- Наверное, под машину где-нибудь попал, - насуплено сказал Максим, глядя в телевизор.
Редко пишу в дневник. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что пишется роман, и времени на другое писание не остается. Плохо потому, что многое забывается.
9 мая 1988г. Зеленогорск.
На дачу приехала Вера со своим новым мужем - Александром Абрамовичем Сойту (гатчинский финн).
Летом 1945 года в Ленинграде на Дворцовой площади вешали нацистских преступников. И ребята с нашего двора ходили смотреть на повешенных плевали в них, тыкали палками и ругались. У многих погибли родители, и они плевались и ругались сквозь слезы. (Рассказывала Вера.)
Когда пришли немцы, они разогнали колхозы и раздали землю в индивидуальное пользование. Кто тогда был в деревнях? Женщины, старики, дети. Вот они и стали ее обрабатывать. Когда в 1944 году наши войска освободили деревни, то обнаружили амбары с хлебом, скот в хлевах и достаток. Через несколько лет деревня опять обнищала - развалились сараи, опустели амбары, пропала скотина. (Рассказывал Александр Абрамович. Когда началась война, ему было 9 лет.)
11 июня 1988 года. Зеленогорск.
Сбежал солдат, и его ищут. Около вокзала стоит армейская машина с антеннами, тарахтит выносной дизелек, патрули на дорогах.
Пишу Роман про Игоря Фирсова - 45-я страница зажата в машинке, сейчас буду ее переделывать.
25 июня 1988 года выехали из Ленинграда: я, Ольга, Маришка, Максим.
И 27 июня в том же составе прибыли в поселок Лазаревское Сочинского района.
Дом стоит на откосе шоссе, и прямо в кухне бьет родник из трубы; вода по желобку сбегает в сад, где устроен пруд. Хозяин сказал, что раньше там водились карпы. Теперь лягушки по ночам устраивают там концерты. Особые какие-то лягушки - могут ползать по деревьям и вопить оттуда.
Южная природа для меня - приятная загадка. Удивительно, что все время тепло, и можно завтракать под огромным навесом, за длинным дощатым столом, где собираются по утрам отдыхающие, и слушать журчание родника, и при желании попить из него или сполоснуть руки.
В комнате тоже слышен родник, и кажется, что идет дождь.
Маришка с Максимом быстро снюхались еще в поезде (я брал в дорогу 18 бутылок лимонада и еще 6 бутылок "Дюшеса" купил в вагоне-ресторане) и теперь на пару "достают" нас с Ольгой. Сегодня наорал на них за вечное хотение лимонада.
Идем с пляжа. Проходим мимо ларька.
- Хотите лимонада?
- Да.
Покупаю лимонад. Давятся - пузыри идут из носа, - но не отказываются. И я наорал. Такие, дескать, сякие, бушевал я. Мне не жалко лимонада и денег, но мне противно смотреть на ваши физиономии и жаль времени, когда вы, как две обезьяны, стоите у ларька и давитесь этим лимонадом.
Ольга, сдерживая улыбку, взяла меня под руку и повела по улице. Эти разбойники, прижав уши и втянув головы в плечи, шли впереди. И тут мне самому стало смешно - вспомнил, как выпивал до шести бутылок лимонада "Лимон" на речном трамвайчике, когда отец возил меня кататься по Финскому заливу.
Прошли метров двести. Вывеска в окне магазина: "Соки-воды". Они как бы случайно замедляют шаг, но не оборачиваются.
- Хотите пить?
Максим закатывает глаза в сторону дальних гор и пожимает плечами: дескать, если надо, я могу выпить.
Маришка молча кивает; но угрюмо как-то.
Заходим в прохладу магазина. Стеклянные конуса с соками.
- Какой будете?
- Мне вишневый и яблочный, - тычет пальцем Марина. - И еще виноградный...
- А ты, Максим?
- Мне вот этот. И вот этот...
Я покупаю и выхожу на улицу. Понимаю, что бессмысленно сердиться, но сержусь. Специально спросил, хотят ли пить, надеялся, что пропесочивание пошло на пользу, но оказалось, что ввел с соблазн. Давятся, но пьют. Через минуту будем искать туалет.
И думаю о том, что ни будь я таким нервным придурком, - только бы радовался за детей и за семью: деньги есть, лимонада - вволю, пусть упьются и уписаются. Им будет, что вспомнить по прошествии десяти лет - как ездили с батькой на юг и гуляли, как хотели...
Сегодня все утро слушал на пляже по приемнику доклад Горбачева на открытии ХIХ-й Партконференции. На слух доклад показался бледноватым. Ждал большего.
2 июля 1987. Лазаревское.
Купаемся, загораем, ходим по городку. Ольга читает детям "Тома Сойера". Солнце, редко - дождь. По утрам бегаю - по шоссейной дороге - 1 км в гору до заброшенного фруктового сада и обратно. Сегодня забежал в самшитовое ущелье. Вспомнился роман "Самшитовый лес" - хорошо написан.
Ездил на прокатной лодке на рыбалку - ничего не поймал, но зато познакомился с рыжим шахтером из Красноярского края, он греб. Здоровущий добродушный шкаф, мы с ним чуть не перевернулись. Бригадир забойщиков - Юра.
3 июля 1988 г. Лазаревское.
Дети ведут себя спокойно, сошлись с компанией таких же дачничат и по вечерам играют в карты либо рассказывают страшные истории.
Звонил соседям в Ленинград - извещения на бандероль из Москвы не приходило. Жду сигнального экземпляра книги из "Молодой гвардии". Обещали еще в июне.
Ходил сегодня в читальный зал при доме отдыха, брал газеты за два дня речи на Партконференции. Тяжелое впечатление они оставляют. Либо одобряют речь генсека, либо грызутся между собой и продают Ельцина, либо рапортуют об успехах, как пионеры на слете, и рассуждают, как хороша эта барышня Перестройка.
8 июля 1988 г. Лазаревское.
Рядом с нами стадион. Сегодня с утра там тренировалась местная футбольная команда. Я напросился встать в ворота. Мячик, как железный. Отбил все руки с непривычки. Потом купался. Сейчас пишу трясущимися руками - еще болят кисти. После того, как отстоял на воротах, увидел, что за игрой наблюдал забойщик Юра, с которым я ездил на рыбалку. "Ты, наверное, в "Зените" играешь? - он протянул огромную и негнущуюся, как сушеный лещ, руку. - Решил хлопцев потренировать? Правильно. Пусть платят. Хотя бы горилкой..." Немного поболтали. Жена и сын просят его свезти на озеро Рица. Договорились, что поедем вместе.
14 июля 1988 г. Лазаревское.
Вчера ездили на озеро Рица. Поездка была тяжелой - жарко, толкотня, впечатлений мало. Рица - обыкновенная лужа, только с чистой водой. Шашлыки, мороженое, кофе, ларьки с грузинской одеждой - как нас предупредил гид, халтура, брать нельзя. Мы и без него знали. Всюду норовят обмануть ценников нет. И обманывают. Отдыхающие хватают и убегают - автобус нетерпеливо ждет. Одно впечатление - горные дороги. Смотришь вниз - и замирает сердце. И конфликт с водителем запомнился. Мы его с забойщиком Юрой и организовали.
Водитель предупредил по радио, чтобы не закручивали и не заворачивали занавески на окнах. Два мужичка рабочего вида пришли позднее, сели и тут же стали пристраивать занавески, чтобы улучшить себе обзор. Водитель увидел в зеркальце.
- Ну ты чукча или русский человек? - с ненавистью проговорил он в микрофон. - Я же русским языком сказал - занавески не трогать! А ты трогаешь! Ты русский или чукча? - В зеркальце была хорошо видна его спесиво-презрительная физиономия с оттопыренной губой. Мужик начинал свой рабочий день явно не в том настроении.
Народ в автобусе притих. Мужики испугано вернули занавески на место. Гид стояла на улице и торопила взмахами руки экскурсантов. Водитель нагловато-торжествующе оглядел салон через зеркальце и не спеша закурил. Я посмотрел на Ольгу - она на меня.
Хотелось встать и никуда не ехать. А то и дать в морду - он не мужиков оскорбил, он нас всех оскорбил.
Я вышел на улицу к гиду и сказал, что водитель позволил себе оскорбительные замечания в адрес экскурсантов. Если он сейчас не извинится, я с семьей сдам путевки и напишу жалобу. Думаю, ко мне присоединятся и другие. Я говорил чуть громче, чтобы слышал и водитель. Тот щурился от табачного дыма и снисходительно поглядывал в нашу сторону. Экскурсовод залепетала, что водитель - работник автобазы и ей не подчиняется, надо быстрее ехать, мы выбились из графика... Заурчал мотор, и тут фигуру водителя заслонила огромная спина Юры - он наклонился в кабину и навис над водителем. Мотор заурчал сильнее, но тут же стих. Я поднялся по ступенькам и протиснулся мимо Юры в салон. Экскурсовод нервно посмотрела на часы. Я крикнул Ольге, чтобы они готовились выходить, она понимающе кивнула, и я сунул нос в кабину. Точнее, ухо. Юра загораживал собою водительский проход и держал в руке снятый поручень.
- Разве чукчи рыжие бывают, - услышал я мятый голос водителя.
- Да, брат, не уважаешь ты меня, - басил Юра.
- А мне потом эти занавески гладить...
- Не уважаешь...
- Я ж не знал... Ну, извини...
- Оскорбляешь при всех, а извиняешься на ушко. Ты в матюгальник скажи.
- Что ж я скажу?..
В автобусе зрело недовольство. Уже кто-то крикнул, что нельзя нервировать водителя, ему везти нас по горным дорогам, и экскурсовод торопливо шла по проходу, считая по головам сидящих.
Я ждал ее возвращения, чтобы подсобить затянувшимся переговорам своим ультиматумом.
- ...тогда и поедем... - Юра протянул водителю микрофон. - Скажи, что извиняешься перед пассажирами. И уважаешь чукчей...
Динамики в салоне засвистели, и все услышали низкий голос водителя:
- Тут неувязочка вышла с некоторыми пассажирами... Они занавески трогали... А я их, так сказать, одернул... Я приношу извинения, чукчи тут не при чем... Это я к слову... - Водитель покосился на Юру, и тот кивнул правильно, дескать, излагаешь. Давай дальше. - Так что, прошу прощения... Я против чукчей ничего не имею. Можно даже сказать, уважаю...
В автобусе заржали.
- Хорош трепаться! Поехали!
- Заводи мотор!
- А оленя - лучше!..
Гид взяла микрофон и защебетала. На обратном пути она подошла ко мне и попросила написать благодарственный отзыв. Экскурсию она вела хорошо. Об этом я и написал.
16 июля 1988. Лазаревское.
Сегодня за ужином я, подмигнув Ольге, сказал, что завтра - Всесоюзный день порки детей. Маришка с Максимом с улыбками стали расспрашивать об этом дне.
- Что, только тех, кто не слушается, порют?
Я сказал, что нет, порют всех детей от 7 до 14 лет, такова традиция. И спросил Ольгу, как мы с нею распределим детей. Кто кого возьмется пороть?
Оба тут же высказали пожелание, чтобы их порола мама. Ольга сказала, что двоих ей не осилить.
- Ну ладно, - сказал я, прихлебывая чай. - Тогда я порю Максима, а ты Маришку. Во сколько? С самого утра?
Ребята приуныли и лишь изредка посмеивались. Вскоре Максим ушел в комнату, сел на свою кровать и заплакал. Я подсел к нему и признался, что пошутил. Сам был не рад, что наплел такого. Максим не сразу признался, что плачет из-за завтрашней "традиции".
Маришка, чтобы подбодрить брата, стала рассуждать, как сильно бьют некоторых детей, и сказала, что во время войны всех детей били.
- Как это? - не понял я.
- Ну детей... рабочих...
- Да, тебе хорошо, - продолжал всхлипывать Максим, - тебя уже пороли. Он посмотрел на сестру заплаканными глазами и шмыгнул носом.
Я ощутил себя последним дураком бессердечным. Еще раз успокоил, сказав, что пошутил. Они повеселели, и я сыграл с ними в карты в "акулину".
22 июля 1988г. Лазаревское.
Сегодня долго не мог найти рабочую тетрадь, куда записываю эпизоды романа о Фирсове. Испугался. Все перерыл, всех расспросил. Вечером была утром нету. Сел, загрустил. Ольга стала менять белье и нашла ее под моим матрасом. Как она туда попала? - ума не приложу. Сам, что ли, сунул и забыл? Или в лунатизм впал? Н-да. Радуясь находке, настрочил три сцены и два абзаца авторских сентенций.
Я заметил, что уехав на Юг, подальше от нашего Северо-запада, где происходит действие романа, я стал отчетливее видеть романное действие. А если бы я поехал в Италию? Я бы поехал, да кто меня туда пошлет...
25 июля 1988г. Едем по Белоруссии. Не жарко. Дети устроились на верхних полках, сделали себе домики со стенами из свисающих простыней и ходят друг к другу в гости. Пьют лимонад и играют в карты. Не разлей вода, тьфу, тьфу, тьфу.
Сегодня ночью поезд остановился на какой-то станции, я проснулся и услышал, как за стенкой, в купе проводников, что-то возят по полу и гремят полками, а на платформе идет бойкая торговля - чем-то отовариваются по крупному. Похоже, мешками. Ольга проснулась и говорит: "Может, сходим, посмотрим?"
- Нет уж, - говорю, - лежи. Я один схожу. Знаю тебя - ты накупишь, мне потом не стащить. Лучше я - хладнокровно и расчетливо.
Вышел в тамбур, спустился на перрон и вернулся с двумя ведрами алычи по три рубля каждое.
Сам не знаю, как такое получилось.
Быстро пересыпал в полиэтиленовые мешки, вернул ведра. Поехали.
Ольга вымыла несколько ягод. Попробовали - кислятина. Взяли из другого пакета - еще кислее.
- Ты, - спрашивает, - пробовал?
- Нет. Все брали, и я взял.
- Ладно, - великодушно говорит жена, - я компот попробую сварить. Хладнокровный ты наш...
13 сентября 1988 г.
В конце августа мне прислали из Москвы сигнальный экземпляр моей книжицы "Мы строим дом". Стал я праздновать эту долгожданную, но не во всем удовлетворившую меня присылку и праздновал с перерывами на отдых 15 дней. И баню топили, и на заливе пропускали по стаканчику-другому, и в ресторан "Олень" забредали с коллегами из мастерской молодой прозы, и в сарае у Толика Мотальского сиживали за касталийскими беседами, и в гараже отставился водкой с закускою. И шашлыки жарил на нашем участке - вкусные были шашлыки, на березовых углях. И погода стояла славная!..
15 сентября 1988 г.
Уже час ночи. Дома.
Дочитал "Палисандрию", съел бутерброд с баклажанной икрой. На душе хреново, маятность и скука. Думал о людях, с кем бы мне хотелось пообщаться, перебрал всех знакомых - не нашел.
Писать надо! Писать. А повесть (или роман?) застыла на 96 странице, и ее герой Игорь Фирсов сидит на табуретке в только что выстроенной им теплице, смотрит, как теряет прозрачность пленка от внезапно повалившего в апреле снега и ждет меня. Я сегодня утром был у него, вместе с ним натягивал пленку на ветру и пообещал вечером вернуться - у нас еще бездна дел впереди, но не вернулся, закрутился в пустяковинах, и сейчас сил нет. Прости, Игорь.
Съел еще один бутерброд того же качества, но потолще. Закурил, конечно, после бутерброда и все думаю о Саше Соколове, о том, что мне так никогда не написать, но хочется - язык изумительный, дивный язык. И продолжать свою повесть в том унылом стиле уже не смогу.
И мысли о том, что не умею ценить время - не хожу на службу уже шесть месяцев, а написал всего 96 страниц. Позор!.. Это по 0,5 страницы в день, если на круг, как выражаются хлеборобы.
И дневник ленюсь вести - Виктор Конецкий так тот каждый свой день описывает
И языка нет, стиля нет - не пишу повесть, а борюсь с косноязычием, излагая события. Срам.
13 августа принял Христианство в Церкви св. Димитрия, что неподалеку от станции "Удельная".
Всех моих братьев и сестер крестили в младенчестве, а меня - нет. И вот я по своей охотке пошел - уверовал. Окрестил меня отец Станислав, доктор богословских наук, его фамилия в миру - Шеломский, из дворян аж с 15 века. Час беседовали с ним у алтаря в пустой церкви за два дня до моего крещения.
Суета целыми днями. Суета. Все ждешь, что освободишься от текучки, сядешь в озарении и - пойдет, потечет, поскачет, зазвенит строка гениальности небывалой - но хрен в нос: текучка и есть текучка, нет ей ни начала, ни конца, до могилы она не кончается. И на кого роптать? Только на себя. Только на себя, Дмитрий Николаевич.
Ах, язви меня в душу, тупица я и бездарь. Бездарь и тупица. Уже 39 лет скоро, а в столе только первая тощая книжица лежит, сигнальный экземпляр. И когда тираж выйдет - хрен знает. И договор на книгу в "Советском писателе" обещают только в следующем году, хотя еще недавно обещали в нынешнем.
Плохо. А еще хуже, что не горю, а копчу, тлею. И душа от этого мучается. Писать!
Ах, Саша Соколов, какой ты стервец и фокусник! Какую "Палисандрию" ты отгрохал! Какое богатство языка и стилистики. И какой урок всем, пишущим русскими словами! Да после этой книги и перо в руки брать стыдно: что ты можешь нацарапать своим канцеляритом в 800 имеющихся у тебя за душой слов?
Но и злость в себе наблюдаю от этой книги - но боюсь, злость временную, обманную, слабо уязвленного самолюбия.
Вне дома писать не могу - проверено. А дома - текучка. Хрен знает, что делать.
1 ноября 1988 г.
Три дня не бегал, вчера побежал вновь. Дистанция - 2 км + зарядка. До перерыва бегал 4 км.
При открытии сезона в ЦДЛ на сцену вышел голый студент Литинститута с дипломатом в руке, на котором была надпись - "Я - поэт такой-то...", и успел выкрикнуть несколько сексуальных четверостиший. Потом повернулся к обалдевшему залу задницей, на которой губной помадой была сделана надпись: "Член Союза Писателей", и покрутил ею. Серега Янсон рассказывал, что М. Горбачев звонил ректору утром и возмущался - что это, дескать, у вас студенты вытворяют?
- Бывший, бывший студент, - уточнил ректор. - Мы его уже исключили.
Молва утверждает, что в первом ряду сидела Раиса Максимовна Горбачева.
Такие вот дела. Свобода, едрена мать.
18 ноября 1988 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44