Очень холодно... И противно... Оскомина бытия.
Надо встать, переодеться, дойти до остановки троллейбуса, дождаться
его, добраться до метро, потом идти до родительского дома еще минут де-
сять, если через овраг... Сил нет... Сменяют меня, как перчатку, как из-
носившуюся вещь, мне одному, без остатка, дожевывать свою болезнь...
Сердце уже бормочет строчки и схоже сейчас с невнятно шамкающей ста-
рухой... Дожевывать, домордовывать свою жизнь...
Обои трещат... Бедные мои старики...
Я встал.
И позвонил родителям, что мы приехать не можем, потому что, оказыва-
ется, у Тамариной подруги день рождения и мы должны ехать к ней, и еще
плел что-то невразумительное, пока мать не повесила трубку.
Глава пятая


--===Северный ветер с юга===--


Глава пятая
Следующим утром, когда я открыл глаза, Тамары уже не было.
Она пришла вчера вечером довольно поздно, оказывается, она опять ез-
дила к своим, села на стул рядом с кроватью, на которой я лежал, закинув
руки за голову, закурила. Получилось, будто она сидит у постели больно-
го. Собственно говоря, так оно и было, только для большей убедительности
надо было бы сменить весь окружающий цвет на белый, ей бы набросить на
плечи халатик и отнять сигарету. Курить при больном... Я заметил, как
постепенно свыкаюсь с своей новой ролью и жду монолога Тамары.
Но было молчание. Очевидно, размышляла, как сказать мне о решении се-
мейного совета ее родителей.
Наконец, спросила:
- Это надолго?
- Сказали, месяцев на шесть, на восемь. А что?
- Ничего. Просто думаю, как мне жить.
- Живи, как жила.
- Не поняла.
- Что же тут непонятного? Ходи на работу, ничего не готовь, вечером -
к подругам, питайся у родителей... ну, будешь меня иногда навещать. Что,
собственно говоря, изменится в твоей жизни?.. И почему ты решила, что
что-то надо менять? Или ты поняла, что мало заботилась обо мне?
- Причем здесь родители и подруги, опять ты об этом? - с досады она
глубоко затянулась сигаретой. - Ты же мужчина, а не баба. Думает только
о себе, а мог бы понять, что нам нельзя сейчас быть вместе. Это просто
опасно. У меня в детстве легкие слабые были, мне об этом мать все уши
прожужжала, как узнала.
- Уйду я завтра-послезавтра и все твои проблемы разрешатся.
- Думаешь? - она испытующе, исподлобья, посмотрела на меня. Потом
вздохнула, загасила сигарету. - Ладно, давай спать, утро вечера мудре-
нее. Что у тебя завтра?
- Жду звонка из диспансера.
- Я так сегодня устала, ты себе не представляешь...
Ночь прошла, как длинный, постепенно сереющий вместе с рассветом,
кошмар. За всю ночь она ко мне ни разу не повернулась, так и спала, от-
городившись высоким плечом. Под утро я забылся каменным сном и проснулся
с тупой головной болью. Долго бессмысленно смотрел на трезвонящий теле-
фон, потом снял трубку.
Ян.
- Дрыхнешь? Или страдаешь запорами? Хотя непохоже, если судить по то-
му, как ты быстро сдаешь мне партию на бильярде. Как настроение?
- Могло бы быть лучше.
- Ты чего раскис? Не отчаивайся. У меня есть тетка, ей сейчас под во-
семьдесят, перенесла чахотку в молодости, думали концы отдаст... Или
взять Вольтера, классический пример сочетания ума и туберкулеза...
- Спасибо. Утешил, племянничек.
- Слушай, старик, если тебе действительно невмоготу, хочешь приеду?
Заодно деньги привезу, тебе тут выписали за бюллетень, Лика постара-
лась... Могу прихватить что-нибудь из закуски, а?
- Спасибо, Ян. И Лике спасибо скажи, я перезвоню тебе по позже. Ты в
редакции?
- Пока да.
- Жди звонка.
Я положил трубку, посмотрел на залитую солнцем комнату и встал.
Еще не вечер. В тяжелой ситуации надо прежде всего принять душ и, не
торопясь, тщательно побриться. Интересно, вспомнил я, вот Яна я никогда
не видел небритым, даже когда мы ночами работали в редакции. Или у него
всю дорогу тяжелая ситуация и поэтому он бреется каждый день, чтобы не
раскисать?
И действительно, после душа и завтрака стало как-то легче. Хотел пе-
резвонить Яну, но телефон упредил меня.
Мама.
- Сыночек, милый мой, какой ужас! Ты уже встал? Что ты ел? не разбу-
дила тебя? Ведь мы же с папой ни-че-го не знали, не догадывались даже.
Ну, почему ты ничего не сказал? Может, что-то надо сделать, чем-то по-
мочь? Как я виновата перед тобой, прости меня, сын мой! Какая же это бы-
ла ошибка, что мы разъехались! Как же я тебя упустила? Сколько лет рас-
тила, растила, все тебе отдавала, ну, худенький ты у меня всегда был, но
чтобы так заболеть?!
Я пытался время от времени вставить слово, но мама, не слушая меня,
говорила и говорила, пока слезы не сдавили ей горло и она не заплакала.
- Успокойся, мамуль. Мне все говорят "не отчаивайся", и я повторю те-
бе то же. Нет здесь твоей вины, это ты прости меня, дурака, надо было
плюнуть на долги, бросить студию, питаться получше и регулярно, побольше
спать. Сам виноват. Починят меня, через полгода буду, как новенький. Что
отец, как он? - Как узнал, сидит на валидоле, все меня тормошит, позвони
да позвони, а я все боялась разбудить тебя.
- А откуда вы узнали?
- То есть как откуда? Нам Тамара еще часов в девять позвонила.
- О, господи, я же ее просил, хотел вам позвонить сам, просто сегодня
мне точно скажут, когда меня кладут в больницу.
- Может, мне приехать, приготовить поесть чего-нибудь?
- Не надо, ма. Я позавтракал. Ты дома будешь?
- Да, да.
- Я перезвоню тебе.
- Ну, хорошо, жду. Беда-то какая...
Вот ведь как получается - заболел вроде я, а нуждаются в утешении
родные мне люди. Отец на валидоле, мать в панике, а когда начинаешь их
ободрять, то как будто о себе говоришь, как о ком-то другом. И это помо-
гает. Может, в этом и есть панацея от всех болезней - остынь, посмотри
на себя со стороны и тогда поймешь, в чем причина недуга. А поняв, выжи-
вешь...
Звонок. Телефон, кажется, прорвало.
- Слушаю вас.
- Это институт?
- Какой институт?
- Технологический.
- Нет, девушка, вы ошиблись.
- Как же так? - и она назвала мой номер телефона.
- Правильно. Только вы попали не в институт, а в квартиру. Институт
же находится совсем в другом районе, я это точно знаю, проучился в нем
пять лет.
- Ой, не вешайте трубку! Вы Истомин? Валерий Сергеевич? Извините, по-
жалуйста. Дело в том, что у меня есть подруга, Галя Королева, она в ва-
шей киностудии занимается, вы ее знаете, да?
Так вот, она дала мне телефон, я думала, институтский, а оказалось -
ваш домашний. Поэтому я и спросила институт вначале. - И чем же могу
быть вам полезен?
Трубка долго молчала, потом тихо выдохнула:
- Я хочу поступать в Технологический...
Я опешил от удивления, потом разозлился:
- Здесь какое-то недоразумение, девушка. Да, я закончил Технологичес-
кий, да, я занимаюсь там в киностудии в свободное от работы время, но
работаю в отраслевом издательстве и, поверьте, к делам поступления в
институт никакого отношения не имел и, смею уверить, иметь не буду. И
при чем здесь Галя Королева?! Тоже мне, советчица нашлась! Я еще с ней
поговорю...
- Не кричите, пожалуйста, я вас хорошо слышу... Вы меня не поняли...
И Галя Королева вовсе ни в чем не виновата... Я-то хотела в киноактрисы
пойти, у меня внешние данные хорошие. Все мальчишки из класса и учителя
тоже, то есть все-все абсолютно были в меня влюблены. Кроме того, я фо-
тогенична. А родители заладили про свое - с медалью надо идти в Техноло-
гический.
- Так вы еще и отличница?
- Не золотая, - со вздохом сказала девушка, - а только серебряная. А
вы как посоветуете? Может, не мучиться, и то верно: диплом получу, спе-
циальность...
- Непонятно только, почему вы решили поступать в институт в октябре,
а почему, скажем, не в июне?
- Да все очень просто объясняется. Пыталась и во ВГИК, и в теат-
ральные училища, а потом просто на киностудию пришла, но надоело по мас-
совкам мотаться.
- А вы очень любите кино?
- Очень.
- Это меняет дело. Дайте подумать... Пожалуй, лучше всего так... С
декабря в институте откроются подготовительные курсы. Постарайтесь по-
пасть на них. Это даст вам пропуск в институт. И тогда вы сможете посе-
щать студию. Нашу. Институтскую. Приходите и скажите, что от Валерия Ис-
томина.
- Как интересно! Я верю в свою судьбу. Скажите, Валерий, а вы будете
в студии, когда я приду? Вы кто? Руководитель?
- Нет.
- А кто же?
- Просто снимаю на студии фильмы.
- Как оператор?
- Как режиссер.
- Ой, как здорово! Значит, мы с вами встретимся?
- Может быть... через полгодика.
- Вы уезжаете в командировку?.. Наверное, заграницу?..
- Уезжаю. Далеко... Если захотите, позвоните мне потом, ладно?
- Я обязательно, обязательно позвоню. Везет же мне. До встречи!
Вот тебе и на! Был бы здоров - как раз ищу себе актрису на фильм про
немую девушку, которую контузило во время войны. Правда, все еще в за-
думке, а вдруг она подошла бы? Чертова болезнь, пустые хлопоты...
Звонок.
Кого там еще нелегкая несет?.. Нет, это не в дверь, это опять теле-
фон.
- Слушаю.
- Валерий, здравствуй. Костя Гашетников.
- Старик, ты же в экспедиции.
- Сегодня вернулся. Звонила Тамара. Сказала мне все. Во-первых, не
отчаивайся.
- Спасибо, мне это уже сегодня говорили, и я говорил то же самое ко-
му-то. Что во-вторых?
- Во-вторых, считай, что тебе крупно повезло.
- Интересно, в каком смысле?
- Мне бы месяца на три-четыре прилечь на все готовенькое, я бы такой
сценарий сварганил - и на "Мосфильм".
- Ловлю на слове. А если я сварганю, как ты изволил обозвать высокий
творческий процесс, если я напишу сценарий, снесешь его на "Мосфильм"?
- Сценарий - не яйцо, я не курица, но снесу. Только помни о худсове-
те. Если примет худсовет, тогда - другое дело.
- Действительно, курица ты, а не петух. Худсовет, худсовет, - перед-
разнил я Костю. - Раскудахтался...
- Не оскорбляй высший орган студии. Лучше бери перо в руки. Я всегда
в тебя верил. И работай, работай. Знаешь, в древности у одного скульпто-
ра спросили: "Как тебе жилось?" "Хорошо, - ответил он. - Я много рабо-
тал." "А были у тебя враги?" "Они не мешали мне работать." "А друзья?"
"Они настаивали, чтобы я работал," "Правда ли, что ты много страдал?"
"Да, это правда." "Что ты тогда делал?" "Работал еще больше. Это помога-
ет," - Как звали этого философа?
- Работай. Это помогает.
Работай... Легко сказать. Впрочем, Костя Гашетников имеет право так
говорить. Уж кто-кто, а он - единственный инженер среди слушателей выс-
ших режиссерских курсов, выпускник нашего института, руководитель нашей
студии. Он добивается своего. Собирается снимать фильм про геологов, ез-
дил сам в экспедицию, собирал материал. Правда, он старше меня, но шан-
сов догнать его у меня осталось не так-то много, тем более что...
Звонок.
Опять телефон.
- Истомин?
- Да.
- Валерий Сергеевич?
- Завтра. В десять.
- Да.
Вот и все.
Просто и ясно. Остается сдать полномочия здорового человека. Теперь
Тамара придет... если придет и сядет у настоящей больничной койки. Непо-
нятно только, почему она развела такую бурную деятельность по оповещению
всех моих родных и знакомых. Впрочем, теперь это уже безразлично. Важно
другое? Что?..

Глава шестая


--===Северный ветер с юга===--


Глава шестая
- Выручайте, врачи, занемог.
- Что с вами?
- Я от жизненной стужи продрог, я устал в суете дорог ждать, что сбудется
расписанье. Дверь в приемный покой, а дорога к нему - жизнь...
Мы вошли с мамой в приемный покой диспансера серым осенним утром. Ри-
туал приема ежедневен, отработан до мелочей - на больничный конвейер
поступил еще один пациент: оформить документы, тело сдал, тело принял,
присвоить порядковый номер личным, снятым с тела и сданным на хранение,
вещам, выдать телу больничное белье, рубашку, кальсоны, штаны, куртку,
тело продезинфицировать...
Мама поймала за рукав сестру-хозяйку, зашептала ей на ухо, сунула
что-то в карман, та кивнула понимающе, скрылась в коридоре и вернулась с
новым, ненадеванным халатом в руках:
- Ну-ка, давай прикинем, уж больно длинный он у вас, не найдешь на
них, нестандартных, ничего путного. Да и садятся пижамы после стирки -
все короткие и широкие, а наши больные худые сплошь, ладно, сойдет хала-
тик, почти в самый раз. Прощайся с матерью да в душ пошли, там как раз
мужики домываются, успеешь еще...
Я обнял маму, неуклюже ткнулся ей в щеку.
- Ты звони, сынок, я тебе двушек наменяла, обязательно звони, слы-
шишь? Ну, с богом...
В облаках теплого пара душевой - тощий влажный старик, освещенный не-
сильным, но безжалостным светом дня из запотевшего окошка. Он сидел на
мыльной деревянной скамейке и слышно было как лопались пузырьки мокроты
в его горле. Обрадовался мне как сообщнику:
- Охо-хо... в нашем полку прибыло...
Противотуберкулезный районный диспансер находился в особняке. В стра-
не победившего социализма было объявлено, что нынешнее поколение советс-
ких людей будет жить при коммунизме и жить оно будет, не зная такой бо-
лезни как туберкулез. Под программу борьбы с тяжелым наследием прошлого
выделили средства, лекарства, а в нашем районе еще и дореволюционный
особняк, имевший для этих целей свои несомненные преимущества: отгороже-
ность и пространство для гуляния. В те времена при каждом таком заведе-
нии был свой стационар коек на тридцать-пятьдесят, где лечили до первого
результата, а поправляться или оперироваться отправляли в санатории или
больницы.
После душа я натянул несоразмерное с моей длинной нескладной суту-
лостью больничное и зашагал на второй этаж вслед за белым халатом. Лест-
ничный марш пересекал наискось высокое окно, за которым виднелся не-
большой сад с круглой клумбой посередине. Медсестра-хозяйка ввела меня в
палату и привычно оправила постель.
У одной стены пять коек, напротив четыре и умывальник. Значит, если я
и прибыл в полк туберкулезных, то в нашем взводе девять человек.
Из распахнутой тумбочки не выветриваемый запах лекарств, одеколона,
компота, печенья, яблок - родственники тащат больным одно и то же , и я
разложил свой джентельменский набор.
Книги отдельно. Теперь есть время, только сбит ритм дыхания - бегуна
к финишу повезли на карете скорой помощи, еще бегут судорогами ноги, а
дистанция за плечами уже канула в небытие.
Когда мы замечаем, что время ушло?
Нет, не в каком-то коротком промежутке встречи, телефонного звонка,
обеденного перерыва, киносеанса - тогда просто знаешь и ждешь, что сей-
час положишь трубку, выйдешь из столовой или кинотеатра и твое время бу-
дет занято последующим - работой, другой встречей, домом, и только если
резко изменилась обстановка, когда надолго уехал и вернулся после про-
должительного отсутствия, тут-то вдруг и пронзает ощущение безвозвратно-
го: растет, не останавливаясь, горочка отсыпанного тебе песочка вечнос-
ти. В такие минуты пытаешься оглянуться на прошедшее, но много уже не
видно - прожитое, как отколовшийся айсберг, тает в тумане забвения.
В диспансере для меня началось новое летоисчисление.
А в тот момент вспомнился рождественский снег моего детства. Я стою у
подоконника, он вровень с моим носом, и снег, бесшумный, как ночное дви-
жение звезд, и мохнатый, как облака, бесконечно падает за стеклом. До
этого я никогда не страдал ностальгией по детству и если вспоминал
что-то из времени, где все было гораздо больше меня, то грусть, легкая,
как снежинка, мгновенно таяла в горячке дел и круговерти исполненного и
неисполненного, и лишь тогда, у больничного окна в палате, понял я все
своим существом, как же в детстве было тепло, защищено и спокойно и как
мне этого не хватает.

Глава седьмая


--===Северный ветер с юга===--


Глава седьмая
Я никогда не любил зимы. Мерз. Мальчишеская зябкая худоба так и не перешла в
мужское тепло налитого тела. Но в больнице меня пронизывал иной холод. Не
только холод одиночества - холод смертельно опасной болезни. Холодом веяло от
сырого неба, тающего серым снегом, от мокрых черных ветвей сада, грязного
красного кирпича соседнего дома, высоких окон диспансера в слезах набухающих
капель, каменных, широких, как надгробные плиты, подоконников, белых стен и
потолков палаты, белых покрывал и белых спинок металлических кроватей, белой
раковины умывальника и белых тумбочек. Волглое от сырости больничное белье и
пижама коротки, не греют. Холодно было и от постепенно, годами скопившейся
усталости.
Спас обед. В двухсветной бальной зале опять-таки белые, круглые, на
четверых, столики. Кто жует хлеб с закуской в ожидании супа, кто пьет
"домашние" лекарства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19