Молчание. И вновь блеск глаз, которые нельзя было назвать человеческими. Тут я внезапно рассмеялся, глядя на них, на этих чудовищ, родившихся из тьмы фольклора и мифов, выявленных наконец-то современной наукой. Ирония эта позабавила меня. — Вы правы, — сказал я, склоняя голову к обругавшей мою работу женщине. — Я не могу вам помочь. Извините, — оглянулся я на лорда Рутвена и зашагал прочь из комнаты. — Постойте! Я замер. — Подождите! Я обернулся. Лорд Рутвен привстал из кресла. — Прошу… прошу вас, — прошептал он. И вдруг его красоту исказила ужасающая ярость, в которой смешались гордость, отчаяние и стыд, бушевавшие на его лице. Он содрогнулся, крепко сжал подлокотники, но потом черты лица его приобрели прежнее спокойствие, а когда он заговорил, зубы его ощерились, как клыки зверя. — Я не привык просить, — прошептал он. Холод в его глазах парализовал. — Не сомневайтесь, доктор, я мог бы довести вас, если бы захотел, до сумасшествия или смерти. Или до чего-нибудь… более худшего. — Он улыбнулся. — Не дерзите мне. Одна из женщин взяла его за руку. — Милорд, прошу вас, — слегка испуганно пролепетала она. — Отпустите его или убейте, и дело с концом. Во взгляде лорда Рутвена все еще светилась ярость. — Милорд, — снова потянула она его за рукав. — Не забывайте… — Не забывать чего? — нахмурился он. — Наши тайны всегда ошарашивают смертных, приобщившихся к ним. Вы же знаете… Вспомните Полидори. Полидори… При звуке этого имени я вздрогнул. Лорд Рутвен, видимо, заметил гримасу моего удивления и фыркнул: — Нет, Полидори жаден, он все хочет заграбастать. Этот человек другой, он не похож на Полидори. — Так вы лгали, — тихо промолвил я. — Вы знали его. Лорд Рутвен пожал плечами: — Меня волновала ваша безопасность, доктор Элиот. — Каким образом? — Полидори опасен и совершенно выжил из ума… Да вы знаете, вы же встречались… По собравшимся прошел ропот: — Они встречались? Где? — В Ротерхите. Не так ли, доктор Элиот? Я медленно кивнул. — Видите ли, доктор Элиот — великий сыщик, — указал он на меня. — Вы были правы, доктор Элиот, это Полидори послал мне программу на первое выступление Люси. Я теперь уверен в этом. И Полидори же заманил моего двоюродного брата Артура Рутвена в объятия смерти. Вот почему я предупреждаю вас — держитесь от него подальше. — Ваши намеки, — наконец произнес я, взвесив его слова, — очень интригуют. Лорд Рутвен повел бровью: — Неужели? — Смерть Артура Рутвена, например… Я считал, что она связана с его работой в Индийском кабинете. И в то же время вы говорите, что он погиб из-за родства с вами? — А вы не думали, что обе теории могут оказаться правильными? — Как? — У вас свои секреты, — пробормотал лорд Рутвен, — а у меня — свои. — Так вы мне скажете? Он еле заметно кивнул: — Может быть. В свое время. — А программа, которую вам прислал Полидори… Вы не расскажете, в чем здесь опасность? Лорд Рутвен покачал головой. — Тогда скажите, в опасности ли Люси? Как только я произнес это, лорд Рутвен вздрогнул. Но лицо его осталось застывшим, и он ничего не ответил. — Она же ваша двоюродная сестра, — настаивал я. — Если вражда к вам со стороны Полидори уже убила брата Люси, то не полагаете ли вы, что обязаны обеспечить безопасность девушки? — Благодарю вас, — холодно отозвался лорд Рутвен, — за напоминание о моих обязанностях. — Мне очень нравится Люси, — признался я, отчего лорд Рутвен скривил губы, но я игнорировал его усмешку. — Если в Ротерхите действительно плетется какой-то заговор… — То вам лучше не вмешиваться в него, — прервал меня лорд Рутвен. — Доктор Элиот, это вам искренний совет. Несмотря на ваш сегодняшний отказ, мое восхищение вами остается неколебимым. Вы выбрали оставаться в стороне. Что ж, будьте верны вашему решению. Не вступайте в борьбу с Полидори. — Он взял мою руку и пожал ее. — И не ездите в Ротерхит. Прикосновение его пальцев было столь холодным, что я невольно содрогнулся. Лорд Рутвен улыбнулся и выпустил мою руку. — Прошу вас, — прошептал он, отступая. — Предоставьте Полидори мне. Я продолжал смотреть на него, чувствуя, что наша беседа подходит к концу, а потом повернулся и направился к двери. На этот раз лорд Рутвен не пытался остановить меня. Но у двери я задержался и обернулся. — Против вас выступает не Полидори, — бросил я. — В Ротерхите, вниз по Темзе, есть кто-то — что-то — гораздо сильнее его… гораздо сильнее вас, милорд. Лорд Рутвен пристально посмотрел на меня, долго ничего не отвечая, и я испугался, что мои слова разозлили его. Наконец он вежливо кивнул, словно признавая мою правоту, и я понял, что они его почти не удивили. Я повернулся, вышел и заспешил прочь от его дома. Направляясь к Оксфорд-стрит, я прошел мимо парадного подъезда дома семьи Моуберли. На первом этаже еще горели огни, и, вспомнив, что днем ранее Джордж заходил ко мне, я позвонил в дверной звонок и спросил, дома ли он. Его не было. Я уже было отошел от двери, как услышал доносящийся из ближайшей комнаты голос Люси. Я попросил привратника впустить меня и, войдя в гостиную, увидел, к своей радости и изумлению, что там сидят рядышком Люси и леди Моуберли. Они обе встали, приветствуя меня. — Наш миротворец! — воскликнула леди Моуберли, пожимая руку Люси. — Видите, доктор Элиот, мы отлично подружились… Они стали настаивать, чтобы я остался, но я не был настроен на беседу и не принял их предложения, согласившись, однако, как-нибудь отправиться с ними на прогулку. Я спросил у леди Моуберли, где Джордж. — Он работает допоздна у себя в конторе, — ответила она. Я постарался не выдать беспокойства, но она, видимо, почувствовала что-то, ибо по лицу ее пробежала тень. Однако она не стала расспрашивать меня и предоставила Люси возможность проводить меня до дверей. — Она в порядке? — шепнул я Люси. Девушка кивнула. — Да, спасибо, Джек, в полном порядке… — Она быстро поцеловала меня в щеку и улыбнулась. — Вы такой ужасно деловой, — махнула она рукой в сторону гостиной, — но все же вы увидели плоды вашей работы. — Да, — задумчиво промолвил я, задерживаясь у двери. — Люси… Я был в нерешительности, не зная, что сказать ей. Она ждала, вопросительно подняв брови, а я. невольно вспомнил о лорде Рутвене, и кровь, должно быть, отхлынула от моего лица, ибо я вдруг заметил, что Люси встревоженно смотрит на меня. — Джек, — удивилась она, — что с вами? Вы ужасно выглядите. Я собрался с силами. — Люси, — прошептал я, — будьте осторожны. Ради Бога, будьте осторожны! Предупредите Нэда и берегите сына и себя. И прежде всего… не доверяйте лорду Рутвену! Не подпускайте его к вашему ребенку… Она нахмурилась и открыла было рот, чтобы расспросить меня, но я не стал ждать, ибо что еще я мог ей сказать? Я сам не осознаю величину угрозы. И все же, понимая, что поставлено на карту, я знал, что никогда не смогу покинуть Люси. И даже теперь, когда я могу оценить свое поведение более здраво, я все равно уверен, что сделал правильный выбор — я не могу свернуть со своего пути, несмотря на то, что обещал лорду Рутвену не вмешиваться в его мир. Бог знает, во что я ввязался, но столь многое поставлено на карту, столькие жизни. И если мне еще раз придется очутиться за пределами науки, значит, быть тому. И прошу. Боже, не дай мне повторить прежние ошибки. Для памяти. Надо как можно скорее переговорить с Хури. 12.30 ночи. Ллевелин вернулся поздно. Передал мне записку, оставленную Джорджем сегодня утром. Я лихорадочно раскрыл ее и прочел следующее: «Уехал в Ротерхит. Не беспокойтесь, старина. Думал, вы поедете со мной, но, черт подери, вас не было. Ну, ладно. Всего хорошего, старик! Джордж». Он идиот и всегда был таковым. Не знаю, что делать. Все это втягивает меня в гонку, в которой я не думал участвовать. Но ведь ему грозит опасность… 1 час ночи. Выбора нет. Надо ехать. Иду ловить кэб.
Телеграмма профессора Хури Джьоти Навалкара доктору Джону Элиоту Организован ряд лекций Париже. Ситуация критическая? Если нет, приеду окончании. Хури Дневник доктора Элиота 6 июня. На конторке у меня телеграмма от Хури. Критическая ли ситуация? Не уверен. Не уверен больше ни в чем. Навещая в тот вечер лорда Рутвена, я еще мог быть в чем-то уверен, но все изменилось. Даже моя решимость встретиться лицом к лицу с невозможным сейчас кажется комичной и совершенно ненужной. И все же мне нужна уверенность. Через что же я прошел? Мне надо очистить свой рассудок. Забыть означает сдаться. Надо применить разум, вспомнить. Именно сейчас нельзя отказываться от моих методов. Итак, около часа ночи я отправился в Ротерхит. Сидя в кэбе, я боялся, что поездка будет обескураживающей или бесполезной. Вначале первый вариант казался более вероятным, ибо как только мы въехали в паутину улиц, я почувствовал, что безнадежно заблудился, а когда кэбмен стал проявлять нетерпение, пришлось заплатить ему и проводить его взглядом. Продолжил свои поиски пешком, но без особого везения. Странно, ибо у меня превосходное чувство направления и я был уверен, что запомнил место, где стоял склад. Не без труда нашел главную улицу; улицы, отходящие от нее, словно растаяли. Искал вход в склад почти с полчаса, а тем временем сгустился туман, и переулки стали еще более незнакомыми, приобрели странный вид. Наконец, бросив поиски, вернулся на главную улицу, оттуда прошел на Кодлэйр-лейн. Нашел без труда. Витрина лавки была погружена во тьму, но дверь на улицу была приоткрыта. Внутри — никого. Приблизившись к лестнице, я вновь почувствовал вонь опиума и, поднимаясь по ступеням, услышал кашель наркомана, вдыхающего одуряющий дым. Отодвинув занавеску, я увидел, что комната, как и прежде, полна — из темноты проступили скрюченные, скорченные тела, большинство лиц казались знакомыми. Я вгляделся сквозь дым в угол. Там, скрючившись у жаровни, сидела старуха-малайка. Я шагнул к ней, и, заслышав меня, она вдруг подняла голову и оскалила зубы. На губах ее выступила желтая слюна, старуха втянула ее в себя, и, словно по сигналу, другие наркоманы зашевелились, зашипели, и общий шум стал весьма неприятен, будто доносился из ямы, кишащей разозленными змеями. Человек у моих ног забормотал что-то, застонал и потянулся ко мне, а когда я пнул его, другой попытался схватить меня за ногу, потом еще один… и еще… Я отбивался тростью, и несколько секунд мне удавалось держать оборону, но боль для этих доходяг ничего не значила, столь полна была их приверженность к наркотику. Вскоре меня почти повалили на пол. Мягкие белые пальцы обхватили мое горло, мою голову подняли, и перед собой я увидел старуху-малайку. В руках у нее была трубка, и она протягивала ее мне. Я крикнул, чтобы она убиралась, но взгляд ее совершенно остекленел, и слова мои не возымели никакого воздействия. Когда чубук трубки коснулся моих губ, я крепко сжал зубы и почувствовал, как чьи-то пальцы стараются разжать мне челюсти. Пальцы наркоманов были влажны от пота и скользили, когда они пытались ухватить меня за щеки. Вдруг старуха-малайка затряслась, и на губах ее появилась отвратительная ухмылка. Она вдохнула из трубки и склонилась надо мною. Ее слюна захапала мне на лицо, и я почти задохнулся, когда ее губы коснулись моих. Каким-то образом мне удалось не разжать зубов, я старался вздохнуть и не мог, ибо губы малайки припечатались к моим, и густой бурый дым наполнил мне рот. Я начал дергаться, но чьи-то руки прижали меня к полу, а малайка все держала меня, все длился ее поцелуй, и я понял, что вскоре мне придется сделать вдох. Я почувствовал, что комната завертелась вокруг меня, но все-таки не вдохнул. Глаза малайки закатились, лицо ее набрякло, рывок… и наконец я мог вздохнуть. Я ожидал почувствовать вкус дыма в горле, но он не появился. Я задышал, ощущая, как вкус опиума разбавляется воздухом, открыл глаза и осмотрелся. На меня с улыбкой на губах уставился Полидори. — Зачастили к нам, доктор. Польщен. А их извините, — указал он на корчащиеся тела у его ног, — за то, что из-за опиума у них возникают не те мысли. Медленно я поднялся, вздохнул поглубже. Полидори насмешливо рассматривал меня. — Зачем приехали? — наконец спросил он. — Боюсь, за тем же, что и в прошлый раз. — Ах, — Полидори потер руки. — Так у вас появляются привычки наркомана! Прошу сюда! Он открыл дверь за жаровней, и я последовал за ним через мостик. — Какой вы внимательный и преданный друг, — сказал он, открывая предо мною двери склада. — Все-то вы охотитесь за сэром Джорджем, все-то его спасаете. — Он осклабился. — Тоже мне, ангел-хранитель. — Так с Джорджем все в порядке? — поинтересовался я. — Как никогда лучше. Супружеская неверность укрепляет его здоровье, не находите? — Вы не навредили ему? Полидори напустил на себя вид, будто его жестоко оклеветали. — Я?! — вскричал он. — Навредил сэру Джорджу? Чего ради должен я ему вредить? Кроме того, — забормотал он мне на ухо, — я бы не отважился… Ведь он любовник Ее сиятельства… Полидори приблизил свое лицо к моему, бледные глаза расширились, внезапно он разразился смехом и пинком распахнул дверь. — Сюда! — рявкнул он, не оглядываясь. Я последовал за ним через холл и вторую дверь. Перед нами простирался коридор… Для памяти. Странный эффект в наш предыдущий визит — несколько минут, как быстро мы со Стокером ни шли, мы не могли подойти к двери в конце коридора. Из разговора со Стокером стало ясно, что эта иллюзия посетила нас обоих. Тогда я предположил, что она могла быть вызвана испарениями опиума, но сейчас, следуя по коридору во второй раз, я считал, что избежал воздействия дурманящего дыма, и поэтому без труда дошел до дальней двери. Я даже поздравил себя, ибо сегодня вдохнул гораздо больше испарений, но ничего не почувствовал. Однако, взглянув на комнату за дверью, я сразу ощутил, что какое-то воздействие пары опиума все же оказали на меня. Детской тут не было и в помине. Мои способности к наблюдению явно покинули меня, ибо меня провели в совершенно другой коридор, и теперь я стоял на чугунной лестнице, спирально уходящей вниз, с черными перилами и замечательным орнаментом. Подо мной находилась комната, сам воздух которой, казалось, был насыщен различными оттенками света, все же сказать, что это была комната, значило бы неверно описать ее. Это было нечто за пределами мастерства архитектора, нечто вроде фантазии, извлеченной из декадентских снов. Сейчас я, конечно, понимаю, что звучит это неправдоподобно, но иначе не могу описать свое впечатление — очень сильное и в то же время неизбежно реальное. Частично допускаю, что это был всего лишь мой сон, вызванный из подсознания опиатами. Но комната была совсем не галлюцинацией, хотя перед моим взором происходило нечто странное. Размеры ускользали от моего взгляда, и даже цвет стен менялся. Я не хочу сказать, что все струилось, как в мираже. Наоборот, краски казались такими глубокими, сочными, прекрасными, что я не мог представить ничего более совершенного, но, отведя взгляд на секунду и взглянув вновь, я осознал, что раньше был слеп, ибо красота стала еще более насыщенной. Алый цвет занавесей, золото лакировки, детали гобеленов и предметов искусства — все красовалось предо мною, словно какое-то смутное наслаждение, тая вне моего понимания дразнящий секрет. Конечно, все это звучит смешно. И я ошарашен, проигрывая, фонограмму, — чувствуется, что в те минуты я утратил ясность мысли. И все же я считаю своим долгом, с клинической точки зрения, описать все то, что я ощущал и видел, чтобы судить, до какой степени мое восприятие было одурманено или совращено красотой комнаты. С самого начала я обнаружил, что мои чувства явно отказывают мне, ибо во мне обычно преобладает рассудок. И, стоя здесь рядом с Полидори, я вдруг почувствовал себя в осаде. Но потом настороженность и чувство тревоги улетучились, а их место заняли странная возбуждающая эйфория и предвкушение еще более великих удовольствий и открытий. Меня охватила самая чудесная боль, которую я когда-либо испытывал. Я начал понимать то, чего никогда не понимал ранее — как человек может потерять рассудок и самоконтроль. Мне сразу стало ясно, что надо бороться, бороться против удовольствия и красоты комнаты, ибо они стали неразличимы для меня, в равной степени опасны. И тогда, помню, я собрался с силами и остался самим собой. Медленно я стал спускаться по лестнице. Я подумал о том, что за сила скрывается в этой комнате, если она так взволновала и очаровала меня. Да, здесь царило почти сказочное богатство. Пол покрывали ковры, по кромкам расшитые шелком; стены были отделаны с потрясающей искусностью; мебель — из ценного благовонного дерева… Аромат сирени наполнял воздух, а из золотых треножников поднимался легкий дымок благовоний, волнующий и усыпляющий мои мысли. Я приостановился и, как и раньше, попытался прийти в себя, зная, сколь восприимчив человеческий мозг к увиденному и ощущаемому органами чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45