Он в ужасе подался назад.
– Не убегай от меня, – заскрипел император. – Разве ты не обещал мне быть верным до самой смерти? Так надо!
Херея не мог двинуться с места. Может быть. император одумается. Может быть, отменит приказ.
– Иди! – в бешенстве крикнул император.
Херея вышел неуверенным шагом. Калигула опустился на ложе. Он трясся, словно у него был приступ лихорадки. Он хотел позвать Цезонию, но раздумал. Приказал позвать Луция. Луций пришел, вслед за ним без приглашения проскользнула смеющаяся Ливилла.
– Что с тобой, Сапожок, что ты так дрожишь? Лихорадка, возможно, ты перебрал?
Калигула прерывисто дышал.
– Вы знаете, что Гемелл во время моей болезни пожелал, чтобы я не выздоровел. Он сказал об этом бабушке. Я послал к ним людей, чтобы они его убили, чтобы убили Гемелла… – Он смотрел на них остекленевшими глазами.
– Скажите…
Оба застыли как парализованные.
Луция охватил страх. Страх вцепился в него ледяными пальцами. Он не мог выдавить из себя ни слова. Но глаза императора приказывали ему. Напрягая все силы, он поборол себя и произнес заикаясь:
– Он был для тебя опасен, мой Гай, да… но… нельзя было иначе, ты поступил правильно…
Ливилла побледнела, расплакавшись, выбежала из комнаты.
Глава 53
Квирина спала, рот ее был по-детски полуоткрыт, черные волосы разметались по подушке, она спала крепко, но вдруг внезапно проснулась и вскочила. Фабия не было. Светало. Она спустила на пол босые ноги, и утренний свет, проникший в каморку, скользнул по ним светлыми пятнами. Она на цыпочках подошла к занавеске, сшитой из цветных лоскутов и чуть приподняла ее.
Фабий сидел за столом. Достаточно было сделать три шага – и ее губы коснулись бы его щеки. Но Квирина не двигалась. Нельзя его отвлекать. Он просиживает над работой дни и ночи, просто одержим своей пьесой. Квирина немного ревновала его к этой новой страсти, она отнимала у нее Фабия.
Он оглянулся, словно почувствовал ее взгляд. Она быстро опустила занавеску. Но Фабий вскочил, вытащил ее из укрытия, поцеловал и потянул к столу. На куске пергамента она увидела странные каракули.
– Видишь? Здесь будет народный хор. Тут, с другой стороны, хор прислужников Фаларида. Здесь стоит тиран Фаларид, рядом – центурион его личной охраны Телемах, то есть я, понимаешь?
Квирина поняла. Она взяла Фабия за руку.
– Вот видишь, ты уже неделю назад все кончил, а я не знаю конца.
Прочти мне его, пожалуйста!
Фабий засмеялся, потом сделал серьезное лицо и начал:
– Пятый акт трагедии о безжалостном тиране Фалариде из Акраганта!
Квирина напряженно слушала. Она знала много стихов. Они с Фабием часто читали стихи на улицах и на форуме. Стих Фабия кое-где прихрамывает, думала она, но захватывает пылкостью, силой, страстностью.
Мать Фаларида рассказывает сыну свой сон:
…кровь залила весь дом до самой крыши,
В крови тонула я и ты тонул со мной…
Сыночек мой! Сынок! Богами умоляю –
Страшись насилия.
Невинной крови капли не пролей!..
А Фаларид смеется над глупым материнским сном, ибо он карает лишь виновных…
Фабий поднял на Квирину глаза. Она молчала. Он продолжил чтение. Она смотрела на его губы. Всю жизнь он мечтал о великой трагической роли и теперь будет играть Телемаха. Бунтовщика, который поднимет мятеж против тирана Фаларида. Опять бунтовщик. Она вспомнила о Капри. Вздохнула. Пусть эта роль даст ему счастье. Ведь именно таким она любит его и ни за что на свете не хотела бы, чтобы он был другим. Будь счастлив, любимый мой бунтарь. А если… если будет плохо и ему придется снова отправиться в изгнание, я пойду с ним. Что бы ни случилось, я разделю его участь!
Он кончил и вопросительно посмотрел на нее. Она робко сказала:
– Это прекрасно… но опасно.
– Ни капельки, детка. Почему?
– В последний раз ты замахнулся на сенаторов… Но здесь…
Он весело перебил:
– На тирана Фаларида из Акраганта!
– Там речь шла о пекарях, мой милый, но они догадались, в чем дело. А тут тиран. Это еще проще…
– Но разве не пишет Сенека одну за другой трагедии, направленные против тирании?
– Это Сенека. Он не так резок, как ты. Его трагедии и не играют.
– Чего мне бояться? Ведь со мной будет сорок тысяч зрителей!
– А как же он, – сказала она с тревогой, – как же Калигула?
Он поднял ее на руки и засмеялся:
– Его на представлении не будет, любимая. Ты еще не знаешь: по совету Мнестера мы назначили премьеру на тот день, когда император будет в море…
Квирина вздохнула с облегчением. Фабий продолжал:
– …в театре будут только наши, те, для кого мы играем. Как только текст будет одобрен цензурой, мы начнем репетировать.
– Но Калигуле донесут об этом. – Опасения все еще не оставили Квирину.
Фабий рассмеялся:
– Тем лучше! Я люблю беседовать с императорами. Мне ведь не впервой. А будет нужно – так и вывернуться сумею.
Нежные руки обвили его шею:
– Глупенький мой. Ты все смеешься. А я… я думаю о нас.
Она выскользнула из его объятий и настойчиво спросила:
– Скажи, ты любишь меня?
Он быстро поцеловал ее. Она мягко отстранилась и тихо сказала:
– И ты… ты должен это играть?
Лицо Фабия стало серьезным, он сжал в ладонях голову Квирины и, глядя ей в глаза, проговорил:
– Должен, Квирина…
Она села на скамейку в углу, примолкшая, растерянная. Потом, глядя на пол, начала снова:
– Ты думаешь о Телемахе?
Фабий воодушевился:
– О, какая это роль! Я написал ее так, как всегда мечтал. Если она мне удастся, то я сразу прославлюсь, как Апеллес, и заработаю кучу денег.
Она грустно улыбнулась, подумав о своих мечтах. Столько времени ушло на сочинение этой пьесы, Фабий так измучен, не будь Бальба, им нечего было бы есть, так что заработать теперь нелишне. У них будет свой дом. Она мысленно представила дом Апеллеса, виноградник, и ей даже послышались детские голоса. Но другое воспоминание разом разрушило прекрасную картину:
– Ты знаешь, какую награду получил Апеллес от императора.
– Не за пьесу же, моя милая. А за то, что он плохой комедиант. Поведи он себя в трактире иначе, ничего бы и не было. А я всегда сумею вывернуться, потому что я хороший комедиант.
Он взял ее за руку:
– Не бойся, все будет в порядке!
Она гладила его руку и преданно, с тревогой и верой смотрела ему в глаза. Она понимала, что все уговоры напрасны.
***
День клонился к вечеру, солнце уже не жгло так немилосердно, дышать стало легче. Цветы на грядке привяли.
Квирина полила их и уселась во дворе шить. Через открытую дверь ей был виден очаг, на котором варился в котелке суп.
Она узнала шаги Бальба. Он вошел во двор, улыбнулся Квирине и бросил ей на колени золотой так. словно это был камешек. Бальб, насвистывая, заговорил:
– Июнь, вот и жара. В тибурской мастерской было бы, конечно, полегче.
Но теперь там не работают. Говорят, закрыли на время. А в римской мастерской дышать нечем.
Он уселся на старый бочонок напротив Квирины.
Квирина смотрела на золотой, все эти речи не могли сбить ее с толку. И, дождавшись паузы, она энергично перебила Бальба:
– Мы не можем все время брать у тебя деньги, дядя.
Он насмешливо оскалил желтые зубы:
– Ну и ну! Не можете, говоришь. Чепуха. Когда будут, вернете. Я вам одолжил, вот и все. Золотой. Пф! У меня этих золотых, как блох.
Квирина, взвешивая монету на ладони, подозрительно смотрела на Бальба:
– Откуда это у тебя?
– Украл! Ты же знаешь! Руки-то у меня проворные, а? – набросился на нее Бальб.
– А куда исчезла статуэтка бога Баала? – поинтересовалась Квирина.
– Видишь ли, Руфий, он из нашей мастерской, хочет сделать точно такую же. Так что я ему ее одолжил, – забормотал Бальб.
– Значит, ты ее заложил? – строго спросила Квирина.
– Эй, девушка, не мели чепухи, посматривай-ка лучше за супом! Пригорит он у тебя! – взъерепенился Бальб.
Квирина подбежала к очагу, долила в котелок воды. Потом спрятала золотой и вышла во двор. Некоторое время она шила молча, горбун смотрел на нее и тоже молчал. Его карие глаза снова потеплели. Вдруг Квирина подняла голову и, снизив голос до шепота, спросила:
– Это правда, что он приказал убить своего брата Гемелла?
Бальб кивнул.
– Какой ужас! Я видела его однажды на форуме. Он вместе с бабкой выходил из храма. Нежный такой мальчик…
– Какой там мальчик! – досадливо проговорил Бальб. – Соперник, нежелательный противник, тут уж не посмотрят, что это ребенок. Да ты не думай об этом. От твоих слез он не воскреснет.
На улице послышался громкий голос Скавра. Он горланил рыбацкую песню:
Не пугайтесь, рыбки, мне вас но поймать.
Прохудилась лодка у меня опять.
Одному же с этим мне никак не справиться,
Здесь нужна в помощники стройная красавица.
Эй, беги, красотка, за смолою в дом
И ко мне на берег приходи потом:
Залатаем лодку мы с тобой вдвоем!..
Тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля-ля.
«Ага, выпил маленько наш поставщик рыбы», – подумал Бальб.
Пошатываясь, с кружкой в руке Скавр вошел во двор, и песню сменил речитатив:
– Дурень я, дурень ты, все мы дурни тут…
– Не ори! – остановил его Бальб, кивнув головой на дом. – Почему это мы дурни, ты, умник?
Скавр стеклянными глазами посмотрел на Бальба, отдал ему кружку, Квирине протянул кулек с рыбой и понизил голос:
– Дурни мы, потому что разини. А вот кто на работе это самое делает, живет получше нас. Все им даром достается – и жратва, и деньги, И никаких налогов. Ой, держите меня! Опять ввели новые налоги! На суды, на свадьбы, на похороны – на все! – Голос Скавра возвысился. – А сегодня еще новый налог – на игру в астра… астрагал и в микаре! Чуешь, что это значит?
Это специально для нас придумано. Брюхатые в микаре не играют, они только в кости дуются. Скоро и облегчиться без налога не дадут!
– Да, и вправду мы дурни, – присоединился к нему Бальб.
– Мерзавцы проклятые! Я как это услыхал, взяла меня злость: зачем надрываться? Зачем позволять им себя обкрадывать? Лучше уж я объявлю себя нищим, пусть меня государство кормит, раз у него руки такие длинные!
– Да, братец, – отозвался Бальб, – будь у тебя золотая монета с изображением Августа, не пришлось бы тебе торчать в вонючей хибарке и чинить свое рассохшееся корыто. Я прямо вижу, как ты восседаешь в резной лектике, а сам весь золотом увешан! Я бы тоже хотел считать не на ассы, а на золотые. Тогда и меня, горбуна, каждая считала бы красавцем…
За углом послышались тяжелые шаги. Во двор вошли три вигила.
– Здесь живет актер Фабий Скавр?
– Да… а что… – медленно отвечал Бальб.
У одного из вигилов в руках был свиток.
– Мы принесли официальное извещение.
Фабий вышел, взял послание, прочитал. И всплеснул руками от счастья:
– Ура! Мы будем играть! «Фаларид» разрешен! И без изменений! – Он схватил Квирину на руки и закружился с ней по двору.
Вигилы ушли, затихли звуки их шагов вдали.
Фабий радовался как ребенок. Обращаясь то к отцу, то к Бальбу, он говорил:
– Это просто великолепно, что все прошло так гладко! Теперь мы начнем репетировать! Разрази их гром, почему они не идут?
– Кто?
– Да актеры же?
Бальб перевернул рыбу на сковородке.
– Рыба готова! – сказал он.
– Надо бы выпить, раз… раз нам разрешили постановку… Но у меня нет… – озабоченно заговорил Фабий.
Квирина подала ему золотой.
– Откуда ты это взяла?
Она указала на Бальба.
– Спасибо, Бальб. Я скоро верну тебе долг, как только начнем играть.
– Оставь эти фразы для сцены, – перебил его Бальб. – Я пошел за вином.
И тут повалили гости, первая пришла Волюмния, за ней остальные. Все были обрадованы расторопностью и мудростью цензуры. Никто не ждал, что все пройдет так быстро и гладко. Волюмния хлопнула Квирину по спине:
– Так что ж, детка? Возьмемся за тряпки?
Квирина вынесла из дома охапку лоскутов. Из них будут сделаны костюмы для исполнителей «Фаларида». За образец они взяли рисунок с греческой вазы, помнящей времена Эмпедокла.
Волюмния и Квирина советовались, кроили, шили, мужчины обсуждали с Фабием пьесу. Роли были распределены: Фаларид – Мнестер, философ Пифагор – Апеллес, Телемах – Фабий, мать Фаларида – Волюмния. Остальные – в хор, Квирине не досталось ничего.
– Эх ты! – укоризненно сказала Волюмния, обращаясь к Фабию. – Почему ж ты Квирине ничего не дал?
– Я, – заторопилась Квирина, – я еще немного умею. Трагедия – это так серьезно, а я еще только начинаю…
– Ничего не немного, – возразила Волюмния и собралась продолжать защиту.
Но Фабий стоял на своем.
– В другой раз. Тут она не подходит. Для Памфилы тоже нет роли.
Скавр не мог больше терпеть:
– А ско… сколько ты получишь за это дело, сынок?
– Много, отец. Я думаю, золотых десять за одно представление.
– Так много? Значит, ты сможешь купить мне новую лодку и сеть, парень!
– Куплю, отец! Да еще какие!
– А то моя-то лодка течет, никакой смолы не хватит ее просмолить.
У Бальба смеялись даже морщинки около глаз:
– Наша-то римская лодка тоже совсем прохудилась. Уж и не знаю. чем ее можно законопатить. Смолы-то в ней хоть отбавляй…
– Слишком груз велик у этой лодки. Кое-что надо вытряхнуть и отправить на дно, – весело вставил Фабий.
– Кое-кого, я б сказал! – рявкнул Скавр.
В первый и последний раз в жизни старому рыбаку достались аплодисменты, которые обычно получал его сын.
Глава 54
Император развлекался. Луция он оставил в Риме вместо себя. беременную Цезонию поручил толпе рабынь в своем дворце на Палатине и все лето разъезжал на своей великолепной яхте вдоль италийских берегов. То в одной, то в другой гавани он со свитой выходил на берег, приказывал выгрузить Инцитата, для которого на палубе корабля была сооружена прекрасная конюшня, и верхом на нем проезжал по городу, высылая вперед гонцов, которые разбрасывали народу деньги.
Аплодисменты, ликование, крики восторга. В благодарность за восторг он устраивал для народа гладиаторские игры или состязания, а в Рим отправлял послов к Авиоле за следующей партией золотых. У Авиолы появление каждого посла вызывало замешательство и злобу. Он посылает ко мне, как в государственную казну. Какая гарантия, что я получу свои деньги обратно, если он старается избежать войны?
Возможно. Авиола был уверен, что ему удастся с помощью единомышленников организовать поход на Рейн, а может, он просто боялся за свою голову, но деньги каждый раз посылал.
Калигула покорил жителей Путеол, Байи, Неаполя, Кум, Капуи. Они видели блестящего оратора, великолепного возницу в зеленой тунике. Молодой император – молодая жизнь Рима. Всюду, где его видели впервые, восхищались им, пожирали глазами. Как только могут эти ничтожества распространять о нем такие слухи! Злорадство, жестокость, насилие? О боги, ведь мы видим его собственными глазами! Мы собственными руками ловим денарии его щедрости. Ave Caius Caesar!
Он жил, разбрасывая миллионы, но в начале сентября решил возвращаться в Рим.
Последнюю остановку он сделал в Остии. Там у него был великолепный летний дворец, конфискованный у ростовщика Нивеи, который был казнен за оскорбление величества. После долгого плавания императору понравилось кутить в остийской вилле на берегу моря. Ему понравилось посылать издалека – как это когда-то делал Тиберий – в Рим свои приказы и приговоры.
Вечный город трепетал от страха.
***
Театр Помпея в Риме, необыкновенно красивое здание, вытесанное из желтого нубийского мрамора, верхние ряды его были забиты до отказа. Но места сенаторов пока пустовали, едва можно было насчитать сто тог.
Народ наверху шумел, перемалывал сплетни, как мельница зерно:
– Возит с собою на корабле Инцитата, вся сбруя у него золотая.
– Пусть прикажет позолотить и овес, который тот жрет, нам все равно…
– Нам это не все равно, болтун. Ради этого золоченого овса нам свалился на голову новый налог…
– Брюхатую Цезонию оставил здесь…
– А почему бы и нет? В любом порту ему наверняка раздобудут что-нибудь свеженькое…
– Теперь, говорят, он в Остии…
– О гром и молния! Так близко? Пусть сохранят нас боги!
– Вы знаете, что у суконщика Данусия сбежала жена?
– Ну? С кем?
– С каким-то коновалом. Говорят, сириец. И денежки Данусия прихватила с собой…
– Ха-ха-ха, повезло же скупердяю…
– Эй, сосед, я забыл дома сало. Дай, братец, кусочек на хлеб!
– Вы видели его, проходимца. Забыл, говорит. Это нам знакомо. На, только не клянчи.
– Боже мой! Девчонка Фабия! Квирина! Что ты здесь делаешь? Ты должна быть там, внизу! Танцевать!
– В трагедии, ну и умен же ты? Пусть хоть раз посмотрит на того, своего. На, выпей, глазастая!
Квирина улыбнулась и выпила. Она сидела между Бальбом и Скавром с самого края, недалеко от актерской уборной.
– Мало что-то господ, – заметил Бальб. – Для них еще жарковато.
Наверно, прохлаждаются в море.
Несколькими рядами выше сидел Федр. Когда он услышал о представлении, выбрался из Тревиниана в Рим посмотреть на своих друзей-актеров. Недавно он закончил сатиру о хищниках, которую обещал Фабию, и сегодня принес ее с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Не убегай от меня, – заскрипел император. – Разве ты не обещал мне быть верным до самой смерти? Так надо!
Херея не мог двинуться с места. Может быть. император одумается. Может быть, отменит приказ.
– Иди! – в бешенстве крикнул император.
Херея вышел неуверенным шагом. Калигула опустился на ложе. Он трясся, словно у него был приступ лихорадки. Он хотел позвать Цезонию, но раздумал. Приказал позвать Луция. Луций пришел, вслед за ним без приглашения проскользнула смеющаяся Ливилла.
– Что с тобой, Сапожок, что ты так дрожишь? Лихорадка, возможно, ты перебрал?
Калигула прерывисто дышал.
– Вы знаете, что Гемелл во время моей болезни пожелал, чтобы я не выздоровел. Он сказал об этом бабушке. Я послал к ним людей, чтобы они его убили, чтобы убили Гемелла… – Он смотрел на них остекленевшими глазами.
– Скажите…
Оба застыли как парализованные.
Луция охватил страх. Страх вцепился в него ледяными пальцами. Он не мог выдавить из себя ни слова. Но глаза императора приказывали ему. Напрягая все силы, он поборол себя и произнес заикаясь:
– Он был для тебя опасен, мой Гай, да… но… нельзя было иначе, ты поступил правильно…
Ливилла побледнела, расплакавшись, выбежала из комнаты.
Глава 53
Квирина спала, рот ее был по-детски полуоткрыт, черные волосы разметались по подушке, она спала крепко, но вдруг внезапно проснулась и вскочила. Фабия не было. Светало. Она спустила на пол босые ноги, и утренний свет, проникший в каморку, скользнул по ним светлыми пятнами. Она на цыпочках подошла к занавеске, сшитой из цветных лоскутов и чуть приподняла ее.
Фабий сидел за столом. Достаточно было сделать три шага – и ее губы коснулись бы его щеки. Но Квирина не двигалась. Нельзя его отвлекать. Он просиживает над работой дни и ночи, просто одержим своей пьесой. Квирина немного ревновала его к этой новой страсти, она отнимала у нее Фабия.
Он оглянулся, словно почувствовал ее взгляд. Она быстро опустила занавеску. Но Фабий вскочил, вытащил ее из укрытия, поцеловал и потянул к столу. На куске пергамента она увидела странные каракули.
– Видишь? Здесь будет народный хор. Тут, с другой стороны, хор прислужников Фаларида. Здесь стоит тиран Фаларид, рядом – центурион его личной охраны Телемах, то есть я, понимаешь?
Квирина поняла. Она взяла Фабия за руку.
– Вот видишь, ты уже неделю назад все кончил, а я не знаю конца.
Прочти мне его, пожалуйста!
Фабий засмеялся, потом сделал серьезное лицо и начал:
– Пятый акт трагедии о безжалостном тиране Фалариде из Акраганта!
Квирина напряженно слушала. Она знала много стихов. Они с Фабием часто читали стихи на улицах и на форуме. Стих Фабия кое-где прихрамывает, думала она, но захватывает пылкостью, силой, страстностью.
Мать Фаларида рассказывает сыну свой сон:
…кровь залила весь дом до самой крыши,
В крови тонула я и ты тонул со мной…
Сыночек мой! Сынок! Богами умоляю –
Страшись насилия.
Невинной крови капли не пролей!..
А Фаларид смеется над глупым материнским сном, ибо он карает лишь виновных…
Фабий поднял на Квирину глаза. Она молчала. Он продолжил чтение. Она смотрела на его губы. Всю жизнь он мечтал о великой трагической роли и теперь будет играть Телемаха. Бунтовщика, который поднимет мятеж против тирана Фаларида. Опять бунтовщик. Она вспомнила о Капри. Вздохнула. Пусть эта роль даст ему счастье. Ведь именно таким она любит его и ни за что на свете не хотела бы, чтобы он был другим. Будь счастлив, любимый мой бунтарь. А если… если будет плохо и ему придется снова отправиться в изгнание, я пойду с ним. Что бы ни случилось, я разделю его участь!
Он кончил и вопросительно посмотрел на нее. Она робко сказала:
– Это прекрасно… но опасно.
– Ни капельки, детка. Почему?
– В последний раз ты замахнулся на сенаторов… Но здесь…
Он весело перебил:
– На тирана Фаларида из Акраганта!
– Там речь шла о пекарях, мой милый, но они догадались, в чем дело. А тут тиран. Это еще проще…
– Но разве не пишет Сенека одну за другой трагедии, направленные против тирании?
– Это Сенека. Он не так резок, как ты. Его трагедии и не играют.
– Чего мне бояться? Ведь со мной будет сорок тысяч зрителей!
– А как же он, – сказала она с тревогой, – как же Калигула?
Он поднял ее на руки и засмеялся:
– Его на представлении не будет, любимая. Ты еще не знаешь: по совету Мнестера мы назначили премьеру на тот день, когда император будет в море…
Квирина вздохнула с облегчением. Фабий продолжал:
– …в театре будут только наши, те, для кого мы играем. Как только текст будет одобрен цензурой, мы начнем репетировать.
– Но Калигуле донесут об этом. – Опасения все еще не оставили Квирину.
Фабий рассмеялся:
– Тем лучше! Я люблю беседовать с императорами. Мне ведь не впервой. А будет нужно – так и вывернуться сумею.
Нежные руки обвили его шею:
– Глупенький мой. Ты все смеешься. А я… я думаю о нас.
Она выскользнула из его объятий и настойчиво спросила:
– Скажи, ты любишь меня?
Он быстро поцеловал ее. Она мягко отстранилась и тихо сказала:
– И ты… ты должен это играть?
Лицо Фабия стало серьезным, он сжал в ладонях голову Квирины и, глядя ей в глаза, проговорил:
– Должен, Квирина…
Она села на скамейку в углу, примолкшая, растерянная. Потом, глядя на пол, начала снова:
– Ты думаешь о Телемахе?
Фабий воодушевился:
– О, какая это роль! Я написал ее так, как всегда мечтал. Если она мне удастся, то я сразу прославлюсь, как Апеллес, и заработаю кучу денег.
Она грустно улыбнулась, подумав о своих мечтах. Столько времени ушло на сочинение этой пьесы, Фабий так измучен, не будь Бальба, им нечего было бы есть, так что заработать теперь нелишне. У них будет свой дом. Она мысленно представила дом Апеллеса, виноградник, и ей даже послышались детские голоса. Но другое воспоминание разом разрушило прекрасную картину:
– Ты знаешь, какую награду получил Апеллес от императора.
– Не за пьесу же, моя милая. А за то, что он плохой комедиант. Поведи он себя в трактире иначе, ничего бы и не было. А я всегда сумею вывернуться, потому что я хороший комедиант.
Он взял ее за руку:
– Не бойся, все будет в порядке!
Она гладила его руку и преданно, с тревогой и верой смотрела ему в глаза. Она понимала, что все уговоры напрасны.
***
День клонился к вечеру, солнце уже не жгло так немилосердно, дышать стало легче. Цветы на грядке привяли.
Квирина полила их и уселась во дворе шить. Через открытую дверь ей был виден очаг, на котором варился в котелке суп.
Она узнала шаги Бальба. Он вошел во двор, улыбнулся Квирине и бросил ей на колени золотой так. словно это был камешек. Бальб, насвистывая, заговорил:
– Июнь, вот и жара. В тибурской мастерской было бы, конечно, полегче.
Но теперь там не работают. Говорят, закрыли на время. А в римской мастерской дышать нечем.
Он уселся на старый бочонок напротив Квирины.
Квирина смотрела на золотой, все эти речи не могли сбить ее с толку. И, дождавшись паузы, она энергично перебила Бальба:
– Мы не можем все время брать у тебя деньги, дядя.
Он насмешливо оскалил желтые зубы:
– Ну и ну! Не можете, говоришь. Чепуха. Когда будут, вернете. Я вам одолжил, вот и все. Золотой. Пф! У меня этих золотых, как блох.
Квирина, взвешивая монету на ладони, подозрительно смотрела на Бальба:
– Откуда это у тебя?
– Украл! Ты же знаешь! Руки-то у меня проворные, а? – набросился на нее Бальб.
– А куда исчезла статуэтка бога Баала? – поинтересовалась Квирина.
– Видишь ли, Руфий, он из нашей мастерской, хочет сделать точно такую же. Так что я ему ее одолжил, – забормотал Бальб.
– Значит, ты ее заложил? – строго спросила Квирина.
– Эй, девушка, не мели чепухи, посматривай-ка лучше за супом! Пригорит он у тебя! – взъерепенился Бальб.
Квирина подбежала к очагу, долила в котелок воды. Потом спрятала золотой и вышла во двор. Некоторое время она шила молча, горбун смотрел на нее и тоже молчал. Его карие глаза снова потеплели. Вдруг Квирина подняла голову и, снизив голос до шепота, спросила:
– Это правда, что он приказал убить своего брата Гемелла?
Бальб кивнул.
– Какой ужас! Я видела его однажды на форуме. Он вместе с бабкой выходил из храма. Нежный такой мальчик…
– Какой там мальчик! – досадливо проговорил Бальб. – Соперник, нежелательный противник, тут уж не посмотрят, что это ребенок. Да ты не думай об этом. От твоих слез он не воскреснет.
На улице послышался громкий голос Скавра. Он горланил рыбацкую песню:
Не пугайтесь, рыбки, мне вас но поймать.
Прохудилась лодка у меня опять.
Одному же с этим мне никак не справиться,
Здесь нужна в помощники стройная красавица.
Эй, беги, красотка, за смолою в дом
И ко мне на берег приходи потом:
Залатаем лодку мы с тобой вдвоем!..
Тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля-ля.
«Ага, выпил маленько наш поставщик рыбы», – подумал Бальб.
Пошатываясь, с кружкой в руке Скавр вошел во двор, и песню сменил речитатив:
– Дурень я, дурень ты, все мы дурни тут…
– Не ори! – остановил его Бальб, кивнув головой на дом. – Почему это мы дурни, ты, умник?
Скавр стеклянными глазами посмотрел на Бальба, отдал ему кружку, Квирине протянул кулек с рыбой и понизил голос:
– Дурни мы, потому что разини. А вот кто на работе это самое делает, живет получше нас. Все им даром достается – и жратва, и деньги, И никаких налогов. Ой, держите меня! Опять ввели новые налоги! На суды, на свадьбы, на похороны – на все! – Голос Скавра возвысился. – А сегодня еще новый налог – на игру в астра… астрагал и в микаре! Чуешь, что это значит?
Это специально для нас придумано. Брюхатые в микаре не играют, они только в кости дуются. Скоро и облегчиться без налога не дадут!
– Да, и вправду мы дурни, – присоединился к нему Бальб.
– Мерзавцы проклятые! Я как это услыхал, взяла меня злость: зачем надрываться? Зачем позволять им себя обкрадывать? Лучше уж я объявлю себя нищим, пусть меня государство кормит, раз у него руки такие длинные!
– Да, братец, – отозвался Бальб, – будь у тебя золотая монета с изображением Августа, не пришлось бы тебе торчать в вонючей хибарке и чинить свое рассохшееся корыто. Я прямо вижу, как ты восседаешь в резной лектике, а сам весь золотом увешан! Я бы тоже хотел считать не на ассы, а на золотые. Тогда и меня, горбуна, каждая считала бы красавцем…
За углом послышались тяжелые шаги. Во двор вошли три вигила.
– Здесь живет актер Фабий Скавр?
– Да… а что… – медленно отвечал Бальб.
У одного из вигилов в руках был свиток.
– Мы принесли официальное извещение.
Фабий вышел, взял послание, прочитал. И всплеснул руками от счастья:
– Ура! Мы будем играть! «Фаларид» разрешен! И без изменений! – Он схватил Квирину на руки и закружился с ней по двору.
Вигилы ушли, затихли звуки их шагов вдали.
Фабий радовался как ребенок. Обращаясь то к отцу, то к Бальбу, он говорил:
– Это просто великолепно, что все прошло так гладко! Теперь мы начнем репетировать! Разрази их гром, почему они не идут?
– Кто?
– Да актеры же?
Бальб перевернул рыбу на сковородке.
– Рыба готова! – сказал он.
– Надо бы выпить, раз… раз нам разрешили постановку… Но у меня нет… – озабоченно заговорил Фабий.
Квирина подала ему золотой.
– Откуда ты это взяла?
Она указала на Бальба.
– Спасибо, Бальб. Я скоро верну тебе долг, как только начнем играть.
– Оставь эти фразы для сцены, – перебил его Бальб. – Я пошел за вином.
И тут повалили гости, первая пришла Волюмния, за ней остальные. Все были обрадованы расторопностью и мудростью цензуры. Никто не ждал, что все пройдет так быстро и гладко. Волюмния хлопнула Квирину по спине:
– Так что ж, детка? Возьмемся за тряпки?
Квирина вынесла из дома охапку лоскутов. Из них будут сделаны костюмы для исполнителей «Фаларида». За образец они взяли рисунок с греческой вазы, помнящей времена Эмпедокла.
Волюмния и Квирина советовались, кроили, шили, мужчины обсуждали с Фабием пьесу. Роли были распределены: Фаларид – Мнестер, философ Пифагор – Апеллес, Телемах – Фабий, мать Фаларида – Волюмния. Остальные – в хор, Квирине не досталось ничего.
– Эх ты! – укоризненно сказала Волюмния, обращаясь к Фабию. – Почему ж ты Квирине ничего не дал?
– Я, – заторопилась Квирина, – я еще немного умею. Трагедия – это так серьезно, а я еще только начинаю…
– Ничего не немного, – возразила Волюмния и собралась продолжать защиту.
Но Фабий стоял на своем.
– В другой раз. Тут она не подходит. Для Памфилы тоже нет роли.
Скавр не мог больше терпеть:
– А ско… сколько ты получишь за это дело, сынок?
– Много, отец. Я думаю, золотых десять за одно представление.
– Так много? Значит, ты сможешь купить мне новую лодку и сеть, парень!
– Куплю, отец! Да еще какие!
– А то моя-то лодка течет, никакой смолы не хватит ее просмолить.
У Бальба смеялись даже морщинки около глаз:
– Наша-то римская лодка тоже совсем прохудилась. Уж и не знаю. чем ее можно законопатить. Смолы-то в ней хоть отбавляй…
– Слишком груз велик у этой лодки. Кое-что надо вытряхнуть и отправить на дно, – весело вставил Фабий.
– Кое-кого, я б сказал! – рявкнул Скавр.
В первый и последний раз в жизни старому рыбаку достались аплодисменты, которые обычно получал его сын.
Глава 54
Император развлекался. Луция он оставил в Риме вместо себя. беременную Цезонию поручил толпе рабынь в своем дворце на Палатине и все лето разъезжал на своей великолепной яхте вдоль италийских берегов. То в одной, то в другой гавани он со свитой выходил на берег, приказывал выгрузить Инцитата, для которого на палубе корабля была сооружена прекрасная конюшня, и верхом на нем проезжал по городу, высылая вперед гонцов, которые разбрасывали народу деньги.
Аплодисменты, ликование, крики восторга. В благодарность за восторг он устраивал для народа гладиаторские игры или состязания, а в Рим отправлял послов к Авиоле за следующей партией золотых. У Авиолы появление каждого посла вызывало замешательство и злобу. Он посылает ко мне, как в государственную казну. Какая гарантия, что я получу свои деньги обратно, если он старается избежать войны?
Возможно. Авиола был уверен, что ему удастся с помощью единомышленников организовать поход на Рейн, а может, он просто боялся за свою голову, но деньги каждый раз посылал.
Калигула покорил жителей Путеол, Байи, Неаполя, Кум, Капуи. Они видели блестящего оратора, великолепного возницу в зеленой тунике. Молодой император – молодая жизнь Рима. Всюду, где его видели впервые, восхищались им, пожирали глазами. Как только могут эти ничтожества распространять о нем такие слухи! Злорадство, жестокость, насилие? О боги, ведь мы видим его собственными глазами! Мы собственными руками ловим денарии его щедрости. Ave Caius Caesar!
Он жил, разбрасывая миллионы, но в начале сентября решил возвращаться в Рим.
Последнюю остановку он сделал в Остии. Там у него был великолепный летний дворец, конфискованный у ростовщика Нивеи, который был казнен за оскорбление величества. После долгого плавания императору понравилось кутить в остийской вилле на берегу моря. Ему понравилось посылать издалека – как это когда-то делал Тиберий – в Рим свои приказы и приговоры.
Вечный город трепетал от страха.
***
Театр Помпея в Риме, необыкновенно красивое здание, вытесанное из желтого нубийского мрамора, верхние ряды его были забиты до отказа. Но места сенаторов пока пустовали, едва можно было насчитать сто тог.
Народ наверху шумел, перемалывал сплетни, как мельница зерно:
– Возит с собою на корабле Инцитата, вся сбруя у него золотая.
– Пусть прикажет позолотить и овес, который тот жрет, нам все равно…
– Нам это не все равно, болтун. Ради этого золоченого овса нам свалился на голову новый налог…
– Брюхатую Цезонию оставил здесь…
– А почему бы и нет? В любом порту ему наверняка раздобудут что-нибудь свеженькое…
– Теперь, говорят, он в Остии…
– О гром и молния! Так близко? Пусть сохранят нас боги!
– Вы знаете, что у суконщика Данусия сбежала жена?
– Ну? С кем?
– С каким-то коновалом. Говорят, сириец. И денежки Данусия прихватила с собой…
– Ха-ха-ха, повезло же скупердяю…
– Эй, сосед, я забыл дома сало. Дай, братец, кусочек на хлеб!
– Вы видели его, проходимца. Забыл, говорит. Это нам знакомо. На, только не клянчи.
– Боже мой! Девчонка Фабия! Квирина! Что ты здесь делаешь? Ты должна быть там, внизу! Танцевать!
– В трагедии, ну и умен же ты? Пусть хоть раз посмотрит на того, своего. На, выпей, глазастая!
Квирина улыбнулась и выпила. Она сидела между Бальбом и Скавром с самого края, недалеко от актерской уборной.
– Мало что-то господ, – заметил Бальб. – Для них еще жарковато.
Наверно, прохлаждаются в море.
Несколькими рядами выше сидел Федр. Когда он услышал о представлении, выбрался из Тревиниана в Рим посмотреть на своих друзей-актеров. Недавно он закончил сатиру о хищниках, которую обещал Фабию, и сегодня принес ее с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72