел, покончив со своим делом.

Глава четырнадцатая

Обратный путь от «Си-ви-эс» до офиса показался мне гораздо длиннее. Я куп
ил на уличном лотке хот-дог с кислой капустой (от этого вкусового сочетан
ия меня и сейчас передергивает) и зашагал в ускоренном темпе, чтобы сэкон
омить как можно больше времени от двадцати минут, оставшихся мне для чте
ния до конца обеденного перерыва. В кондитерской, мимо которой я проходи
л, было пусто; за тридцать секунд я успел купить за 80 центов большое, мягкое
печенье с крошками шоколада. На расстоянии пяти кварталов от офиса, ожид
ая, когда переключится светофор, я откусил печенье, и мне сразу нестерпим
о захотелось запить его молоком; я нырнул в «Папу Джино» и купил полупинт
овую картонку в пакете. Отоварившись таким образом, поглощенный мыслями
о ритуальном аспекте упаковки в пакеты, я вернулся на кирпичную площадь
и сел на залитую солнцем скамью поближе к вращающейся двери офиса. Скамь
я была нео-викторианская, из тонких деревянных реек, прикрученных болта
ми к изогнутым чугунным ножкам, выкрашенная зеленой краской Ц сейчас та
кая может показаться слишком вычурной, а в то время они были в диковинку, а
рхитекторы лишь недавно отказались от низких, мрачных бетонных или поли
рованных гранитных плит, на которых полагалось сидеть (точнее, сутулитьс
я, поскольку спинок у таких скамей не было) в этом общественном месте на пр
отяжении двадцати регрессивных лет.
Я положил пакет из «Си-ви-эс» рядом с собой и надорвал упаковку с молоком,
предварительно подсунув край полученного от Донны пакета под ляжку, что
бы его не унесло ветром. Со скамьи открывался вид на 3/4 нашего офиса: бельэт
аж Ц решетка из темно-зеленого стекла с вертикальной беломраморной отд
елкой Ц был последним полномасштабным этажом, прежде чем фасад, скошенн
ый под углом, круто уходил вверх, в слепящую голубую дымку. Тень здания дот
ягивалась до конца моей скамейки. Для пятнадцати минут чтения день был с
амый подходящий. Я открыл книжку «пингвиновской» классики на странице, г
де лежала закладка (чек, который на время я переложил на несколько страни
ц вперед), откусил печенье и глотнул холодного молока. Пока глаза привыка
ли к тексту, он оставался слепящим, нечитабельным пятном, поверх которог
о плавали сохранившиеся на сетчатке фиолетовые и зеленые отпечатки. Я мо
ргал и жевал. Самостоятельные вкусы печенья и молока начали сливаться, е
да приятно согревалась во рту; еще один прохладный глоток чистого молока
смыл сладкое месиво в желудок
Однажды днем, когда мы с мамой сидели за кух
онным столом (я читал колонку «Дорогая Эбби» и приканчивал сэндвич с ара
хисовым маслом, запивая его молоком, а она штудировала «Лекции по филосо
фии общественных наук» для курсов, которые посещала), она вдруг объяснил
а мне, что не стоит пить, пока не проглотил то, что жуешь, а на вопрос, почему,
объяснила: не потому, что при этом легче подавиться Ц просто это невежли
во, или, скорее, неделикатно, если сравнить с детским набиванием рта или «ч
моканьем губами» (последнее выражение я так и не понял до конца). Дело в сл
едующем: неприятные картины и звуки вынуждают окружающих делать нежела
тельные умозаключения насчет чавкающей и хлюпающей мешанины в чужом рт
у. Мысль, на которую навела меня мама за кухонным столом, оказалась мучите
льной: с тех пор на людях я никогда ничего не пил, когда жевал, и у меня екало
в животе, когда так делали другие; но если речь идет об одновременном погл
ощении печенья и молока, запивание еды питьем Ц единственный способ при
глушить сладость и замаскировать свойственный «Пепто-Бисмолу» сыворо
точный привкус молока, поэтому я, никем не замеченный на скамье, продолжа
л жевать и запивать поочередно.
. Я нашел на глянцевой странице место, где остановился, и прочел:

И вообще: увидеть в человечес
ком однодневное, убогое; вчера ты слизь, а завтра мумия или зола
Марк Аврелий. «Размы
шления», 4:48, пер. А.К. Гаврилова. Ц прим. пер.
.

Не то, не то, не то! Ц думал я. Деструктивная, бесполезная, вводящая в заблу
ждение и совершенно неверная мысль! Однако безвредная, даже приятно отре
звляющая для человека, который занимает зеленую скамью на площади, вымощ
енной кирпичом «в елочку», под пятнадцатью здоровыми, посаженными с один
аковым интервалом деревьями, и слышит резиновые стоны и посвист вращающ
ейся двери. Я мог впитать любой брутальный стоицизм, чьим бы он ни был! Но в
место того чтобы продолжать чтение, я опять откусил печенье и набрал пол
ный рот молока. С чтением всегда возникает одна проблема; приходится сно
ва начинать с того же самого места, где остановился накануне. Восторженн
ый отзыв в «Истории европейской морали» Уильяма Эдварда Хартпола Лекки (
которая однажды в субботу, во время блужданий по библиотеке, привлекла м
еня своим претенциозным заглавием и фантастическим изобилием сносок
К примеру, в о
дной сноске Лекки цитирует слова французского биографа Спинозы о том, чт
о великий философ ради развлечения любил бросать мух в паутину и со смех
ом наблюдать за последующим поединком («История европейской морали», то
м 1, стр. 289). Этим фрагментом Лекки проиллюстрировал свое утверждение, согла
сно которому утонченные представления о морали никак не связаны с особе
нностями личности или культуры; можно быть образцом добродетели в одной
сфере и в то же время проявлять толерантность или даже безнравственност
ь в другой Ц мысль не новая, но, пожалуй, впервые подкрепленная примером С
пинозы. Из «пингвиновских» «Кратких жизнеописаний» Джона Обри, стр. 228, мы
узнаем, что во время учебы в колледже («обгаженном галками» Оксфорде) Гоб
бс любил вставать пораньше утром, ловить веревочной петлей галок на сыр
и сажать бьющую крыльями добычу в опасные для перьев силки Ц очевидно, р
ади забавы. Господи боже! Узнавая бытовые и анекдотичные случаи из жизни
философов, мы не можем не замечать, как эти жестокие мелочи роняют велики
х людей в наших глазах. И Витгенштейн, как я читал в какой-то биографии, обо
жал ковбойские фильмы, каждый день был готов часами смотреть перестрелк
и из ружей и луков. Можно ли серьезно отнестись к теории языка, выдвинутой
человеком, которому доставляла удовольствие суконная скука вестернов?
Один раз Ц это еще куда ни шло, но каждый день! Однако несмотря на то, что ни
чтожные подробности о жизни трех философов (о которых, откровенно говоря
, я почти не читал) временно отбили у меня охоту к чтению их трудов, я жаждал
новых деталей подобного сорта. Как писал Босуэлл, «в это путешествие он [Д
жонсон] отправился в сапогах и очень широком коричневом пальто, в карман
ы которого почти целиком помещалось два тома его словаря формата ин-фол
ио; в руке он нес толстую трость из английского дуба. Прошу не судить меня
строго за такие обыденные подробности. Все, что связано со столь великим
человеком, достойно пристального внимания. Помню, доктор Адам Смит на ле
кции по риторике в Глазго признался, что был рад узнать, что Мильтон носил
башмаки на шнурах, а не на пряжках» (Босуэлл, «Дневник путешествия на Гебр
иды», изд. «Пингвин», стр. 165. Вы только вдумайтесь: Джон Мильтон завязы
вал шнурки! ). Босуэлл, подобно Лекки (возвращаясь к предмету нашей сн
оски) и Гиббону до него, любил сноски. Они понимали, что наружная поверхнос
ть истины Ц далеко не такая гладкая, ровная, плавно переходящая от абзац
а к абзацу; она покрыта грубой защитной коркой цитат, кавычек, курсивов и и
ностранных слов, с редакторскими наслоениями всех этих «там же», «ср.», «с
м.», которые служат щитом для чистого потока аргументации, сиюминутно су
ществующей в мозгу. Они знали толк в радостном предвкушении, какое испыт
ываешь, периферическим зрением улавливая при переворачивании страницы
серый ил дополнительного примера и ограничения, ждущий в виде крошечных
буковок в самом низу страницы. (Говоря обобщенно, они признавали пользу м
елкого шрифта как источника удовольствия при чтении туманных научных т
рудов; перед силами типографской плотности приходилось заискивать, как
Роберту Хуку или Генри Грею перед деловитостью и запутанностью записан
ной истины.) Им нравилось решать, в каком порядке продолжить чтение Ц удо
сужиться свериться с какой-либо сноской или нет, прочесть сноску в конте
ксте, оставить на закуску. Они знали, что мышцам глаза нужны вертикальные
маршруты, что прямые мускулы глаза, наружный и внутренний, ослабевают, сп
особствуя колебательному движению по силуэту буквы Z, усвоенному еще в н
ачальной школе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19