"Событие -- это провал
настоящего, время без настоящего, с которым у меня нет связи, и в направлении
которого я не способен проецировать себя. Ибо в нем Я не умирает. Я утратило
способность умереть. В этом провале "умирается" -- вечно умирается, но никогда
не удается умереть"3.
Сколь отличается эта ситуация от банальной повседневности. Это ситуация
безличных и до-индивидуальных сингулярностей, ситуация чистого события, в
_______________
3 Maurice Blanchot, L'Espace litteraire, Paris, Gallimard, 1955, p.160.
202
СОБЫТИЕ
которой "умирается", точно так же как "темнеет" или "моросит". Достоинство этой
ситуации -- это достоинство чистого события, или грамматического четвертого
лица. Вот почему нет частных и коллективных событий, как нет среди них
индивидуальностей и универсалий, частностей и общностей. В них все сингулярно, а
значит, одновременно коллективно и частно, особенно и всеобще, не-индивидуально,
но и не-универсально. Например, какая война не бывает частным делом? И наоборот,
какая рана не наносится войной и не производна от общества в целом? Какое
частное событие обходится без всех своих координат, то есть, всех своих
безличных социальных сингулярностей? Тем не менее, было бы нечестно утверждать,
что война страшна для всех, ибо это не так: она не пугает тех, кто использует ее
или служит ей -- порождений озлобления. И такая же ложь в словах, что у каждого
своя война или своя особенная рана, ибо это не так для тех, кто растравляет свои
болячки, -- порождений горечи и озлобления. Это справедливо только для
свободного человека, который улавливает событие и дает ему осуществиться не
иначе, как только инсценировав его -- для актера, его [события]
контр-осуществления. Следовательно, только свободный человек постигает все
насилие в единичном акте насилия и всякое смертельное событие в одном Событии, в
котором больше нет места происшествию, которое осуждает и отменяет власть
озлобления в индивидуальности так же, как и власть подавления в обществе. Только
плодя озлобление, тираны вербуют союзников -- рабов и прислужников. Одно лишь
революционное свободно от озлобления, с которым мы всегда участвуем в порядке
подавления и извлекаем из него выгоду. Одно и то же Событие? Смесь, которая
выделяет, очищает и отмеряет все содержимое беспримесного момента вместо
перемешивания всего со всем. Все формы насилия и подавления соединяются в этом
единичном событии, которое осуждает все, осуждая что-то одно (ближайшее и
конечное состояние вопроса). "Психопатология, которую осваивает поэт, -- это не
некое зловещее маленькое происшествие личной судьбы, не индивидуальный
несчастный случай. Это не грузовичок молочника, задавивший его и бросив-
203
ЛОГИКА СМЫСЛА
ший на произвол судьбы, -- это всадники Черной Сотни, устроившие погром своих
предков в гетто Вильно... Удары сыпятся на головы не в уличных скандалах, а
когда полиция разгоняет демонстрантов. ... Если поэт рыдает, оглохший гений, то
потому, что это бомбы Герники и Ханоя оглушили его. ..."4. Именно в такой
подвижной и малой точке, где все события собираются воедино, происходит
превращение: в этой точке смерть восстает против смерти; здесь умирание служит
отрицанием смерти, а его безличностность указывает уже не на момент, когда я
исчезаю из себя, а скорее на момент, когда смерть теряет себя в себе, а также на
фигуру, форму которой принимает сама единичная жизнь, чтобы подменить меня
собой5.
_____________
4 См. эссе Клода Роя о поэте Гинсберге, Nouvel Observateur, 1968.
5 Cf. Maurice Blanchot, op. cit., p. 155: "Попытка возвысить смерть до самой
себя, совместить две точки -- ту, где она исчезает в самой себе, и ту, где я
исчезаю из самого себя, -- далеко не внутреннее дело; оно предполагает огромную
ответственность перед вещами и возможно только при их посредстве..."
Двадцать вторая серия: фарфор и вулкан
"Бесспорно, вся жизнь -- это процесс постепенного распада..."1. Немного найдется
фраз, которые отдаются в наших душах подобно удару молота. Немного найдется
текстов, отмеченных столь зрелым мастерством, погружающих нас в молчание и
заставляющих безоговорочно согласиться с ними, как "Крушение" Фицджеральда. По
сути дела, все творчество Фицджеральда представляет собой раскрытие этой фразы и
особенно слова "бесспорно". Перед нами мужчина и женщина -- пара (почему пара?
-- потому что диада уже задает возможность движения и процесса). У этой пары,
что называется, есть все для счастья: красота, шарм, богатство, внешность,
талант. И вдруг что-то случилось. Все лопается, словно старая тарелка или
стакан. Шизофреник и алкоголик остаются с глазу на глаз, и этот ужасный союз
может разорвать только смерть их обоих. Не идет ли здесь речь о столь знакомом
нам саморазрушении? Что же на самом деле произошло? Они же не пытались совершить
ничего особенного, ничего, что было бы выше их сил. Но почему-то они
просыпаются, как после сокрушительной битвы. Их тела разбиты, мускулы напряжены,
души мертвы. "Такое ощущение, что я стою в сумерках на пустом стрельбище.
Разряженное ружье в руках. Сбитые мишени. Никаких проблем. Тишина. И
единственный звук -- мое собственное дыхание... Принесенная мною жертва
оказалась навозной кучей". На самом деле много чего произошло -- как вовне, так
и внутри: война, финансовый крах, старение, депрессия, болезнь,
___________
1 Ф.С.Фицджеральд, Последний магнат. Рассказы. Эссе -- М., Правда, 1990 - С.484.
205 ЛОГИКА СМЫСЛА
утрата таланта. Но все эти явные происшествия уже дали собственный эффект. Сам
по себе последний ни в чем бы не сказался, если бы не проник вглубь и не достиг
чего-то такого, что обладает совершенно иной природой. Это нечто заявляет о себе
лишь по прошествии времени и на расстоянии, когда уже слишком поздно и ничего
нельзя исправить -- безмолвная трещина. "Почему мы все потеряли -- мир, любовь,
здоровье?" Была какая-то немая, неразличимая трещина на поверхности, некое
уникальное поверхностное Событие. Оно было как бы подвешено, парило над самим
собой, летело над собственным местом. По сути дела, подлинное различие проходит
не между внутренним и внешним. Трещина ни внутри, ни снаружи. Она на границе --
ведь трещина вне восприятия, -- бестелесная и идеальная. С тем, что происходит
внутри или снаружи, у трещины сложные отношения препятствия и встречи,
пульсирующей связки -- от одного к другому, -- обладающей разным ритмом. Все
происходящее шумно заявляет о себе на кромке трещины, и без этого ничего бы не
было. Напротив, трещина безмолвно движется своим путем, меняя его по линиям
наименьшего сопротивления, паутинообразно распространяясь под ударами
происходящего -- пока эта пара, эти шум и безмолвие не сольются полностью и
неразличимо в крошеве полного распада. Все это означает, что игра трещины
перешла в глубину тел, как только работа внутреннего и внешнего раздвинула ее
края.
(Что бы мы сказали другу, утешающему нас такими словами: "Господи, да если бы я
пережила крушение, со мной вместе провалился бы весь свет. Послушайте! Мир
существует только потому, что вы его воспринимаете. Так почему не сказать, что
обвал -- в Большом каньоне?" Такое утешение по-американски едва ли успокоит
того, кто знает, что трещина проходит ни внутри, ни снаружи, что ее проекция
вовне отдаляет конец ничуть не больше, чем чистая интроекция. Пусть это будет
трещина Большого каньона или скал Сьерра Мадре; пусть космические образы ущелий,
гор или вулканов сменят столь близкий и знакомый фарфор. Что изменится? Что из
этого выйдет, кроме невыносимой жалости к камням, с которыми отождествляешь
себя? Устами
206
ФАРФОР И ВУЛКАН
персонажа другой пары Мальком Лоури говорит: "Да! Раскололось! Но разве нельзя,
не дожидаясь полного развала, как-то спасти распавшиеся половины? ...Ах, хоть бы
произошло какое-нибудь фантастическое геологическое чудо, и эти части срослись
вновь! Ивонне очень хотелось исцелить треснувшую скалу. Она сама была одной из
ее половин и жаждала спасти другую, чтобы уцелеть обеим. Напрягая все свои, силы
она придвигалась ближе, молила, лила слезы, говорила, что все простит... Скала
оставалась недвижимой. "Это все очень хорошо, -- сказала скала, -- но выходит,
что ты виновна. Что же касается меня, то я предпочитаю разрушаться, как
захочу!""2.)
Сколь бы тесным ни было единение, оно содержит два элемента, два процесса,
природа которых различна, есть трещина, бегущая по прямой, бестелесной и
безмолвной линии на поверхности; и есть внешние удары и шумный внутренний напор,
заставляющие трещину отклоняться, углубляться, проникать и воплощаться в толще
тела. Не те ли это два аспекта смерти, ранее выделенные Бланшо: Смерть как
событие, неотделимое от прошлого и будущего, на которые она разделяется, никогда
не пребывая в настоящем, -- безличная смерть, "неразличимое нечто, что я не могу
уловить, ибо оно не имеет ко мне никакого отношения, что никогда не приходит, и
к чему я сам не иду". И личная смерть, происходящая и наступающая в самом что ни
на есть грубом настоящем, чей "предельный горизонт очерчен свободой умереть и
возможностью самому смертельно рискнуть". Можно указать разные способы, какими
могут соединяться эти два аспекта: самоубийство и сумасшествие, наркомания и
алкоголизм. Возможно, последние два -- самые совершенные, поскольку для сведения
данных двух линий к фатальной точке, им требуется некоторое время. Тем не менее,
в каждом из них есть нечто иллюзорное. Когда Бланшо мыслит самоубийство как
желание совместить два лика смерти -- длящуюся безличную смерть с сугубо личным
актом,-- он ясно показывает неизбежность такого соединения или его попытки.
Вместе с тем
____________
2 Malcom Lowry, Under the Volcano (New York: Lippincott, 1965), p.55.
207 ЛОГИКА СМЫСЛА
Бланшо стремится определить, что здесь иллюзорного3. Фактически, главное
различие проходит между тем, что вступает в брак или совместно длится.
Но суть проблемы не в этом. Подобное различие существенно лишь для абстрактного
мыслителя. И как же он смешон -- этот мыслитель, -- когда пытается разобраться в
данном вопросе. Пусть даже эти два процесса различны по своей природе. Но вот
как сделать, чтобы один процесс не продолжался естественным и необходимым
образом в другом, чтобы бесшумный след бестелесной трещины на поверхности не
"углублялся" в толщину шумящего тела, чтобы поверхностная рана не стала
глубинной Spaltung, а поверхностный нонсенс -- нонсенсом глубины? Если воля --
это всегда воля к событию, то возможно ли при этом не желать также и полного
осуществления этого события в телесной смеси, подвластной той трагичной воле,
которая правит всеми поглощениями? Если по самому порядку поверхности пошли
трещины, то разве он при этом не рушится, и как спасти его от стремительного
разрушения, пусть даже ценой утраты всех сопутствующих благ -- организации
языка, а то и самой жизни? Как избежать той точки, где можно произносить лишь
отдельные буквы и выкрикивать из глубины шизофрении, где нет вообще
членораздельной речи? Если на поверхности есть трещина, то можно ли избежать
того, чтобы глубинная жизнь не стала источником разрушения, чтобы она не стала
"бесспорной"? Можно ли сохранить бестелесную трещину, препятствуя
____________
3 М. Blanchot, op.cit., pp. 104-105: "При самоубийстве я хочу убить себя в некий
определенный момент; я связываю смерть с теперь: да, теперь, теперь. Но ничто не
указывает на иллюзорность и безумие этого Я хочу, ибо смерть никогда не бывает
налицо... Самоубийство в этом смысле никогда не встречается со смертью. Скорее,
оно является желанием устранить смерть как будущее, изъять ее из той части
грядущего, которая выступает как сущность смерти... Мы, не в состоянии
проецировать убийство самих себя; мы готовим себя для этого, мы действуем под
взглядом последнего жеста, который, тем не менее, относится к категории
нормальных вещей и дел. Но этот же жест не входит в поле зрения смерти, не
касается ее, не удерживается в ее присутствии..."
208 ФАРФОР И ВУЛКАН
ее осуществлению и воплощению в глубине тела? Или еще точнее: можно ли спастись
в контр-осуществлении события -- в простом и плоском представлении актера и
танцора, -- лишь бы предотвратить само осуществление, характерное для жертвы и
страдания? Уже из этих вопросов видно, как смешон наш мыслитель. Да, всегда есть
два аспекта и два разных по природе процесса. Но когда Воске говорит о вечной
истине раны, то это говорится от имени личной, отвратительной раны, которую он
носит в собственном теле. Когда Фицджеральд и Лоури говорят о бестелесной
метафизической трещине и находят в ней как место своей мысли, так и препятствие
для нее; как ее живительный источник, так и иссушающий тупик; как смысл, так и
нонсенс, -- то они говорят от имени всех выпитых литров алкоголя, вызвавших
трещину в их телах. Когда Арто говорит об эрозии мысли как о чем-то одновременно
и существенном, и случайном; как о полной импотенции и в то же время великой
силе, -- то это уже речь со дна шизофрении. Каждый из них чем-то рисковал и шел
при этом до конца; отсюда их неоспоримое право на сказанное. Что же остается на
долю абстрактного мыслителя, дающего мудрые советы и падкого на различия? И
потом, стоит ли без конца говорить о ране Баске, об алкоголизме Фицджеральда и
Лоури, о сумасшествии Ницше и Арто, оставаясь при этом на берегу? Не пора ли
стать наконец профессионалами в этих областях? Неужели нам под силу лишь
пожелать, чтобы упавший расшибся не слишком сильно? Неужто на нашу долю выпало
лишь составление сборников да выпуск тематических номеров журнала? Или же нам
следует кратчайшим путем познать самих себя: быть немножко алкоголиком, немножко
сумасшедшим, немножко самоубийцей, немножко партизаном-террористом -- так, чтобы
продолжить трещину, хотя и не настолько, чтобы непоправимо углубить ее? Как ни
крути, а все выглядит довольно мрачно. В самом деле, как еще можно оставаться на
поверхности, не покидая при этом берега? Как нам спастись самим, спасая
одновременно поверхность и все поверхностные организации, включая язык и жизнь?
Как добиться такой политики, такой партизанской войны? (Как многому нужно еще
учиться у стоиков...)
209
ЛОГИКА СМЫСЛА
Судя по всему, алкоголизм -- это поиск не удовольствия, а особого эффекта:
последний в основном состоит в необычайной приостановке настоящего. Алкоголик
живет в двух временах, в двух моментах сразу, но совсем не в том смысле, какой
имел ввиду Пруст. Другой момент может быть наполнен как прожектами, так и
воспоминаниями о трезвой жизни; тем не менее он существует совершенно иначе,
основательно видоизмененным образом, находясь внутри застывшего настоящего,
которое окружает его подобно тому, как мягкий прыщик окружен упругой плотью. В
этом мягком центре второго момента алкоголик может отождествлять себя с объектом
своей любви или "ужаса и сострадания", поскольку здесь вожделенная твердая
неподвижность настоящего момента позволяет ему удерживать реальность на
расстоянии4. Алкоголик любит их одинаково -- как твердость, в которой он
коснеет, так и мягкость, взятую в кольцо твердого и укрытую там. Один момент
содержится внутри другого. Настоящее застывает и столбенеет лишь для того, чтобы
ввести в игру эту мягкую, го-
__________________________________________
4 Ф.С.Фиоджеральд, цит.соч. -- С.497: "Просто мне нужен был полный покой, чтобы
выяснить, каким образом у меня выработалась печальная склонность к печали,
безотрадная склонность к безотрадности, трагичная склонность к трагизму, то есть
каким образом я отождествил себя с тем, что внушало мне ужас или сострадание.
Такое отождествление губительно для писателя. Наверное, по этому душевнобольные
не работают. Ленин не стал бы по доброй воле страдать заодно с пролетариатом,
Вашингтон -- со своими солдатами, а Диккенс -- со своими лондонскими бедняками.
Когда Толстой пытался слиться с той жизнью, к которой было приковано его
внимание, из этого ничего не вышло, одна фальшь..." (перевод дополнен -- прим.
пер.). Этот отрывок служит замечательной иллюстрацией к психоаналитической
теории маниакально-депрессивных состояний (в особенности, к теории Клейн).
Однако, как мы увидим далее, в этой теории есть два проблематичных пункта. В
первом случае манию слишком часто представляют как реакцию на депрессивное
состояние, тогда как, по-видимому, она, напротив, определяет это состояние, --
по крайней мере в структуре алкоголизма. С другой стороны, самоотождествление
столь же часто представляют как реакцию на утрату объекта, тогда как,
по-видимому, именно оно и предполагает эту утрату, влечет и даже "желает" ее.
210
ФАРФОР И ВУЛКАН
товую прорваться точку. Эти два одновременных момента странным образом
организованы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
настоящего, время без настоящего, с которым у меня нет связи, и в направлении
которого я не способен проецировать себя. Ибо в нем Я не умирает. Я утратило
способность умереть. В этом провале "умирается" -- вечно умирается, но никогда
не удается умереть"3.
Сколь отличается эта ситуация от банальной повседневности. Это ситуация
безличных и до-индивидуальных сингулярностей, ситуация чистого события, в
_______________
3 Maurice Blanchot, L'Espace litteraire, Paris, Gallimard, 1955, p.160.
202
СОБЫТИЕ
которой "умирается", точно так же как "темнеет" или "моросит". Достоинство этой
ситуации -- это достоинство чистого события, или грамматического четвертого
лица. Вот почему нет частных и коллективных событий, как нет среди них
индивидуальностей и универсалий, частностей и общностей. В них все сингулярно, а
значит, одновременно коллективно и частно, особенно и всеобще, не-индивидуально,
но и не-универсально. Например, какая война не бывает частным делом? И наоборот,
какая рана не наносится войной и не производна от общества в целом? Какое
частное событие обходится без всех своих координат, то есть, всех своих
безличных социальных сингулярностей? Тем не менее, было бы нечестно утверждать,
что война страшна для всех, ибо это не так: она не пугает тех, кто использует ее
или служит ей -- порождений озлобления. И такая же ложь в словах, что у каждого
своя война или своя особенная рана, ибо это не так для тех, кто растравляет свои
болячки, -- порождений горечи и озлобления. Это справедливо только для
свободного человека, который улавливает событие и дает ему осуществиться не
иначе, как только инсценировав его -- для актера, его [события]
контр-осуществления. Следовательно, только свободный человек постигает все
насилие в единичном акте насилия и всякое смертельное событие в одном Событии, в
котором больше нет места происшествию, которое осуждает и отменяет власть
озлобления в индивидуальности так же, как и власть подавления в обществе. Только
плодя озлобление, тираны вербуют союзников -- рабов и прислужников. Одно лишь
революционное свободно от озлобления, с которым мы всегда участвуем в порядке
подавления и извлекаем из него выгоду. Одно и то же Событие? Смесь, которая
выделяет, очищает и отмеряет все содержимое беспримесного момента вместо
перемешивания всего со всем. Все формы насилия и подавления соединяются в этом
единичном событии, которое осуждает все, осуждая что-то одно (ближайшее и
конечное состояние вопроса). "Психопатология, которую осваивает поэт, -- это не
некое зловещее маленькое происшествие личной судьбы, не индивидуальный
несчастный случай. Это не грузовичок молочника, задавивший его и бросив-
203
ЛОГИКА СМЫСЛА
ший на произвол судьбы, -- это всадники Черной Сотни, устроившие погром своих
предков в гетто Вильно... Удары сыпятся на головы не в уличных скандалах, а
когда полиция разгоняет демонстрантов. ... Если поэт рыдает, оглохший гений, то
потому, что это бомбы Герники и Ханоя оглушили его. ..."4. Именно в такой
подвижной и малой точке, где все события собираются воедино, происходит
превращение: в этой точке смерть восстает против смерти; здесь умирание служит
отрицанием смерти, а его безличностность указывает уже не на момент, когда я
исчезаю из себя, а скорее на момент, когда смерть теряет себя в себе, а также на
фигуру, форму которой принимает сама единичная жизнь, чтобы подменить меня
собой5.
_____________
4 См. эссе Клода Роя о поэте Гинсберге, Nouvel Observateur, 1968.
5 Cf. Maurice Blanchot, op. cit., p. 155: "Попытка возвысить смерть до самой
себя, совместить две точки -- ту, где она исчезает в самой себе, и ту, где я
исчезаю из самого себя, -- далеко не внутреннее дело; оно предполагает огромную
ответственность перед вещами и возможно только при их посредстве..."
Двадцать вторая серия: фарфор и вулкан
"Бесспорно, вся жизнь -- это процесс постепенного распада..."1. Немного найдется
фраз, которые отдаются в наших душах подобно удару молота. Немного найдется
текстов, отмеченных столь зрелым мастерством, погружающих нас в молчание и
заставляющих безоговорочно согласиться с ними, как "Крушение" Фицджеральда. По
сути дела, все творчество Фицджеральда представляет собой раскрытие этой фразы и
особенно слова "бесспорно". Перед нами мужчина и женщина -- пара (почему пара?
-- потому что диада уже задает возможность движения и процесса). У этой пары,
что называется, есть все для счастья: красота, шарм, богатство, внешность,
талант. И вдруг что-то случилось. Все лопается, словно старая тарелка или
стакан. Шизофреник и алкоголик остаются с глазу на глаз, и этот ужасный союз
может разорвать только смерть их обоих. Не идет ли здесь речь о столь знакомом
нам саморазрушении? Что же на самом деле произошло? Они же не пытались совершить
ничего особенного, ничего, что было бы выше их сил. Но почему-то они
просыпаются, как после сокрушительной битвы. Их тела разбиты, мускулы напряжены,
души мертвы. "Такое ощущение, что я стою в сумерках на пустом стрельбище.
Разряженное ружье в руках. Сбитые мишени. Никаких проблем. Тишина. И
единственный звук -- мое собственное дыхание... Принесенная мною жертва
оказалась навозной кучей". На самом деле много чего произошло -- как вовне, так
и внутри: война, финансовый крах, старение, депрессия, болезнь,
___________
1 Ф.С.Фицджеральд, Последний магнат. Рассказы. Эссе -- М., Правда, 1990 - С.484.
205 ЛОГИКА СМЫСЛА
утрата таланта. Но все эти явные происшествия уже дали собственный эффект. Сам
по себе последний ни в чем бы не сказался, если бы не проник вглубь и не достиг
чего-то такого, что обладает совершенно иной природой. Это нечто заявляет о себе
лишь по прошествии времени и на расстоянии, когда уже слишком поздно и ничего
нельзя исправить -- безмолвная трещина. "Почему мы все потеряли -- мир, любовь,
здоровье?" Была какая-то немая, неразличимая трещина на поверхности, некое
уникальное поверхностное Событие. Оно было как бы подвешено, парило над самим
собой, летело над собственным местом. По сути дела, подлинное различие проходит
не между внутренним и внешним. Трещина ни внутри, ни снаружи. Она на границе --
ведь трещина вне восприятия, -- бестелесная и идеальная. С тем, что происходит
внутри или снаружи, у трещины сложные отношения препятствия и встречи,
пульсирующей связки -- от одного к другому, -- обладающей разным ритмом. Все
происходящее шумно заявляет о себе на кромке трещины, и без этого ничего бы не
было. Напротив, трещина безмолвно движется своим путем, меняя его по линиям
наименьшего сопротивления, паутинообразно распространяясь под ударами
происходящего -- пока эта пара, эти шум и безмолвие не сольются полностью и
неразличимо в крошеве полного распада. Все это означает, что игра трещины
перешла в глубину тел, как только работа внутреннего и внешнего раздвинула ее
края.
(Что бы мы сказали другу, утешающему нас такими словами: "Господи, да если бы я
пережила крушение, со мной вместе провалился бы весь свет. Послушайте! Мир
существует только потому, что вы его воспринимаете. Так почему не сказать, что
обвал -- в Большом каньоне?" Такое утешение по-американски едва ли успокоит
того, кто знает, что трещина проходит ни внутри, ни снаружи, что ее проекция
вовне отдаляет конец ничуть не больше, чем чистая интроекция. Пусть это будет
трещина Большого каньона или скал Сьерра Мадре; пусть космические образы ущелий,
гор или вулканов сменят столь близкий и знакомый фарфор. Что изменится? Что из
этого выйдет, кроме невыносимой жалости к камням, с которыми отождествляешь
себя? Устами
206
ФАРФОР И ВУЛКАН
персонажа другой пары Мальком Лоури говорит: "Да! Раскололось! Но разве нельзя,
не дожидаясь полного развала, как-то спасти распавшиеся половины? ...Ах, хоть бы
произошло какое-нибудь фантастическое геологическое чудо, и эти части срослись
вновь! Ивонне очень хотелось исцелить треснувшую скалу. Она сама была одной из
ее половин и жаждала спасти другую, чтобы уцелеть обеим. Напрягая все свои, силы
она придвигалась ближе, молила, лила слезы, говорила, что все простит... Скала
оставалась недвижимой. "Это все очень хорошо, -- сказала скала, -- но выходит,
что ты виновна. Что же касается меня, то я предпочитаю разрушаться, как
захочу!""2.)
Сколь бы тесным ни было единение, оно содержит два элемента, два процесса,
природа которых различна, есть трещина, бегущая по прямой, бестелесной и
безмолвной линии на поверхности; и есть внешние удары и шумный внутренний напор,
заставляющие трещину отклоняться, углубляться, проникать и воплощаться в толще
тела. Не те ли это два аспекта смерти, ранее выделенные Бланшо: Смерть как
событие, неотделимое от прошлого и будущего, на которые она разделяется, никогда
не пребывая в настоящем, -- безличная смерть, "неразличимое нечто, что я не могу
уловить, ибо оно не имеет ко мне никакого отношения, что никогда не приходит, и
к чему я сам не иду". И личная смерть, происходящая и наступающая в самом что ни
на есть грубом настоящем, чей "предельный горизонт очерчен свободой умереть и
возможностью самому смертельно рискнуть". Можно указать разные способы, какими
могут соединяться эти два аспекта: самоубийство и сумасшествие, наркомания и
алкоголизм. Возможно, последние два -- самые совершенные, поскольку для сведения
данных двух линий к фатальной точке, им требуется некоторое время. Тем не менее,
в каждом из них есть нечто иллюзорное. Когда Бланшо мыслит самоубийство как
желание совместить два лика смерти -- длящуюся безличную смерть с сугубо личным
актом,-- он ясно показывает неизбежность такого соединения или его попытки.
Вместе с тем
____________
2 Malcom Lowry, Under the Volcano (New York: Lippincott, 1965), p.55.
207 ЛОГИКА СМЫСЛА
Бланшо стремится определить, что здесь иллюзорного3. Фактически, главное
различие проходит между тем, что вступает в брак или совместно длится.
Но суть проблемы не в этом. Подобное различие существенно лишь для абстрактного
мыслителя. И как же он смешон -- этот мыслитель, -- когда пытается разобраться в
данном вопросе. Пусть даже эти два процесса различны по своей природе. Но вот
как сделать, чтобы один процесс не продолжался естественным и необходимым
образом в другом, чтобы бесшумный след бестелесной трещины на поверхности не
"углублялся" в толщину шумящего тела, чтобы поверхностная рана не стала
глубинной Spaltung, а поверхностный нонсенс -- нонсенсом глубины? Если воля --
это всегда воля к событию, то возможно ли при этом не желать также и полного
осуществления этого события в телесной смеси, подвластной той трагичной воле,
которая правит всеми поглощениями? Если по самому порядку поверхности пошли
трещины, то разве он при этом не рушится, и как спасти его от стремительного
разрушения, пусть даже ценой утраты всех сопутствующих благ -- организации
языка, а то и самой жизни? Как избежать той точки, где можно произносить лишь
отдельные буквы и выкрикивать из глубины шизофрении, где нет вообще
членораздельной речи? Если на поверхности есть трещина, то можно ли избежать
того, чтобы глубинная жизнь не стала источником разрушения, чтобы она не стала
"бесспорной"? Можно ли сохранить бестелесную трещину, препятствуя
____________
3 М. Blanchot, op.cit., pp. 104-105: "При самоубийстве я хочу убить себя в некий
определенный момент; я связываю смерть с теперь: да, теперь, теперь. Но ничто не
указывает на иллюзорность и безумие этого Я хочу, ибо смерть никогда не бывает
налицо... Самоубийство в этом смысле никогда не встречается со смертью. Скорее,
оно является желанием устранить смерть как будущее, изъять ее из той части
грядущего, которая выступает как сущность смерти... Мы, не в состоянии
проецировать убийство самих себя; мы готовим себя для этого, мы действуем под
взглядом последнего жеста, который, тем не менее, относится к категории
нормальных вещей и дел. Но этот же жест не входит в поле зрения смерти, не
касается ее, не удерживается в ее присутствии..."
208 ФАРФОР И ВУЛКАН
ее осуществлению и воплощению в глубине тела? Или еще точнее: можно ли спастись
в контр-осуществлении события -- в простом и плоском представлении актера и
танцора, -- лишь бы предотвратить само осуществление, характерное для жертвы и
страдания? Уже из этих вопросов видно, как смешон наш мыслитель. Да, всегда есть
два аспекта и два разных по природе процесса. Но когда Воске говорит о вечной
истине раны, то это говорится от имени личной, отвратительной раны, которую он
носит в собственном теле. Когда Фицджеральд и Лоури говорят о бестелесной
метафизической трещине и находят в ней как место своей мысли, так и препятствие
для нее; как ее живительный источник, так и иссушающий тупик; как смысл, так и
нонсенс, -- то они говорят от имени всех выпитых литров алкоголя, вызвавших
трещину в их телах. Когда Арто говорит об эрозии мысли как о чем-то одновременно
и существенном, и случайном; как о полной импотенции и в то же время великой
силе, -- то это уже речь со дна шизофрении. Каждый из них чем-то рисковал и шел
при этом до конца; отсюда их неоспоримое право на сказанное. Что же остается на
долю абстрактного мыслителя, дающего мудрые советы и падкого на различия? И
потом, стоит ли без конца говорить о ране Баске, об алкоголизме Фицджеральда и
Лоури, о сумасшествии Ницше и Арто, оставаясь при этом на берегу? Не пора ли
стать наконец профессионалами в этих областях? Неужели нам под силу лишь
пожелать, чтобы упавший расшибся не слишком сильно? Неужто на нашу долю выпало
лишь составление сборников да выпуск тематических номеров журнала? Или же нам
следует кратчайшим путем познать самих себя: быть немножко алкоголиком, немножко
сумасшедшим, немножко самоубийцей, немножко партизаном-террористом -- так, чтобы
продолжить трещину, хотя и не настолько, чтобы непоправимо углубить ее? Как ни
крути, а все выглядит довольно мрачно. В самом деле, как еще можно оставаться на
поверхности, не покидая при этом берега? Как нам спастись самим, спасая
одновременно поверхность и все поверхностные организации, включая язык и жизнь?
Как добиться такой политики, такой партизанской войны? (Как многому нужно еще
учиться у стоиков...)
209
ЛОГИКА СМЫСЛА
Судя по всему, алкоголизм -- это поиск не удовольствия, а особого эффекта:
последний в основном состоит в необычайной приостановке настоящего. Алкоголик
живет в двух временах, в двух моментах сразу, но совсем не в том смысле, какой
имел ввиду Пруст. Другой момент может быть наполнен как прожектами, так и
воспоминаниями о трезвой жизни; тем не менее он существует совершенно иначе,
основательно видоизмененным образом, находясь внутри застывшего настоящего,
которое окружает его подобно тому, как мягкий прыщик окружен упругой плотью. В
этом мягком центре второго момента алкоголик может отождествлять себя с объектом
своей любви или "ужаса и сострадания", поскольку здесь вожделенная твердая
неподвижность настоящего момента позволяет ему удерживать реальность на
расстоянии4. Алкоголик любит их одинаково -- как твердость, в которой он
коснеет, так и мягкость, взятую в кольцо твердого и укрытую там. Один момент
содержится внутри другого. Настоящее застывает и столбенеет лишь для того, чтобы
ввести в игру эту мягкую, го-
__________________________________________
4 Ф.С.Фиоджеральд, цит.соч. -- С.497: "Просто мне нужен был полный покой, чтобы
выяснить, каким образом у меня выработалась печальная склонность к печали,
безотрадная склонность к безотрадности, трагичная склонность к трагизму, то есть
каким образом я отождествил себя с тем, что внушало мне ужас или сострадание.
Такое отождествление губительно для писателя. Наверное, по этому душевнобольные
не работают. Ленин не стал бы по доброй воле страдать заодно с пролетариатом,
Вашингтон -- со своими солдатами, а Диккенс -- со своими лондонскими бедняками.
Когда Толстой пытался слиться с той жизнью, к которой было приковано его
внимание, из этого ничего не вышло, одна фальшь..." (перевод дополнен -- прим.
пер.). Этот отрывок служит замечательной иллюстрацией к психоаналитической
теории маниакально-депрессивных состояний (в особенности, к теории Клейн).
Однако, как мы увидим далее, в этой теории есть два проблематичных пункта. В
первом случае манию слишком часто представляют как реакцию на депрессивное
состояние, тогда как, по-видимому, она, напротив, определяет это состояние, --
по крайней мере в структуре алкоголизма. С другой стороны, самоотождествление
столь же часто представляют как реакцию на утрату объекта, тогда как,
по-видимому, именно оно и предполагает эту утрату, влечет и даже "желает" ее.
210
ФАРФОР И ВУЛКАН
товую прорваться точку. Эти два одновременных момента странным образом
организованы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91