Ты сказала мне: я позову тебя – напишу! И до сих пор молчишь! Я рискую сам – когда ты позовешь меня поцеловать край твоей паллы? Ради богов, скорей! Скорей!»
Валерия перечитала письмо второй, третий раз и опять читала, как будто не верила. В зрачках дрожало блаженство, все лицо ее светилось торжеством.
Он скучает обо мне! Он любит меня! Он мой! Она мяла в руках пергамент, счастливая, не в состоянии продолжать разговор.
Макрон исподволь наблюдал за ней. Взял письмо у нее из рук и пробежал глазами.
– Рыбка попалась! – засмеялся он. – Но есть здесь одна заковычка.
Луций помолвлен с дочерью Авиолы. И у них будет свадьба, какой Рим не видывал. Не бесись, девочка!
– Я знаю. Разве тебе это мешает? Мне нет, – усмехнулась она уголками губ, а в глазах ее вспыхнули хищные огоньки.
Юпитер Громовержец, эта девчонка способна разделаться и с дочерью богатого толстяка! Она на это пойдет, не оглядываясь по сторонам, как лев за антилопой. Это великолепно! Она совсем как я, эта девчонка. Враг силен?
Тем лучше. Вся в меня. И я знаю только одну возможность: выиграть или сдохнуть! И она выиграет! Макрон вскочил, обнял Валерию и поцеловал в шею.
– Ах ты лисичка! Вся в меня, надо же? Это мне нравится. Чего я хочу, я всегда добиваюсь!
И, буйно хохоча, он начал рассказывать о ночном приключении с Авиолой.
Смех Макрона был так заразителен, что захватил и Валерию.
– Это хорошо, – смеялась она, – и кто это только придумал? Макрон скользнул глазами по малахитовой доске. Она следила за его взглядом.
– Шутка удалась, что правда, то правда. Так проучить Авиолу! – Макрон нахмурился и продолжал строго:
– Но этот проходимец, нарядившийся в форму моих преторианцев…
Валерия через стол смотрела на Макрона.
– Ты знаешь, кто это был?
– Макрон показал пальцем на фигурку мужчины в маске.
– Актер?
– Фабий Скавр.
И когда Макрон начал рассказывать, как Фабий уж слишком основательно доказал свое алиби (это месть за изгнание, и, конечно, это был он!), Валерия подумала о Фабий. Прекрасно зная отца, она понимала, что часы актера сочтены. Но за то, что он сыграл эту шутку именно с отцом Торкваты, она решила взять Фабия под свою защиту. Нет, отдать Фабия палачу! А собственно за что? За удачную шутку? И она продолжала нежным голосом: ну хотя бы ради меня. Ведь мой папочка может сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы!
Как-нибудь это устрою, согласился он. И прижал палец к фигурке актера, словно хотел передвинуть его на другое поле. Фабию удалось избежать мата.
Как только Макрон ушел, Валерия присела к инкрустированному столику и приказала принести письменные принадлежности. Она поглаживала пальцем фигурку молодого патриция на коне, все в ней кричало: "Приходи скорей!
Скачи аллюром!" Но она написала:
«Твое письмо было очень милым. Однако мне известно: сначала сенат и только потом я. Если ты придешь после своей речи в сенате рассказать, что и в сенате ты победил – а я этого ожидаю, мой Луций! – я рада буду тебя видеть…»
Глава 17
Префект Рима, главный претор и эдил, именно эта троица высоких особ ответственна перед императором за спокойствие и порядок в городе. Они собрались в канцелярии городской префектуры на Субуре, в 4-м римском округе, неподалеку от храма богини Теллус. Здесь восседают три сановника, один надменнее другого: претор – так как он судья волею народа, эдил – так как на его плечи народ возложил попечение о порядке и нравах в Риме, и префект – так как он является владыкой города.
И тем не менее надутые мужи понимали, что народу ничего не известно об их значении и весьма мало он с ними считается, и сидят они тут из одной только императорской милости, а ноготь Макронова мизинца значит в тысячу раз более, нежели их внушительные персоны. Страшась этого ногтя, страх свой они вымещают на подчиненных. В страхе держат вигилов и шпионов, которые, кроме всего прочего, обязаны еще и следить за актерами и вынюхивать, выведывать, о чем же болтают они перед народом. Все трое в глубине души против всех представлений и всех актеров. Ибо ни разу, пожалуй, не обошлось без того, чтобы мерзавцы эти не потешались над благородными особами. Цензура, впрочем, действует строго. Эдилу это известно. Он сам каждое слово трижды вывернет наизнанку. Однако этот сброд не придерживается одобренного текста. Вечно всунут какой-нибудь намек, а то и прямую насмешку… И претору это хорошо известно. Его люди должны были бы поступать строже. Чуть подозрительное словцо – зови сюда вигилов.
И в бараний рог согнуть смутьянов! Прервать представление, зрителей – в шею, актеров – в тюрьму, высечь и – прочь из Рима! Только вот тут-то и заковыка, из канцелярии Макрона дано распоряжение, вот оно, черным по белому: страже порядка предлагается быть терпимой, ибо сам император пожелал, чтобы у народа оставалось в театре ощущение свободы слова, ощущение демократии. Прекрасно! Одной рукой вышвыривать актеров в изгнание, как смутьянов, подрывающих государство, а другая рука для того, чтобы глядеть на их проделки сквозь пальцы. Да как же угадать, где начинается вред государству? Зачастую они несут совсем уж несусветное, а публика молчит. Зато в другой раз – одно словечко, и. на тебе, бунт в народе. А ты, благородный магистрат, в ответе за все. Тяжка жизнь сановника.
***
И вот отныне на каждое представление, которое устраивают комедианты, тащится отряд вигилов и шпионов. Одеты, как все, вышколены, никому глаза не мозолят, но наблюдают и слушают на что еще станут подбивать народ эти смутьяны, а потом мчатся к начальству докладывать по свежим следам. Одно время царило затишье. Половина труппы Фабия год пребывала в изгнании.
Оставшиеся в Риме не высовывались – дерзости не хватало. Платные осведомители болтались около других трупп, сортом пониже, вились возле этих жуликов или подслушивали болтовню грузчиков, топтались в общественных уборных и жирели без настоящего дела. Но с той поры, как Фабий вернулся в Рим, работы у них хоть отбавляй. Тут уже и речи нет о простом наблюдении на представлениях, тут следует взвешивать каждое словечко, потому что этот ловкач, того и гляди, обведет вокруг пальца.
Сановная троица получила сегодня на завтрак тревожное сообщение о том, что произошло вчера. Опять этот Фабий. И сидят они теперь тут и размышляют.
Префект – известный радикал:
– Я бы велел бить его кнутом и на три года из Рима вон!
Главный претор – юрист:
– Я советовал бы рассмотреть дело с точки зрения римского права, пусть отвечает перед судебной комиссией!
– Я бы… – подумал вслух всегда осторожный эдил, – я бы выслушал сначала наших людей…
Так и поступили.
И предстали сыщики перед очами озабоченных сановников: Луп и Руф. В круглом брюшке коротышки Руфа беспокойство, тощий и долговязый Луп прямо-таки позеленел от страха. Обыкновенно расспрашивал их только один из магистратов. Сегодня – трое!
Префект велит говорить Лупу. И потекли слова плавные, обдуманные: с позволения цензуры вчера вечером объявлено представление Фабия Скавра с труппой, имевшее состояться под Пинцием Небольшой холм в северной части Рима.
, недалеко от садов Помпея.
Акробатические номера, разные фокусы, пляски и вообще зубоскальство…
– Я явился вовремя. Они плясали так, что пальчики оближешь! Баба у них есть, так с ума сойти! Груди вот такие! И вся трясется. И задом вертела…
– Не болтай! – сухо предупредил префект.
– А что же Фабий?
– Песок глотал. Черепки, огонь… Да как-то вяло шло дело. Потом песенки орал…
– Какие ж?
– Да чепуху! О старом сапожнике и его неверной жене. Про хвастливого солдата…
– Ясно! – вмешался эдил. – Дальше!
– Дальше всякие штучки проделывал с обезьянкой, он ее, говорили, с Сицилии привез. И чего она только не вытворяла! Задница-то у нее совершенно голая, ну так она все и выставляет ее. да чешет…
– Фи, болван! – возмутился претор. – Нас Фабий интересует!
– Так и он тоже нахальничал. Бабу эту здоровенную всю излапал. И такое болтал…
– Дальше!
– Дальше? – Луп призадумался. – А что дальше-то? Все одно и то же.
Противогосударственного ничего… Фокусы, потеха и конец делу!
Претор обратился к префекту:
– Невероятно, до чего же грубо выражаются в Риме! О tempora, о mores! О времена, о нравы! (лат.).
.
Заговорил префект:
– Хорошо. Вы утверждаете, что видели Фабия внизу у Пинция. Как же вы мне объясните, что в это же время Фабия видели на другом конце Рима, за Тибром?
Молчание.
– Так как же это могло произойти?
– Мы не знаем…
– И что делалось за Тибром, тоже не знаете? А известно вам, для чего я вообще вас держу?
Руф смущенно забормотал:
– Дело-то было вот как… Шли-то мы на Пинций. как приказано, а тут вдруг подлетает к нам Оптим. Ребята, говорит, вали скорей назад. Там Фабий с компанией сцену ставит у винных складов, рядом с кожевенными мастерскими сенатора Феста. Я и подумал, что тут какая-то неувязка. Лупа оставил внизу, у Пинция, а сам двинулся за Тибр. Там как раз начинали. Речь шла о богине Фортуне…
Руф рассказывал обстоятельно, долго и косноязычно.
Оставим его. Посмотрим, как было дело в действительности.
***
Был мягкий весенний вечер. С Яникула доносилось благоухание. В углу маленькой площади четырьмя пылающими факелами обозначен кусок утрамбованной, как на току, земли – сцена. На сцену мелкими шажками выбежала богиня Фортуна. Изящная, очаровательная и, может быть, поэтому мало похожая на богиню: возможно, тем-то она и была божественна?
Голубой хитон расшит серебром, в черных волосах желтая ленточка.
В руках огромный рог изобилия.
***
Претор усмехнулся.
– Возвышенное и увлекательное зрелище!
Но префект шел, как собака по следу:
– Так что же Фабий?
– Его там не было, – ответил Руф.
– Вообще не было там?
– Еще не было… – Руф понял, что все самое страшное позади, и голос его окреп.
Префект продолжал расспрашивать:
– Ты видел его? Узнал? Это точно был Фабий?
– Видел. Узнал, – сказал Руф.
Претор все усмехался:
– Ну, продолжай же, Руф!
***
Вдруг перед Фортуной очутился пожилой мужчина. На всех пальцах перстни, дорогие камни так и засверкали в свете факелов, когда он молитвенно воздел руки: «О великая, прекрасная богиня, дарительница счастья, внемли моим молениям. Я богат. У меня сотни рабов, у меня власть, у меня есть все, одного только мне не хватает для счастья – жены. Только мне не нужна какая попало, но сверх разумения прекрасная и искусная в любви…»
Богиня танцевала перед ним и улыбалась.
– А если она будет глупа?
– Это не важно, о прекраснейшая. Так даже лучше. – Она расхохоталась.
– Знаю, знаю. На, лови! – И наклонила рог изобилия, а оттуда прямо в руки богачу выпала статуэтка, изображавшая девушку, такую красивую, что дыхание захватывало…
Претор улыбался.
– Не говорил ли я вам, что все это совершенно невинно? Фабий одумался.
Эдил выкатил глаза:
– Дальше что же?
Руф продолжил рассказ.
Богач положил статуэтку на землю. Фортуна извлекла из рога изобилия волшебный платок, набросила его на статуэтку, взмахнула им, и на этом же месте оказалась красавица девушка. Он ее обнял за талию и прямо присосался к ней…
Магистраты, вздохнув, сглотнули слюну.
Претор поторопил Руфа.
И Фортуна, не переставая танцевать, раздавала великолепные подарки. Вышел на сцену сенатор и выпросил себе консульские знаки.
Ростовщик получил еще один сундук с золотом. Винодел – еще бочку вина, а какой аромат от него шел! То ли от бочки, то ли из императорских винных погребов… Упоительный! Воин получил венок героя. Префект…
Префект воскликнул:
– Какой еще префект? Префект города или префект претория?
Руф пожал плечами:
– Таких подробностей я не заметил. Я только знаю, что он выпросил у Фортуны кипарисовый сад с тремя прудами, стадионом и девятью храмами, где полным-полно мраморных изваянии…
– Лжец, ты утверждаешь, что он получил их? – разозлился префект.
– Наверно… Богиня-то ему ведь сказала, иди, мол, домой, там и найдешь эти самые заваяния с прудами и стадион с деревьями…
Претор возвел глаза к небу:
– О Марк Тулий Цицерон, прости ему эти насилия над твоим родным языком!
Руф воззрился на него с трогательным непониманием.
Префект едва ли не взбесился.
– Да узнаю ли я, в конце концов, о громы Юпитера, что делал там Фабий!
Руф обратился к нему:
– А вот сейчас! Он как раз тут и вышел на сцену оборванный, весь в копоти, от него так и несло затибрским смрадом, всеми этими мокнущими кожами, грязью, блохами. Он неуклюже поклонился богине: нельзя ли и мне получить такой сад? Рог изобилия наклонился, и в руках Фабия оказался горшок с кактусом! У бедолаги даже лицо вытянулось. «Маловат что-то садик! Ну да ничего, нам и этого хватит для счастья. А не дашь ли ты мне,' фортуна, в придачу еще буханку хлеба». Богиня заглянула в рог – ничего там нет!
Нахмурилась, ножкой от злости топнула. «Хлеб! Глупость какая! Не проси того, что Фортуна не раздает, глупец. Счастье и хлеб! Вот тебе. дерзкий!» Она извлекла из рога кнут и, не переставая танцевать, протянула им как следует вдоль спины.
– Ну а Фабий? – торопил префект.
Руф обеспокоился: тут-то вас всех за живое и заберет! Ну да нечего делать.
– Фабий побежал от ударов на край сцены, к зрителям. Кактус был у него в руках, он вскинул его кверху…
Вот вам, квириты, эта справедливость!
Вино и деньги, за мешком мешок,
И власть, и почести, и славу, и успехи,
И знаки консула, и девок для потехи –
Все это сыплет изобилья рог
На левый берег Тибра год за годом,
В бессовестные руки богачей…
А что ж, на правом – нет уже людей?
Иль тот, кто гол и бос,
И нищ, и низок родом –
Не человек?..
– Бунт! – взорвался префект. – Подстрекательство против власти!
– Нет, не сказал бы, – спокойно возразил претор. – С точки зрения римского права нельзя доказать по существу, что это антигосударственная деятельность. Упреки обращены к богине, а не к государству или городу.
– Богиня и государство. Тут есть связь, – осторожно напомнил эдил.
Но претор остановил его жестом:
– Мы еще не все выслушали. Продолжай, Руф!
***
Когда затихли рукоплескания и крики, Фортуна отложила опустевший рог изобилия, сбросила одежду богини и стала Квириной в красной, перепоясанной белой лентой тунике. Она взяла миску и пошла в публику собирать монеты. А за нею хозяин Кар. с глазами хищника: он боялся упустить и пол-асса. За сценой затренькали две гитары, грязный и всклокоченный Фабий стал петь, сопровождая пение жестами и гримасами.
В Затиберье своем, как на небе, живем:
Ничего не едим и ни капли не пьем.
Потому как все дни и все ночи подряд
Заменяет еду нам – ее аромат.
Вот его мы и варим, и жарим, и пьем,
И, как вши в молоке, полоскаемся в нем.
Не житуха – а рай, хочешь – ветры пускай,
А не хочешь пускать, так ложись – помирай.
Но и тот, кто и впрямь до отвала жует
И до одури пьет,
Он ведь тоже умрет.
И упустит из рук всю свою дребедень!..
А у нас впереди – не один еще день:
И затем, чтоб, как прежде, о хлебе мечтать,
И затем, чтоб хранить наше право дышать,
И затем, чтоб опять и опять
Над своей нищетой
Хохотать!..
– Это и был конец! – выпалил Руф и перевел дух.
Трое сановников в смущении глядели друг на друга. Обоих сыщиков отпустили. И снова принялись раздумывать. Это бунт! Нет, не бунт. Да. Нет.
– Да. Иначе что же могло бы означать, что тот, кто пил вино, тоже подохнет и упустит из рук всю свою дребедень, – язвительно заметил префект.
Претор и эдил призадумались.
– Что могло бы означать? – переспросил благодушный претор. – Да так, вообще, рассуждение…
– Прекрасное рассуждение. Кому принадлежат винные склады, возле которых играли эти смутьяны? Императору. Негодяй имел в виду императора!
– Быть того не может! – ужаснулся эдил.
– Ну, зачем же все переворачивать с ног на голову, мой дорогой, – заметил претор.
– Да знаю я этих подлецов, – кипятился префект. – Актеры – это рупор. О чем плебеи думают, о том актеры кричат. Они знают, что император стар и немощен. Вот и говорят себе: «Пришло наше времечко». Долой Тиберия!
Подавай нам новый Рим. Лучший. Республиканский! Рес-пуб-ли-кан-ский, а?
Недавно один комедиант сознался под пытками. Они будоражат народ…
– Ты все же преувеличиваешь, мой дорогой. Фабий ничего такого… – заговорил претор.
– Не преувеличиваю. Вам известно, что он сказал мне всего лишь год назад, когда я его допрашивал перед отправкой на Сицилию? Я вам скажу: «У вас наберется сотня-другая вигилов. а нас, в Затиберье, сто тысяч…» За это он получил двадцать пять ударов кнутом. Теперь вы, надеюсь, понимаете, что это за сброд и кого вы желаете прощать?
– И все-таки в этой песенке действительно нет ничего страшного, – спокойно подтвердил эдил.
– А в его стихе – тоже ничего? – заорал префект.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Валерия перечитала письмо второй, третий раз и опять читала, как будто не верила. В зрачках дрожало блаженство, все лицо ее светилось торжеством.
Он скучает обо мне! Он любит меня! Он мой! Она мяла в руках пергамент, счастливая, не в состоянии продолжать разговор.
Макрон исподволь наблюдал за ней. Взял письмо у нее из рук и пробежал глазами.
– Рыбка попалась! – засмеялся он. – Но есть здесь одна заковычка.
Луций помолвлен с дочерью Авиолы. И у них будет свадьба, какой Рим не видывал. Не бесись, девочка!
– Я знаю. Разве тебе это мешает? Мне нет, – усмехнулась она уголками губ, а в глазах ее вспыхнули хищные огоньки.
Юпитер Громовержец, эта девчонка способна разделаться и с дочерью богатого толстяка! Она на это пойдет, не оглядываясь по сторонам, как лев за антилопой. Это великолепно! Она совсем как я, эта девчонка. Враг силен?
Тем лучше. Вся в меня. И я знаю только одну возможность: выиграть или сдохнуть! И она выиграет! Макрон вскочил, обнял Валерию и поцеловал в шею.
– Ах ты лисичка! Вся в меня, надо же? Это мне нравится. Чего я хочу, я всегда добиваюсь!
И, буйно хохоча, он начал рассказывать о ночном приключении с Авиолой.
Смех Макрона был так заразителен, что захватил и Валерию.
– Это хорошо, – смеялась она, – и кто это только придумал? Макрон скользнул глазами по малахитовой доске. Она следила за его взглядом.
– Шутка удалась, что правда, то правда. Так проучить Авиолу! – Макрон нахмурился и продолжал строго:
– Но этот проходимец, нарядившийся в форму моих преторианцев…
Валерия через стол смотрела на Макрона.
– Ты знаешь, кто это был?
– Макрон показал пальцем на фигурку мужчины в маске.
– Актер?
– Фабий Скавр.
И когда Макрон начал рассказывать, как Фабий уж слишком основательно доказал свое алиби (это месть за изгнание, и, конечно, это был он!), Валерия подумала о Фабий. Прекрасно зная отца, она понимала, что часы актера сочтены. Но за то, что он сыграл эту шутку именно с отцом Торкваты, она решила взять Фабия под свою защиту. Нет, отдать Фабия палачу! А собственно за что? За удачную шутку? И она продолжала нежным голосом: ну хотя бы ради меня. Ведь мой папочка может сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы!
Как-нибудь это устрою, согласился он. И прижал палец к фигурке актера, словно хотел передвинуть его на другое поле. Фабию удалось избежать мата.
Как только Макрон ушел, Валерия присела к инкрустированному столику и приказала принести письменные принадлежности. Она поглаживала пальцем фигурку молодого патриция на коне, все в ней кричало: "Приходи скорей!
Скачи аллюром!" Но она написала:
«Твое письмо было очень милым. Однако мне известно: сначала сенат и только потом я. Если ты придешь после своей речи в сенате рассказать, что и в сенате ты победил – а я этого ожидаю, мой Луций! – я рада буду тебя видеть…»
Глава 17
Префект Рима, главный претор и эдил, именно эта троица высоких особ ответственна перед императором за спокойствие и порядок в городе. Они собрались в канцелярии городской префектуры на Субуре, в 4-м римском округе, неподалеку от храма богини Теллус. Здесь восседают три сановника, один надменнее другого: претор – так как он судья волею народа, эдил – так как на его плечи народ возложил попечение о порядке и нравах в Риме, и префект – так как он является владыкой города.
И тем не менее надутые мужи понимали, что народу ничего не известно об их значении и весьма мало он с ними считается, и сидят они тут из одной только императорской милости, а ноготь Макронова мизинца значит в тысячу раз более, нежели их внушительные персоны. Страшась этого ногтя, страх свой они вымещают на подчиненных. В страхе держат вигилов и шпионов, которые, кроме всего прочего, обязаны еще и следить за актерами и вынюхивать, выведывать, о чем же болтают они перед народом. Все трое в глубине души против всех представлений и всех актеров. Ибо ни разу, пожалуй, не обошлось без того, чтобы мерзавцы эти не потешались над благородными особами. Цензура, впрочем, действует строго. Эдилу это известно. Он сам каждое слово трижды вывернет наизнанку. Однако этот сброд не придерживается одобренного текста. Вечно всунут какой-нибудь намек, а то и прямую насмешку… И претору это хорошо известно. Его люди должны были бы поступать строже. Чуть подозрительное словцо – зови сюда вигилов.
И в бараний рог согнуть смутьянов! Прервать представление, зрителей – в шею, актеров – в тюрьму, высечь и – прочь из Рима! Только вот тут-то и заковыка, из канцелярии Макрона дано распоряжение, вот оно, черным по белому: страже порядка предлагается быть терпимой, ибо сам император пожелал, чтобы у народа оставалось в театре ощущение свободы слова, ощущение демократии. Прекрасно! Одной рукой вышвыривать актеров в изгнание, как смутьянов, подрывающих государство, а другая рука для того, чтобы глядеть на их проделки сквозь пальцы. Да как же угадать, где начинается вред государству? Зачастую они несут совсем уж несусветное, а публика молчит. Зато в другой раз – одно словечко, и. на тебе, бунт в народе. А ты, благородный магистрат, в ответе за все. Тяжка жизнь сановника.
***
И вот отныне на каждое представление, которое устраивают комедианты, тащится отряд вигилов и шпионов. Одеты, как все, вышколены, никому глаза не мозолят, но наблюдают и слушают на что еще станут подбивать народ эти смутьяны, а потом мчатся к начальству докладывать по свежим следам. Одно время царило затишье. Половина труппы Фабия год пребывала в изгнании.
Оставшиеся в Риме не высовывались – дерзости не хватало. Платные осведомители болтались около других трупп, сортом пониже, вились возле этих жуликов или подслушивали болтовню грузчиков, топтались в общественных уборных и жирели без настоящего дела. Но с той поры, как Фабий вернулся в Рим, работы у них хоть отбавляй. Тут уже и речи нет о простом наблюдении на представлениях, тут следует взвешивать каждое словечко, потому что этот ловкач, того и гляди, обведет вокруг пальца.
Сановная троица получила сегодня на завтрак тревожное сообщение о том, что произошло вчера. Опять этот Фабий. И сидят они теперь тут и размышляют.
Префект – известный радикал:
– Я бы велел бить его кнутом и на три года из Рима вон!
Главный претор – юрист:
– Я советовал бы рассмотреть дело с точки зрения римского права, пусть отвечает перед судебной комиссией!
– Я бы… – подумал вслух всегда осторожный эдил, – я бы выслушал сначала наших людей…
Так и поступили.
И предстали сыщики перед очами озабоченных сановников: Луп и Руф. В круглом брюшке коротышки Руфа беспокойство, тощий и долговязый Луп прямо-таки позеленел от страха. Обыкновенно расспрашивал их только один из магистратов. Сегодня – трое!
Префект велит говорить Лупу. И потекли слова плавные, обдуманные: с позволения цензуры вчера вечером объявлено представление Фабия Скавра с труппой, имевшее состояться под Пинцием Небольшой холм в северной части Рима.
, недалеко от садов Помпея.
Акробатические номера, разные фокусы, пляски и вообще зубоскальство…
– Я явился вовремя. Они плясали так, что пальчики оближешь! Баба у них есть, так с ума сойти! Груди вот такие! И вся трясется. И задом вертела…
– Не болтай! – сухо предупредил префект.
– А что же Фабий?
– Песок глотал. Черепки, огонь… Да как-то вяло шло дело. Потом песенки орал…
– Какие ж?
– Да чепуху! О старом сапожнике и его неверной жене. Про хвастливого солдата…
– Ясно! – вмешался эдил. – Дальше!
– Дальше всякие штучки проделывал с обезьянкой, он ее, говорили, с Сицилии привез. И чего она только не вытворяла! Задница-то у нее совершенно голая, ну так она все и выставляет ее. да чешет…
– Фи, болван! – возмутился претор. – Нас Фабий интересует!
– Так и он тоже нахальничал. Бабу эту здоровенную всю излапал. И такое болтал…
– Дальше!
– Дальше? – Луп призадумался. – А что дальше-то? Все одно и то же.
Противогосударственного ничего… Фокусы, потеха и конец делу!
Претор обратился к префекту:
– Невероятно, до чего же грубо выражаются в Риме! О tempora, о mores! О времена, о нравы! (лат.).
.
Заговорил префект:
– Хорошо. Вы утверждаете, что видели Фабия внизу у Пинция. Как же вы мне объясните, что в это же время Фабия видели на другом конце Рима, за Тибром?
Молчание.
– Так как же это могло произойти?
– Мы не знаем…
– И что делалось за Тибром, тоже не знаете? А известно вам, для чего я вообще вас держу?
Руф смущенно забормотал:
– Дело-то было вот как… Шли-то мы на Пинций. как приказано, а тут вдруг подлетает к нам Оптим. Ребята, говорит, вали скорей назад. Там Фабий с компанией сцену ставит у винных складов, рядом с кожевенными мастерскими сенатора Феста. Я и подумал, что тут какая-то неувязка. Лупа оставил внизу, у Пинция, а сам двинулся за Тибр. Там как раз начинали. Речь шла о богине Фортуне…
Руф рассказывал обстоятельно, долго и косноязычно.
Оставим его. Посмотрим, как было дело в действительности.
***
Был мягкий весенний вечер. С Яникула доносилось благоухание. В углу маленькой площади четырьмя пылающими факелами обозначен кусок утрамбованной, как на току, земли – сцена. На сцену мелкими шажками выбежала богиня Фортуна. Изящная, очаровательная и, может быть, поэтому мало похожая на богиню: возможно, тем-то она и была божественна?
Голубой хитон расшит серебром, в черных волосах желтая ленточка.
В руках огромный рог изобилия.
***
Претор усмехнулся.
– Возвышенное и увлекательное зрелище!
Но префект шел, как собака по следу:
– Так что же Фабий?
– Его там не было, – ответил Руф.
– Вообще не было там?
– Еще не было… – Руф понял, что все самое страшное позади, и голос его окреп.
Префект продолжал расспрашивать:
– Ты видел его? Узнал? Это точно был Фабий?
– Видел. Узнал, – сказал Руф.
Претор все усмехался:
– Ну, продолжай же, Руф!
***
Вдруг перед Фортуной очутился пожилой мужчина. На всех пальцах перстни, дорогие камни так и засверкали в свете факелов, когда он молитвенно воздел руки: «О великая, прекрасная богиня, дарительница счастья, внемли моим молениям. Я богат. У меня сотни рабов, у меня власть, у меня есть все, одного только мне не хватает для счастья – жены. Только мне не нужна какая попало, но сверх разумения прекрасная и искусная в любви…»
Богиня танцевала перед ним и улыбалась.
– А если она будет глупа?
– Это не важно, о прекраснейшая. Так даже лучше. – Она расхохоталась.
– Знаю, знаю. На, лови! – И наклонила рог изобилия, а оттуда прямо в руки богачу выпала статуэтка, изображавшая девушку, такую красивую, что дыхание захватывало…
Претор улыбался.
– Не говорил ли я вам, что все это совершенно невинно? Фабий одумался.
Эдил выкатил глаза:
– Дальше что же?
Руф продолжил рассказ.
Богач положил статуэтку на землю. Фортуна извлекла из рога изобилия волшебный платок, набросила его на статуэтку, взмахнула им, и на этом же месте оказалась красавица девушка. Он ее обнял за талию и прямо присосался к ней…
Магистраты, вздохнув, сглотнули слюну.
Претор поторопил Руфа.
И Фортуна, не переставая танцевать, раздавала великолепные подарки. Вышел на сцену сенатор и выпросил себе консульские знаки.
Ростовщик получил еще один сундук с золотом. Винодел – еще бочку вина, а какой аромат от него шел! То ли от бочки, то ли из императорских винных погребов… Упоительный! Воин получил венок героя. Префект…
Префект воскликнул:
– Какой еще префект? Префект города или префект претория?
Руф пожал плечами:
– Таких подробностей я не заметил. Я только знаю, что он выпросил у Фортуны кипарисовый сад с тремя прудами, стадионом и девятью храмами, где полным-полно мраморных изваянии…
– Лжец, ты утверждаешь, что он получил их? – разозлился префект.
– Наверно… Богиня-то ему ведь сказала, иди, мол, домой, там и найдешь эти самые заваяния с прудами и стадион с деревьями…
Претор возвел глаза к небу:
– О Марк Тулий Цицерон, прости ему эти насилия над твоим родным языком!
Руф воззрился на него с трогательным непониманием.
Префект едва ли не взбесился.
– Да узнаю ли я, в конце концов, о громы Юпитера, что делал там Фабий!
Руф обратился к нему:
– А вот сейчас! Он как раз тут и вышел на сцену оборванный, весь в копоти, от него так и несло затибрским смрадом, всеми этими мокнущими кожами, грязью, блохами. Он неуклюже поклонился богине: нельзя ли и мне получить такой сад? Рог изобилия наклонился, и в руках Фабия оказался горшок с кактусом! У бедолаги даже лицо вытянулось. «Маловат что-то садик! Ну да ничего, нам и этого хватит для счастья. А не дашь ли ты мне,' фортуна, в придачу еще буханку хлеба». Богиня заглянула в рог – ничего там нет!
Нахмурилась, ножкой от злости топнула. «Хлеб! Глупость какая! Не проси того, что Фортуна не раздает, глупец. Счастье и хлеб! Вот тебе. дерзкий!» Она извлекла из рога кнут и, не переставая танцевать, протянула им как следует вдоль спины.
– Ну а Фабий? – торопил префект.
Руф обеспокоился: тут-то вас всех за живое и заберет! Ну да нечего делать.
– Фабий побежал от ударов на край сцены, к зрителям. Кактус был у него в руках, он вскинул его кверху…
Вот вам, квириты, эта справедливость!
Вино и деньги, за мешком мешок,
И власть, и почести, и славу, и успехи,
И знаки консула, и девок для потехи –
Все это сыплет изобилья рог
На левый берег Тибра год за годом,
В бессовестные руки богачей…
А что ж, на правом – нет уже людей?
Иль тот, кто гол и бос,
И нищ, и низок родом –
Не человек?..
– Бунт! – взорвался префект. – Подстрекательство против власти!
– Нет, не сказал бы, – спокойно возразил претор. – С точки зрения римского права нельзя доказать по существу, что это антигосударственная деятельность. Упреки обращены к богине, а не к государству или городу.
– Богиня и государство. Тут есть связь, – осторожно напомнил эдил.
Но претор остановил его жестом:
– Мы еще не все выслушали. Продолжай, Руф!
***
Когда затихли рукоплескания и крики, Фортуна отложила опустевший рог изобилия, сбросила одежду богини и стала Квириной в красной, перепоясанной белой лентой тунике. Она взяла миску и пошла в публику собирать монеты. А за нею хозяин Кар. с глазами хищника: он боялся упустить и пол-асса. За сценой затренькали две гитары, грязный и всклокоченный Фабий стал петь, сопровождая пение жестами и гримасами.
В Затиберье своем, как на небе, живем:
Ничего не едим и ни капли не пьем.
Потому как все дни и все ночи подряд
Заменяет еду нам – ее аромат.
Вот его мы и варим, и жарим, и пьем,
И, как вши в молоке, полоскаемся в нем.
Не житуха – а рай, хочешь – ветры пускай,
А не хочешь пускать, так ложись – помирай.
Но и тот, кто и впрямь до отвала жует
И до одури пьет,
Он ведь тоже умрет.
И упустит из рук всю свою дребедень!..
А у нас впереди – не один еще день:
И затем, чтоб, как прежде, о хлебе мечтать,
И затем, чтоб хранить наше право дышать,
И затем, чтоб опять и опять
Над своей нищетой
Хохотать!..
– Это и был конец! – выпалил Руф и перевел дух.
Трое сановников в смущении глядели друг на друга. Обоих сыщиков отпустили. И снова принялись раздумывать. Это бунт! Нет, не бунт. Да. Нет.
– Да. Иначе что же могло бы означать, что тот, кто пил вино, тоже подохнет и упустит из рук всю свою дребедень, – язвительно заметил префект.
Претор и эдил призадумались.
– Что могло бы означать? – переспросил благодушный претор. – Да так, вообще, рассуждение…
– Прекрасное рассуждение. Кому принадлежат винные склады, возле которых играли эти смутьяны? Императору. Негодяй имел в виду императора!
– Быть того не может! – ужаснулся эдил.
– Ну, зачем же все переворачивать с ног на голову, мой дорогой, – заметил претор.
– Да знаю я этих подлецов, – кипятился префект. – Актеры – это рупор. О чем плебеи думают, о том актеры кричат. Они знают, что император стар и немощен. Вот и говорят себе: «Пришло наше времечко». Долой Тиберия!
Подавай нам новый Рим. Лучший. Республиканский! Рес-пуб-ли-кан-ский, а?
Недавно один комедиант сознался под пытками. Они будоражат народ…
– Ты все же преувеличиваешь, мой дорогой. Фабий ничего такого… – заговорил претор.
– Не преувеличиваю. Вам известно, что он сказал мне всего лишь год назад, когда я его допрашивал перед отправкой на Сицилию? Я вам скажу: «У вас наберется сотня-другая вигилов. а нас, в Затиберье, сто тысяч…» За это он получил двадцать пять ударов кнутом. Теперь вы, надеюсь, понимаете, что это за сброд и кого вы желаете прощать?
– И все-таки в этой песенке действительно нет ничего страшного, – спокойно подтвердил эдил.
– А в его стихе – тоже ничего? – заорал префект.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72