..
Восстанет сад,
опасным станет
тонкий лед.
И звонкий код
лесной капели
споет взахлеб
свирелью Леля.
Но это будет...
А сейчас
так заморожено,
так заворожено,
что кажется немного зыбкой
весна
в твоей оттаявшей улыбке.
Тихо зимой в лесу, но эта тишина заполнена негромким шорохом съехавшего с ели
снега, кряхтением сосен под налетевшим порывом ветра, скрипом снега под
ногами. Впрочем, снег не скрипел. Мы стояли и молчали.
- Спасибо, - сказала, наконец, Наташа. - Я теперь вспоминаю, как все
у нас началось. Да, так оно и было - встреча в завороженном лесу... А
дальше?
- Вспомни, как.
- Помоги мне. Помоги мне вспомнить, я этого хочу, слышишь?
- Да, Наташа. Будем вспоминать вместе и только хорошее.
- Обязательно вместе, - медленно сказала Наташа. - Знаешь, у меня к
тебе просьба, сходим завтра в деревню? Здесь недалеко.
- Конечно, сходим, - я посмотрел на Наташу и понял, что завтра прос-
нусь с мыслью о ней, что мне уже нельзя без нее, что хочется видеть ее,
смотреть на нее, говорить с ней, касаться ее...
И еще ощутил бремя большого чувства, которое пока мягко, но властно
заполонило душу. И я глубоко вздохнул от радостного и щемящего пред-
чувствия.

Глава тридцать восьмая


--===Северный ветер с юга===--


Глава тридцать восьмая
На следующий день она издалека улыбнулась мне в столовой и отвела глаза. Я
даже было встревожился, но потом одернул себя - мало ли что у нее?
Действительно, оказалось, что ей после завтрака надо сделать снимок в
рентгеновском кабинете, поэтому условились пойти в деревню после тихого часа.
Когда мы вышли за пределы усадьбы в лес, день уже клонился к вечеру,
солнце скрылось за деревьями и снег из белого стал голубым, а потом си-
ним.
Скоро деревья поредели и мы вышли на околицу села. Наташа, крепко
держа меня за руку, уверенно провела мимо магазина и почты к небольшой
церкви, в которой шла воскресная служба.
Я снял шапку и мы вошли в церковь. Под иконами теплились лампады,
потрескивали свечи, лики богоматери и первых русских святых Бориса и
Глеба склонились над прихожанами, которых было совсем немного. Пожилой
поп вел службу, четыре старушки надтреснуто подпевали ему.
Наташа посчитала по пальцам, купила три свечки и поставила их перед
иконой Николы-чудотворца. Я смотрел на золоченые оклады оклады икон, на
мерцающий свет лампад и думал о том, что как нужен человеку храм, где он
укрепит веру свою в чудо, в исцеление болезней, в защиту от напастей и
бед.
Наташа тронула меня за рукав:
- Пойдем?
На улице она крепко взяла меня под руку:
- Как я хочу, чтобы у тебя, у нас все было бы хорошо.
- А за кого ты ставила свечки?
- Ты крещеный?
- Нет.
- Меня бабушка крестила. И учила, что можешь в бога не верить, но
помнить бога надо. А свечи я поставила за маму, за тебя и за меня.
И она уверенно повела меня вдоль облупившихся стен церкви, за которой
оказался небольшой сельский погост. По запорошенной тропинке мы добра-
лись с Наташей почти до ограды и оста новились около двух могил с поко-
сившимися крестами.
В тишине прихваченного легким морозцем вечера разносились звуки дере-
венской улицы: скрипела где-то калитка, визжала детвора, катающаяся с
ледяной горки, тарахтел вернувшийся с поля трактор. Никакой мистики, ни-
какого страха я не испытывал, стоя с Наташей на кладбище, настолько оно
мне казалось естественной, неотъемлимой частью села. Наташа как будто
угадала мои мысли.
- Не страшно? - спросила она, близко заглядывая мне в глаза.
- Ни капельки. А с тобой тем более.
- И правильно, бояться тут нечего. Ты знаешь, какая удивительная вещь
произошла со мною?.. Ни за что не догадаешься!
Когда я уезжала сюда, в санаторий, мама сказала мне, что мы родом из
этих мест, и наказала поискать, не осталось ли чего. Дом наш, к сожале-
нию, не сохранился, а вот могилы прадеда и прабабки - вот они, понима-
ешь? Сейчас темно, не видно, но Кузнецовы здесь покоятся, это точно.
Прадед мой кузнецом был в этом селе, так и пошли мы по свету - Кузнецо-
вы. Поразбрелись, правда, кто куда, и , наверное, одиноко тут родона-
чальникам нашим. Зато я хожу навещать, я - как веточка от их дерева, а
корни, они здесь, в этой земле...
Наташа прижалась ко мне, сняла варежку и погладила меня по лицу теп-
лой ладонью.
- И тебя привела к ним... Как на смотрины, - рассмеялась она. - Те-
перь можно идти.
- Подумаешь, что спятила девка, ночью на кладбище затащила? А для ме-
ня это не кладбище вовсе, а как будто дом, где спят мои предки, и, на-
верное никуда не годится, что мы с ними так далеко друг от друга? Были
бы рядом - и память о них была бы жива, и было бы не так одиноко, как
иногда бывает. Я верю, что они нас берегут, и тебя тоже теперь. Отныне у
нас с тобой будет все хорошо. Хорошо?
- Хорошо, Наташа Кузнецова, - улыбнулся я ей и было мне хорошо,
действительно хорошо - и оттого, что погладила она меня теплой ладонью
по лицу, и оттого, что она шагала рядом, держась за мою руку, и оттого,
что мы стали нужны друг другу.
- А твои где похоронены? Расскажи мне.
- Мои? - задумался я и не сразу ответил. - По материнской линии я -
крестьянин. Прадед мой был лесничим под Вольском, что на Волге. Всю
жизнь вдали от людей провел и, уже будучи в годах, взял девушку молодую
из бедной семьи. Родила она ему сына и дочку. И жили они счастливо, да
случилось так, что он на охоте о сук щеку распорол. Собака его верная
рвалась зализать рану, а он отогнал ее, да, видно, зря, попала инфекция,
началось заражение крови и осталась моя прабабка вдовой. Пришлось ей из
леса в деревню вернуться. Сын ее, то есть дед мой, рос лесным бирюком и
в деревне слыл чудаком, потому что с детства увлекался чтением книг и
страсть эту сохранил до старости. Мать рассказывала, что нередко можно
было наблюдать такую картину: лошадь бредет куда ей вздумается, а в те-
леге дед с книгой в руках, углубился в чтение настолько, что не замечает
вокруг никого и ничего... А по отцовской линии я из потомственных рабо-
чих, тут все и прадед, и дед, и отец мой прошли через паровозные мас-
терские в Моршанске, есть такой город, родина знаменитой махорки... Ро-
дился же я под Ленинградом, ты в Москве и свела судьба нас в Калужской
области...
Мы свернули и шли по улице, на которой находилась столовая-буфет.
- Раз у нас с тобой сегодня праздник, может зайдем? - спросила Ната-
ша.
- У меня денег нет, - смутился я.
- Я же совсем забыла тебе сказать, - рассмеялась Наташа, - что сегод-
ня заложила имение и свои драгоценности.
И стала серьезной.
- Праздник-то наш. Пойдем, пожалуйста...
Я сел, не раздеваясь, за голубой пластмассовый столик в углу, кинул
шапку на соседний стул, чтобы его никто не занял, и стал ждать Наташу.
Она, поговорив о чем-то с буфетчицей, принесла бутылку сухого, два ста-
кана и горку конфет на тарелочке.
Села, скинула на плечи платок:
- Фу, жарко. Весь ассортимент заведения перед тобой. Впрочем, не в
этом счастье.
- А в чем?
- Сам знаешь. Это, когда двое любят друг друга. Давай за наше
счастье?
- Давай.
Мы выпили понемногу.
- А знаешь, Наташ, а мне действительно было грустно, когда мы пошли в
первый раз гулять. Мне казалось, что ничего у нас с тобой не будет, а ты
мне сразу понравилась, так бывает. Увидел тебя на крыльце и словно жизнь
с тобой прожил долгую и счастливую. И тут же подумал, что нереально это
- я женат, ты тоже с колечком.
- Не в браке дело. Что мое замужество? Да, я его любила, вернее, жда-
ла любви, а ответа не нашла. Он вроде добрый, хороший. но он никакой,
понимаешь? Если я его прошу о чем-то, а это редко бывает, он не ищет от-
вета вместе со мной, он только повторяет мой вопрос - что делать? Любовь
у меня ушла и ушла не потому, что что-то стряслось, просто я разглядела
его и поняла, что он не живет, а существует, причем существует только
для себя. Жили мы вместе с его родителями. Мать его привыкла и меня на
свое место ставила, только пониже: муж - хозяин, стирай ему, готовь. Но
ведь это она всю жизнь, как была уборщицей, так и помрет ею, только пос-
ле смерти за ней приберут, а так она за всеми. Он с отцом каждый день по
стакану, свекровь самогон гонит. Поужинали и в постель. Переспали и на
работу. Пока ухаживал - в кино водил. в театр. Женились - только телеви-
зор, фонарь проклятый, жвачка для мозга. Свекровь за каждый промах выго-
варивает, а я терплю, ведь не ради себя - любви. А ему плохо ли? Долго я
терпела. Просила его, давай разъедемся, он а как же мама? Ей ведь тоже
помогать надо. Да и куда мы уедем? Вои и дотерпелась до больницы. Когда
заболела, никому ничего не сказала, но вещи свои к своей маме перевезла.
Он приезжал сюда, звал обратно, но с родителями разъехаться не согласил-
ся, так ему удобней.
Наташа говорила тихо, все время водила пальцем по краю своего стака-
на, смотрела в него, как в омут прошлого, не отрывая глаз, потом подняла
глаза:
- Скучная история, не правда ли? Я тебя только об одном прошу - не
бери это в голову, давай лучше за твое здоровье!
- Он и так здоров, как бык.
У стола стоял, широко улыбаясь, Эдик.
- Ну, вы даете, - продолжил он, садясь за свободный стул.
- Я его ищу, можно сказать, по всему лесу, а он... Эдик, - предста-
вился он Наташе. - Я ведь что хотел тебе сказать, Валерка, чем поде-
литься? И радость у меня, и горе. Все вместе. Нашел-таки я свою бутылку.
День сегодня ясный, теплый, снег осел, вот и торчит она, родимая.
- И ничего? Не испортилась?
- Что ей сделается? Только этикетка слезла, стала она родимая, как
голая. - Эдик горестно возвел глаза к небу. - Только вот беда, пустая.
Видно, неосторожно я ее поставил, донышко и кокнулось.
- Ну, это не беда, - рассмеялась Наташа. - А если и беда, то поправи-
мая.
- Так я ж теперь гулять нипочем не пойду, будь она трижды неладна. Я,
можно сказать, из-за нее почти два месяца на свежем воздухе провел, а
теперь...
- К нам присоединяйтесь, - предложила Наташа.
- Не люблю бессмысленной ходьбы, особенно в домах отдыха: соберутся
всем кагалом, гармонист впереди и поперли... вдоль по Питерской. У людей
рабочий день, они в поле пашут или на прополке спину гнут, а тут компа-
ния с песнями бродит. Вот когда праздник, то другое дело... Кстати,
восьмое марта не за горами, отметить бы надо.
- Ужин будет праздничный, - сказала Наташа, - концерт самодеятельнос-
ти устроят, вина сухого нальют... Кстати, Эдик, угощайтесь.
- Конечно, - съязвил Эдик. - Лучшим номером будет художественный ка-
шель. А кислятину эту, организм мой не приемлет. С утра разве что, после
вчерашнего...
- Зря, - сказала Наташа. - Сама читала в "Неделе", что сухое вино
очень полезно для легочников. Целая подборка на всю страницу была опуб-
ликована. Кому-то помог кумыс, кому-то барсучий жир, а кому-то сухое ви-
но. Бывает же такое - вместо антибиотиков, три раза в день по стаканчику
перед едой - и будь здоров!
- Не знаю, что там "Неделя" пишет, - покачал головой Эдик. - Тут дело
индивидуальное по моему разумению. Помните, Наташа, Елисееву из шестой
палаты? Ну, смуглая такая.. Вот-вот, в сиреневом махеровом платочке хо-
дила. Ей врачи операцию рекомендовали, она согласилась, уже и день наз-
начили, а она возьми и откажись накануне. Не вам мне объяснять, что наши
любимые фтизиатры тоже свой гонор имеют - раз отказалась, значит, ле-
читься отказывается. Выписали ее тогда за нарушение больничного режима.
- За это не выписывают, - возразил я. - Иначе ей бы бюллетень не ста-
ли оплачивать. Мне знакомый художник рассказывал, что, когда он выписал-
ся из санатория по собственному желанию, то просто написал заявление,
что, мол, отказываюсь от лечения - и все.
- Значит, с нее тоже подписку взяли, - легко согласился Эдик. - Факт
тот, что после этого она вообще перестала лекарства пить. И пошла на
поправку. Через полгода ее вызвали в диспансер, снимок сделали. Чисто,
все зарубцевалось. А ты говоришь...
- Умница, молодец, - задумчиво похвалила ее Наташа. - Значит, поняла,
что природа сама справится с хворью или очень верила в это.
Наташа посмотрела на меня и тихо добавила:
- Или кто-то верой своей ей помог.
Я улыбнулся Наташе и смотрел на нее, хотя говорил в это время с Эди-
ком:
- В этой истории самое замечательное, Эдик, что если бы она хоть
что-то принимала бы в это время, ну, например, сок алоэ, то потом всем
доказывала бы, что спасло ее именно алоэ.
- Это верно, - Эдик тряхнул редеющими кудрями. - А что мы все время
про болячки свои, как старики, а? Слушай, Валерка, Круглов из соседней
палаты, чернявый такой, на таракана похож, во отмочил! Написал всем сво-
им, пардон, Наташа, дамам сердца поздравительные открытки с международ-
ным праздником Восьмое марта. И сдуру перепутал - все открытки домой
отправил, жене. Так что она теперь имеет полную картотеку любовниц свое-
го ненаглядного.
- Ой, что же теперь будет? - испугалась Наташа.
- Так ему и надо, кобелю, - махнул рукой Эдик. - Крути любовь пока
встречаешься, а разошлись, чего деньги на открытки тратить?
- Все равно нехорошо получилось, - пожалела Круглова Наташа.
- Он от расстройства даже храпеть перестал во сне, - с серьезной ми-
ной сказал Эдик. - Раньше его соседи по палате жаловались, что уснуть не
могут, настолько могучий храп у человека, а сейчас уснуть не могут, при-
выкли, ждут, когда захрапит.
- Ой, я сейчас вам про храп случай один расскажу, - оживилась Наташа.
- Гостила я как-то в Одессе у знакомых и решила в Москву через Киев вер-
нуться, так мне хотелось в Киевско-Печерской лавре побывать. Поезд вече-
ром уходит, утром приходит, очень удобно. В купе еще одна женщина ехала,
в годах уже, такая, знаете, дамистая: тюрбан, ожерелье, браслеты... И
очень она беспокоилась, что к нам в купе пьяные подсядут. Я спросила ее,
почему она так боится пьяных. Ну, что вы, говорит, они же лягут спать и
начнут храпеть, а я этого не выношу совершенно. И действительно, как по
заказу, за минуту до отхода поезда входят двое мужчин, наши соседи.
- Бухие в лоскуты? - усмехнулся Эдик.
- Нет, но под мухой и очень крепенько. Командировочные. Домой в Киев
возвращаются. Поставили сразу на стол недопитую бутылку горилки с пер-
цем, грамм сто в ней оставалось, и бутылку пива. Дама наша в панике ста-
ла бегать по вагону, хотела обменяться с кем-нибудь местами, но ничего у
нее не получалось. Одессит же из соседнего купе сказал ей, что он и без
вина храпит так, что все равно весь вагон не уснет. А тут проводник хо-
дит, деньги за постель собирает. И оказывается, что у командировочных
уже ни гроша за душой не осталось. Тогда им этот умный одессит из сосед-
него купе и советует, а вы продайте водку с пивом, может кто и купит за
два рубля. Командировочные стали ему же и торговать, но тот отказался и
сказал нашей даме, а знаете, мадам, вам имеет полный смысл купить этот
гастрономический набор, потому что его хозяева сейчас его опустошат и
вот уж тогда точно будут храпеть. Я бы, говорит, просил вас, мадам, при-
обрести набор не только ради вашего драгоценного сна, пусть все ваши сны
сбудутся, но и ради нас всех. Совершите общественно-благородный посту-
пок, это такая редкость и теперь, и что такое в конце концов два рубля,
разве это деньги, разве они вас спасут?
- И она купила? - затаил дыхание Эдик.
- Да. Но слушайте дальше. Все ничего пока стелились и укладывались.
Но один из командированных, то ли забылся, то ли хмель у него стал про-
ходить - в общем, вылил горилку в стакан и хотел ее выпить. Мадам в ужа-
се вырвала у него стакан и, сама того не ожидая залпом осушила его до
дна. Я не знаю, пила ли она когда-ибудь в своей жизни что-то покрепче
лимонада, но вид у нее был настолько задохнувшийся, что командировочный,
опасаясь за ее жизнь, срочно дал ей запить пивом. После этого она захме-
лела, легла на свою полку и захрапела.
- Бывает же, - расхохотались мы с Эдиком в один голос.
- Зато утром, - продолжала Наташа, - они друг на друга смотреть не
могли, у всех троих голова трещала с похмелья. А одессит из соседнего
купе жаловался, что не спал всю ночь из-за чьего-то храпа...
На обратном пути в санаторий Наташа вела нас с Эдиком под руки, время
от времени крепко сжимая мне локоть. К вечеру подморозило и на нас... и
на нас...
...злость зимы -
не сезон для влюбленных.
Мы идем.
Оседает на шапках иней,
как рисунок хрустальных ваз.
Далеко нам до драм заоконных
и на нас
смотрят звезды из черной сини
влажным золотом удивленных глаз..
День Восьмого марта мы провели с Наташей вместе, я загодя наломал в лесу
багульника, поставил розовые прутики в воду, и них вспыхнули нежными
звездочками цветы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19