Кровь стучала в висках. Когда дыхание успокоилось, Ливилла произнесла:
– Послушай, дорогой, я не хочу тебя в мужья. Я не хочу никого. Быть матроной из-за одного только названия противно. Но ты мне нравишься.
Возможно, ты долго будешь моим любовником. Не сердись. Ты только выиграешь от этого. Я буду, наверное, еще похуже Юлии, жены Тиберия. Ты будешь стыдиться меня. Ты должен был жениться на Валерии. Она любит тебя сердцем.
Я так не умею. Я потаскуха, ведь ты это знаешь.
Она встала, перебросила белый плащ через плечо и принялась расхаживать по спальне. Ходила гордо, ей безумно нравилось, что этот красивый патриций так ее любит.
Тщеславная мечта Луция о вступлении в императорскую семью рассыпалась в прах. Но нет! Выдержать. Эта семейка – само настроение и капризы. Со временем все изменится. Не сдаваться, солдат! Когда победим германцев, когда меня будет прославлять весь Рим, тогда увидим! Он пылко заговорил с нею:
– Ты не такая плохая, как говоришь о себе, моя божественная. Капризы, и ничего больше. Я тебя завоюю, и ни о ком другом ты думать не будешь. Я никогда не откажусь от тебя, Ливилла! Я добьюсь тебя. А когда я победителем вернусь из Германии…
Ливилла откинула голову назад и рассмеялась:
– Тогда этого никогда не случится! Вчера Авиола завел разговор о войне, и посмотрел бы ты на Гая! Словно его скорпион укусил: «Я не хочу войны! Не хочу!» Ты знаешь, как он умеет визжать, б-р-р.
Луций быстро приподнялся на ложе:
– Почему Гай не хочет воевать? Уже полгода но его приказу все готовится к войне.
Она присела возле него.
– То же самое ему сказал Авиола все приукрашивая, и беспредельно учтиво. Но он, очевидно, почувствовал, что эти толстяки хотят от него избавиться на многие месяцы, и в ответ на обещание Авиолы, что будут большие прибыли, сказал, что уже полгода это только расходы на оплату ростовщических процентов по займам… «У меня нет больше терпения, милый Авиола. Если я хорошо воспользуюсь законом об оскорблении величества, он принесет мне отличный доход, не правда ли, большой и довольно быстро. Плюс доходы с моего лупанара – это будет куда выгоднее, чем твоя война!» Ты слышишь, чего он ожидает от своего палатинского публичного дома? Авиола обещал золотые горы, Но Гай был упрям, как строптивый осел. «И вообще, – сказал он, – у меня сейчас другие заботы». Он посмотрел нежно – ты мне не поверишь, но клянусь тебе, что это было так! – на свою жену Цезонию и потом гордо заявил нам: «У меня будет сын!» Мы застыли, а он был на верху блаженства, и императрица из Затиберья покраснела, как девица. Так видишь, что-то должно вот-вот произойти. Мы ожидаем наследника трона! Но только от кого он, я бы хотела знать? Эта наша Цезония вообще баба что надо. Жена пекаря из бедного квартала, ей уже перевалило за сорок, у нее трое детей, костлява, уродлива, криклива, а его величество от этой уродины без ума.
Странные вещи творятся на свете, дорогой. – Ливилла встала и пропела. – Тра-ля-ля, тра-ля-ля, мы ждем наследника! Оба родителя великолепны. Они войдут в историю: божественный император и дочь народа! Так символично!
Плод этой огненной любви будет воплощением ума и красоты. Но вот была бы шутка, если бы это был не мальчик, а девочка!
– И поэтому Гай не хочет воевать?
– Я думала, – заметила Ливилла высокомерно, – что ты умнее. Я думала, что ты поймешь, какая это великолепная отговорка. Ну что таращишь глаза? Ты что, не знаешь его? Херея перед этим рассказывал, как Гай в золотом панцире на коне перед легионом поведет войско в наступление.
Ха-ха! Гай впереди легиона! Можно лопнуть со смеху! Этот трус! Он просто трус, дорогой, и поэтому не хочет войны – Херея для войны стар. Гай мог бы на этого коня посадить тебя; ты бы поехал – насколько я тебя знаю. Но тпру! Он бы лопнул от зависти, что сражение выиграешь ты, а не он. Вот как это выглядит. А ты, ты бы с радостью блеснул, не так ли? Рим бы приветствовал тебя, ты бы получил овации – триумф тебе Гай не дал бы, могу поспорить! – твоя Ливиллочка упала бы тебе в объятия на форуме в восторге от того, какого молодца она заполучила, что, не так?
Эта девка видит меня насквозь, подумал Луций, но, приняв игру, упал на колени:
– Победитель бы опустился на колени перед красавицей, поцеловал бы кайму ее пеплума…
– Подожди, – смеялась Ливилла. – Все это происходит на форуме перед толпами людей. Следовательно, он поцелует край ее столы. Рим рыдает от умиления, ревет от восторга, будет свадьба и чудовищное обжорство, но б-р-р, дорогой. Так же как я не гожусь для свадьбы, так же я не гожусь для такого театра. – Она посмотрела на водяные часы. – Время бежит. Пора идти на домашние игры. Император не может ждать, а то снова будет приступ падучей. Я пойду переоденусь. Подожди меня здесь!
Луций остался один. Нежный запах лаванды не подходил для этого логова тигрицы. Он лежал на ложе и смотрел, как полуденное солнце разжигает воздух и стены и столб пыли дрожит в потоке света. Его злило, что Калигула отказывается от войны, где Луций мог бы отличиться. Его злило, что Ливилла постоянно отказывает ему, что она насмехается над ним.
Род Курионов воспитал своих сынов гордыми. Он никогда не унизился ни перед кем, даже перед самим собой. Такими были все. Таким покинул дом и Луций. Но погоня за успехом изменила его. Сколько раз ему пришлось унижаться перед другими! Ульпий, Сенека, Валерия, Гай Цезарь, Ливилла…
Ливилла его унижает больше всех, каждым своим словом. Это тяжело переносить, даже когда человек утратил свою родовую гордость и называет ее теперь сентиментальностью. Где-то в мозгу вспыхивает искра: воспротивиться, плюнуть на все, ударить циничную Ливиллу по лицу, бежать из этой грязи, от этого вечного унижения. Он скрипит зубами от бешенства.
Но дело сделано: как получить обратно хлебное зерно из вращающихся жерновов, если оно туда попало? Поздно. Конец. С волками жить… Ничего иного не остается ему, если он хочет добиться цели.
Ливилла вернулась. Пеплум на ней был белый, плащ темно-оранжевый, на него ниспадали пряди волос. Она подставила для поцелуя обнаженную шею, потом кивнула в сторону ложа:
– Не забудь об этих драгоценностях. – И вышла с ним в Палатинский сад, где император наслаждался, самолично пытая людей, которые ему не нравились.
В этот день, когда на Рим спустилась ночь, сенатор Авиола оценил ненадежность Калигулы, капризность и увертливость в принятии решений. Он понял, что императором никто не сможет управлять, ибо никогда нельзя сказать, что он сделает через час. Он может все. Авиолу охватил страх. Да еще этот страшный план с лупанаром на Палатине, это угрожало его дочери. В ту же ночь он отправил Торквату в сопровождении сестры и пятидесяти своих прекрасно вооруженных гладиаторов в Испанию. Там она будет жить у брата Авиолы, который управляет его рудниками. Там он припрячет и пару миллионов. А завтра он придумает, как убедить императора, что война необходима.
Утром в жертвенный день Юноны Монеты Гай Цезарь принес в жертву богине великолепных животных. Корова, свинья и овца были безупречны. Цезарь сам совершал жертвоприношение. Авгуры по дыму, который в безветренный летний день поднимался к небу, а гаруспики по внутренностям животных предсказали императору все самое хорошее. Накануне Авиола послал жрецам кошель аурей.
Сегодня он с серьезным видом кивал, выслушивая их пророчества.
Луций с утра был настроен оптимистически. Он хорошо выспался, и прозрачный летний день сулил ему только хорошее, только то, что он сам хотел: Ливиллу, войну, победу, славу, а возможно, и… Однако как бы не сглазить! Дым поднимается вверх, как струя из фонтана. Такое же знамение уже было Луцию перед состязаниями в цирке, когда он помог выиграть императорскому цвету. Хорошее предзнаменование.
После полудня император устроил гладиаторские игры в амфитеатре Тавра.
В отличие от Луция Калигула был сегодня в плохом настроении. Он долго не мог уснуть, встал с левой ноги. Все его злило, все его раздражало: резкое солнце, жара, шум толпы, претор. Херею он перед всеми высмеял, назвав осипшей бабой. Херея, уже немолодой мужчина, огорчился до слез. К Луцию он придрался, что тот поставил свое кресло не рядом с его креслом, а за ним, Ливилле сказал, что у нее в голове опилки. Только к беременной Цезонии был внимателен. Окончательно вывело его из себя поведение римского народа.
Когда император из-за плохого настроения жестом приказал добить гладиатора, который мужественно и долго сражался с двумя ретиариями, зрители начали свистеть. Калигула взбесился не на шутку и приказал эдилу выпустить на арену самых слабых гладиаторов и самых жалких хищников, которые у него были. Зрелище было скорбное. Львы выползли на песок и уснули. Уставшие гладиаторы должны были колоть их, чтобы раздразнить.
Толпа тотчас разгадала злой умысел императора. Раздался топот, свист и выкрики: «Лучше побольше хлеба да поменьше таких жалких зрелищ!»
Оскорбленный император ушел из цирка вместе со своей свитой; вслед ему неслись злобные крики. В лектике он так ворчал, что Цезония заткнула уши.
В нем негодовало оскорбленное самолюбие: возможно ли, этот нищий сброд позволил себе кричать на него? От чувства несправедливости и оскорбления его трясло. Неврастеник и психопат, он искал облегчения в криках и грубостях. Раб не слишком ловко снял с него тогу: сто ударов! Собственный приказ напомнил ему об императорской власти. Он напомнил ему Тиберия за минуту до смерти, испуганного видом непримиримых лиц рабов. Есть ли и среди его рабов враги? Он приказал согнать рабов, которые обслуживали его.
Они рядами стояли в большом атрии. Император медленно ставил безобразные ступни на мрамор, медленно шел вдоль рядов. Запавшие глаза отыскивали хоть малейшую черту непримиримости. Он. отобрал пятерых рабов и трех рабынь, во взглядах которых, как ему показалось, он уловил признаки неприязни. Он приказал их раздеть и высечь тут же на глазах у остальных. Бить их должны были их товарищи. Двойное удовольствие. Он любовался, как трескается кожа под ударами кнута. Но это не принесло ему такого удовлетворения, как наказание патрициев, поскольку рабы переносили боль лучше и но кричали так жалобно, как благородные патриции. Но все-таки эта экзекуция немного успокоила его нервы.
Он выгнал всех, ходил по атрию и размышлял. Сенаторы, словно послушные овцы, плетутся за его носилками, а затибрская рвань покрикивает на него на форуме, как грузчики на пристани!
Он приказал накрыть стол для ужина в малом триклинии на двоих.
Приглашением осчастливил Кассия Херею. Он ел жаркое, предварительно дав его попробовать Херее, и наблюдал за ним. Этот слуга был слугой моего отца и теперь является оплотом моей власти, говорил он себе. Его знают и любят все воины Рима.
Лицо добродушное, честное, преданное. Поседел, постарел. Не очень-то умно высмеивать его перед людьми.
– Прости меня, Кассий, эти мои остроты в амфитеатре…
Херея поднял голову и с умилением посмотрел на императора:
– Ты не должен передо мной извиняться, мой цезарь.
– Должен. Я иногда поступаю опрометчиво. Такая глупая привычка – неуместно шутить, а потом самому неприятно. Выпьем!
Херея поднял чашу за здоровье императора. Спокойный, твердый, прямой, как дорическая колонна. Отличный парень, думал Калигула. Настроение императора улучшилось. Чувство безопасности. Уверенности. Надежная крепость. Мой Херея. Но, как это часто случалось с императором, внезапно у него в мозгу родилось сомнение: действительно ли мой? Он наблюдал за ним боязливо из-под прикрытых век. Когда-то военный трибун, сегодня префект претория. После меня первый человек в армии.
Херея с удовольствием пережевывал пряный паштет. Потом поднял голову:
– Утром, когда ты приносил жертву Юноне, я принял военных послов из Галлии, Паннонии и Норика. Германцы бушуют. Похоже на то. что варвары готовятся к чему-то серьезному. Они собираются за Дунаем.
– Царь квадов Ванний на нашей стороне, – заметил Калигула.
Херея пожал плечами и сказал сухо:
– Он германец. Я думаю, что легаты Паннонии и Норика должны говорить с ним языком оружия, – На Ванния нельзя идти с мечом, Херея. Пошли легатам мой приказ, пускай они попробуют договориться с ним с помощью золота.
– Будет сделано, мой император.
– Если бы началась война, мой милый, ты бы с радостью отправился на поле брани?
У Хереи заблестели глаза. Он весь выпрямился в кресле, словно встал перед императором на вытяжку:
– Я пойду туда, где будешь ты. Защищать тебя, мой цезарь. Мир, конечно, лучше, – продолжал Херея, – но все будет так, как ты скажешь, цезарь.
Калигула смотрел на руки Хереи. Он всегда прямолинеен, идет в открытую, подумал Калигула. Если бы этот старый солдат однажды вздумал устранить меня, как Макрон Тиберия, он наверняка не воспользовался бы для этого ядом или подушкой. Кинжал или меч, это да. Калигула вздрогнул. Глупо так думать. Это мой человек. Но так ли это? Действительно ли? Если это так, то за мной стоит непобедимая военная сила. И он мечтательно начал вспоминать:
– Помнишь, Херея, как ты носил меня на плечах во время походов легиона? Ах, как давно это было. Отец очень уважал тебя. Я тебя люблю.
Херея забеспокоился. Он не привык к умильному обращению императора и прямо посмотрел ему в глаза. Калигула не отвел взгляда и продолжал:
– Вот уже полгода, как мы вместе управляем империей, я и ты.
– Ты очень добр ко мне.
– Ведь ты единственно преданный мне человек…
Оба продолжали смотреть друг другу в глаза.
– Да, самый преданный…
– Это действительно так, как ты говоришь? – спросил император, растягивая слова.
Херея вспомнил о горьких минутах унижений и издевок. Но разве его Гай не поступал так со всеми? И с важными государственными деятелями, и с сенаторами, и со своим дядей Клавдием. Такой характер. У каждого свои недостатки. Херея – солдат. Он знает, что такое военное послушание и честь воина. Он ответил твердо:
– Да, самый преданный до смерти…
– До смерти? – тихо переспросил император.
– До смерти! – повторил Херея.
Император вынул из складок одежды небольшой флакон и, не спуская с Хереи глаз, вылил содержимое в его кубок с вином.
– И если я потребую от тебя, чтобы ты выпил эту чашу до дна, мой Херея?
У Хереи потемнело в глазах. Если я не выпью, первый же стражник проткнет мне спину. Выбора нет, если он хочет, чтобы я умер. Он быстро схватил кубок и выпил его до дна.
Калигула встал, обнял его и поцеловал:
– Спасибо, спасибо, мой Кассий! Вот это верность! Вот это преданность!
Прости меня! Я хотел испытать тебя. Прости меня, что я испортил твое вино духами. – Он сам налил из амфоры ему и себе. – Пей! Выпьем! Я никогда не забуду этого, никогда не забуду…
Херея смущенно улыбался. Они пили. Вино – это волшебная палочка, рассуждал император. И действительно, коснешься ею – и тьма расступится, исчезнут тучи, в просветах между облаками мелькнет звезда, за которой ты пойдешь. После десятого глотка исчезает хаос в мыслях, после двадцатого ты ясно видишь будущее, которое до сих пор было похоже на закатное небо, и в этом будущем сверкает твоя слава, твоя звезда, твое золото, о чем мы сегодня рано утром просили Юнону Монету. Вино – это такое солнце, под которым ничто не отбрасывает тени.
Император развеселился, велел привести музыкантов. Ему хотелось петь и танцевать. Но не успели еще музыканты коснуться струн, как с улицы до ушей императора донесся страшный крик. Он вышел на балкон. Перед дворцом во тьме ночи, освещенной несколькими факелами, раскачивалась пьяная толпа, из амфитеатра сюда ее привела злоба к императору. Скрывшись в темноте на балконе, Калигула смотрел вниз. В этот момент раздался голос:
– Тобой мы уже сыты! Мы хотим Гемелла!
Калигула конвульсивно сжал перила.
– Мы хотим Гемелла!
Надо же, как я об этом забыл! Ведь еще есть мой брат, Тиберий Гемелл.
Этот дряхлый ничтожный старец прочил его управлять вместе со мной. Сенат нарушил завещание, но народ не забыл о Гемелле!
Калигула приказал год назад поместить брата в своей вилле на Эсквилине, где о нем заботилась бабушка Агриппина. И посмотрите, год прошел – и «хотим Гемелла!»
Калигула вошел в триклиний. Хереи там не было, он крикнул его. Через минуту тот стоял перед императором.
– Я послал на этих крикунов центурию преторианцев. Все в порядке.
«Все в порядке» вызвало саркастическую усмешку у императора. Какой дурак!
– Верни преторианцев, – крикнул он. – Пусть Луций прикажет раздать им пару тысяч сестерциев. Исполняй и тотчас возвращайся!
Херея через минуту вернулся.
– А теперь слушай внимательно! Возьми надежных людей, Кассий, и тотчас, я повторяю, тотчас, отправляйся на Эсквилин и прикажи задушить Тиберия Гемелла!
Херея окаменел. Он не поверил своим ушам. Не проверка ли это снова.
Зачем Гемелла, этого маленького, нежного мальчика?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Послушай, дорогой, я не хочу тебя в мужья. Я не хочу никого. Быть матроной из-за одного только названия противно. Но ты мне нравишься.
Возможно, ты долго будешь моим любовником. Не сердись. Ты только выиграешь от этого. Я буду, наверное, еще похуже Юлии, жены Тиберия. Ты будешь стыдиться меня. Ты должен был жениться на Валерии. Она любит тебя сердцем.
Я так не умею. Я потаскуха, ведь ты это знаешь.
Она встала, перебросила белый плащ через плечо и принялась расхаживать по спальне. Ходила гордо, ей безумно нравилось, что этот красивый патриций так ее любит.
Тщеславная мечта Луция о вступлении в императорскую семью рассыпалась в прах. Но нет! Выдержать. Эта семейка – само настроение и капризы. Со временем все изменится. Не сдаваться, солдат! Когда победим германцев, когда меня будет прославлять весь Рим, тогда увидим! Он пылко заговорил с нею:
– Ты не такая плохая, как говоришь о себе, моя божественная. Капризы, и ничего больше. Я тебя завоюю, и ни о ком другом ты думать не будешь. Я никогда не откажусь от тебя, Ливилла! Я добьюсь тебя. А когда я победителем вернусь из Германии…
Ливилла откинула голову назад и рассмеялась:
– Тогда этого никогда не случится! Вчера Авиола завел разговор о войне, и посмотрел бы ты на Гая! Словно его скорпион укусил: «Я не хочу войны! Не хочу!» Ты знаешь, как он умеет визжать, б-р-р.
Луций быстро приподнялся на ложе:
– Почему Гай не хочет воевать? Уже полгода но его приказу все готовится к войне.
Она присела возле него.
– То же самое ему сказал Авиола все приукрашивая, и беспредельно учтиво. Но он, очевидно, почувствовал, что эти толстяки хотят от него избавиться на многие месяцы, и в ответ на обещание Авиолы, что будут большие прибыли, сказал, что уже полгода это только расходы на оплату ростовщических процентов по займам… «У меня нет больше терпения, милый Авиола. Если я хорошо воспользуюсь законом об оскорблении величества, он принесет мне отличный доход, не правда ли, большой и довольно быстро. Плюс доходы с моего лупанара – это будет куда выгоднее, чем твоя война!» Ты слышишь, чего он ожидает от своего палатинского публичного дома? Авиола обещал золотые горы, Но Гай был упрям, как строптивый осел. «И вообще, – сказал он, – у меня сейчас другие заботы». Он посмотрел нежно – ты мне не поверишь, но клянусь тебе, что это было так! – на свою жену Цезонию и потом гордо заявил нам: «У меня будет сын!» Мы застыли, а он был на верху блаженства, и императрица из Затиберья покраснела, как девица. Так видишь, что-то должно вот-вот произойти. Мы ожидаем наследника трона! Но только от кого он, я бы хотела знать? Эта наша Цезония вообще баба что надо. Жена пекаря из бедного квартала, ей уже перевалило за сорок, у нее трое детей, костлява, уродлива, криклива, а его величество от этой уродины без ума.
Странные вещи творятся на свете, дорогой. – Ливилла встала и пропела. – Тра-ля-ля, тра-ля-ля, мы ждем наследника! Оба родителя великолепны. Они войдут в историю: божественный император и дочь народа! Так символично!
Плод этой огненной любви будет воплощением ума и красоты. Но вот была бы шутка, если бы это был не мальчик, а девочка!
– И поэтому Гай не хочет воевать?
– Я думала, – заметила Ливилла высокомерно, – что ты умнее. Я думала, что ты поймешь, какая это великолепная отговорка. Ну что таращишь глаза? Ты что, не знаешь его? Херея перед этим рассказывал, как Гай в золотом панцире на коне перед легионом поведет войско в наступление.
Ха-ха! Гай впереди легиона! Можно лопнуть со смеху! Этот трус! Он просто трус, дорогой, и поэтому не хочет войны – Херея для войны стар. Гай мог бы на этого коня посадить тебя; ты бы поехал – насколько я тебя знаю. Но тпру! Он бы лопнул от зависти, что сражение выиграешь ты, а не он. Вот как это выглядит. А ты, ты бы с радостью блеснул, не так ли? Рим бы приветствовал тебя, ты бы получил овации – триумф тебе Гай не дал бы, могу поспорить! – твоя Ливиллочка упала бы тебе в объятия на форуме в восторге от того, какого молодца она заполучила, что, не так?
Эта девка видит меня насквозь, подумал Луций, но, приняв игру, упал на колени:
– Победитель бы опустился на колени перед красавицей, поцеловал бы кайму ее пеплума…
– Подожди, – смеялась Ливилла. – Все это происходит на форуме перед толпами людей. Следовательно, он поцелует край ее столы. Рим рыдает от умиления, ревет от восторга, будет свадьба и чудовищное обжорство, но б-р-р, дорогой. Так же как я не гожусь для свадьбы, так же я не гожусь для такого театра. – Она посмотрела на водяные часы. – Время бежит. Пора идти на домашние игры. Император не может ждать, а то снова будет приступ падучей. Я пойду переоденусь. Подожди меня здесь!
Луций остался один. Нежный запах лаванды не подходил для этого логова тигрицы. Он лежал на ложе и смотрел, как полуденное солнце разжигает воздух и стены и столб пыли дрожит в потоке света. Его злило, что Калигула отказывается от войны, где Луций мог бы отличиться. Его злило, что Ливилла постоянно отказывает ему, что она насмехается над ним.
Род Курионов воспитал своих сынов гордыми. Он никогда не унизился ни перед кем, даже перед самим собой. Такими были все. Таким покинул дом и Луций. Но погоня за успехом изменила его. Сколько раз ему пришлось унижаться перед другими! Ульпий, Сенека, Валерия, Гай Цезарь, Ливилла…
Ливилла его унижает больше всех, каждым своим словом. Это тяжело переносить, даже когда человек утратил свою родовую гордость и называет ее теперь сентиментальностью. Где-то в мозгу вспыхивает искра: воспротивиться, плюнуть на все, ударить циничную Ливиллу по лицу, бежать из этой грязи, от этого вечного унижения. Он скрипит зубами от бешенства.
Но дело сделано: как получить обратно хлебное зерно из вращающихся жерновов, если оно туда попало? Поздно. Конец. С волками жить… Ничего иного не остается ему, если он хочет добиться цели.
Ливилла вернулась. Пеплум на ней был белый, плащ темно-оранжевый, на него ниспадали пряди волос. Она подставила для поцелуя обнаженную шею, потом кивнула в сторону ложа:
– Не забудь об этих драгоценностях. – И вышла с ним в Палатинский сад, где император наслаждался, самолично пытая людей, которые ему не нравились.
В этот день, когда на Рим спустилась ночь, сенатор Авиола оценил ненадежность Калигулы, капризность и увертливость в принятии решений. Он понял, что императором никто не сможет управлять, ибо никогда нельзя сказать, что он сделает через час. Он может все. Авиолу охватил страх. Да еще этот страшный план с лупанаром на Палатине, это угрожало его дочери. В ту же ночь он отправил Торквату в сопровождении сестры и пятидесяти своих прекрасно вооруженных гладиаторов в Испанию. Там она будет жить у брата Авиолы, который управляет его рудниками. Там он припрячет и пару миллионов. А завтра он придумает, как убедить императора, что война необходима.
Утром в жертвенный день Юноны Монеты Гай Цезарь принес в жертву богине великолепных животных. Корова, свинья и овца были безупречны. Цезарь сам совершал жертвоприношение. Авгуры по дыму, который в безветренный летний день поднимался к небу, а гаруспики по внутренностям животных предсказали императору все самое хорошее. Накануне Авиола послал жрецам кошель аурей.
Сегодня он с серьезным видом кивал, выслушивая их пророчества.
Луций с утра был настроен оптимистически. Он хорошо выспался, и прозрачный летний день сулил ему только хорошее, только то, что он сам хотел: Ливиллу, войну, победу, славу, а возможно, и… Однако как бы не сглазить! Дым поднимается вверх, как струя из фонтана. Такое же знамение уже было Луцию перед состязаниями в цирке, когда он помог выиграть императорскому цвету. Хорошее предзнаменование.
После полудня император устроил гладиаторские игры в амфитеатре Тавра.
В отличие от Луция Калигула был сегодня в плохом настроении. Он долго не мог уснуть, встал с левой ноги. Все его злило, все его раздражало: резкое солнце, жара, шум толпы, претор. Херею он перед всеми высмеял, назвав осипшей бабой. Херея, уже немолодой мужчина, огорчился до слез. К Луцию он придрался, что тот поставил свое кресло не рядом с его креслом, а за ним, Ливилле сказал, что у нее в голове опилки. Только к беременной Цезонии был внимателен. Окончательно вывело его из себя поведение римского народа.
Когда император из-за плохого настроения жестом приказал добить гладиатора, который мужественно и долго сражался с двумя ретиариями, зрители начали свистеть. Калигула взбесился не на шутку и приказал эдилу выпустить на арену самых слабых гладиаторов и самых жалких хищников, которые у него были. Зрелище было скорбное. Львы выползли на песок и уснули. Уставшие гладиаторы должны были колоть их, чтобы раздразнить.
Толпа тотчас разгадала злой умысел императора. Раздался топот, свист и выкрики: «Лучше побольше хлеба да поменьше таких жалких зрелищ!»
Оскорбленный император ушел из цирка вместе со своей свитой; вслед ему неслись злобные крики. В лектике он так ворчал, что Цезония заткнула уши.
В нем негодовало оскорбленное самолюбие: возможно ли, этот нищий сброд позволил себе кричать на него? От чувства несправедливости и оскорбления его трясло. Неврастеник и психопат, он искал облегчения в криках и грубостях. Раб не слишком ловко снял с него тогу: сто ударов! Собственный приказ напомнил ему об императорской власти. Он напомнил ему Тиберия за минуту до смерти, испуганного видом непримиримых лиц рабов. Есть ли и среди его рабов враги? Он приказал согнать рабов, которые обслуживали его.
Они рядами стояли в большом атрии. Император медленно ставил безобразные ступни на мрамор, медленно шел вдоль рядов. Запавшие глаза отыскивали хоть малейшую черту непримиримости. Он. отобрал пятерых рабов и трех рабынь, во взглядах которых, как ему показалось, он уловил признаки неприязни. Он приказал их раздеть и высечь тут же на глазах у остальных. Бить их должны были их товарищи. Двойное удовольствие. Он любовался, как трескается кожа под ударами кнута. Но это не принесло ему такого удовлетворения, как наказание патрициев, поскольку рабы переносили боль лучше и но кричали так жалобно, как благородные патриции. Но все-таки эта экзекуция немного успокоила его нервы.
Он выгнал всех, ходил по атрию и размышлял. Сенаторы, словно послушные овцы, плетутся за его носилками, а затибрская рвань покрикивает на него на форуме, как грузчики на пристани!
Он приказал накрыть стол для ужина в малом триклинии на двоих.
Приглашением осчастливил Кассия Херею. Он ел жаркое, предварительно дав его попробовать Херее, и наблюдал за ним. Этот слуга был слугой моего отца и теперь является оплотом моей власти, говорил он себе. Его знают и любят все воины Рима.
Лицо добродушное, честное, преданное. Поседел, постарел. Не очень-то умно высмеивать его перед людьми.
– Прости меня, Кассий, эти мои остроты в амфитеатре…
Херея поднял голову и с умилением посмотрел на императора:
– Ты не должен передо мной извиняться, мой цезарь.
– Должен. Я иногда поступаю опрометчиво. Такая глупая привычка – неуместно шутить, а потом самому неприятно. Выпьем!
Херея поднял чашу за здоровье императора. Спокойный, твердый, прямой, как дорическая колонна. Отличный парень, думал Калигула. Настроение императора улучшилось. Чувство безопасности. Уверенности. Надежная крепость. Мой Херея. Но, как это часто случалось с императором, внезапно у него в мозгу родилось сомнение: действительно ли мой? Он наблюдал за ним боязливо из-под прикрытых век. Когда-то военный трибун, сегодня префект претория. После меня первый человек в армии.
Херея с удовольствием пережевывал пряный паштет. Потом поднял голову:
– Утром, когда ты приносил жертву Юноне, я принял военных послов из Галлии, Паннонии и Норика. Германцы бушуют. Похоже на то. что варвары готовятся к чему-то серьезному. Они собираются за Дунаем.
– Царь квадов Ванний на нашей стороне, – заметил Калигула.
Херея пожал плечами и сказал сухо:
– Он германец. Я думаю, что легаты Паннонии и Норика должны говорить с ним языком оружия, – На Ванния нельзя идти с мечом, Херея. Пошли легатам мой приказ, пускай они попробуют договориться с ним с помощью золота.
– Будет сделано, мой император.
– Если бы началась война, мой милый, ты бы с радостью отправился на поле брани?
У Хереи заблестели глаза. Он весь выпрямился в кресле, словно встал перед императором на вытяжку:
– Я пойду туда, где будешь ты. Защищать тебя, мой цезарь. Мир, конечно, лучше, – продолжал Херея, – но все будет так, как ты скажешь, цезарь.
Калигула смотрел на руки Хереи. Он всегда прямолинеен, идет в открытую, подумал Калигула. Если бы этот старый солдат однажды вздумал устранить меня, как Макрон Тиберия, он наверняка не воспользовался бы для этого ядом или подушкой. Кинжал или меч, это да. Калигула вздрогнул. Глупо так думать. Это мой человек. Но так ли это? Действительно ли? Если это так, то за мной стоит непобедимая военная сила. И он мечтательно начал вспоминать:
– Помнишь, Херея, как ты носил меня на плечах во время походов легиона? Ах, как давно это было. Отец очень уважал тебя. Я тебя люблю.
Херея забеспокоился. Он не привык к умильному обращению императора и прямо посмотрел ему в глаза. Калигула не отвел взгляда и продолжал:
– Вот уже полгода, как мы вместе управляем империей, я и ты.
– Ты очень добр ко мне.
– Ведь ты единственно преданный мне человек…
Оба продолжали смотреть друг другу в глаза.
– Да, самый преданный…
– Это действительно так, как ты говоришь? – спросил император, растягивая слова.
Херея вспомнил о горьких минутах унижений и издевок. Но разве его Гай не поступал так со всеми? И с важными государственными деятелями, и с сенаторами, и со своим дядей Клавдием. Такой характер. У каждого свои недостатки. Херея – солдат. Он знает, что такое военное послушание и честь воина. Он ответил твердо:
– Да, самый преданный до смерти…
– До смерти? – тихо переспросил император.
– До смерти! – повторил Херея.
Император вынул из складок одежды небольшой флакон и, не спуская с Хереи глаз, вылил содержимое в его кубок с вином.
– И если я потребую от тебя, чтобы ты выпил эту чашу до дна, мой Херея?
У Хереи потемнело в глазах. Если я не выпью, первый же стражник проткнет мне спину. Выбора нет, если он хочет, чтобы я умер. Он быстро схватил кубок и выпил его до дна.
Калигула встал, обнял его и поцеловал:
– Спасибо, спасибо, мой Кассий! Вот это верность! Вот это преданность!
Прости меня! Я хотел испытать тебя. Прости меня, что я испортил твое вино духами. – Он сам налил из амфоры ему и себе. – Пей! Выпьем! Я никогда не забуду этого, никогда не забуду…
Херея смущенно улыбался. Они пили. Вино – это волшебная палочка, рассуждал император. И действительно, коснешься ею – и тьма расступится, исчезнут тучи, в просветах между облаками мелькнет звезда, за которой ты пойдешь. После десятого глотка исчезает хаос в мыслях, после двадцатого ты ясно видишь будущее, которое до сих пор было похоже на закатное небо, и в этом будущем сверкает твоя слава, твоя звезда, твое золото, о чем мы сегодня рано утром просили Юнону Монету. Вино – это такое солнце, под которым ничто не отбрасывает тени.
Император развеселился, велел привести музыкантов. Ему хотелось петь и танцевать. Но не успели еще музыканты коснуться струн, как с улицы до ушей императора донесся страшный крик. Он вышел на балкон. Перед дворцом во тьме ночи, освещенной несколькими факелами, раскачивалась пьяная толпа, из амфитеатра сюда ее привела злоба к императору. Скрывшись в темноте на балконе, Калигула смотрел вниз. В этот момент раздался голос:
– Тобой мы уже сыты! Мы хотим Гемелла!
Калигула конвульсивно сжал перила.
– Мы хотим Гемелла!
Надо же, как я об этом забыл! Ведь еще есть мой брат, Тиберий Гемелл.
Этот дряхлый ничтожный старец прочил его управлять вместе со мной. Сенат нарушил завещание, но народ не забыл о Гемелле!
Калигула приказал год назад поместить брата в своей вилле на Эсквилине, где о нем заботилась бабушка Агриппина. И посмотрите, год прошел – и «хотим Гемелла!»
Калигула вошел в триклиний. Хереи там не было, он крикнул его. Через минуту тот стоял перед императором.
– Я послал на этих крикунов центурию преторианцев. Все в порядке.
«Все в порядке» вызвало саркастическую усмешку у императора. Какой дурак!
– Верни преторианцев, – крикнул он. – Пусть Луций прикажет раздать им пару тысяч сестерциев. Исполняй и тотчас возвращайся!
Херея через минуту вернулся.
– А теперь слушай внимательно! Возьми надежных людей, Кассий, и тотчас, я повторяю, тотчас, отправляйся на Эсквилин и прикажи задушить Тиберия Гемелла!
Херея окаменел. Он не поверил своим ушам. Не проверка ли это снова.
Зачем Гемелла, этого маленького, нежного мальчика?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72