"Дура, ты дура! - кричал из темноты Толик, ведя велосипед за руль. - Ну и хер с вами! Юмора не понимаете... Да..."
11 сентября 1987г. Зеленогорск.
Из телевизора: "Идет не гражданская война, а гражданская борьба".
Дождики крапают, листья желтые летят.
Живу и в Ленинграде, и в Зеленогорске. Если есть дела - еду в Ленинград. Остальное время - здесь. Ольга пошла на курсы кройки и шитья, ей нравится.
Вчера заезжал Андрей Смоляров. Пили кофе, говорили о романном стиле мышления. Андрей говорил, что в романе должна чувствоваться вечность. Я блистал своими теоретическими познаниями, говорил, что рассказ - это событие, повесть - судьба, а роман - это эпоха. Но обязательно должно быть интересно. В том смысле, что в литературе уместны все жанры, кроме скучного.
Он пишет новую повесть на 200 стр.
Я переделываю старую повесть на 200 стр.
Что-то получится?
М. Горбачев уже несколько недель не появляется на людях, его нет в газетах и в телевизоре. Ходят всевозможные слухи: пытались отравить; покушение - пуля прошла рядом с сердцем. Сторож Володька Осипов безапелляционно заявил, что Горбачева накормили тайваньской кишечной палочкой, и теперь он три месяца не сможет слезть с горшка, а за это время его сместят и положат в Боткинские бараки в Ленинграде. Это ему, дескать, ребята из личной охраны по секрету сказали. Против этой палочки даже чага бессильна, добавил Володька.
В темноте под ногами хрустят улитки, их много в этом году - сырое холодное лето.
2 октября 1987г. Гараж.
Жив Горбачев! Никакой кишечной палочки. Вчера вручал Мурманску орден Ленина. Показывали его встречу с портовиками. Осилил он кишечную палочку или выздоровел после покушения? Вот тебе и гласность.
Докеры сидели и стояли на высоких штабелях труб, а генсек, остановившись поодаль в окружении свиты, говорил с ними, задирая голову, о перестройке. Напоминало басню о вороне и лисице. Говорил долго, и Максим, который сидел у меня на коленях, сказал:
- Это как в передаче "Вокруг смеха". Все одно и то же.
И стал мне пересказывать юмореску про раков, суть которой в постоянном повторении одних и тех же фраз, но с разными интонациями:
"А вчера были большие раки, но по пять рублей, А сегодня маленькие. Зато по два. А вчера по пять, но большие. Очень большие. Но зато вчера. А сегодня маленькие. Но зато сегодня". И т.д. У Максима хорошо получается этот пересказ.
Сегодня был солнечный день. Фрагмент золотой осени.
Вечер чешет деревья холодным гребнем. Под осинами в поле - золотые и красные лужи листвы.
4 октября 1987 г. Зеленогорск.
Поздний вечер. В машинке зажата 74-я страница "Записок шута". Это уже, пожалуй, 4-я редакция. Поразительно, но перестройка с каждым днем съедает все больше и больше остроты в моей повести. Первая редакция была настолько "непроходняк", что я всерьез опасался, как бы ее не изъяли. А те, кто читал, только хмыкали. А сейчас, сколько не тянешь ее вверх по социальной остроте не дотягиваешь до уровня газет и телевидения. Тьфу! Обидно.
И урок: надо писать о вечном, а не сиюминутном.
29 октября 1987г.
Холодно, и я перебрался в Ленинград. Пожил бы на даче, но приходишь с суток и полдня топишь печку, за машинку не сядешь - холодно. И я уехал в Ленинград.
Завтра надо выкупать льготную путевку в Дом творчества, что в Комарово - 77 руб. 50 коп.
Если закончу "Шута", буду писать повесть - "Игра по-крупному". Знаю, о чем.
2 ноября 1987 г. Гараж.
Сторож Юра Уставщиков, пятидесяти восьми лет, служивший во флоте в конце сороковых - начале пятидесятых, изумительно хорошо помнит фамилии своих командиров и названия кораблей. Это выяснилось, когда он встретил своего ровесника, годка, - шофера Белова, и ударились в воспоминания в нашей будке. Белов забыл, что его ждут на овощной базе.
Корабли: "Жаркий", "Живучий", "Доблестный", "Урицк", "Сталин", "Отменный" - кажется, эсминцы.
Североморск раньше назывался Молотовск.
Американцы получили обратно миноносец, отданный нам на время войны по ленд-лизу, завели за Кильдин и утопили - открыли кингстоны. Миноносец "Жгучий", типа "Новик", 1913 года постройки.
В зиму 41-го Юра спасся от блокадного голода тем, что ездил с приятелем на совхозные поля около Красного кладбища и выкапывал из-под снега свекольную ботву, оставшуюся с осени. Варили, ели. И мать спас той ботвой.
В сорок втором его эвакуировали в Казахстан, где он работал на ферме по выращиванию кобылиц. Кумыс для санаториев. Ел и пил вволю.
У старого казаха, в доме которого Юра жил, стоял в чулане чемодан с деньгами. Юра с его младшим сыном тягали оттуда денежки. Верхние пачки были помечены маленькими карандашными крестиками, и они брали снизу. Потом обман раскрылся, и казах выдрал сына, а Юру не тронул, но отселил его в хлев и запретил входить в дом. Сына тоже отселил. Пацан исхудал и заболел на нервной почве. Отец простил его нескоро.
4 ноября 1987г. Комарово.
Первый день в доме творчества. Приехал к обеду. Напечатал 6 страниц "Шута". В номере напротив - Валера Суров. Пили кофе.
Просторный номер, тишина. Хорошо. Еще бы дали отгулы на работе, но начальник жмется. 12 часов ночи, ложусь спать.
Большой стол, диван, кровать, торшер, холодильник и разные тумбочки. Огромные окна с огромной форточкой - вор с мешком пролезет, не зацепившись шляпой-сомбреро.
15 ноября. Комарово.
Суров познакомил меня с некоторыми писателями: Валерием Прохватиловым, Владимиром Насущенко, поэтессой Аллой Володимировой, поэтом Дмитрием Толстобой.
Дал им почитать свою повесть и рассказы. Одобрили, приняли в свой круг. По вечерам сидим трендим за кофе или чаем в большом номере Сурова. Хорошо.
"Если бы мы не покупали телевизоры, нам бы их стали раздавать бесплатно", - изрек Насущенко. Я с ним согласился.
Прохватилов: "В пишущей машинке не было буквы "д". Тексты получались такие: "Уважаемый товарищ реактор!", "На ваше реакционное заключение..."
Пишу по ночам и потому опаздываю к завтраку. Утром пытаюсь бегать. Идут дождики, у залива ветрено и неспокойно. Пахнет тиной, и влажно хрустят обломки тростника. Ни души. Я родился в ноябре, и люблю ноябрь. К моему дню рождения обычно выпадает снег. Свет в номерах зажигаем часа в два.
Валерий Прохватилов рассказывал про КГГ (Клуб Глеба Горбовского) и пагубное участие в нем А.Ж. Глеб Горбовский, автор блатной песенки "Когда качаются фонарики ночные...", бывший зек и бывший пьяница, организовал клуб писателей-алкоголиков, чтобы уберечь их от наущений дьявола. В клуб мог прийти любой член СП, решивший завязать с выпивкой. И вот заглянул однажды А.Ж., шатающийся по Комарово с похмелья. Посидел, послушал правильные и проникновенные речи, покивал, заскучал и смылся в магазин за железной дорогой. Выпил, настроение поднялось, стал колбаситься под окнами по двору, пел песни, заигрывал с девушками - Горбовский демонстративно прикрыл форточку своего номера, где шло заседание его клуба. Народ уже ерзал и по одному сваливал с заседания, примыкая к А.Ж. В конце концов А.Ж. присел на лекцию писателя Мануйлова о Сергее Есенине, которую тот читал шахтерам, в фойе дома творчества.
- Вот именно, гениальный! - соглашался он с Мануйловым, ставя в воздухе восклицательный знак. А потом запел "Клен ты мой опавший", шахтеры дружно подхватили, подпел и старик Мануйлов. Шахтеры долго не отпускали А.Ж. из своей компании и полюбили его, сокрушаясь при этом, что так поздно познакомились с настоящим писателем.
18 ноября 1987. Комарово.
Закончил "Записки шута"! Получилось 222 страницы. Гора с плеч!
Б. Ельцин - первый секретарь Московского горкома партии - подал в отставку. И сказал на Пленуме, что перестройка ничего не дает простому народу.
В Комарово только об этом и разговоров. Не слышно треска машинок в номерах, все кучкуются и обсуждают новость.
8 декабря 1987 г. Зеленогорск, гараж.
Сразу после своего дня рождения я сделал себе подарок и внес вклад в гражданскую борьбу с партийно-бюрократической машиной: сдал в милицию пьяного секретаря парткома Николая Аркадьевича Кудряшка - толстого бездельника, военного пенсионера с румяным лицом и хорошо подвешаным языком по части общих лозунгов и призывов.
Он пришел вечером в гараж, крепко выпил за счет водителей, которых вызвал в свой кабинет для "пропесочивания" и заснул там. Дело было к десяти вечера. Водители собрались у меня в будке и стали жаловаться, что Аркадьич их "внаглую напрягает". Я взял сторожа и пошел будить секретаря. Он спал, уткнувшись головой в бумаги и посапывая. Просто карикатура. Мы выключили электрообогреватель, проверили окурки и попытались поднять Аркадьича. Глухо. Я позвал на подмогу водителей - они отказались.
- На хрен он нам нужен!
-Димыч, вызови ты начальника или милицию! Он же гнида последняя - от водителей живет и водителей дрючит! - глаза шоферов блестели предвкушением мести. - Он когда в воинской части на Красавице служил, его два раза пьяного в лесу к дереву привязывали - свои же.
- Вызывай! Вызывай! Действуй по указу! Он бы, гнида, нас давно сдал!
Я позвонил в милицию. Сказал, что на территории гаража, в одном из кабинетов, находится пьяный сотрудник, который представляет опасность в ночное время и которого невозможно разбудить. Милиция ехать не хотела, говорила, что раз он в кабинете, то они не имеют права и т.п. Я припугнул их гласностью и спросил фамилию дежурного, с которым разговаривал. "Ладно, приедем..."
Водители радостно взвыли и вывалили толпой к воротам. Наиболее поддатые смылись от греха подальше, слегка вдетые предвкушающе закурили и расположились неподалеку.
Подъехал "уазик", и я попросил сторожа провести милицию в контору. Аркадьичу натерли уши, он вскочил со стула и стал распихивать милицию. Когда его тащили через проходную, на его лице читался искренний испуг. Он уперся, что-то клокотнул, и тут же получил пинка в зад. Я выглянул в уличное окошко - могучего Аркадьича запихивали в заднюю дверцу "уазика". Двое тянули из машины, двое по футбольному лупили по заднице мощными ботинками. Треск стоял, как на разминке футболистов. Наконец стукнула и скрежетнула дверца, взревел мотор.
Кудряшка отвезли в вытрезвитель, и в понедельник он уже уволился. Гараж ликовал. Мой сторож Иван был нарасхват - всем хотелось услышать из первых уст, сколько пинков и как именно получил по толстой заднице Аркадьич. Иван, как бывалый рассказчик, хорошо держал паузу и каждый раз добавлял новые подробности:
- Тут второй разбегается... хрясь! - сапогом - хрясь! Брюки по шву дрись! Там трусы в полосочку. Первый ему еще с оттягом - хренак! Лезь, падла! Ах, ты еще и пердеть на советскую милицию! Получай! "Я секретарь парткома! Не имеете права!" Бум! бум! Затолкали.
В нашей будке стоял гогот и ликующие завывания.
Начальник гаража сказал мне, что, в принципе, я поступил правильно. Но вид у него был малорадостный. Он побарабанил пальцами по столу и кивнул: "Идите".
Даже если начальство начнет мстить, именины души того стоят.
Я вспоминаю, как Аркадьич, выступая недавно на собрании, завернул фразу: "Мы должны отделить плевны от говнищ!" Вот и отделили.
Вчера сдал в "Советский писатель" рукопись книги, назвав ее "Мы строим дом". В ней три повести, объемом 17 авторских листов.
И как камень с плеч свалился. Накануне, четыре дня подряд доводил ее до ума, печатал заявку и т.д. Работал без перерывов по 12-14 часов в сутки. Вставал из-за стола только чтобы сходить в туалет и перекусить. И вот сдал.
Но радоваться рано - впереди внутренние рецензии, редакционное заключение и т.п.
12 декабря 1987 года. Дома.
Снилась сегодня мама; она умирала, я обещал стать писателем, стать человеком, написать о нашей семье. Умирала она в Зеленогорске, но не так, как было на самом деле - не скоропостижно, а с капельницей, поставленной у кровати, и в новом доме.
Снился потом отец - не помню, как. Еще снился брат Феликс.
Трое умерших пришли в одну ночь к моему изголовью - к чему бы это?
Потом снились гости на родительской квартире на 2-й Советской - пили, смотрели телевизор... Но телевизор смотрели в маленьком садике при моем доме - у меня дом с садиком во дворе на 2-й Советской улице. Гости были из литературной среды, я угощал их водкой, спрятанной от жены.
Странный сон и впечатление от него тяжелое.
Сегодня взялся за роман. Точнее - за план романа, к которому давно подбирался. О чем он будет - представляю вчерне. Листаю свои дневники и записные книжки. Сегодня после тяжелого сна осталась горькая мысль - мне уже 38 лет, и еще нет ни одной солидной публикации в прозе. Успею ли стать писателем?
31 декабря 1987г. Дома.
Уходит 1987-й, осталось около двенадцати часов. Приехал из Зеленогорска, со смены. Ольга на работе, Максим в садике.
На столе - письмо от Сашки Померанцева, из больницы. Поздравляет в стихах. Стихи вялые и печальные. Пишет, что его направляют в 8-ю онкологическую клинику - что-то с челюстью у него не в порядке. И грустно стало за него, и настроение испортилось. Лежит там, мучается - просто так в онкологию не отправят. Я-то думал, что у него все обошлось еще осенью.
Новый год будем справлять дома. Привез шампанское, которое сейчас в большом дефиците, больших красных яблок, апельсины.
Вчера на работе до часу ночи читал "Сказание о Юзасе" Балтушиса. Специально взял в библиотеке, чтобы перечитать. Сильная вещь. Она нужна мне для задуманного романа.
1988 год
1 января 1988 года.
Я смотрю на писателей и думаю: когда же они достанут из столов заветное и опубликуют? В журналах - возвращенная и лагерная проза; много воспоминаний; много разоблачительно-обличительной публицистики. Много о Ленине, Сталине, Жданове, Молотове, Кагановиче, Хрущеве, Троцком, Бухарине, Пятакове, Рыкове, Радеке, Ежове, Берии и проч. Читается запоем. И пока эта волна не пройдет, пока не скажется вся правда, современная литература не появится в журналах, так я думаю. У нее сейчас вынужденный тайм-аут. Не хватаем ей журнальных площадей. Или ее самой не хватает?..
3 января 1988 г. Зеленогорск, гараж.
Удивительная погода сегодня. Тепло, юго-западный ветерок, и в небе синие промоины. Плюс четыре.
Два дня валил снег, навалило по колено, но корочкой покрыться он не успел, и его стал стегать и прошивать дождь. И снег стал мягким и пышным, как всбитые сливки. А дождь все идет и идет. Салаты, оставшиеся после праздников, пироги. В гараже затишье.
Вчера гостили у нас супруги Смоляровы с сыном Денисом. "Творцу преуспевать не надлежит, - напомнил я, когда Смоляров, нервно расхаживая по кухне, стал жалиться, что медленно прирастает его известность в широких кругах. - И вообще, самая крепкая слава - посмертная. Не спеши, тебя еще узнает просвещенная публика".
Кто бы меня подбодрил?
Смоляров порадовался, что не успел вступить в партию. Был кандидатом, но уже не хочет. Так же, как и я, учился в аспирантуре, сейчас возит три раза в неделю баллоны с жидким азотом. Остальное время пишет. Упорный, черт. Платят мало. Фантастика у него специфическая, мало понятная для меня. Но уважаю - тексты добротные.
4 января, утро. Абсолютный максимум январской температуры сегодня: + 5. Весна на улице - ручьи, реки.
Сегодня утром, когда я уже записал в журнал передачи смен: "За время дежурства происшествий ...", загорелась машина в гараже - замкнуло электропроводку.
Я выскочил из будки - в утренней мгле были видны фигурки людей, бегающих на фоне огня. Горел двигатель. Капот был откинут. Я схватил огнетушитель и побежал к машине. Пламя сбивали снегом, водой, два пустых огнетушителя валялись рядом. Я крутанул ручку, перевернул колбу, и несильная струйка вырвалась из огнетушителя и пропала в огне.
Было страшновато.
- Отходи, отходи, рвануть может! Пожарников надо вызывать...
Два парня вышвырнули снег из ведер на шипящий двигатель и отбежали.
Был соблазн бросить огнетушитель и отбежать - пламя и не думало уменьшаться. Но я достоял до конца, и что удивительно - пламя погасло. Оборвалась струйка, и погасло пламя. Видимо, выгорел бензин в карбюраторе, а дальше огонь не пошел.
Я бросил пустой баллон и пошел в свою будку отмечать путевки и выпускать машины за ворота. И был горд собой, что стоял один против горящей машины и загасил пламя. Теперь я понимаю тот азарт, который толкает людей на разного рода "подвиги": спасать колхозные трактора (да мать их ети, миллионы на ветер пускаем!) и т.п. Раньше, читая, подобные сообщения, осуждал такую отвагу. Теперь понял - азарт сильнее нас.
25 января 1988 года. Гараж.
Вчера праздновали день рождения Ольги.
Ольга уже два месяца ежедневно ходит босиком по снегу и обливается холодной водой. Молодец. Решила жить по методу Порфирия Иванова.
Сначала она выходила босиком на балкон и глубоко дышала. Потом мы закрыли балкон на зиму, и она стала выходить на улицу. Постоит вечерком в накинутой на рубашку шубе, подышит глубоко, скинет тапочки и пройдется босиком по снежку. И поднимается в квартиру, лезет в душ. Блаженствует. Каждый вечер без пропусков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44