Однако, такое
небытие не является бытием негативного; скорее, это бытие проблематического,
которое следовало бы писать как "(не)-бытие" или "?-бытие". Проблема не зависит
ни от отрицания, ни от утверждения; тем не менее, у нее есть позитивность,
отвечающая ее положению в качестве проблемы. Точно так же и чистое событие
обретает подобную позитивность, превосходящую утверждение и отрицание. Событие
обращает последние в частные случаи решения проблемы, которая теперь
определяется через происходящее и посредством сингулярностей, "полагаемых" или
"устраняемых" этим событием. Evenit... "Некоторые предложения низлагают
(abdicativae): они освобождают, отказывают объекту в чем-то. Значит, когда мы
говорим, что удовольствие не является благом, мы лишаем его качества благости.
Однако стоики считали, что такое предложение тем не менее позитивно
(dedicativa). Они утверждали, что не быть благом для удовольствия равнозначно
констатации того, что произошло с этим удовольствием..."4.
Итак, необходимо развести понятия двойничества и нейтральности. Смысл нейтрален,
но при этом он не является ни двойником предложений, его выражающих, ни
двойником положений вещей, в которых он происходит и которые выступают в
качестве денотатов этих предложений. Вот почему, оставаясь внутри цикла
предложения, смысл можно вывести только косвенно. Как мы видели, напрямую смысл
можно уловить только ра-
_____________
4 Апулей, Об интерпретации. (См. о терминологической паре
abdicativus-dedicativus).
170
СТАТИЧНЫЙ ЛОГИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС
зорвав этот круг подобно тому, как была разорвана и развернута лента Мебиуса.
Нельзя мыслить условие в образе обусловленного. Очистить трансцендентальное поле
от следов какого-либо подобия сознанию и когито -- такова задача философии, не
желающей попасть в их западню. Но чтобы соответствовать такому требованию, нужно
отыскать нечто безусловное, которое осуществляло бы неоднородный синтез условия
в автономной фигуре, совмещающей в себе нейтральность и генетическую силу. Когда
выше мы вели речь о нейтральности смысла и трактовали эту нейтральность как
некоего двойника (предложения), то разговор велся не с точки зрения генезиса,
где смысл обладает генетической силой, полученной от квази-причины, а с
совершенно иной точки зрения, согласно которой смысл выступает прежде всего как
эффект, произведенный телесными причинами: бесстрастный и стерильный эффект
поверхности. Как совместить и утвердить два одновременных обстоятельства: и то,
что смысл производит те самые положения вещей, в которых он воплощается, и то,
что он сам производится этими положениями вещей, действиями и страданиями тел
(непорочное зачатие)?
Сама идея статичного генезиса устраняет это противоречие. Когда мы говорим, что
тела и их смеси производят смысл, то это происходит отнюдь не благодаря
индивидуализации, которая бы уже предполагала наличие смысла. Индивидуализация в
телах, мера в смешениях тел, игра личностей и понятий в изменениях тел -- весь
этот порядок в целом предполагает наличие смысла и до-индивидуального и
безличного нейтрального поля, внутри которого разворачивается смысл.
Следовательно, смысл производится телами неким иным способом. Речь теперь идет о
телах, взятых в их недифференцированной глубине и беспорядочной пульсации.
Глубина действует здесь необычным образом: посредством своей способности
организовывать поверхности и сворачиваться внутри поверхностей. А пульсация
действует то формируя минимум поверхности с максимумом материи (то есть,
формируя сферы), то наращивая поверхности и размножая их посредством различных
процессов (растягивание, расчленение, сдавливание, высушивание
171
ЛОГИКА СМЫСЛА
и увлажнение, всасывание, вспенивание, превращение в эмульсию и так далее). Все
приключения Алисы нужно перечитать с этой точки зрения: ее сжатие и рост, ее
одержимость пищеварением и мочеиспусканием, ее столкновения со сферами.
Поверхность ни активна, ни пассивна, она -- продукт действий и страданий
перемешанных тел. Поверхность отличает то, что она скользит над своим полем,
бесстрастная и нераздельная, как те тонкие и легкие волны, о которых Плотин
говорит, что когда они идут непрерывной и стройной чередой, кажется, что сама
вода, пропитывая их, перетекает с одной стороны на другую5. Вмещая лишь
мономолекулярные слои, поверхность обеспечивает неразрывность и взаимосцепление
двух лишенных толщины слоев -- внутреннего и внешнего. Как чистый эффект, она
тем не менее является местом квази-причины, поскольку поверхностная энергия --
это даже не энергия самой поверхности, а энергия поверхностных формаций. От
поверхности исходит фиктивное поверхностное напряжение в виде силы,
проявляющейся на плоскости поверхности. Эта сила и выполняет работу по
увеличению поверхности. В качестве театра, где разыгрываются неожиданные
сгущения, расплавления, изменения состояний одномерных слоев, распределения и
перетасовки сингулярностей, -- поверхность может неопределенно широко
разрастаться, как, например, в случае двух растворяющихся друг в друге
жидкостей. Следовательно, имеется целая физика поверхностей как эффект смесей в
глубине -- физика, вбирающая в себя бесконечные изменения и пульсации всего
универсума, охватывающая их внутри этих подвижных пределов. Но такой физике
поверхностей с необходимостью соответствует метафизическая поверхность. Будем
называть метафизической поверхностью (трансцендентальным полем) границу, которая
устанавливается между телами, взятыми в их цельной совокупности внутри
охватывающих их границ, с одной стороны, и предложениями как таковыми, -- с
другой. Как мы увидим, эта граница имеет по отношению к поверхности определенные
свойства звука, которые делают возможным четкое
__________
5 Плотин, 2,7,1. 172
СТАТИЧНЫЙ ЛОГИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС
распределение языка и тел, телесной глубины и звукового континуума. Во всех этих
отношениях поверхность выступает в качестве трансцендентального поля как
такового, места смысла и выражения. Смысл есть то, что формируется и
развертывается на поверхности. Даже описанная выше граница является тут не неким
водоразделом, а, скорее, связующим элементом, так что смысл предстает и как то,
что случается с телами, и как то, что упорствует в предложениях. Таким образом,
мы должны мыслить совместно и то, что смысл -- это некое раздвоение, и что
нейтральность смысла неотделима от его раздвоенности. Надо только помнить, что
раздвоенность вовсе не означает мимолетного и развоплощМнного сходства,
безплотного образа вроде улыбки без кота. Точнее ее можно определить как
производство поверхностей, их размножение и закрепление. Такое раздвоение -- это
неразрывность обратной и лицевой сторон, искусство полагать подобную
непрерывность так, чтобы смысл распределялся на поверхности сразу с обеих сторон
-- и как выраженное в предложении, и как событие, происходящее в состояниях тел.
Когда такое производство рушится, или когда поверхность терзают разрывы и
вмешательства извне, тела снова проваливаются в собственную глубину; все снова
погружается в анонимные пульсации, где слова суть не более чем телесные аффекты
-- все проваливается в первичный порядок, грохочущий под вторичной организацией
смысла. И наоборот, до тех пор, пока поверхность сохраняется невредимой, смысл
не только разворачивается на ней как эффект, но и становится частью
квази-причины, тесно связанной с ней. В свою очередь, он производит
индивидуализацию и все, что участвует затем в процессе полагания тел и их
размеренных смесей; а также сигнификацию со всем тем, что происходит затем в
процессе полагания предложений и приписываемых им отношений. Другими словами, он
производит всю третичную организацию, или объект статичного генезиса.
Восемнадцатая серия: три образа философов
Образ философа -- как популярный, так и профессиональный -- сформировался, судя
по всему, благодаря платонизму: философ -- это путник, оставивший пещеру и
восходящий ввысь. И чем выше подъем, тем полнее очищение. На почве такой
"психологии восхождения" образуются тесные связи между моралью и философией,
аскетическим идеалом и идеей мысли. Этим и определяется как популярный образ
философа, витающего в облаках, так и его научный образ, согласно которому
философские небеса хотя и обладают интеллигибельной природой, но не отрывают нас
от земли, поскольку последняя живет по их закону. Однако и в том, и в другом
случае все происходит в высоте (даже если это высота личности в небесах
морального закона). Как только мы спрашиваем: "Что значит ориентироваться в
мысли?", то оказывается, что мысль сама предполагает оси и направления, по
которым она развивается, что у нее есть география еще до того, как появится
история, и что она намечает измерения систем до их конституированT. Собственно
говоря, высота -- это платонический Восток. И философская работа всегда задается
как восхождение и преображение, то есть, как движение навстречу высшему
принципу, определяющему само это движение -- как движение самополагания,
самоисполнения и познания. Мы вовсе не собираемся сравнивать философию с
болезнью, но существуют и собственно философские болезни. Идеализм -- врожденная
болезнь платонизма, который со всей его чередой взлетов и падений логично
расценивать как маниакально-депрессивную форму философии. Мания вдохновляет и
ведет Платона. Диалектика -- это полет идей, Ideenflucht. Как говорит об Идее
174
ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
сам Платон: "Она летит или гибнет..." И даже в смерти Сократа есть что-то от
депрессивного самоубийства. Ницше не доверял ориентации на высоту. Он спрашивал,
не свидетельствует ли она, начиная с Сократа, скорее о вырождении и тупиковом
заблуждении философии, чем о верном исполнении последней своего дела. Таким
образом, Ницше вновь поднимает всю проблему ориентации мысли: разве акт мышления
происходит не в мысли, а сам мыслитель разве мыслит вне жизни? Ницше применяет
изобретенный им метод: нельзя ограничиваться ни биографией, ни библиографией,
надо стараться найти ту скрытую точку, где житейский анекдот и афоризм мысли
сливаются воедино -- подобно смыслу, который с одной стороны есть атрибут
жизненных ситуаций, а с другой -- содержание мыслимых предложений. Тут
существуют свои особые измерения, свои времена и пространства, свои ледники или
тропики -- короче, целая экзотическая география, характеризующая как способ
мышления, так и стиль жизни. Возможно, предвосхищением этого метода можно
считать лучшие страницы Диогена Лаэртского, где он подбирает жизненные Афоризмы,
которые в то же время были и Анекдотами мысли -- таков подлинный уест философов.
Так, например, история Эмпедокла и Этны -- философский анекдот подобного рода.
Он не слабее истории про смерть Сократа, но вся суть в том, что его воздействие
относится к иному измерению. Философ-досократик не выходит из пещеры; напротив,
он полагает, что мы не вполне углубились в нее, недостаточно поглощены ею. В
сказании о Тесее, герой отказывается от путеводной нити: "Какое нам дело до
вашей дороги вверх, до вашей нити, ведущей наружу -- к счастью и истине? Вы
хотите спасти нас этой нитью? Мы же от души желаем вам повеситься на ней?"
Досократики помещали мысль внутрь пещер и жизни, в глубину. Они искали тайну
воды и огня, и, подобно сокрушающему статуи Эмпедоклу, они философствовали
молотом -- молотом геолога и спелеолога. С потоками воды и огня вулкан выбросил
все, что осталось от Эмпедокла -- его свинцовую сандалию. Сандалия Эмпедокла
противостоит крыльям платоновской души, доказывая, что Эмпедокл от земли, из-под
земли, что
175
ЛОГИКА СМЫСЛА
он автохтонен. Взмахам платоновских крыльев противостоит удар молота
досократиков; платоновскому вознесению -- досократическое низвержение. Потаенные
глубины показались Ницше подлинным ориентиром философии, открытием досократиков,
которое нужно возродить в философии будущего -- всеми силами жизни, которая
вместе с тем и мысль, всеми силами языка, который также и тело. "За каждой
пещерой находится другая, еще более глубокая; а за ней еще другая пещера. За
поверхностью существует более обширный, странный, богатый мир, пропасть под
каждым основанием"1. В начале была шизофрения: досократическая философия -- это
собственно философская шизофрения, абсолютная глубина, вскрытая в телах и в
мысли. Поэтому ГМльдерлин пришел к открытию Эмпедокла раньше Ницше. В знаменитом
чередовании [мировых циклов -- пер.] Эмпедокла, в неразрывности ненависти и
любви мы сталкиваемся, с одной стороны, с телом ненависти, с расчлененным
телом-решетом: "головы без шей, руки без плеч, глаза без лица"*; а с другой --
видим великолепное тело без органов: "отлитое из одного куска", без членов, без
голоса и без пола. Так Дионис обращает к нам свои два лица -- вскрытое,
изорванное тело и бесстрастную голову
_________
1 Странно, что Башляр, говоря о ницшеанском воображении, пытается представить
его в свете "психологии восхождения" (L'Air et les songes, ch.5). Он не только
сводит к минимуму роль земли и поверхности у Ницше, но и интерпретирует
ницшеанскую "вертикальность" прежде всего как высоту и восхождение, тогда как на
самом деле это глубина и спуск. Стервятник поднимается вверх лишь .в редких
случаях: он парит и "падает". Относительно Ницше следует также сказать, что
глубина служит разоблачению идеи высоты и идеала восхождения; высота -- не более
чем мистификация, поверхностный эффект, который не вводит в заблуждение глаз
глубины и рушится под его взглядом. См. по этому поводу комментарии Мишеля Фуко
в "Nietzche, Freud, Marx", in Nietyhe, Cahiers de Royamnont, ed. de Minuit,
Paris, 1967, pp.186-187.
* "Выросло много голов, затылка лишенных и шеи, Голые руки блуждали, в плечах не
имея приюта, Очи скитались по свету, одни, безо лбов сиротея". (Цит, по: Тит
Лукреций Кар, О природе, вещей, -- М., Художественная литература, 1985 -- С.282)
-- Примечание переводчика.
176
ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
без органов: Дионис расчлененный, но и Дионис непроницаемый.
Ницше смог переоткрыть глубину только после того, как овладел поверхностью. Но
он не остался на ней, считая, что поверхность необходимо осудить с новой точки
зрения -- взгляда из глубины. Ницше мало интересовался тем, чего достигла
философия после Платона, полагая, что это наверняка было лишь продолжением
долгого упадка. Нам же представляется, однако, что здесь, согласно его методу,
возникает некий третий образ философов. И по их адресу заявление Ницше звучит
особенно уместно: сколь основательны греки в силу своей поверхностности!2 Эти --
третьи -- греки уже не вполне и греки. Они больше не ждут спасения из глубин
земли; не ждут они его и с небес или от Идеи. Скорее, они ожидают его от события
-- с Востока, где, по словам Кэррола, все идет к лучшему. С мегариков, киников и
стоиков начинается новая философия и новый тип анекдота. Перечитывая лучшие
главы Диогена Лаэртского -- главы, посвященные Диогену Кинику и Хрисиппу Стоику,
-- мы наблюдаем за развитием удивительной системы провокаций. С одной стороны,
философ ест с крайней прожорливостью, объедаясь сверх меры; прилюдно
мастурбирует, сетуя при этом, что голод нельзя утолить так же просто; не
осуждает инцест с матерью, сестрой или дочерью; терпим к каннибализму и
антропофагии -- но при всем при том он в высшей степени трезв и целомудрен. С
другой стороны, философ хранит молчание, когда люди его о чем-то спрашивают,
либо награждает их ударами посоха. Когда ему задают абстрактные и трудные
вопросы, он в ответ указывает на пищу или подает вам всю торбу с едой, которую
не преминет затем вывалить на вас, как всегда со всей силы. И все-таки он --
носитель нового дискурса, нового логоса, оживляемого парадоксами и насыщенного
новым философским содержанием. Да, мы ощущаем:
эти анекдоты уже не про платоников и досократиков. Налицо переориентация всей
мысли и того, что подразумевается под способностью мыслить: больше нет ни
_________________
2 Nietzsche centre Wagner, epilogue 2.
177
ЛОГИКА СМЫСЛА
глубины, ни высоты. Не счесть насмешек в адрес Платона со стороны киников и
стоиков. И всегда речь идет о том, чтобы низвергнуть Идеи, показать, что
бестелесное пребывает не в вышине, а на поверхности и что оно -- не верховная
причина, а лишь поверхностный эффект, не Сущность, а событие. А в отношении
глубины доказывали, что она -- пищеварительная иллюзия, дополняющая идеальную
оптическую иллюзию. Что же на самом деле означает такая прожорливость, апология
инцеста и каннибализма? Последняя тема присутствует как у Хрисиппа, так и у
Диогена Киника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
небытие не является бытием негативного; скорее, это бытие проблематического,
которое следовало бы писать как "(не)-бытие" или "?-бытие". Проблема не зависит
ни от отрицания, ни от утверждения; тем не менее, у нее есть позитивность,
отвечающая ее положению в качестве проблемы. Точно так же и чистое событие
обретает подобную позитивность, превосходящую утверждение и отрицание. Событие
обращает последние в частные случаи решения проблемы, которая теперь
определяется через происходящее и посредством сингулярностей, "полагаемых" или
"устраняемых" этим событием. Evenit... "Некоторые предложения низлагают
(abdicativae): они освобождают, отказывают объекту в чем-то. Значит, когда мы
говорим, что удовольствие не является благом, мы лишаем его качества благости.
Однако стоики считали, что такое предложение тем не менее позитивно
(dedicativa). Они утверждали, что не быть благом для удовольствия равнозначно
констатации того, что произошло с этим удовольствием..."4.
Итак, необходимо развести понятия двойничества и нейтральности. Смысл нейтрален,
но при этом он не является ни двойником предложений, его выражающих, ни
двойником положений вещей, в которых он происходит и которые выступают в
качестве денотатов этих предложений. Вот почему, оставаясь внутри цикла
предложения, смысл можно вывести только косвенно. Как мы видели, напрямую смысл
можно уловить только ра-
_____________
4 Апулей, Об интерпретации. (См. о терминологической паре
abdicativus-dedicativus).
170
СТАТИЧНЫЙ ЛОГИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС
зорвав этот круг подобно тому, как была разорвана и развернута лента Мебиуса.
Нельзя мыслить условие в образе обусловленного. Очистить трансцендентальное поле
от следов какого-либо подобия сознанию и когито -- такова задача философии, не
желающей попасть в их западню. Но чтобы соответствовать такому требованию, нужно
отыскать нечто безусловное, которое осуществляло бы неоднородный синтез условия
в автономной фигуре, совмещающей в себе нейтральность и генетическую силу. Когда
выше мы вели речь о нейтральности смысла и трактовали эту нейтральность как
некоего двойника (предложения), то разговор велся не с точки зрения генезиса,
где смысл обладает генетической силой, полученной от квази-причины, а с
совершенно иной точки зрения, согласно которой смысл выступает прежде всего как
эффект, произведенный телесными причинами: бесстрастный и стерильный эффект
поверхности. Как совместить и утвердить два одновременных обстоятельства: и то,
что смысл производит те самые положения вещей, в которых он воплощается, и то,
что он сам производится этими положениями вещей, действиями и страданиями тел
(непорочное зачатие)?
Сама идея статичного генезиса устраняет это противоречие. Когда мы говорим, что
тела и их смеси производят смысл, то это происходит отнюдь не благодаря
индивидуализации, которая бы уже предполагала наличие смысла. Индивидуализация в
телах, мера в смешениях тел, игра личностей и понятий в изменениях тел -- весь
этот порядок в целом предполагает наличие смысла и до-индивидуального и
безличного нейтрального поля, внутри которого разворачивается смысл.
Следовательно, смысл производится телами неким иным способом. Речь теперь идет о
телах, взятых в их недифференцированной глубине и беспорядочной пульсации.
Глубина действует здесь необычным образом: посредством своей способности
организовывать поверхности и сворачиваться внутри поверхностей. А пульсация
действует то формируя минимум поверхности с максимумом материи (то есть,
формируя сферы), то наращивая поверхности и размножая их посредством различных
процессов (растягивание, расчленение, сдавливание, высушивание
171
ЛОГИКА СМЫСЛА
и увлажнение, всасывание, вспенивание, превращение в эмульсию и так далее). Все
приключения Алисы нужно перечитать с этой точки зрения: ее сжатие и рост, ее
одержимость пищеварением и мочеиспусканием, ее столкновения со сферами.
Поверхность ни активна, ни пассивна, она -- продукт действий и страданий
перемешанных тел. Поверхность отличает то, что она скользит над своим полем,
бесстрастная и нераздельная, как те тонкие и легкие волны, о которых Плотин
говорит, что когда они идут непрерывной и стройной чередой, кажется, что сама
вода, пропитывая их, перетекает с одной стороны на другую5. Вмещая лишь
мономолекулярные слои, поверхность обеспечивает неразрывность и взаимосцепление
двух лишенных толщины слоев -- внутреннего и внешнего. Как чистый эффект, она
тем не менее является местом квази-причины, поскольку поверхностная энергия --
это даже не энергия самой поверхности, а энергия поверхностных формаций. От
поверхности исходит фиктивное поверхностное напряжение в виде силы,
проявляющейся на плоскости поверхности. Эта сила и выполняет работу по
увеличению поверхности. В качестве театра, где разыгрываются неожиданные
сгущения, расплавления, изменения состояний одномерных слоев, распределения и
перетасовки сингулярностей, -- поверхность может неопределенно широко
разрастаться, как, например, в случае двух растворяющихся друг в друге
жидкостей. Следовательно, имеется целая физика поверхностей как эффект смесей в
глубине -- физика, вбирающая в себя бесконечные изменения и пульсации всего
универсума, охватывающая их внутри этих подвижных пределов. Но такой физике
поверхностей с необходимостью соответствует метафизическая поверхность. Будем
называть метафизической поверхностью (трансцендентальным полем) границу, которая
устанавливается между телами, взятыми в их цельной совокупности внутри
охватывающих их границ, с одной стороны, и предложениями как таковыми, -- с
другой. Как мы увидим, эта граница имеет по отношению к поверхности определенные
свойства звука, которые делают возможным четкое
__________
5 Плотин, 2,7,1. 172
СТАТИЧНЫЙ ЛОГИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС
распределение языка и тел, телесной глубины и звукового континуума. Во всех этих
отношениях поверхность выступает в качестве трансцендентального поля как
такового, места смысла и выражения. Смысл есть то, что формируется и
развертывается на поверхности. Даже описанная выше граница является тут не неким
водоразделом, а, скорее, связующим элементом, так что смысл предстает и как то,
что случается с телами, и как то, что упорствует в предложениях. Таким образом,
мы должны мыслить совместно и то, что смысл -- это некое раздвоение, и что
нейтральность смысла неотделима от его раздвоенности. Надо только помнить, что
раздвоенность вовсе не означает мимолетного и развоплощМнного сходства,
безплотного образа вроде улыбки без кота. Точнее ее можно определить как
производство поверхностей, их размножение и закрепление. Такое раздвоение -- это
неразрывность обратной и лицевой сторон, искусство полагать подобную
непрерывность так, чтобы смысл распределялся на поверхности сразу с обеих сторон
-- и как выраженное в предложении, и как событие, происходящее в состояниях тел.
Когда такое производство рушится, или когда поверхность терзают разрывы и
вмешательства извне, тела снова проваливаются в собственную глубину; все снова
погружается в анонимные пульсации, где слова суть не более чем телесные аффекты
-- все проваливается в первичный порядок, грохочущий под вторичной организацией
смысла. И наоборот, до тех пор, пока поверхность сохраняется невредимой, смысл
не только разворачивается на ней как эффект, но и становится частью
квази-причины, тесно связанной с ней. В свою очередь, он производит
индивидуализацию и все, что участвует затем в процессе полагания тел и их
размеренных смесей; а также сигнификацию со всем тем, что происходит затем в
процессе полагания предложений и приписываемых им отношений. Другими словами, он
производит всю третичную организацию, или объект статичного генезиса.
Восемнадцатая серия: три образа философов
Образ философа -- как популярный, так и профессиональный -- сформировался, судя
по всему, благодаря платонизму: философ -- это путник, оставивший пещеру и
восходящий ввысь. И чем выше подъем, тем полнее очищение. На почве такой
"психологии восхождения" образуются тесные связи между моралью и философией,
аскетическим идеалом и идеей мысли. Этим и определяется как популярный образ
философа, витающего в облаках, так и его научный образ, согласно которому
философские небеса хотя и обладают интеллигибельной природой, но не отрывают нас
от земли, поскольку последняя живет по их закону. Однако и в том, и в другом
случае все происходит в высоте (даже если это высота личности в небесах
морального закона). Как только мы спрашиваем: "Что значит ориентироваться в
мысли?", то оказывается, что мысль сама предполагает оси и направления, по
которым она развивается, что у нее есть география еще до того, как появится
история, и что она намечает измерения систем до их конституированT. Собственно
говоря, высота -- это платонический Восток. И философская работа всегда задается
как восхождение и преображение, то есть, как движение навстречу высшему
принципу, определяющему само это движение -- как движение самополагания,
самоисполнения и познания. Мы вовсе не собираемся сравнивать философию с
болезнью, но существуют и собственно философские болезни. Идеализм -- врожденная
болезнь платонизма, который со всей его чередой взлетов и падений логично
расценивать как маниакально-депрессивную форму философии. Мания вдохновляет и
ведет Платона. Диалектика -- это полет идей, Ideenflucht. Как говорит об Идее
174
ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
сам Платон: "Она летит или гибнет..." И даже в смерти Сократа есть что-то от
депрессивного самоубийства. Ницше не доверял ориентации на высоту. Он спрашивал,
не свидетельствует ли она, начиная с Сократа, скорее о вырождении и тупиковом
заблуждении философии, чем о верном исполнении последней своего дела. Таким
образом, Ницше вновь поднимает всю проблему ориентации мысли: разве акт мышления
происходит не в мысли, а сам мыслитель разве мыслит вне жизни? Ницше применяет
изобретенный им метод: нельзя ограничиваться ни биографией, ни библиографией,
надо стараться найти ту скрытую точку, где житейский анекдот и афоризм мысли
сливаются воедино -- подобно смыслу, который с одной стороны есть атрибут
жизненных ситуаций, а с другой -- содержание мыслимых предложений. Тут
существуют свои особые измерения, свои времена и пространства, свои ледники или
тропики -- короче, целая экзотическая география, характеризующая как способ
мышления, так и стиль жизни. Возможно, предвосхищением этого метода можно
считать лучшие страницы Диогена Лаэртского, где он подбирает жизненные Афоризмы,
которые в то же время были и Анекдотами мысли -- таков подлинный уест философов.
Так, например, история Эмпедокла и Этны -- философский анекдот подобного рода.
Он не слабее истории про смерть Сократа, но вся суть в том, что его воздействие
относится к иному измерению. Философ-досократик не выходит из пещеры; напротив,
он полагает, что мы не вполне углубились в нее, недостаточно поглощены ею. В
сказании о Тесее, герой отказывается от путеводной нити: "Какое нам дело до
вашей дороги вверх, до вашей нити, ведущей наружу -- к счастью и истине? Вы
хотите спасти нас этой нитью? Мы же от души желаем вам повеситься на ней?"
Досократики помещали мысль внутрь пещер и жизни, в глубину. Они искали тайну
воды и огня, и, подобно сокрушающему статуи Эмпедоклу, они философствовали
молотом -- молотом геолога и спелеолога. С потоками воды и огня вулкан выбросил
все, что осталось от Эмпедокла -- его свинцовую сандалию. Сандалия Эмпедокла
противостоит крыльям платоновской души, доказывая, что Эмпедокл от земли, из-под
земли, что
175
ЛОГИКА СМЫСЛА
он автохтонен. Взмахам платоновских крыльев противостоит удар молота
досократиков; платоновскому вознесению -- досократическое низвержение. Потаенные
глубины показались Ницше подлинным ориентиром философии, открытием досократиков,
которое нужно возродить в философии будущего -- всеми силами жизни, которая
вместе с тем и мысль, всеми силами языка, который также и тело. "За каждой
пещерой находится другая, еще более глубокая; а за ней еще другая пещера. За
поверхностью существует более обширный, странный, богатый мир, пропасть под
каждым основанием"1. В начале была шизофрения: досократическая философия -- это
собственно философская шизофрения, абсолютная глубина, вскрытая в телах и в
мысли. Поэтому ГМльдерлин пришел к открытию Эмпедокла раньше Ницше. В знаменитом
чередовании [мировых циклов -- пер.] Эмпедокла, в неразрывности ненависти и
любви мы сталкиваемся, с одной стороны, с телом ненависти, с расчлененным
телом-решетом: "головы без шей, руки без плеч, глаза без лица"*; а с другой --
видим великолепное тело без органов: "отлитое из одного куска", без членов, без
голоса и без пола. Так Дионис обращает к нам свои два лица -- вскрытое,
изорванное тело и бесстрастную голову
_________
1 Странно, что Башляр, говоря о ницшеанском воображении, пытается представить
его в свете "психологии восхождения" (L'Air et les songes, ch.5). Он не только
сводит к минимуму роль земли и поверхности у Ницше, но и интерпретирует
ницшеанскую "вертикальность" прежде всего как высоту и восхождение, тогда как на
самом деле это глубина и спуск. Стервятник поднимается вверх лишь .в редких
случаях: он парит и "падает". Относительно Ницше следует также сказать, что
глубина служит разоблачению идеи высоты и идеала восхождения; высота -- не более
чем мистификация, поверхностный эффект, который не вводит в заблуждение глаз
глубины и рушится под его взглядом. См. по этому поводу комментарии Мишеля Фуко
в "Nietzche, Freud, Marx", in Nietyhe, Cahiers de Royamnont, ed. de Minuit,
Paris, 1967, pp.186-187.
* "Выросло много голов, затылка лишенных и шеи, Голые руки блуждали, в плечах не
имея приюта, Очи скитались по свету, одни, безо лбов сиротея". (Цит, по: Тит
Лукреций Кар, О природе, вещей, -- М., Художественная литература, 1985 -- С.282)
-- Примечание переводчика.
176
ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
без органов: Дионис расчлененный, но и Дионис непроницаемый.
Ницше смог переоткрыть глубину только после того, как овладел поверхностью. Но
он не остался на ней, считая, что поверхность необходимо осудить с новой точки
зрения -- взгляда из глубины. Ницше мало интересовался тем, чего достигла
философия после Платона, полагая, что это наверняка было лишь продолжением
долгого упадка. Нам же представляется, однако, что здесь, согласно его методу,
возникает некий третий образ философов. И по их адресу заявление Ницше звучит
особенно уместно: сколь основательны греки в силу своей поверхностности!2 Эти --
третьи -- греки уже не вполне и греки. Они больше не ждут спасения из глубин
земли; не ждут они его и с небес или от Идеи. Скорее, они ожидают его от события
-- с Востока, где, по словам Кэррола, все идет к лучшему. С мегариков, киников и
стоиков начинается новая философия и новый тип анекдота. Перечитывая лучшие
главы Диогена Лаэртского -- главы, посвященные Диогену Кинику и Хрисиппу Стоику,
-- мы наблюдаем за развитием удивительной системы провокаций. С одной стороны,
философ ест с крайней прожорливостью, объедаясь сверх меры; прилюдно
мастурбирует, сетуя при этом, что голод нельзя утолить так же просто; не
осуждает инцест с матерью, сестрой или дочерью; терпим к каннибализму и
антропофагии -- но при всем при том он в высшей степени трезв и целомудрен. С
другой стороны, философ хранит молчание, когда люди его о чем-то спрашивают,
либо награждает их ударами посоха. Когда ему задают абстрактные и трудные
вопросы, он в ответ указывает на пищу или подает вам всю торбу с едой, которую
не преминет затем вывалить на вас, как всегда со всей силы. И все-таки он --
носитель нового дискурса, нового логоса, оживляемого парадоксами и насыщенного
новым философским содержанием. Да, мы ощущаем:
эти анекдоты уже не про платоников и досократиков. Налицо переориентация всей
мысли и того, что подразумевается под способностью мыслить: больше нет ни
_________________
2 Nietzsche centre Wagner, epilogue 2.
177
ЛОГИКА СМЫСЛА
глубины, ни высоты. Не счесть насмешек в адрес Платона со стороны киников и
стоиков. И всегда речь идет о том, чтобы низвергнуть Идеи, показать, что
бестелесное пребывает не в вышине, а на поверхности и что оно -- не верховная
причина, а лишь поверхностный эффект, не Сущность, а событие. А в отношении
глубины доказывали, что она -- пищеварительная иллюзия, дополняющая идеальную
оптическую иллюзию. Что же на самом деле означает такая прожорливость, апология
инцеста и каннибализма? Последняя тема присутствует как у Хрисиппа, так и у
Диогена Киника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91